Земля забытых

За королевским столом поместились не только король и Эдвард, но и Эмма, Уилфред, Агата и Роза. Агата скучающе помахивала веером, явно ожидая, когда завтрак окончится и ей разрешат вернуться к ремонту дворцовых люстр, а Роза, наоборот, прижимала веер к лицу так, будто хотела бы спрятаться за ним навечно.

– Доброе утро. Это место свободно? – спросил Генри, положив руку на спинку пустого кресла между Эдвардом и Эммой.

Губы Эдварда чуть заметно дрогнули, но в улыбку так и не сложились. В присутствии отца все чувства на его лице всегда становились едва различимыми, как рябь на воде в тихий день, словно он не меньше Генри боялся сделать что-нибудь не то.

– Доброе утро, Генри. Прошу, садитесь. – Король улыбнулся ему так, что Генри сразу почувствовал: вот это и есть идеальный момент. – Приятно слышать от вас такую учтивую речь.

Садиться Генри не стал. Он убедился, что все на него смотрят, и громким, разом охрипшим от волнения голосом произнес:

– Мне нужно кое-что вам сказать.

Король перегнулся через Эдварда и похлопал Генри по руке, которой тот судорожно вцепился в край стола.

– Генри, друг мой, я понимаю. Что-то насчет Освальда или этого Предела, про который Эдвард твердит со вчерашнего дня. Давайте после завтрака, хорошо? Пусть все сначала поедят и насладятся прекрасным видом. К тому же и у меня есть новость, и я хотел бы, чтобы ей уделили немного внимания.

Генри уже открыл рот, чтобы выпалить: «Папа, новость, что я не умер, точно важнее», но король смотрел на него с таким вежливым нетерпением, ожидая, пока он сядет, что язык намертво прилип к нёбу. Генри опустился на стул, и король тут же сделал стоящим вдоль стены слугам знак, что можно раскладывать еду по тарелкам. Момент определенно перестал быть идеальным.

Он без аппетита гонял по тарелке куски яичной запеканки, перебирая в памяти названия блюд на столе, которые еще вчера бы даже не вспомнил. Знакомые слова были словно старые друзья. Ветчина, паштет, сыр. Салат, песочные корзиночки с джемом, чай из чабреца. Влажный ветер из сада холодил щеки, и Генри с силой вдыхал его, чтобы успокоиться. Ему было холодно – он оказался единственным, кто забыл прийти в верхней одежде, но все, кажется, решили, что явиться в одной рубашке и легком сюртуке – это часть его дикого лесного образа.

– А теперь, господа, минутку внимания, – сказал король, когда все расправились с едой и чинно уткнулись в чашки с чаем. Голос у него был взбудораженный и веселый, и все с любопытством навострили уши. – В последнее время многое в нашей жизни изменилось к лучшему, и я решил, что еще немного изменений не повредят. Во-первых, как видите, я решил вернуть традицию завтраков на террасе. Надеюсь, вас это радует. – Судя по красным щекам придворных и тому, как они кутались в свои меховые накидки, радость была так себе, но все усиленно закивали. – Разрешите сообщить вам и кое-что еще. В честь Новой Эпохи Сердца я решил отменить обычай торжественного выхода девушек на каблуках как варварский и ведущий к травмам ног. Я торжественно объявляю во дворце моду на низкий каблук. Кажется, в городе уже появился даровитый сапожник, и мы на днях пригласим его во дворец, пусть сделает обновки для наших дам.

Агата громко, с облегчением выдохнула и шлепнула веер на стол, но остальные были скорее в ужасе.

– Но как… как же молодые люди будут выбирать себе невест? На утренних выходах они могли увидеть их скромность и грацию, оценить богатство нарядов и обуви, – пролепетал Уилфред.

– Все очень просто. – Голос у короля подрагивал от гордости. – Я решил, что все юноши уже видели всех невест, осталось только выбрать. Поэтому я призываю молодых людей посовещаться с семьей и определиться с тем, кто какой юной даме сделает предложение.

Король хлопнул в ладоши – в гробовой тишине звук показался оглушительным, – и из-за двери выскользнул Карл, вечно недовольный старший слуга. На этот раз его недовольство, кажется, относилось к большой корзине первоцветов, которую он прижимал к груди, всячески показывая, как у него устали руки. При виде корзины по рядам придворных пробежал вздох – не то восхищенный, не то испуганный.

