Путешественница

– Однако он добрался.

Брианна прервала мои думы, видимо, ответив на тот же вопрос, заданный Роджером. Она говорила так уверенно, словно своими глазами видела события, изложенные в дневнике Мелтона, и ничуть не сомневалась в счастливом исходе.

– Он все-таки вернулся. Он и есть Серая Шляпа, я точно знаю.

– Серая Шляпа? – удивленно уставилась на Брианну Фиона (которая до того укоризненно качала головой, увидев забытый мной остывший чай). – Ты слышала о Серой Шляпе, да?

Роджер с изумлением уставился на девушку.

– Э, а ты-то откуда это знаешь?

Девушка кивнула, вылила холодный чай в стоявший у камина цветочный горшок и снова наполнила чашку свежим напитком.

– Как откуда, от бабушки. Она рассказывала об этом много раз.

– Расскажи!

Брианна напряженно наклонилась, зажав чашку двумя руками.

– Фиона, ну пожалуйста! Расскажи эту история!

Неожиданно оказавшись в центре внимания, Фиона несколько озадачилась, но шутливо повела плечами.

– Да ничего особенного, история об одном из сторонников Молодого Претендента. После ужасного поражения при Каллодене многие погибли, некоторым, однако, удалось спастись. Скажем, один человек сумел убежать и переплыл реку, однако красные мундиры пустились в погоню. По пути беглецу встретилась церковь, он юркнул внутрь и взмолился о милосердии. Сжалившись, священник и прихожане напялили на него пасторское облачение прямо поверх мундира. Когда англичане ворвались в церковь, он стоял на кафедре и говорил, и пришельцы не увидели, что под ним натекла лужа с мокрого платья. Англичане сочли, что ошиблись, и убрались восвояси. Парень спасся, а прихожане потом рассказывали, что это была лучшая служба, которую они в жизни слышали!

Фиона весело расхохоталась, Брианна нахмурилась, а Роджер недоуменно нахмурился.

– Это и был Серая Шляпа? – спросил он. – А мне казалось…

– Да нет! – заверила его девушка. – Это не Серая Шляпа. Серая Шляпа – это еще один хайлендер, уцелевший после Каллодена. Он вернулся в свое поместье, но англичане охотились за якобитами по всей Горной Шотландии, и поэтому он семь лет прятался в пещере.

При этих словах Брианна с облегченным вздохом расслабилась и откинулась на спинку стула:

– И даже между собой арендаторы звали его только Серая Шляпа, чтобы ненароком не выдать.

– Вы это знаете? – удивилась Фиона. – Да, так оно и было.

– А бабушка рассказывала, что с ним произошло потом? – спросил Роджер.

– Конечно! – Фиона широко раскрыла глаза, круглые, как леденцы. – Это же самое интересное! Видите ли, вскоре после битвы наступил ужасный голод, люди, посреди зимы выгнанные из своих жилищ, умирали от голода в ущельях, мужчин расстреливали, дома жгли. Арендаторам Серой Шляпы еще повезло больше других, но тем не менее настало время, когда пища закончилась и есть хотелось с утра до вечера, поскольку в лесу не было дичи, на полях – зерна; младенцы умирали на руках матерей, так как у тех не осталось молока, чтобы кормить их.

От нарисованной картины у меня мороз пробежал по коже. Я представила себе несчастных лаллиброхцев, изможденных голодом и холодом, тех, кого я знала и любила. Одновременно мне стало стыдно, поскольку я не разделила с ними горе и невзгоды, а удрала в будущее, к безопасности, теплу и сытости. Я так поступила, потому что это было желанием Джейми, но может ли желание одного оправдывать поступки другого? Но я перевела взгляд на рыжую макушку дочери, и щемящая боль чуть ослабла. Все эти годы Брианна находилась в безопасности, тепле, сытости и любви – потому что такова была воля Джейми.

– И вот Серая Шляпа измыслил отчаянный план, – рассказывала дальше Фиона, просто-таки сияя от энтузиазма. – Представляете, приказал одному из арендаторов отправиться к англичанам и предложить выдать им лэрда. Ведь среди сторонников принца Серая Шляпа был не последним человеком, и за его голову была назначена большая награда. Он решил сделать так, чтобы арендатор его выдал и получил деньги, которые позволят всем обитателям имения пережить трудные времена.

Я с такой силой схватилась за фарфоровую ручку чашки, что та отлетела.

