Среди «призраков»

Маргарет Петерсон Хэддикс

Среди «призраков»

Text copyright © 1998 by Margaret Peterson Haddix

© Соломахина В. В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Посвящается Джону и Дженет

1

Он увидел, как вдали содрогнулось и упало первое дерево. Потом сквозь кухонное окно услышал зов матери:

– Люк! Домой. Сейчас же.

Если приказывали прятаться, он всегда слушался. Даже когда был совсем крохой. С трудом переступая в бурьяне на заднем дворе, он уже каким-то образом улавливал страх в материнском голосе. Но в этот день, когда начали уничтожать лес, Люк замешкался, глотнул свежего воздуха с ароматом клевера, жимолости и доносящегося издали дыма от горящих сосен, осторожно положил мотыгу и, с наслаждением ощутив под босыми ногами тёплую землю, напомнил себе: «Больше меня не выпустят. Может, до самой смерти».

И, повернувшись, безмолвно, словно тень, зашагал к дому.

– Почему? – спросил он в тот вечер за ужином.

В семье Гарнер редко задавали такой вопрос. Зато часто спрашивали «как»: «Как там с дождями на дальнем поле? Как посевы?»

Ещё спрашивали «что» или «зачем»: «Зачем Мэтью гаечный ключ пять на шестнадцать? Что папа будет делать с лопнувшей шиной?»

Но спрашивать «почему» было без толку.

– Почему вам пришлось продать лес? – снова спросил Люк.

Отец недовольно хмыкнул, и его рука, держащая вилку с варёной картошкой, застыла на полпути к цели.

– Я же тебе говорил. У нас нет выбора: это нужно правительству. А ему не откажешь.

Мать подошла к Люку и, прежде чем вернуться к плите, успокаивающе сжала его плечо. Однажды родители уже пошли наперекор правительству, как раз из-за младшего сына. На этот шаг ушёл весь их мятежный дух. А то и больше.

– Мы бы не продали лес, будь у нас выбор, – черпая половником густой томатный суп, ответила мать. – Здесь будут строить дома, а нашего мнения на этот счёт никто не спрашивал.

Поджав губы, она расставила на столе тарелки с супом.

– Но не правительство же поселится в этих домах, – возразил Люк.

В свои двенадцать он уже знал, как устроен мир, но иногда всё ещё представлял правительство злым и жадным толстяком, в два или три раза выше обычного мужчины, орущим на людей: «Запретить!» и «Прекратить!». А всё из-за разговоров родителей и старших братьев:

– Правительство ни за что не разрешит нам сеять кукурузу. Правительство снижает цены. Правительству этот урожай не понравится.

– Может, в этих домах поселят и государственных служащих, – пояснила мать. – Там будут жить городские.

Разрешили бы, и Люк высунулся бы из кухонного окна и глядел на лес, в сотый раз пытаясь представить ряды домов там, где стоят ели, дубы и клёны. То есть стояли… После беглого осмотра как раз перед ужином он понял, что половину деревьев вырубили. Некоторые уже лежали на земле, другие повисли под причудливыми углами к былому величественному стремлению в небеса. С их исчезновением пейзаж изменился подобно тому, как новая стрижка обнажает на лбу полоску незагоревшей кожи. Даже из глубины кухни было заметно, что леса больше нет, потому что всё вокруг вдруг стало ярче, открытее. Страшнее.

– А потом, когда эти люди вселятся, мне даже к окну нельзя будет подойти? – спросил Люк, хотя предполагал ответ.

От вопроса отец вышел из себя и жахнул кулаком по столу:

– Потом? Да тебе и сейчас нельзя высовываться! Вокруг рыщут все кому не лень, вынюхивают что да как. А стоит им тебя увидеть…

Он неистово взмахнул вилкой. Люк точно не знал, что означает этот жест, но ничего хорошего ожидать не приходилось.

Никто никогда не рассказывал, что может случиться, если вдруг его заметят. Смерть? Смерть наступала, когда самых маленьких поросят затаптывали их крепкие братья и сёстры. Или когда умолкала настигнутая мухобойкой муха. Ему страшно было представить в такой ситуации себя, как раздавленную муху или дохлого поросёнка, застывших на солнце. При первой же попытке подступала тошнота.

– Это что же, теперь нам за него пахать? Нечестно, – пробурчал второй брат, Марк. – Разве Люку нельзя иногда выходить? Хотя бы ночью?