– Пусть новые времена начнутся вместе с новыми брачными союзами! – продолжил король. – Во дворце много пустующих покоев, которые мы можем выделить молодым семьям, чтобы они обустроили их по своему вкусу. А теперь я даю вам полчаса, чтобы посовещаться и принять решения – вы все так хорошо друг друга знаете, что определиться будет нетрудно. Первым выбирать невесту будет мой сын, за ним – остальные.

Генри покосился на Эдварда – судя по голосу короля, этот выбор невесты был чем-то очень приятным, но на лице Эдварда был только страх, который он попытался спрятать, как только отец повернулся к нему.

– Сначала я хотел дать всем подумать до завтра, но потом понял, что тогда все переругаются, начнут заключать пари, давить друг на друга и угрожать конкурентам в борьбе за обладательницу лучшего приданого, – еле слышно сказал король и перевел взгляд на Генри. – Друг мой, ваше простое происхождение неважно – я с удовольствием предложил бы вам брак с любой красавицей на выбор, вы ведь спасли нас всех, но…

– Но у меня дар огня, я не могу прикасаться к людям, а жениться надо, чтобы выводить потомство, верно? Свадьба – это как брачные игры у животных, да?

– В некотором роде, – смущенно промямлил король.

Видимо, обсуждать такие вещи было не принято, но до этой главы в «Хороших манерах» Генри не дошел.

– Отец, я не уверен, что определился с выбором, – пробормотал Эдвард, затравленно глядя в стол. – Надо ведь, ну, влюбиться, а я не уверен, что я уже…. Уже это сделал.

– Разреши дать совет. – Король наклонился к Эдварду, но тренированный слух Генри различал даже то, что сказано шепотом. – Поверь, любовь значения не имеет. Брак должен быть основан на разумном выборе – чувства придут потом, а вначале они только запутывают и толкают на глупые поступки. Выше всего происхождение у Агаты и Розы, выбирать надо из них. Но будущая королева немой быть не может, так что Агата не подходит. Роза – прекрасный выбор. У нее полезный дар выращивать растения, а значит, в народе ее будут обожать. Она храбрая девочка, и если я мог доверить ей ключи от государственной казны, то могу доверить и тебя.

Эдвард покосился на Генри – тот заблаговременно сделал вид, что изучает полет птиц в небе, – и тихо сказал:

– Пап, это будет самая грустная свадьба на свете. Роза влюблена кое в кого. У них ничего не выйдет, но я не хочу быть тем, кто лишит их надежды как-нибудь это утрясти. Можно, я сделаю предложение кому-нибудь другому? Любой девушке на твой выбор, мне все равно.

Король посмотрел на него так, будто Эдвард заговорил на неизвестном ему языке.

– Женщинам влюбляться уж тем более глупо. Подумаешь, слегка увлеклась кем-то из ребят. Вся эта ерунда у нее вылетит из головы, как только она поймет, что станет королевой. Ты ведь хочешь мне угодить? Я буду очень доволен, если ты послушаешься.

Это был запрещенный прием – сразу стало ясно, в чью пользу закончится разговор. Король продолжал говорить, и Генри переключил внимание на другую половину стола.

– Розочка, детка, не глупи, – с жаром шептал Уилфред. – Кто бы ни предложил, соглашайся! А я тут подумал: что, если его величество не зря посадил нас за свой стол? Если он прочит тебя в жены своему сыну, у меня сердце от радости лопнет!

Эмма, как ни странно, тоже уговаривала Розу, а не свою дочь. Агата сидела, мрачно сложив на груди руки, и смотрела в одну точку, будто этот завтрак был воплощением худших ее кошмаров.

– Милочка, ни одна девушка в здравом уме не скажет «нет», когда ей предлагают руку и сердце, – сказала Эмма Розе на ухо. – Выйти замуж – смысл жизни любой женщины. Кстати, не только молодой. – Она со значением посмотрела на Уилфреда. – Мой милый друг, вы об этом не думали? Я вдова, вы вдовец, нам иногда бывает так одиноко. Без ложной скромности, неуместной в нашем возрасте, скажу, что, если мне предложат первоцвет, я не откажусь.

– В самом деле? – растерялся Уилфред и, кажется, пожалел, что у него нет веера, за которым он мог бы скрыться от этого разговора.

