Почти как мы

Юлия Трофимова

Почти как мы

Врезка

Влада

Питер листал газету «Работа для вас», с каждым движением все яростней терзая листки. Сарказм его комментариев был просто запредельным. Казалось, случайно капнет слюна – и газета проплавится насквозь, истекая едким дымом.

– Нет, ну ты только послушай!.. «Требуются операторы систем орошения, степень врезки на испытательном сроке – пятьдесят процентов, в дальнейшем возможно снижение до тридцати процентов при успешном прохождении практики». Что там они собрались синхронизировать? Падение капель в дождевальной установке?! Или вот, еще лучше: «Менеджер по продажам. Врезка восемьдесят процентов, при успешном прохождении испытательного срока снижение до пятидесяти». Что это вообще?! А я-то где там останусь?

– Со мной, после работы, – сладко потянувшись, сказала Влада. От ее движения общажная кушетка противно скрипнула, Влада недовольно поморщилась. Все в этой казенной комнате ее раздражало – сколько ни убирайся, ни пытайся навести уют – обшарпанные стены и допотопную мебель этим не прикроешь. Да еще и соседки-неряхи. Да что говорить, общага – она общага, все в ней общественное. Владе до дрожи хотелось своего, личного. А Питер все продолжал возмущаться:

– Ага, как же, там тоже будет «притирочка», да еще и похлеще! А в брачном контракте сколько потребуешь? Шестьдесят? Или чего уж мелочиться – девяносто, как в Заокеании?

– О, мы уже говорим о брачном контракте? – Влада снова потянулась. – А я думала, просто хотим свалить из этой общаги с тараканами… Эй, ну не дуйся, – она потерлась о его ногу ступней в ажурном чулке. – Ты же славный, талантливый, а потом папа поможет, и все получится. Но ты же понимаешь – на работу без врезки никак…

При упоминании отца Питер скривился:

– И ты туда же, тоже поддерживаешь эту столетнюю дичь? На сколько ты подписалась на своей работе? На сорок? И что эти сорок значат, ты понимаешь? Ты ж никогда уже с этой должности не соскочишь, врезка не позволит!

– А кто тебе сказал, что я хочу соскакивать? Меня все устраивает, по крайней мере пока, а там видно будет. Ты впустую бесишься, врезку никто не отменит, только нервы зря тратишь… – она продолжала скользить пальцами по его ноге, поднимаясь все выше. – Эй, ну иди сюда, это все будет потом, а соседки придут уже совсем скоро…

Питер с Владой был уже почти год, то разбегаясь, то сходясь по новой, и он прекрасно знал, что сейчас будет. Это успело ему порядком приесться, как и навязчивые намеки на совместную жизнь, да и вообще вся она – простая и вульгарная девица с района. Но так хотелось хоть немного отвлечься…

Влада потянулась и лизнула его в шею, одновременно недвусмысленно потершись коленкой о Питерову ширинку. И печальная газета «Работа для вас» на целых полчаса осталась без должного внимания.

Но Питер так и не расслабился, уходил напряженный, с тревожной складкой на лбу. Зря только Влада старалась, покупала красивые чулки, пробовала новые приемы, рассказанные ушлыми общажными подружками. И чего Питеру неймется – рядом же она, Влада, такая яркая и нежная, и готовая с ним на все, а он… Какая-то псевдосвобода ему, видимо, дороже. А Владе хочется нормальную жизнь, без пьяных соседок, вечного запаха чужого одеколона и жареной колбасы, общажной неустроенности и казенной панцирной постели. Влечение и интерес к Питеру бились в ней, тянули вверх, сладкие мгновения недавней близости нежно отзывались в молодом теле, но вся тяжесть ежедневной неустроенности тянула вниз железными кандалами. А вначале казалось – какая шикарная партия! Высокий, стильный, и отец в министерстве не на последней должности…

«Эх, не жизнь, а одни разочарования», – подумалось Владе в который раз. А сколько труда вложено, столько сил потрачено – и все, выходит, впустую.

* * *

Горячей воды в общаге не было уже два дня. Комендант решение вопроса упорно откладывал, и вечером Влада отважилась наведаться к дяде Славе, вздорному, вечно поддатому красномордому сантехнику общаги. Визит был не из приятных, но мыться под холодной водой казалось еще более противным.