– Выдал? – прохрипела я. – И его повесили?

Фиона удивленно моргнула.

– Почему повесили? Нет, конечно. Бабушка говорила, ему и вправду угрожала виселица, поскольку судили за измену, но в то время казни уже прекратились, и Серая Шляпа всего лишь был заключен в тюрьму. А благодаря полученной за его голову награде обитатели усадьбы смогли пережить голодное время, – бодро проговорила девушка, видимо, считавшая сказанное счастливым концом истории.

– О боже, – выдохнул Роджер. Он медленно опустил чашку на стол и, словно в трансе, уставился в никуда. – В тюрьму!

– Ты так говоришь, как будто это хорошо, – заметила моя дочь.

Она даже скривила рот от расстройства, а на глазах заблестели слезы.

– Так и есть, – заявил Роджер, не обращая внимания на огорчение Брианны. – Дело в том, что тюрем, предназначенных для якобитов-изменников, было довольно мало, и везде вели официальные реестры. Что ж тут неясного?

Не найдя понимания ни у удивленной Фионы, ни у мрачной Брианны, он наконец перевел взгляд на меня.

– Раз он оказался в тюрьме, я сумею его найти.

Роджер повернулся к книжным стеллажам до потолка, занимавшим три стены кабинета из четырех, и окинул их взглядом. Там хранились материалы, связанные с тайнами якобитов, которые собрал еще покойный преподобный Уэйкфилд.

– Он там, – негромко сказал Роджер. – В тюремных реестрах. В подлинных документах. Разве вы до сих пор этого не поняли? – вновь спросил он меня. – До сих пор мы узнавали о нем что-то лишь из мемуаров неизвестной степени достоверности. Однако в момент, когда он попал под суд и в тюрьму, его биография стала включена в историю. Его имя оказалось в исторических документах, и мы непременно его там найдем!

– И узнаем, что произошло потом, – выдохнула Брианна. – Когда его отпустили.

Роджер крепко сжал губы, отгоняя продолжение, пришедшее ему, как и мне, в голову: «Или когда он умер».

– Да, именно так, – произнес он, взяв Брианну за руку и в то же время поймав мой взгляд. – Когда его отпустили.

Вера Роджера в документы оставалась крепкой и через неделю. Этого, однако, нельзя было сказать об антикварном столе восемнадцатого века в кабинете преподобного Уэйкфилда: под необычной тяжестью его тонкие ножки дрожали и опасно поскрипывали.

Как правило, на этот инкрустированный столик не ставили ничего тяжелее небольшой настольной лампы и коллекции древностей, принадлежавшей преподобному; теперь стол изнемогал под тяжестью груза, так как прочие горизонтальные поверхности кабинета сплошь были покрыты бумажками, журналами, книгами и толстыми пакетами, присланными из исторических обществ, университетов и всех научных библиотек Англии, Шотландии и Ирландии.

– Если ты положишь сюда хоть одну страницу, он развалится, – заметила Клэр, когда Роджер задумчиво попытался положить на столик еще одну папку.

– А? Да, точно.

Папка повисла в воздухе; Роджер тщетно огляделся в поисках свободного места и в конце концов положил папку себе под ноги.

– Я только что закончила с Уэнтуортом, – сообщила Клэр, показав вытянутой ногой на накренившуюся стопку на полу. – Записи Бервика пришли?

– Да, сегодня утром. Куда это я их сунул?

Роджер растерянно огляделся и потер лоб, надеясь сосредоточиться. Кабинет напоминал Александрийскую библиотеку времен разграбления, непосредственно перед моментом, как к книгам был поднесен первый факел. В поисках любого упоминания Фрэзера Роджер всю неделю по десять часов в день изучал рукописные реестры, письма, записные книжки и дневники англичан, и теперь он чувствовал, что в глаза словно насыпали песку.

– Голубой конверт, – произнес он. – Я точно помню, что документы пришли, и отлично запомнил голубой конверт. Он пришел от Макаллистера, профессора истории из Тринити-колледжа в Кембридже, это у них приняты такие большие голубые конверты с гербом колледжа. Может быть, Фиона видела? – Он высунулся в коридор и громко воззвал: – Фиона!

Несмотря на вечер, в кухне все еще горел свет, а дом наполняли упоительные запахи: какао и свежеиспеченного миндального кекса. Если существовала малейшая вероятность того, что кто-то проголодается, Фиона никогда не покидала пост.