– К тому же у вас дочь, ей нужны женские наставления и помощь. Например, сейчас. У нее ведь доброе сердце, – сказала Эмма, опять повернувшись к Розе. – Если принц предложит, а ты откажешься, опозоришь не только себя, но и его. Это значит, что он настолько плох, что ему отказывает женщина. За спиной над ним будут смеяться до самой смерти. Хочешь его так подвести? – Роза коротко покачала головой. – Тогда не будь дурой.

Генри нахмурился. У зверей брачные игры – пусть иногда трудоемкий, но, несомненно, приятный обеим сторонам ритуал, а Роза с Эдвардом смотрели друг на друга через стол беспомощно, как два кролика, на которых несется коршун.

Король толкнул Эдварда локтем, и тот встал. Все головы немедленно повернулись к нему, и шаги гулко разнеслись по террасе, когда он подошел к Карлу, выбрал первоцвет, вернулся назад и молча протянул его Розе. Она выдохнула, будто перед прыжком в холодную воду, и взяла цветок. Уилфред и король засияли, все девушки вокруг издали разочарованный стон, Эдвард сел на место – и в ту же минуту за другими столами началось движение.

Молодые люди под добродушное понукание своих семейств поднимались, доставали из корзины по цветку и торжественно подходили к девушкам за другими столами. Девушки под сопровождение облегченных вздохов и поощрительных слов родичей брали цветок, и обе семьи немедленно срывались с мест, начинали поздравлять друг друга и обсуждать какое-то имущество, которым поделятся друг с другом. Все вокруг выглядели, как и надеялся король, довольными и радостными, кроме девушек, которые по-прежнему молча закрывали лица веерами, так что определить, нравится ли им происходящее, было невозможно. Все это было очень странно – в дикой природе самки выбирают себе партнеров сами, и Генри казалось просто безумием, что здесь их мнением, кажется, никто не интересовался.

– Это же не насовсем? Потом можно будет поменяться? – запоздало спросил Генри у Эдварда, вспомнив, как Роза все время меняла своим куклам пару.

Эдвард покачал головой, не глядя на него, и хотел было что-то сказать, но замолчал, услышав сварливый голос Эммы.

– Вот чего ты добилась, – прошипела дочери Эмма. К Агате так никто и не подошел, да и самой Эмме Уилфред цветок не вручил, шумно суетясь вокруг Розы. – Все тебя боятся – немая, строптивая, год болталась неизвестно где. Что может быть хуже, чем без жениха остаться?

Судя по довольному виду Агаты, это было лучшим, что могло с ней произойти, но тут в разговор вмешался король.

– Не переживай, дитя мое. Сейчас найдем кого-нибудь, – сказал он, из чего Генри сделал вывод, что с пониманием того, кто что чувствует, у отца довольно плохо. – Симон, прошу. Дочь хранителя казны, великолепная партия. Цветы еще есть.

Он жестом подозвал парня, который, кажется, был настолько робким и медлительным, что всех невест разобрали, пока он решал, на какой остановиться. Симон посмотрел на Агату с ужасом. Судя по лицу Агаты, ужас был взаимным.

– Пап, не надо, – еле слышно уронил Эдвард. – Пусть ни за кого не выходит, если не хочет.

– Девушка не может «не хотеть» замуж, – веско сказал король. – За стенами никого достаточно высокородного мы не найдем, а он сын распорядителя дворцовых развлечений.

Семья уже толкала Симона в сторону Агаты – видимо, их впечатлило, что она сидит за королевским столом. Дородная женщина сунула ему в руку цветок, и Симон мелкими шагами пошел к Агате. Та с мычанием юркнула под стол.

– Папа, я тебя серьезно прошу. Ты же сам сказал, что нам нужны новые традиции, – сказал Эдвард, приподнимая скатерть. Агата вцепилась ему в ногу и тряслась так, что Генри чувствовал это коленом. – Давай введем вот такую: если невеста спряталась от жениха под столом, считать это знаком того, что замуж за этого парня она не хочет.

– Это уж слишком, – сурово покачал головой король и расправил плечи. Он не вовремя решил показать, что правителя надо слушаться. – Агата, вылезай. Симон, иди сюда.

– Может, сделаешь что-нибудь? – пробормотал Эдвард, развернувшись к Генри. – Ей всю жизнь придется с ним провести.

Генри вытаращил глаза. До него только сейчас дошло, что все происходящее – кажется, серьезное дело, а не еще одно дворцовое развлечение, чтобы убить время. Поэтому он поднялся и сделал единственное, что пришло ему в голову: сказал правду, надеясь, что это точно отвлечет всех от Агаты, сжавшейся под столом.