Дядя Слава, как всегда, смотрел футбол и не услышал ни стука Влады, ни как она тихонько вошла. Запах перегара ударил в нос, а уши почти заложило от дядиславиного крика:

– Ну давай же, дава-а-а-ай! Бляха, снова мимо! Эти уроды, сукины дети, опять мухлюют! И как их комиссия пропустила! Какие там пять процентов, все сто, тренер натягивает их по полной, как гондон на коленку…

– Дядь Слав, может, они просто играют хорошо… Вот прям как вы трубы чините…

– Ага, играют, тренер их, видать, знатный чемпион по вылизыванию жоп! Да и ты туда же! В общем, ладно, к ночи зайду, починю, что с тобой делать. Так, и бутылку сразу готовь – такую подставу без бутылки мне никак не пережить.

Уныло плетясь по общажным коридорам, Влада тут и там ловила реплики выпускников: «А тебе на сколько? На двадцать? Вот это повезло! Мне только шестьдесят удалось найти». Или: «У меня сорок, но там дядька по матери, надеюсь, попроще будет». И так далее, нескончаемым потоком. Степень потери свободы воли при приеме на работу была сейчас главной темой и на улицах, и в телевизионных дебатах, и, конечно, среди выпускников. Влада свой выбор сделала, и проверить его правильность предстояло уже совсем скоро, через каких-то пару недель. Влияние сорок процентов на старте, административная должность – а там видно будет…

* * *

Дядя Слава слово не сдержал, не пришел, и не помогла ожидающая его бутылка. Увидев очередь из тазиков на общажной плите, Влада решила наведаться к бабушке. Запасенная для сантехника бутылка даром не пропала, и, прихватив дешевых конфет, Влада поспешила на остановку. Чудом успев на последний троллейбус, она села у окна, с тоской понимая, что заночевать придется у бабули. То еще испытание… Но горячий душ того стоил!

Выйдя на остановке и покружив по знакомым дворам, Влада зашла в пропахший кошками подъезд. В линейке звонков выбрала нужный, нажала и с облегчением услышала шаркающие шаги, перемежающиеся с незлобивым матом. Приглушенно мявкнула кошка, видимо, неудачно встреченная бабулей по пути в коммунальном коридоре, и дверь распахнулась.

– А, ты? Чего у тебя опять не слава богу?

– Привет, бабуля, – Влада неловко чмокнула старуху в вялую щеку. – Да вот, воду отключили, пришла к тебе помыться. Можно?

– Можно, отчего ж нельзя? Соседи в деревню свалили, комаров кормить, так что, почитай, я сегодня здесь единственная хозяйка. – Бабуля бросила взгляд на Владин пакет. – Смотрю, с гостинцами. Ну, проходи, дверь прикрой, не студи тут.

Получив ветхое полотенце и кусок хозяйственного мыла, Влада быстренько захлопнула дверь ванной, пока бабуля не передумала – за ней всякое водилось. Что поделаешь – возраст… Да и война! Поежившись под горячими струями, удовольствия от которых не могла испортить даже облупившаяся старая ванна, Влада с наслаждением растерлась полотенцем. Старенькое запотевшее зеркало отражало стройное молодое тело с гривкой мокрых темных волос. «А я ничего, очень даже ничего», – подумала Влада. Поклонников у нее всегда хватало, но пристроиться хотелось в надежные руки, за крепкую и уверенную спину человека с деньгами или хотя бы перспективами. А там уж Влада бы не оплошала – веселый нрав, бытовая изобретательность и пылкость в постели компенсировали бы пролетарское происхождение.

Самые большие надежды сейчас Влада возлагала на Питера, и все вроде бы складывалось неплохо, но этот его дурацкий протест… А сколько уже вложено, сколько сил потрачено, да и нравился он ей… Постаравшись отогнать невеселые мысли, Влада завернулась в старенький бабулин халат и вышла.

Как и положено после ванной, сели пить чай. Чашки были разномастными, кое-где со сколами. В комнате на пожелтевших обоях висели фронтовые фотографии вперемежку с вырезками из религиозных календарей. Все здесь напоминало Владе о детстве, не таком простом и безоблачном, как хотелось бы, но это было ее детство, и в душе потихоньку разливался уют. Бабуля не дала расслабиться:

– Работу нашла? Или опять ковыряешься? Все вам, молодым, под врезку не хочется! А иначе-то как? Где опыт получишь, как команду удержишь? Да и, как ни крути, под ЕГО приглядом, – бабушка кинула взгляд на картонную икону, – все ходим.