– Ой, что стряслось?

В дверях кухни появилась темная кудрявая головка.

– Сейчас будет какао, – заверила девушка. – Я жду, когда пропечется кекс, и быстро достану его из печки.

Роджер тепло улыбнулся. Он был очень привязан к Фионе, хотя трудно было найти человека, более далекого от истории, чем она. Фиона не читала вообще ничего, кроме еженедельника для домохозяек. Она даже не пыталась понять, что делает Роджер, а просто ежедневно стирала пыль с книг и бумаг. Их содержание оставалось ей недоступно, но Фиону это совершенно не волновало.

– Спасибо, – ответил Роджер. – Я тут подумал: может, ты видела большой голубой конверт – толстый, примерно такой? – И он показал руками размер. – Его принесли утром, а я умудрился его куда-то сунуть.

– Вы оставили его наверху в ванной, – тут же подсказала Фиона. – Там лежит толстая книжка с золотыми буквами на обложке и портретом принца Чарли и три свежевскрытых письма, а еще счет за газ – вы сказали, что нужно не забыть оплатить его до четырнадцатого. Я все сложила на газовую колонку, чтобы не путалось под ногами.

Раздался щелчок таймера, девушка ойкнула и скрылась.

Роджер, улыбаясь, обернулся и понесся по лестнице, прыгая через две ступеньки. С такой выдающейся памятью Фиона, имей она к этому склонность, сама вполне могла стать ученым; но ее помощь в любом случае была бесценна. Если документ или книгу можно было описать не по заголовку, автору или содержанию, а по внешнему виду, Фиона всегда могла точно сказать, где они находятся.

– Да ерунда, – бодро уверила она Роджера, пытавшегося принести извинения за устроенный разгром. – Когда по всему дому валяются бумажки, кажется, что преподобный еще жив. Ни дать ни взять старые времена, правда же?

Роджер уже не так быстро спустился по лестнице с голубым конвертом в руке; он задумался над тем, что бы сказал его покойный приемный отец о проводившихся розысках.

– Небось сам бы зарылся в бумагах выше головы, – пробормотал он себе под нос.

Он живо представил себе, как лысина преподобного блестит под светом старинных светильников, повешенных в коридоре, пока ее обладатель неторопливо двигается из кабинета в кухню. А там возится у плиты старая миссис Грэм, бабушка Фионы, которая кормила старика, когда его бдения затягивались до ночи, так же, как это делает теперь ее внучка.

«Все-таки странно, – размышлял он по дороге к кабинету, – что раньше влияло на то, что сын шел по стопам отца: простота решения, стремление сохранить семейное дело или у членов одной семьи отмечалась предрасположенность к определенным работам? Правда ли, что кто-то появляется на свет, чтобы стать кузнецом, купцом или поваром, рождается уже со способностями и склонностью к тому занятию, которое встречается им в жизни в первую очередь?»

Понятно, что так бывает не всегда и не со всеми, и постоянно встречались те, кто оставлял родной дом и отправлялся в путешествия, либо занимались чем-то, незнакомым их родным и близким. Иначе на свете не встречались бы ни изобретатели, ни странники.

Но в наши дни, когда легко получить любое образование или отправиться в путешествие по миру, в некоторых семьях продолжают хранить верность тем или иным родам занятий.

Конечно, он ужасно хотел узнать, какие склонности получила в наследство Брианна. Роджер задумчиво смотрел на Клэр, устроившуюся за столом, и размышлял, что Брианне досталось от матери, а что – от древнего горца. Солдата, землевладельца, придворного, лэрда – ее отца.

Через пятнадцать минут Клэр закрыла последнюю папку и облегченно откинулась на спинку стула, а Роджер все думал о Брианне.

– Интересно, о чем это вы задумались? – спросила женщина, налив себе какао.

– Ни о чем специальном, – улыбнувшись, сказал очнувшийся от дум Роджер. – О том, как люди становятся теми, кем становятся. Вот, например, вы, как вы стали врачом?

– Как я стала врачом?

Клэр вдохнула поднимавшийся над чашкой пар, сочла, что какао слишком горячее, и поставила чашку обратно на стол среди книг, журналов и бумажек, покрытых карандашными заметками. Потом чуть улыбнулась и потерла руки, обожженные о горячую чашку.

– А как вы стали историком?

– Довольно просто, – ответил молодой человек, откинувшись в кресле.