– Роберт не погиб. Освальд украл его и вырастил как своего сына, – выпалил Генри. – Ему нужен был разрушитель, и он забрал ребенка в тот день, когда дар впервые проявился. И дал ему другое имя. Мое.

Он перевел дыхание и в упор посмотрел на Эдварда. Генри был уверен, что тот сразу все сопоставит и поймет, но Эдвард смотрел на него с тем же суеверным ужасом, с каким смотрел в пещере на лютую тварь. Все замерли на месте, Симон спрятался за мать, Агата высунула голову из-под скатерти.

– Это я, отец. Я не умер, – пояснил Генри на случай, если выразился слишком туманно. Король смотрел на него, как на умалишенного, и Генри нахмурился. – Вы мне не верите? Я все помню, отец. Помню, как ты меня щекотал. И что на пятилетие мне подарили игрушечную сову. И что…

– Все это могли рассказать слуги. Генри, я понимаю, что вы хотите защитить Агату, но это немного слишком, – сухо проговорил король.

– Да почему вы не верите? – Генри крикнул это громче, чем собирался. Такой паники он не чувствовал еще никогда. – Потому что я не умею красиво говорить? Я всему научусь.

– Дело не в этом, – через силу проговорил король, комкая край скатерти. – Дело в том, что у моего сына глаза были серые, как у всех в нашей семье. А у вас они карие. Что угодно могло измениться, но не это.

Генри сглотнул. Он явно недооценил хитрость и предусмотрительность Освальда.

– Если Джоанна смогла заставить меня все забыть, она могла изменить мне цвет глаз, – выдавил Генри онемевшими губами.

– Или есть куда более простое объяснение, – устало сказал король и бездумно тронул висок, словно у него заболела голова. – Вы все придумали на ходу. Уверен, вы руководствовались лучшими побуждениями, но…

– Я не придумал, – замотал головой Генри. – Меч, тот самый, я нашел его, потому что вспомнил, где искать. Я помню, как мы…

Кресло рядом с ним опрокинулось с таким грохотом, что Генри вздрогнул. Он никогда еще не видел, чтобы Эдвард смотрел на кого-то с таким неподвижным, белым от ярости лицом.

– Заткнись, – выдавил он, еле шевеля губами. – Закрой рот. Я тебя убью, если не заткнешься.

Генри опустил взгляд на Агату и понял, что даже она ему не верит. Она была благодарна за вмешательство, но качала головой так, словно пыталась молча сказать: способ для этого он выбрал наихудший. Несколько секунд Генри казалось, что отчаяние сейчас просто убьет его на месте, но потухшая надежда вспыхнула снова.

– Я найду Джоанну и заставлю ее вернуть мне мой цвет глаз. И тогда вы мне поверите. Вы мне поверите, – без голоса пробормотал Генри, и Эдвард бросился на него.

Узнать, чем все закончится, Генри, к счастью, не успел, потому что из глубины замка раздался пронзительный длинный крик, а потом топот, будто десятки ног мчались по коридорам, и этот звук показался Генри чудесным избавлением от всего этого ужасного, невыносимого положения. Уилфред с неожиданной силой тянул рычащего и брыкающегося Эдварда назад, и Генри изо всех сил сосредоточился на звуках за дверью, чтобы не слушать, как Эдвард желает ему сдохнуть. За дверью, кажется, ничего хорошего тоже не происходило, и Генри, воспользовавшись тем, что король присоединился к оттягиванию Эдварда от стола, кинулся к выходу с террасы.

Глава 2

Побег

Кричали слуги – и, добежав до второго этажа, Генри отлично понял, что их напугало. По коридорам носились люди со звериными головами. Только присмотревшись, Генри понял, что это раскрашенные глиняные маски, вокруг которых нашиты меховые шкуры, целиком закрывающие голову. Он вдруг вспомнил маскарад Зимнего дня, где люди веселья ради надевают маски животных, но эти ребята собрались здесь явно не для того, чтобы развлекаться.

Генри стоял в конце длинного коридора, куда выходило не меньше десятка дверей. Многие были открыты нараспашку – судя по веникам и тряпкам в руках перепуганных слуг, те должны были в отсутствие придворных убраться в их покоях. Теперь они жались к стенам коридора, по которому, не обращая на них ни малейшего внимания, носились человек шесть в звериных масках.