Люк с надеждой ждал ответа. Но отец, не поднимая глаз, просто бросил:

– Нет.

– Так нечестно, – повторил Марк.

Марк был вторым сыном… «Везёт же некоторым», – думал Люк, жалея самого себя. Марк был на два года старше Люка и всего лишь на год моложе Мэтью. Старшие братья, Мэтью и Марк, были очень похожи друг на друга: оба темноволосые, с точёными чертами лица. Люк был посветлее, тоньше в кости, более хрупкий и нежный. Он частенько задумывался, станет ли когда-нибудь таким же крепышом, как братья, но почему-то сомневался.

– От Люка всё равно толку мало. Так что не заметишь, работает он или нет, – насмешливо заметил Мэтью.

– Я не виноват! Помогал бы больше, если бы… – запротестовал Люк.

– А ну, тихо, – шикнула на них мать, положив ему руки на плечи. – Люк будет делать то, что ему по силам. Впрочем, как всегда.

Сквозь открытое окно донеслось шуршание шин по засыпанной гравием подъездной дорожке.

– Ну, кого там… – начал отец.

Продолжение Люк хорошо знал: «Кого там ещё несёт? Да что ж ему покоя не дадут… только присел!»

Конец вопроса Люк всегда слышал уже по другую сторону двери. И сегодня, напуганный вырубкой леса, он ринулся к чёрному ходу и шустрее обычного вскарабкался по лестнице к себе наверх. Он не глядя знал, что мать уберёт со стола его тарелку и спрячет в буфет, а стул отодвинет в угол кухни, словно он там так, на всякий случай. В три секунды она заметёт все следы младшего сына и вовремя с утомлённой улыбкой шагнёт к двери встречать продавца удобрений, представителя власти или кого бог послал нарушить семейный ужин.

2

Люк был вне закона. Не то чтобы лично, а вместе с другими, ему подобными, кто родился после того, как в семье уже росло двое детей.

Вообще-то Люк не знал, есть ли ещё такие же, как он. Он не должен был появиться на свет. Может, он такой единственный? После рождения второго ребёнка женщинам проводили какую-то процедуру, чтобы детей у них больше не было. А случись ошибка, и беременность всё равно наступала – от ребёнка нужно было избавиться.

Так много лет назад объяснила ему мать, в тот первый и единственный раз, когда Люк спросил, почему он должен прятаться.

Тогда ему было шесть.

До этого он думал, что только малыши должны от всех прятаться. А когда он вырастет, как Мэтью и Марк, то будет везде гулять, как и они, ездить на поле и даже в город с отцом, высовывая голову и руки из окошка пикапа. Раньше думал: вот исполнится ему столько же, сколько Мэтью и Марку, и он сможет играть перед домом, а захочет – кинет мяч прямо на дорогу. А ещё, что дорастет до Мэтью и Марка и пойдёт в школу. Правда, они вечно жаловались, ныли:

– Боже, нам же ещё уроки делать!

Или:

– И кто только придумал это правописание?

Зато рассказывали про игры на переменках, про друзей, которые в обед делились конфетами или одалживали перочинные ножики.

Но Люк не взрослел, как старшие братья.

В тот день, когда ему исполнилось шесть, мама испекла необыкновенный торт с малиновым джемом, капельками стекающим по бокам. Вечером за ужином она водрузила на торт шесть свечек, поставила его перед Люком и шепнула:

– Загадай желание.

Он уставился на кольцо, гордо рассматривая свечи, замкнувшие круг на торте, и вдруг припомнил другой торт, другое колечко из шести свечек – в день рождения Марка. А вспомнилось ему это, потому что, несмотря на торт, Марк капризничал:

– Я хочу-у праздник и гостей! Вот к Роберту Джо в день рождения приходили в гости трое друзей.

– Ш-ш-ш, – прошептала тогда мама и показала глазами на Люка, будто на что-то намекала, но он ничего не понял.

Поражённый воспоминанием, Люк шумно вздохнул. Две свечки тут же мигнули, и одна из них погасла. Мэтью с Марком засмеялись.

– Желание отменяется, – сообщил Марк. – Эх ты, малявка. Даже свечки задуть не можешь.

Люк чуть не расплакался. Впопыхах он даже желание забыл загадать, а если бы не удивился, то задул бы все шесть свечек. Запросто. А потом получил бы… Он даже не знал, что выбрать. Прокатиться в город? Или поиграть в том дворе, перед домом? Или пойти в школу?