Он взмахнул рукой на комнату: книги, бумаги, старинные безделушки, погладил стоявший на столе шедевр восемнадцатого века – маленькие позолоченные каретные часы с крошечными колокольчиками, отбивавшие каждые четверть часа.

– Я вырос среди всего этого и, как только выучил грамоту, стал странствовать с отцом по Хайленду в поисках древностей. Кажется, не было ничего естественнее, чем продолжить начатое. А вы?

Клэр кивнула и расправила затекшие плечи. Брианна давно устала и час назад легла, но Клэр и Роджер продолжили многочасовую работу по изучению реестров заключенных английских тюрем.

– В общем, у меня было нечто похожее, – ответила она. – Не то чтобы я решила стать врачом неожиданно, но как-то раз мне показалось, что я всегда была доктором и мне очень этого не хватает.

Клэр положила руки на стол и зашевелила тонкими изящными пальцами с аккуратными овальными ногтями.

– Есть такая песенка времен Первой мировой, – медленно сказала она. – Иногда к нам приходили старые армейские друзья дядюшки Лэма, выпивали и пели, тогда-то я ее и узнала. Там есть такие строчки:

К родному очагу парней вернешь едва ли,Когда они в Париже с войною побывали.

Она спела и усмехнулась.

– Я побывала в Париже, – тихо сказала она. – И много еще где побывала и что повидала: Амьен, Престон, Фолкирк, больницу «Обитель ангелов» и так называемую операционную в Леохе. Я была врачом как он есть, узнала все грани профессии: помогала при родах, вправляла вывихи, зашивала раны, купировала лихорадку… – Клэр не договорила и пожала плечами. – Разумеется, мне очень не хватало знаний, и я понимала, что следует многому научиться, потому я и отправилась учиться медицине. Впрочем, на самом деле это ничего особенно не меняет.

Она подцепила пальцем пенку с какао и слизнула.

– Да, у меня есть диплом, но врачом я стала задолго до того, как его получила, даже раньше, чем пошла учиться.

– Думаю, это было не так-то просто, – заметил Роджер. Он подул на какао и явно заинтересованно взглянул на собеседницу. – И тогда в медицину попадало очень мало женщин, да и теперь, по правде говоря, женщин-врачей не очень много, а у вас еще и была семья.

– Да, конечно, нельзя сказать, что все было легко и просто, – странно посмотрела на него она. – Разумеется, пришлось ждать момента, когда Брианна пойдет в школу и у нас появятся деньги на домработницу, но… – Клэр пожала плечами и улыбнулась. – На несколько лет я забыла о том, что такое высыпаться. Это слегка помогло. Как ни странно, и Фрэнк помогал.

Молодой человек счел, что какао остыло и его можно спокойно пить. Он сжал чашку ладонями и радовался тому, как фарфор передает тепло в его руки. Стояло начало июня, однако ночи оставались холодными, и приходилось пользоваться электрообогревателями.

– Что вы говорите? – с интересом заметил Роджер. – После ваших предыдущих рассказов мне показалось, что Фрэнк не особенно одобрял ваши образовательные порывы.

– Он и не одобрял.

Она чуть поджала губы, что сказало молодому историку куда больше, чем любые речи: незабытые ссоры, неоконченные выяснения отношений, молчаливое противоборство вместо явной неприязни.

«Какая у нее выразительная мимика», – подумал он о Клэр и сразу же задумался, не выдает ли его собственное лицо все тайные мысли. Взволновавшись, Роджер склонился над чашкой какао и отпил.

Потом поднял голову и обнаружил, что Клэр смотрит на него с весельем.

– А почему он передумал? – попытался он ее отвлечь.

– Из-за Бри, – ответила Клэр, и на ее лице, как всегда, когда она заговаривала о дочери, появилась мягкость. – Для Фрэнка значение в жизни имела, пожалуй, одна Бри.

Как я уже сказала, я ждала, когда дочь пойдет в школу. Однако порой все равно бывало, что она приходила домой, а я не могла уделить ей внимание, поэтому мы были вынуждены нанимать домоправительниц и бэбиситтеров из агентств. Случалось, попадались толковые и внимательные, но наоборот оказывалось гораздо чаще.