Они влетали в комнаты с пустыми мешками на плечах, через минуту выбегали оттуда с туго набитыми мешками, неслись обратно по коридору и скрывались за поворотом так деловито, будто точно знали, куда идти. В их поведении не было ни злобы, ни угрозы, – они походили на муравьев, деловито таскающих щепки в свой муравейник. Генри растерялся. Кричать им: «Остановитесь, что вы делаете?» – было глупо, пытаться схватить их – тоже: судя по крикам, несущимся с другого этажа, грабителей было куда больше, чем шесть. Мысли у Генри путались, он еще не отошел от предыдущего потрясения и беспомощно стоял, наблюдая за всей этой беготней, пока в голову не просочилась здравая мысль. Нужно поймать одного вора, прижать к стенке, уничтожить у него на глазах какой-нибудь предмет, напугать его своим даром и заставить рассказать, что происходит.

Правда, коридор к этому времени почти опустел – все, что хотели, здесь уже, очевидно, украли, – и Генри бросился за последним оставшимся грабителем. Ему удалось схватить звероголового, но тот выскользнул легко, как мокрая рыбина, обернулся через плечо – глаза блеснули в прорезях маски – и помчался дальше. Генри не рассчитывал, что тот окажется таким быстрым: они свернули еще в два коридора, прежде чем Генри настиг похитителя и, бросившись на него со спины, уронил на пол. Тот ловко перекатился и треснул Генри своим мешком по голове. Удар был не слишком сильный, Генри отвлекся всего на секунду, но вор успел запустить руку в карман и бросить Генри в лицо пригоршню чего-то блестящего, похожего на снег. Генри чихнул, когда крупицы попали в нос, и внезапно понял, что очень хочет спать. Он даже не успел испугаться, только почувствовал под щекой холодный каменный пол и закрыл глаза.

Генри очнулся в пустом коридоре и сразу понял, что времени прошло не так уж много: где-то в недрах дворца по-прежнему раздавались взволнованные крики и ругань. Он чувствовал себя непонятно бодрым и выспавшимся, но на сердце лежала каменная тяжесть, будто он даже во сне не мог забыть о том, что пережил на террасе. Больше всего ему хотелось забиться в какой-нибудь тихий угол и спокойно там погрустить, но тут он вспомнил про людей со звериными головами и вскочил. Надо убедиться, что с обитателями дворца все в порядке, – наплевать на украденные вещи, но вдруг кто-то пострадал? Что, если Эдвард, как обычно при виде любой опасности, схватил меч и угрожал кому-то, а его в ответ ударили по голове, так же как сделали бандиты во время их путешествия?

В эту минуту Генри ясно понял, каково это, иметь семью, не состоящую исключительно из непобедимого бессмертного злодея. Иметь семью – значит беспокоиться за нее, даже если она пыталась врезать тебе по лицу и желала провалиться сквозь землю. И Генри побрел обратно на террасу.

Еще издали он услышал голоса, и громче всех был один – сухой, отрывистый и спокойный. Этого парня Генри раньше где-то слышал, но никак не мог вспомнить точно, где именно.

– Я припугнул нападавших, и они сбежали. Схватить не успел – слишком их много. До казны Освальд добраться не может, она заперта, но ценных предметов и в комнатах много, вот он и нанял этих ребят. Хорошо, что никто не пострадал. И запомните: я знаю Освальда, я понимаю, как он мыслит, и точно вам говорю: главный его план – не в том, чтобы обчистить дворец. Мы с ним сцепились в коридоре, я его сильно ударил, но он скоро явится. – Голос дрогнул от гнева. – Джоанна может придать человеку любой вид, и Освальд теперь выглядит, как я. Он хотел явиться к вам первым, но даже теперь не поверит, что план провалился. Будет уверять вас, что фальшивый я, а не он. Не слушайте, ясно? Он умеет врать, как никто.

Генри, привыкший не удивляться никаким фокусам, которые подбрасывала жизнь, особенно в последний месяц, застыл в дверях, глупо приоткрыв рот. Посреди террасы, среди придворных, вполголоса оплакивающих потерянное имущество, стоял он сам и говорил эту интереснейшую речь. Генри схватился за сюртук на груди – он по-прежнему был в той же одежде, которую надел с утра, но и на Генри-на-террасе была точно такая же. О том, что он, кажется, сошел с ума, Генри думал не больше секунды, потому что говоривший посмотрел на него, и все сразу стало ясно. Спокойствие и вызов в этом взгляде Генри узнал бы где угодно – и едва сдержался, чтобы не застонать.