Вместо этого возникло нелепое, совершенно неправдоподобное воспоминание. Наверняка это был седьмой или даже восьмой день рождения Марка. Ну не мог Марк дружить с Робертом Джо в шестилетнем возрасте, ведь тогда бы он прятался, как Люк.

Целых три дня эта мысль не давала Люку покоя. Он хвостом ходил за матерью, пока та развешивала на верёвке бельё, варила на зиму компот и варенье из земляники, драила в ванной пол.

«Сколько мне должно быть лет, чтобы я мог выходить на люди?» – порывался спросить он, но каждый раз его что-то останавливало.

Наконец на четвертый день, после того как отец, Мэтью и Марк, позавтракав, встали из-за стола и направились в сарай, Люк, пригнувшись, сел у кухонного окна, выглядывать в которое ему не разрешалось, ведь проезжающие могли мельком заметить его лицо.

Он склонил голову набок и приподнялся так, что левый глаз оказался чуть выше подоконника. Так ему было видно Мэтью и Марка, которые бегали на солнце, а высокие голенища сапог из свиной кожи хлопали им по коленкам.

Вот ведь резвятся на глазах у всех, ничего не опасаясь. Носятся у входа в сарай, просматриваемого с дороги, а не бокового, выходящего на задний дворик, которым обычно пользовался Люк.

Люк отвернулся и сполз на пол, скрываясь от чужих глаз.

– А Мэтью и Марк никогда не прятались? – спросил он.

Мать очищала сковородку от остатков яичницы. Она обернулась и настороженно посмотрела на сына.

– Никогда, – подтвердила она.

– Тогда почему я должен?

Мать вытерла руки и отошла от мойки. Люк раньше никогда не видел, чтобы она вот так бросала гору немытой посуды. Уселась рядом и откинула с его лба волосы.

– Ох, Люк, оно тебе надо? Просто знай, что у тебя своя жизнь, другая.

Он задумался. Мама всегда говорила, что только он сидел у неё на коленях и обнимал, ласкался. Она до сих пор читала ему на ночь сказки, из-за чего Мэтью с Марком поддразнивали, мол, фу, совсем как девчонка. Об этом она говорила? Просто он младше всех. Но ведь подрастёт же. Разве он не станет таким же, как и они?

– Почему у меня другая жизнь? – с неожиданным упрямством настаивал Люк. – Хочу знать, почему я должен прятаться?

И тогда она рассказала.

Позже он пожалел, что не выспросил побольше. Но тогда он мог только слушать. Казалось, он тонет в потоке её слов.

– Так получилось, появился ты. Желанный. У меня и в мыслях не было от тебя избавиться, и отцу твоему сказала, чтоб даже думать не смел.

Люк живо представил себя младенцем, брошенным в коробке где-то на обочине дороги. Отец часто рассказывал, что раньше так подкидывали котят, в те времена, когда ещё разрешалось держать домашних животных. Но, может, мама говорила не об этом.

– Закон о народонаселении был принят сравнительно недавно, а я всегда мечтала иметь полный дом детей. Я имею в виду раньше. Твоё появление стало чудом. Я надеялась, что правительство отменит глупый закон, может, даже до твоего рождения, и тогда я всем покажу ещё одного сыночка.

– Но не вышло. Ты меня скрывала, – с трудом выговорил Люк. Голос прозвучал неожиданно хрипло, словно чужой.

Мать кивнула.

– Когда живот стал заметен, я перестала выходить из дому. Это оказалось совсем нетрудно, я ведь редко куда хожу. И Мэтью с Марком также запретила далеко отходить, боялась, что проболтаются. Даже матери и сестре ничего о тебе не написала, хотя тогда я ещё так не боялась. Просто из суеверия. Да и хвастаться не хотелось. Думала, рожать пойду в больницу. Я не собиралась скрывать тебя всегда. Но потом…

– Что потом? – спросил Люк.

Мать отвела взгляд.

– Потом по телевизору стали показывать передачи про демографический надзор, что делает полиция, выискивая нарушения, как следит за соблюдением закона.

Люк бросил взгляд на огромный телевизор в гостиной, который ему смотреть не разрешали. Не потому ли?

– Потом отец кое-что узнал. По городу поползли слухи о других детях…

Люк вздрогнул. Мать смотрела вдаль, туда, где кукурузное поле сливалось с горизонтом.

– А ещё я мечтала о Джоне, – призналась она. – Помнишь детский стишок: «Мэтью, Марк, Люк и Джон, мой благословите сон»? Но я благодарю Господа, что он по крайней мере дал мне тебя. И ты здорово научился прятаться, да?