Вспоминаю, как однажды в больницу позвонили и сообщили мне, что с Брианной произошел несчастный случай. Прямо в зеленом хирургическом костюме я выбежала на улицу и понеслась домой, наплевав на правила движения. Возле дома стояла полицейская машина и карета «Скорой помощи». В сумерках сверкали красные огни мигалок, а вокруг толпились любопытные соседи, выбравшиеся на улицу.

Потом, когда мы сложили из фрагментов всю картину, оказалось, что приходящая нянька, разозлившаяся на то, что я в который раз задержалась на работе, после оговоренного часа просто надела пальто и ушла, оставив семилетнюю Брианну одну. При этом она велела ждать маму, что девочка послушно и делала приблизительно в течение часа. Потом зашло солнце, Бри стало страшно в одиночестве, и она решила пойти поискать меня. Она переходила улицу, и ее сбил заворачивавший из-за угла автомобиль.

К счастью, Брианна почти не пострадала: машина ехала на небольшой скорости, и девочка отделалась ушибами, ссадинами и испугом. Надо сказать, она испугалась гораздо меньше меня. Да и боль от ушибов, думаю, нельзя было сравнить с тем, что я пережила, ворвавшись в гостиную и обнаружив, что дочь лежит на диване и, размазывая по грязным щекам слезы, спрашивает меня:

– Мама! Где ты была? Я тебя не нашла!

Мне понадобилось почти все профессиональное спокойствие, но ее утешила, осмотрела, еще раз тщательно обработала ссадины и царапины и уложила спать вместе с ее любимым мишкой. Спасибо полицейским и врачам «Скорой», которые, как мне почему-то казалось, смотрели на меня с немым укором.

Когда все кончилось, я почти свалилась на кухне на стул и расплакалась.

Фрэнк, как мог, пытался меня утешить, гладил по спине, однако потом оставил это безнадежное дело и стал заваривать чай. И когда он поставил передо мной чашку с горячим чаем, я заявила:

– Все, решено. – Я словно находилась в тумане и ничего не соображала. – Бросаю все к черту! Завтра же!

– Бросаешь? – резко спросил Фрэнк. – Бросаешь учебу? Почему?

– Больше не могу.

Обычно я не пила чай ни с молоком, ни с сахаром, но в тот раз почему-то положила и то, и другое и лишь тупо наблюдала за белыми разводами в чашке.

– Я больше не могу оставлять Бри, когда не знаю, как за ней присматривают, но при этом точно понимаю, что ей плохо. Ты ведь знаешь, что ни одна из нянек ей не понравилась?

– Да. – Фрэнк сел напротив, помешал ложкой в чашке и потом, после долгого молчания, произнес: – Но мне не кажется, что тебе нужно бросать учебу.

Сказанное было для меня совершенным сюрпризом: ведь я была уверена, что он воспримет мое решение с радостью. Удивленно уставившись на Фрэнка, я высморкалась в бумажный платочек и спросила:

– Ты точно так считаешь?

– Ах, Клэр. – Даже когда он был раздражен, в голосе слышалась любовь. – Ты же всегда знала, каково твое предназначение, кто ты такая. Разве не ясно, как это необычно?

– Нет.

Я утерла нос мокрым платком, который грозил разлезться в клочья.

Фрэнк откинулся на стуле и посмотрел на меня, покачав головой.

– В том-то и дело.

Затем он молча уставился на свои сцепленные узкие кисти с длинными безволосыми, словно у девушки, пальцами. Изящные кисти, отлично подходящие для изящных взмахов, подчеркивающих впечатление от лекций. А потом муж уставился на меня так, словно увидел впервые.

– У меня не так, – тихо произнес Фрэнк. – Ну, вообще говоря, у меня все хорошо. Я рад, что занимаюсь преподаванием и наукой. Честное слово, иногда это просто замечательно. Работа мне и вправду нравится и меня увлекает, но… – Он задумался, потом поднял на меня свои светло-карие глаза и серьезно продолжил: – Но честно признаюсь: с тем же успехом я вполне мог делать что-то еще. Я не испытываю ощущения, что мне это предначертано, что у меня есть собственная миссия, что-то, что я обязан совершить. А ты – совсем другое дело.

– А что, это хорошо?

От рыданий глаза у меня покраснели, нос распух.

Фрэнк хмыкнул.

– Это ужасно неудобно, Клэр. И для тебя, и меня, и Бри, для всех нас. Но как же я тебе порой завидую, ей-богу!

Он тронул меня за ладонь, и я, помедлив, не отвела руку.