Себе бабуля плеснула водки прямо в чайную чашку, выпила, закусила конфеткой. Взгляд ее мгновенно затуманился, и Влада приготовилась услышать привычную уже череду воспоминаний. И правда – старуха глянула на фронтовую фотографию, на которой была никакой, конечно, не старухой, а крепкой девушкой-летчицей с бровями вразлет и дерзким взглядом, и понеслось:

– Вот это было время! Единым строем, какие там ваши сорок, мы сотку подписывали – не хухры-мухры, диверсанты. И такое единство на задании ощущаешь, аж по-пластунски в такт ползли. А дозаправка в воздухе? Это ж какую сцепку иметь надо! Тоже соточники… Да… Было время – и честь, и честность, и цель понятна – бить врага, Родину защищать. А как война закончилась – оттанцевали-отплакали свое, и на гражданку. А та-а-ам, прости господи, и врут, и воруют, и… В общем, тяжело нам пришлось. Кто спился, кто повесился, кому повезло – в военных остались. А остальные приспособились, живут-доживают, да годы молодые вспоминают – вот там была настоящая жизнь! А вы все носы воротите! Вас бы туда, по-другому бы запели. Твой-то как, остепенился? Иль все так же титьки мнет?

Влада скорчила гримаску, говорить о Питере и его метаниях не было никакого желания.

– Так, ясненько все, опять за свободой гоняется! Знаешь, Владка, есть у меня на примете парень один, Прайером зовут – вот уж славная вы были бы с ним пара! И квартирка у его родителей ничего – выделят вам комнату, а то чего ж все по чужим углам маяться? Тоже, конечно, свободой вашей попорченный, но ничего, там у папаши крепкая рука, быстро дурь из башки выбьет. Позвоню-ка я ему завтра, наведаемся в гости, может, и сложится чего?

Разморенная горячим душем и чаем, Влада слушала вполуха и уже начинала потихоньку дремать. В дреме ей мерещился обещанный Прайер, серьезный и мускулистый, своя комната и много-много всего впереди.

Эрика

По весенним лужам скакало солнце. Эрика поймала блик веснушчатой щекой и поморщилась. Настроение упало, как будто не было этой небесной синевы, мягкого ветерка и вкуса сливочного мороженого, тающего на губах. Ох уж эти ненавистные веснушки и толстые ляжки, пусть и обтянутые модной, сшитой за ночь юбкой. И будь проклято это мороженое, от которого она опять, ну опять же, не смогла удержаться! Последний экзамен в художественном училище сдан, впереди ждал прощальный вечер. Казалось – живи да радуйся! Но нет! Из каждой рекламы в соцсети, из каждого репродуктора в центре города вперемежку с обещаниями счастья, надежд и бравурными шлягерами транслировалось с угрожающей интонацией: «А ты уже выбрал свой путь?». Тон сообщений не позволял расслабиться ни на секунду, а все требовал, требовал, требовал… Давление общества на выпускников не ослабевало ни на секунду, и никакая молодость, весна и вот уже больше ста лет без войны ситуацию не спасали.

Эрике вспомнился привязчивый школьный стишок:

Врезан водитель, троллейбус ведет,Врезанный доктор взрезает живот,Врезаны техник и продавец,Тот, кто без врезки – ленивый наглец!

Эрика не хотела идти на врезку, выбирать, обязывать себя на всю жизнь, нести ответственность. Она, как пресловутый ленивый наглец, не хотела ничего вообще, кроме как увидеть того, кто занимал ее мысли последние дни. И поэтому отчаянно ждала вечера и «Круга свободы», который посещала уже несколько недель и на который в первый раз должен был прийти он, Питер. Случайная встреча в кофейне переросла в тесное знакомство, они почти не расставались вот уже несколько недель, и сегодня вновь должны были увидеться снова! Да еще где! В «Круге свободы»! Она была уверена, он сможет ее понять!

Время до вечера тянулось невыносимо медленно. Чтоб как-то отвлечься, Эрика зашла в маникюрный салон, встретившийся по пути. Администратор встретила ее дежурной улыбкой и пригласила в кресло. Выбирая тариф, Эрика остановилась на самом минимальном – лишних денег, как всегда, не было. Подошла мастер – совсем молоденькая девушка. Привычными движениями разложила инструменты и взяла руку Эрики. Дальнейшее напоминало действия автомата – девушка с серьезным лицом брала тот или иной инструмент, что-то делала с пальцем Эрики и удовлетворенно смотрела на результат. Затем переходила к следующему. Время от времени к креслу подходила старший мастер и посматривала на работу строгим взглядом. «И здесь врезка», – поняла Эрика. Она почему-то думала, что из сферы бытовых услуг она уже ушла. Расплачиваясь, Эрика уточнила, какова степень врезки у младшего мастера. Администратор с гордостью ответила, что девяносто процентов, ведь девушка новенькая, а они очень дорожат качеством и именем своего салона. Эрика натянуто улыбнулась и вышла.