Она неуверенно улыбнулась, и ему захотелось её поддержать.

– Конечно, – согласился он.

И как-то после этого разговора он больше не возражал прятаться. Зачем ему новые знакомства? И кому охота ходить в школу, где, если верить Мэтью с Марком, учителя будут на тебя орать, а другие ученики будут так и норовить обмануть, и придётся держать ухо востро? Он был не таким, как все. Тайным ребёнком. Домашним. Это ему доставался первый кусок яблочного пирога, ведь в отличие от других мальчишек Люк всегда был дома. До́ма, и мог возиться в сарае с новорождёнными поросятами, лазать по деревьям на опушке леса, бросать снежками в столбы для бельевой верёвки. До́ма, где всегда манил безопасностью задний двор, защищённый родными стенами, сараем. И лесом.

Пока лес не вырубили.

3

Люк растянулся на полу на животе и лениво гонял по рельсам игрушечный поезд. Этим поездом в детстве играл ещё отец, а до него – дед. Люк помнил, с каким нетерпением дожидался, когда Марк наконец вырастет, потеряет к игрушке интерес, и поезд достанется ему, самому младшему. Но сегодня играть не хотелось. Денёк распогодился: по небесной синеве плыли пушистые облака, и на заднем дворе шелестел в траве лёгкий ветерок. Вот уже неделю Люк не выходил из дома и почти ощущал, как манит его свежий воздух. Но теперь ему даже не разрешалось находиться в комнате с незашторенным окном.

– Ты что, хочешь, чтобы тебя увидели? – заорал на него в то утро отец, когда он чуть приподнял край жалюзи на кухонном окне и жадно выглянул в щёлочку.

Люк вздрогнул. Он так замечтался о том, как хорошо бы босиком пробежаться по траве, что совершенно забыл, где он и с кем.

– Да нет там никого, – проверив ещё раз, сказал он.

Он старался не смотреть за растерзанный край двора, на сдвинутую бульдозером кучу веток, стволов, листьев и грязи, что когда-то была его любимым лесом.

– Да? А тебе никогда не приходило в голову, что если там кто-то есть, то они заметят тебя скорее, чем ты их? – спросил отец.

Он схватил Люка за руку и оттащил от окна на добрых три фута. Выскользнувший край жалюзи хлопнул по подоконнику.

– Не выглядывай, – предупредил отец. – Кому сказал, держись от окон подальше. И не входи в комнату, пока мы не опустим жалюзи или не задёрнем шторы.

– Но я же тогда ничего не увижу, – возразил Люк.

– Всё лучше, чем угодить в лапы полиции, – заметил отец.

В его голосе послышалась жалость, но от этого стало только хуже. Боясь расплакаться на глазах у отца, Люк отвернулся и вышел.

Он толкнул игрушечный поезд, и тот сошёл с рельсов, опрокинулся, только колёса закрутились.

– Какая разница, – буркнул он себе под нос.

В дверь громко постучали.

– Откройте! Полиция!

Люк не шелохнулся.

– Марк, не смешно! – крикнул он.

Марк распахнул дверь и вбежал по лестнице, ведущей прямо в комнату. Вообще-то это был чердак, что Люка полностью устраивало.

Мать давным-давно распихала все чемоданы и коробки по углам, под скаты крыши, очистив место для латунной кровати, потрёпанного круглого коврика и книжек с игрушками. Люк даже слышал, как Мэтью с Марком жаловались, что ему досталась самая просторная комната. Зато в их комнатах были окна.

– Что, испугался? – спросил Марк.

– Нет, – ответил Люк.

Как же, сейчас признается, что сердце ухнуло в пятки. Да ни за что на свете.

Марк годами подшучивал над ним, изображая полицию, когда не слышали родители. Обычно Люк не обращал на него внимания, но теперь, когда отец так всполошился… А если бы и впрямь нагрянула полиция, куда деваться? И что бы они с ним сделали?

– Мы с Мэтом никогда никому о тебе не рассказывали, – внезапно посерьёзнев, неожиданно заметил Марк. – И мама с папой тоже не проговорятся, ты знаешь. Прятаться ты умеешь. Так что бояться нечего.

– Знаю, – пробормотал Люк.

– Ой, да мы всё ещё в игрушки играем? – спросил Марк, будто компенсируя свой промах, что чересчур расчувствовался, и поддал ногой попавший в крушение игрушечный поезд.