Волшебный сонный порошок – вот что это была за сияющая пыльца. Он уже видел такой однажды в руках Алфорда, когда тот погрузил в сон весь город после приключения с короной. Если Алфорду такое волшебство под силу, значит, и Джоанне тоже. Она могла раздать по щепотке такой пыльцы всем своим наемникам, чтобы тот, кто встретит Генри, вывел его из игры минут на десять. А еще раньше, перед завтраком, именно она смотрела ему в спину в коридоре, чтобы запомнить, в какой он одежде, – и превратила Освальда в Генри. Все это было настолько умно и настолько просто, что Генри стало не по себе.

Он медленно перевел взгляд на остальных – судя по мрачному лицу Эдварда, он все еще злился на Генри за ложь про брата, но слушал внимательно, понимая, что сейчас у них есть дела посерьезнее. Агата с убитым видом подпирала голову кулаком, в котором был зажат поникший белый цветок. Видимо, король все-таки заставил Симона довести дело до конца, – тот с сияющим видом, не омраченным даже последними событиями, сидел за столом своей семьи и вполуха слушал поддельного Генри. Очевидно, он был так впечатлен своей храбростью в деле со сватовством, что Освальд и нападение волновали его не так уж сильно.

До Генри медленно начало доходить, почему никто не понял, что перед ними фальшивка. Освальд не переигрывал, говорил убедительно и спокойно. Генри уже давно заметил: люди плохо умеют врать, они наивные, как дети, но только не отец. Утром Генри обещал себе, что больше никогда мысленно не назовет Освальда этим словом, а теперь тот смотрел на него, и Генри мог прочесть этот взгляд, как книгу: «Я вижу, что ты меня узнал. В мире, полном болванов, хоть мы с тобой друг друга понимаем». Их взаимопонимание не исчезло просто потому, что Генри этого хотелось, и от этой мысли его ступор наконец-то превратился в ярость.

Возможно, сейчас наступило то положение, когда стоило спрятаться, подумать и проявить таинственную дипломатию, о которой писали в книге, но злость вспыхнула в нем с такой силой, что он бросился вперед, отпихивая с дороги всех подряд.

Генри несся, как волк на оленя, но Освальд ловко ушел от удара, сбил Генри с ног и прижал лицом к холодным каменным плитам. Драться с тем, кто сам же научил тебя драться и знает все твои приемы как свои пять пальцев, оказалось не так-то просто.

– Он врет! – заорал Генри, пытаясь сбросить ладонь в перчатке, которая давила ему на затылок. – Я настоящий! Грабители просто отвлекали внимание, просто дали ему время на подмену! Эдвард, спроси о том, что знаем только мы. Помнишь Рой? Из каких животных он состоял? Освальд не знает!

– Не слушай, Эдвард, я же сказал, – посоветовал фальшивый Генри с той ноткой раздражения чужой тупостью, которую Генри не раз замечал у себя. – Копии могут красть воспоминания, иначе у Джоанны не вышло бы столько лет выдавать себя за Ингрид.

Генри понятия не имел, правда ли это, но вовремя сказанная, уместная ложь работает ничуть не хуже правды. Он забился, пытаясь вывернуться из-под колена Освальда, больно давившего на позвоночник, но куда там. Минуту назад он был уверен, что убедить всех в своей правоте будет легче легкого, но второй раз за день переоценил собственную способность убеждать людей хоть в чем-нибудь.

– То, что я сказал утром, – правда, Эдвард, – выдавил Генри, неловко приподняв голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Ты видишь, на что способен Освальд. Он вас сейчас обманывает, как баранов. Думаешь, десять лет назад он забыл бы подстраховаться и изменить мне цвет глаз? Я твой брат, кретин, и я сделаю так, чтоб ты мне поверил.

Генри неожиданно понял, что голос дрожит, будто он сейчас заплачет. Эдвард продолжал смотреть на него, как человек, у которого чешутся кулаки, а вот хватка Освальда дрогнула, и Генри запоздало сообразил: вот теперь отец знает, что он все вспомнил. Секунду ему казалось, что тот его отпустит и попытается что-то объяснить, но он не учел, с кем имеет дело. Величайшее качество Освальда состояло в том, что он мгновенно приспосабливался к меняющимся обстоятельствам и начинал использовать их в свою пользу.