– Испытывать к чему-то, – он подернул углом рта, – или к кому-то такую страсть – думаю, большая удача, Клэр. Исключительно редкая.

Он нежно пожал мою руку, отпустил и, повернувшись, вытащил с книжной полки том. Это был справочник Вудхилла из серии «Патриоты», посвященный биографиям американских отцов-основателей. Рука его легла на обложку книги так, будто он опасался потревожить сон описанных в ней героев.

– Вот они были такими людьми, как ты. Они знали свое предназначение и готовы были пойти на все, чтобы исполнить его. Но большинство людей иные, и ты отлично это знаешь. Разумеется, неверно говорить, что у них нет чувства долга или осознания своего предназначения, – оно у них всего лишь не так выражено.

Он вновь взял мою кисть, повернул ладонью вверх и щекотно провел пальцами по переплетениям линий.

– Неужели все это тут записано? – улыбаясь, промолвил он. – Правда ли то, что замечательные судьбы и великие дела предопределены? Или все дело в том, что люди, наделенные от рождения великой страстью, должны попасть в правильные обстоятельства в правильное время? Мы, историки, часто против воли спрашиваем себя об этом, хотя так и не можем найти на них ответы. Мы знаем об этих людях только то, что они совершили. Но, Клэр… – Фрэнк постучал по обложке и предостерегающе произнес: – Всем им пришлось чем-то за это заплатить.

– Я знаю.

Мне казалось, что я вижу нас со стороны: привлекательного, подтянутого, немного усталого Фрэнка с легкой проседью на висках и себя, растрепанную, неопрятную, в мятом хирургическом костюме, смоченном на груди слезами Брианны.

Мы немного посидели и помолчали, при этом я так и держала руку в руке Фрэнка. Я видела загадочные линии и борозды, четкие, как дороги на карте. Но как выяснить, куда ведут эти дороги?

Пару лет назад одна шотландская старуха миссис Грэм, кстати, бабушка Фионы, гадала мне по руке.

– Линии на твоей руке меняются по мере того, как меняешься ты сама, – сказала она тогда. – Неважно, с чем ты родилась, важно, какой ты себя сделаешь.

Ну и какой я стала, какой себя сделала? Неизвестно что вышло! Не смогла стать ни хорошей матерью, ни хорошей женой, ни хорошим доктором – одно недоразумение.

Некогда я считала себя цельной натурой, способной любить мужчину, вынашивать ребенка, лечить больных. Все это было взаимосвязано, а не распадалось на странные кусочки, на которые сейчас похожа моя жизнь. Однако все это было там, в минувшем, рядом с Джейми, когда я любила его и какое-то время чувствовала себя – и была! – частью чего-то большего.

– Я стану забирать Бри.

Я так крепко задумалась о своем печальном, что не сразу осознала смысл его слов. Я удивленно посмотрела на Фрэнка.

– Что ты говоришь?

– Я говорю, – терпеливо повторил он, – что стану брать Бри с собой на работу. Она может приходить из школы в университет и до конца рабочего дня играть в моем кабинете.

Я потерла нос.

– Мне казалось, что ты не одобряешь тех, кто приводит детей к себе на работу.

Помнится, он критиковал секретаршу, миссис Клэнси, месяц приводившую на службу внука, когда его мать заболела.

Фрэнк смущенно пожал плечами.

– Правда твоя, но всегда нужно подходить к делу индивидуально. К тому же не думаю, что Брианна так же, как Барт Клэнси, будет с криками бегать по коридору и брызгаться чернилами.

– Не берусь обещать, – засмеялась я. – Ты не шутишь?

Впрочем, было совершенно понятно, что предложение серьезно; внутри меня появилось, вначале совсем робкое и осторожное, облегчение. Я знала, что мне трудно ожидать от Фрэнка физической верности, и мне было прекрасно известно, что он ее не блюдет, но вот то, что он любит Бри, я знала наверняка, и сомневаться в этом не приходилось.

Таким неожиданным образом была решена, пожалуй, самая трудная житейская сложность. Теперь мне не требовалось торопиться домой из госпиталя в страхе, что уже поздно и Брианна снова плачет в своей комнате, потому что ей не нравится нянька. Но девочка любит Фрэнка и, конечно, обрадуется, узнав, что сможет каждый день оказываться у него на работе.

– Почему? – прямо спросила я. – Я отлично понимаю, что ты совершенно не в восторге от моей медицины.