Люк пожал плечами. Вообще-то ему не хотелось, чтобы Марк узнал про игры с поездом. Но сегодня всё пошло наперекосяк, так что какая уж разница.

– А ты сюда специально пришёл меня помучить? – спросил Люк.

Марк сделал обиженное лицо.

– Думал, может, в шашки сыграем, – сообщил он.

– Мать, что ли, послала? – прищурился Люк.

– Да ты что?

– Врёшь ты всё, – заявил Люк, не обращая внимания на то, как гадко себя ведёт.

– Ну, если ты так…

– Просто отстань, ясно?

– Ладно, ладно. Чёрт!

Марк спустился по лестнице.

Оставшись в одиночестве, Люк пожалел, что так разозлился. Вдруг Марк предложил искренне, от чистого сердца? Наверное, придётся извиниться. Но, честно говоря, не хотелось.

Люк вскочил и зашагал по комнате, раздражаясь от скрипа третьей половицы от входа. Он терпеть не мог пригибаться под стропилами за кроватью. Сегодня его раздражали даже любимые модели машин, выстроившиеся ровным рядком на полках в углу. Зачем они ему? Он никогда даже не сидел в настоящей машине. И не будет сидеть. Никогда не найдёт себе настоящего дела, никуда не отправится. Так и сгниёт тут, на чердаке. Он и раньше, бывало, об этом задумывался, в тех редких случаях, когда мать, отец, Мэтью и Марк куда-нибудь уходили и бросали его одного… А вдруг с ними что-то случится и они не вернутся? Обнаружит ли кто-нибудь спустя годы его забытый всеми труп?

В найденной на чердаке старой книжке он прочитал историю о детях, обнаруживших покинутый пиратский корабль со скелетом в одной из кают. И от него останется то же самое. А поскольку ему не разрешается находиться в комнате с незашторенными окнами, он будет скелетом во тьме.

Люк машинально поднял глаза, словно напоминая себе, что, кроме единственной лампочки над головой, освещения нет. Только… С каждой стороны виднелся свет, просачивающийся внутрь под крышу.

Люк поднялся и пошёл на разведку. Ну конечно. Мог бы и сообразить. С двух сторон под самым коньком крыши находились вентиляционные отдушины. Отец ворчал иногда насчёт обогрева чердака, мол, бросаем деньги на ветер. Однако под пристальным взглядом матери умолкал, и всё оставалось по-прежнему.

Тогда Люк вскарабкался на самый большой сундук и заглянул в вентиляционное окошко. И увидел улицу! Точнее, полоску дороги и за ней кукурузное поле с развевающимися на ветру листьями. Вентиляционное окно было закрыто косой решёткой, много в него не разглядеть, зато можно было не опасаться, что его кто-нибудь заметит.

Сначала он очень обрадовался, но восторг быстро угас. Не будешь же всю оставшуюся жизнь наблюдать, как растёт кукуруза.

Без особой надежды он слез с сундука и направился к другому концу чердака, той его части, что выходила на задний двор. Пришлось передвинуть ящики и подтащить старую стремянку, однако он всё же подобрался и к этой вентиляционной решётке.

Заднего двора видно не было – слишком близко к дому, но зато он мог наблюдать за бывшим лесом. Раньше он как-то не замечал, что земля за их домом шла под уклон, поэтому глазам открылась панорама огромного участка, когда-то покрытого деревьями. Там кипела работа. Огромные жёлтые бульдозеры отодвигали кустарник с неровной дороги, покрытой гравием. Другие незнакомые Люку машины копали ямы под огромные бетонные трубы. Люк заворожённо наблюдал. Тракторы и комбайны он видел раньше, как и отцовский корчеватель пней и кустарников, разбрасыватель навоза и прицепы довольно близко, в сарае. Но тут были другие машины для иной работы. И управляли ими чужие.

Однажды, когда Люк был помладше, к дому притащился бродяга, и не успел Люк спрятаться под мойкой в тамбуре, тот ввалился в дом, выпрашивая еду. В двери каморки была трещина, сквозь которую Люк разглядел заплатки на штанах нищего, дырявые башмаки и услышал плаксивый голос:

– Безработный я, слышь, три дня во рту ни маковой росинки… оголодал… Нет, работать на ферме за жратву нету сил, того и гляди ноги протяну. Да ты глянь на меня. Хвораю шибко. Помру с голоду…

Кроме того бродяги и картинок в книжке, других людей Люк никогда не видел – только родителей и братьев.