«Вот так, – думала она, – даже ногти точить можно только под врезкой». Ведь качество, ведь репутация. И зря дерут глотки на демонстрациях активисты борьбы за свободу – тот салон, что откажется применять врезку, первым же и получит отток клиентов – кому нужны случайные порезы и неровность покрытия? И это всего лишь маникюр! Что говорить об остальном…

Вечерело, приближалась встреча, и Эрика поспешила к остановке монорельса. Прохладный ветер теребил модный бисерный шарфик, цветастая юбка хлопала на ветру, обнимая колени. Русые кудри растрепались, но зато маникюр был выше всяких похвал. Ну и ладно, подумала Эрика, я же не на тусовку иду… Хотя там будет Питер… Под мерное раскачивание вагона она замечталась, представляя так и эдак их разговор, и дорога пролетела незаметно.

Выйдя из вагона монорельса за городом, она быстро нашла знакомое здание старого клуба. Зал был полон молодых людей, она растерялась, но довольно быстро заметила светлые соломенные вихры Питера, возвышающегося над толпой на добрых полголовы. «Привет! Пойдем, еще место найти нужно!» – Эрика потянула парня к рядам стульев у небольшой трибуны. Повезло, и им удалось сесть рядом. Аккуратно и, как ей казалось, почти незаметно касаясь его коленом в тонком чулке, она жарко шептала ему на ухо: «Вот увидишь, я уверена, ты поймешь, сейчас все покажут!», и ее кудряшки щекотно скользили по его щеке.

Питер

И какого черта он приперся на это сборище! Какие-то люмпены, ей-богу. А важности сколько, не иначе как правительственный съезд! Если бы не Эрика, ни за что бы не согласился на эту авантюру. Собрание было не то чтобы запрещенным, но однозначно неодобряемым мэрией и префектом, а кому хочется проблем с полицией? Да вот только дальше что? Работа под врезкой, чего он боялся, что было противно. Может, сейчас что-то изменится, он что-то узнает, ему кто-то поможет. Слабая надежда, но все же…

В ожидании начала выступления Питер оглядывался по сторонам. Зал, да собственно, и весь клуб, выглядел заброшенным. Стены давно не знали ремонта, по углам валялась отставшая от стен краска и куски лепнины. «Как бы на голову чего не свалилось», – подумал Питер.

Наконец в зале погас свет, задрожал слепящим светом проектор, и на сцену вышел докладчик.

– Друзья, я очень рад, что сегодня в зале столько новичков! Значит, наше движение ширится, и уже скоро будет услышанным в верхах! – Он задрал указательный палец к облупившемуся потолку. – А значит, мы сможем что-то изменить! Чтобы ввести всех в курс нашей основной программы, сегодня будет базовая, вводная лекция, после которой можно будет задать вопросы. Начинаем!

На экране возникли кадры довоенной мирной жизни – дома, заводские трубы, линии автомагистралей и железнодорожных путей. Поля, рощи, люди на улицах – довольные, грустные, разные. Внезапно полил сильный дождь, начался ураган. Люди бежали, пытаясь укрыться, кто-то кричал. Поднялся ветер и сорвал крышу с автобусной остановки, придавив нескольких прохожих. Кадр остановился. Невидимый в темноте диктор сказал:

– Это всем известные события более чем 120-летней давности. Серия техногенных катастроф, началом которой стала ошибка молодого оператора химического завода. Эта ошибка, совершенная по недостатку опыта, дала толчок к цепочке непоправимых событий, практически полностью уничтоживших экологию планеты и продовольственные угодья. Химический ливень спровоцировал аварии на крупных производствах и электростанциях на всем континенте, с бесчисленным количеством жертв и разрушений. Итогом стал жесткий дефицит ресурсов и, как следствие – постоянные локальные войны по всему миру.

Докладчик отер лысину платком, прочистил горло и глотнул воды. В зале послышалось: «И тут как решили врезать».