Он даже не представлял, что люди такие разные.

Многие из тех, что работали на бульдозерах и штуковинах с ковшом, обнажились до пояса, а другие, стоявшие неподалёку, наоборот, были в пиджаках и при галстуках. И каких только людей не было – толстых, худых, загоревших на солнце и тех, что бледнее Люка, которому солнца больше не видать. Все они постоянно двигались: управляли машинами, опускали трубу, махали друг другу, приглашая к работе, или просто быстро говорили. От их бурной деятельности у Люка голова пошла кругом. На картинках в книжках люди никогда не шевелились.

Ошалев от избытка впечатлений, Люк закрыл глаза, потом снова открыл, боясь что-нибудь пропустить.

– Люк?

Люк неохотно сполз со своего наблюдательного пункта на стремянке и небрежно откинулся на кровати.

– Мам, заходи, – позвал он.

Она тяжело поднялась по ступенькам.

– Как ты?

Люк покачал свесившейся с кровати ногой.

– Ничего. Нормально.

Мать села рядом и погладила его по ноге.

– Конечно, тебе нелегко, – она с трудом сглотнула. – Понятно, что не терпится выглянуть в окно, выйти на улицу…

– Всё нормально, мам, – перебил Люк.

Он мог бы рассказать ей про вентиляционные отдушины. Разве станет кто запрещать смотреть сквозь них на улицу? Но что-то его останавливало. А ну как и это отберут?

Мама сообщит папе, а тот решит: «Нет-нет, слишком рискованно. Запрещаю». Люк этого не вынесет. И он промолчал.

Мать взъерошила ему волосы.

– Ты у нас боец, – подбодрила его она. – Справишься с любыми трудностями.

Он прижался к материнской руке, мать обняла его за плечи и крепко притянула к себе. На мгновение Люк почувствовал угрызения совести за скрытность, но быстро успокоился – его любили и утешали.

Потом, больше для себя, чем для него, мать добавила:

– А могло бы быть и хуже.

Это заявление шло вразрез с утешениями. Неизвестно почему он вдруг принял его за предупреждение, что дальше будет ещё хуже, и крепче прижался к матери в надежде, что ошибается.

4

Через несколько дней, спустившись к завтраку, Люк понял, что мать имела в виду. Как обычно, чуть приоткрыл дверь и в щёлочку заглянул на кухню. Утром, перед завтраком, к ним заходили крайне редко, и всякий раз мать посылала Мэтью или Марка наверх, чтобы его предупредить. Но он на всякий случай всё равно всегда проверял. Сегодня отец, Мэтью и Марк сидели за столом, а мать, судя по шкворчанию жарящегося бекона, стояла у плиты.

– Жалюзи закрыли? – тихо спросил он.

Дверь на лестницу распахнулась, и Люк хотел было войти в кухню, но мать его удержала, протянув тарелку с яичницей и беконом.

– Люк, солнышко, сядь на нижнюю ступеньку и поешь здесь, ладно?

– Что? – спросил он.

Мать умоляюще оглянулась.

– Папа считает… тебе небезопасно появляться на кухне. Ты можешь по-прежнему есть с нами, разговаривать и всё такое, но… сиди здесь.

Она махнула на лестницу за его спиной.

– Но ведь жалюзи закрыты… – начал было он.

– Вчера меня подозвал рабочий и спросил: «Слышь, дядя, у тебя в доме кондиционер, что ли?» – не поворачивая головы и не глядя на Люка, сообщил из-за стола отец. – Окна-то у нас закрыты, жалюзи опущены, а на улице жара. Вот им и подозрительно. Так что, прости, на лестнице будет надёжнее.

Тут он повернулся и мельком взглянул на Люка, всего лишь раз. Люк не подал виду, что расстроился.

– А ты что ответил? – спросил Мэтью, словно рабочий спрашивал из чистого любопытства.

– Сказал, конечно, какой, мол, кондиционер. От сельского труда ещё никто миллионов не огребает.

И отхлебнул кофе.

– Люк, понял? – спросила мать.

– Да, – пробормотал он. Взял тарелку с яичницей и беконом, но теперь потерял к еде всякий интерес. Знал, что каждый кусок застрянет в горле. Потом устроился на ступеньке так, чтобы никто не увидел его через кухонные окна.

– Дверь останется открытой, – сообщила мать, наклонившись над ним, словно не хотела возвращаться к плите. – Разница не велика, верно?