– Да, – продолжил докладчик, – лучшим решением на тот момент было принятие технологии ВИРН – виртуальной передачи навыков от наставника к ученику, или так называемой «врезки». Казалось бы, идеальный выход – работа стала полностью подконтрольной и синхронизированный, полиция и войска организованно подавили мятежи, а разрушенные катастрофами и войной профессиональные институты были заменены технологией врезки. Кризис удалось преодолеть в рекордные сроки, разработчики врезки получили заслуженные награды и почет, всем нам известны их имена…

В зале послышались смешки и улюлюканья. Лектор переждал их и продолжил:

– Да, да, достижения прошлого глупо отрицать, но времена меняются, и сейчас мы видим отдаленные последствия выгодных в прошлом решений. Я попрошу продолжить моего коллегу Яна.

– Смотри, смотри, сейчас будет самое интересное! – Эрика от волнения сжала руку Питера прохладными влажными пальцами.

Ян оказался невысоким мужчиной в ярком галстуке, с чем-то петушиным во внешности и таким несерьезным, что Питер испытал разочарование. Но стоило ему начать говорить, и все изменилось. Голос, уверенный и глубокий, проникал в душу и отзывался там камертоном.

– Мы многое приобрели благодаря врезке, но что мы потеряли? – Он взял паузу, ожидая ответ зала, но зал выжидающе молчал. – Индивидуальность, вот что! Новые пути, новые подходы, которые – да – несут в себе риск, но только они по миллиметрам и сдвигают неповоротливую тушу индустрии к прорывам! Не говоря уже о правах личности и необоснованном насилии над ней. Количество жертв, ставших ментальными инвалидами во время отработки ВИРНа, до сих пор засекречено! Это была экстренная мера, и пришло время ее пересмотреть! Сейчас во всем прогрессивном мире идут дебаты об отказе от врезки.

На этой фразе в зале резко загорелся свет, вошли люди в полицейской форме, раздался голос: «Спокойно, всем оставаться на своих местах. Полицейская проверка!»

– У нас просто дискуссионный клуб! – крикнул докладчик.

– Знаем мы ваши клубы… Сейчас будет короткая процедура дознания. Девушек просим пройти направо, молодых людей налево, докладчиков просим остаться на сцене.

«Ну вот, приплыли, так я и знал», – успел подумать Питер и с укором посмотрел на Эрику. Она виновато опустила глаза. Началась толчея, молодые люди заметались, кто-то попытался сбежать, но был ловко остановлен полицейскими. В толпе руки Эрики и Питера расцепились, она оглянулась несколько раз, но его фигура уже затерялась среди остальных.

Эрика вместе еще с десятком девушек оказалась в пыльном закулисном помещении, где раньше, видимо, хранились костюмы. Тут и там валялись пыльные лоскутки и обрезки ярких тканей. В углу, как лохматая старая собака, притаился пегий парик. Эрика прижалась к стенке и с содроганием думала о том, как подвела Питера и теперь он уже никогда, никогда… И что же с ними всеми теперь будет…

В помещении вошла женщина в полицейской форме и шлеме с прозрачным забралом.

– Ну что, голубушки, ваши дискуссии обернулись для вас не самым лучшим образом. Сейчас быстренько напишем признания в участии в экстремистской деятельности, а там поглядим.

Раздался дружный рев, кто-то звал маму, кто-то матерился. Женщина повернулась в сторону застывшей от страха Эрики и опустила забрало.

– И ты тут? Впрочем, этого стоило ожидать, с твоими-то замашками.

Женщина криво и знакомо улыбнулась.

– Тетя Лиза! – взвыла Эрика, заливаясь слезами страха и облегчения, и кинулась женщине на грудь.

Эрика

Они сидели в бывшем буфете клуба, Эрика на щербатом стуле, тетя Лиза – прямо на столе, ловко заложив ногу на ногу, потягивая папироску.

– Ну что, моя дорогая, давно не виделись, уже шесть лет, с тех пор как твоя мама… – Лиза замолчала и крепко затянулась. – Как жила все это время? Надо было мне присматривать за тобой, да вот служба – снова в горячую точку отправили, куда тебя с собой… Только деньги да редкие письма, когда выдавалась минутка. А ты отвечала, что все хорошо, учишься в художественном, мечтаешь быть декоратором. А вот оно как вышло. Недоглядела я, хоть и обещала Марии…

– Тетя Лиза, – Эрика опять залилась слезами. – Не хочу я под врезку, не могу, не могу. – Слезы полились ручьем.

Лицо Лизы смягчилось.

– Да понимаю я, милая, как ты своими собственными мыслями-мыслишками дорожишь. С детства как блаженная была – с ребятами другими не водилась, все цветочки собирала, песенки пела, да рисунки эти твои… Как взглянешь – как в омут затягивает, будто дышали они или двигались. Как живые, в общем, – смущенно закончила она. – Но куда ты сейчас без врезки? Пока ты без нее на материной пенсии жила, да упокоится светлая душа Марии! А дальше чего? Ведь тебе скоро восемнадцать, пособие отменят. Ты что же, в сумасшедшие податься решила, которым врезка не по силам? Так это путь в один конец, о, поверь, путь недолгий – кому интересно бездельников по интернатам кормить? А что там еще бывает с такими спелыми девицами, как ты? Рассказать или сама догадаешься?

Эрику от этих слов пробил холодный пот.

– Да не думала я ни о чем таком, тетя Лиза! Я просто… просто жила, как умела, мне ведь одной тоже было нелегко… Мама… Мамы нет, отца тоже, да и был ли он? Вы далеко, а кто у меня еще есть… Я просто жила, как умела! – Ее голос сорвался на крик.

– Да, милая, я понимаю… И тебе бывало нелегко. А вымахала ты, Эрика, хоть сейчас под венец. Кстати, неплохая идея! Есть кто на примете? Или помочь?

Эрика тихо лила слезы и теребила подол платья. Смущенно пробормотала:

– Мы с Питером, но только он…

– Что он?! – взвилась тетя Лиза. – Тоже из твоих, безврезчиков, что ли? О, черт подери. Ну конечно, этого следовало ожидать. Ах, Эрика! И что мне с тобой делать…

Она крепко затянулась и задумалась. Посидев так минут пять, видно, что-то решила и бодро приказала:

– Жди меня здесь, скоро вернусь, только без глупостей мне! – и вышла, оставив Эрику в полном неведении.

Питер

Парней согнали в гардеробную, где среди пыльных вешалок усталый капитан полиции объяснял им, что вчера ввели новый закон, и теперь они экстремисты, и пути у них только два – написать чистосердечное и прилежно искупать преступление на работах с самым высоким уровнем врезки или прямым этапом в исправительную колонию. Там, конечно, врезки нет, но других радостей жизни предостаточно.

Питеру вдруг стало все равно – хоть признание, хоть колония, хоть к черту на рога. Он как будто закуклился, весь мыслями обратился к Эрике и только жалел, что не поцеловал ее на прощание, не коснулся ее мягких русых кудряшек, не погладил нежную ямочку на щеке…

Вспомнил, как они случайно столкнулись в кафе, как его мгновенно будто пробил заряд молнии – такая нежность! Сам Питер был новым, совершенно новорожденным, беззащитным перед этим океаном чувств, да и не желающим защищаться. Он хотел быть в этом океане дельфином, самим собой, свободным. А не тем ловким исследователем в бронированном скафандре, как он ощущал себя раньше с девушками. И не тем ловцом жемчуга в маске и удобном гидрокостюме, кем стал спустя время – ловким и бесстрашным, способным достать жемчужину с любой глубины, надолго задерживая дыхание и ловко вскрывая раковину. С Эрикой он хотел плыть рядом, касаясь боками, чувствуя всем телом близость и родство. Родная – вот какая она стала для него в немыслимо короткий срок. А он и не знал, что так бывает. «Родная, роднулечка», – звал он ее тихо, одними губами – сам себя стеснялся. Плавать бы в этих недоступных прежде глубинах любви и нежности вечно…

Вот только это распределение…

– Понимаешь, я же потомственный управленец, отец не простит, а я не могу как он – эти лица каменные, и мысли такие же, а чувств и вовсе как будто нет. А как тогда жить?

В его голосе было столько безысходности, что она предложила: «Пойдем в «Круг Свободы»? Это не гарантия, конечно, но, может, что-то сложится, может, вместе что-то придумаем…» И он пошел.

Эрика

Время тянулось невыносимо медленно, воняло пылью и табачным дымом. Вся внутренняя свобода и сила Эрики спрятались куда-то, будто их и не было. Она была готова к любому повороту событий, лишь бы закончить мучительное ожидание. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», – металась в ее голове услышанная где-то фраза. И только надежда на тетю Лизу и ее многолетнюю дружбу с матерью не давала окончательно пасть духом.