Планктон и Звездочёт

– Как говорил товарищ Сухов: «Это точно!» – неожиданно высказался Сорокин.

– Но это ещё не всё… – продолжал Бордовских. – Коллективный разум Человечества – это, конечно, здорово, но… Понимаете, люди ведь вообще… Зачем хранить информацию на мясных носителях, которые спят, болеют, бухают, стареют и умирают? Можно ведь записать эту всю информацию, этот коллективный разум на более надёжный, даже вечный носитель…

– На такую большую чёрную дискету, как в «Космической Одиссее»? – Тюлипин вспомнил фильм Стэнли Кубрика, который Сидоров и Бронницкий в силу возраста не смотрели.

– Ну, например, – согласился Бордовских, ровесник Тюлипина. – Или на радиоволну, или даже на свет записать всё это коллективное сознание Человечества, чтобы оно вечно летело через Вселенную. И так мы станем Богом, ну или вольёмся в того Бога, который уже существует…

Валентина заметно развезло, глаза блестели… Планктон Антонович вспомнил, что у коллеги как раз был в разгаре бурный роман с французской сноубордисткой. В этот момент полуголая гимнастка упала с качелей на слона, и тот от неожиданности навалил кучу.

***

Под конец корпоративного праздника Планктон Антонович танцевал с Семёновой медленный танец: оркестр играл Scorpions. В гардеробе галантно подал пальто. Из здания гостиницы вышли вместе, но на дистанции, стараясь не привлекать внимания коллег. Матильда завела свой Lexus в бензиновом режиме, чтобы прогреть двигатель, и принялась счищать снег с машины, отвергнув услуги Бронницкого – девушка не подпускала чужаков к своему любимцу. Молодой человек не растерялся и очень удачно заскочил в продуктовый через дорогу, прихватил с собой пару бутылок шампанского.

Утро было поздним, хмурым и зябким. Планктон Антонович проснулся по привычке рано и уже час лежал тихо, стараясь не разбудить спавшую рядом женщину. Как ни странно, он неплохо себя чувствовал после вчерашней пьянки. В тусклом утреннем свете Бронницкий разглядывал интерьер маленькой съёмной квартиры: советские обои в цветочек, ламинированную мебель, утеплённые поролоном рассохшиеся оконные рамы, пузатый старый телевизор. Через щель под дверью балкона за ночь намело кучку снега.

Бронницкий вспомнил, как ночью Матильда страстно, на всю квартиру звала его по имени. При общей стройности фигуры у неё обнаружились неожиданно большая натуральная грудь, кубики пресса и три татуировки, причём одна большая, на спине, в виде крыльев. Узор из перьев анатомично вписывался в рельеф мускулатуры, переплетающей спину: когда мышцы напрягались, Бронницкому иногда казалось, что перья шевелятся. «А так ведь и не скажешь! В офис ходит вся такая скромная, в тёмных водолазках, как серая мышка, – подумал Планктон Антонович. – Интересно, она всех мужиков так громко по имени зовёт? Вот, наверное, соседи удивились!» Молодой человек беззвучно хихикнул.

Он медленно, стараясь не разбудить девушку, сполз с кровати: Семёнова громко всхрапнула. Бронницкий аккуратно запер дверь миниатюрного санузла, постарался как можно тише слить воду в унитазе и направился на тесную хрущёвскую кухню. Огляделся, открыл крохотную «Бирюсу»: решил приготовить завтрак, чтобы произвести на подругу хорошее впечатление, да и просто проголодался. В пустом холостяцком холодильнике обнаружилась пачка творога и несколько яиц. «Если найду муку и сахар, то можно сделать сырники! – подумал молодой человек. – Сырники нравятся женщинам. Мужчина, который готовит сырники, просто не может быть плохим».

***

После затяжных праздников офисный народ медленно приходил в себя. Работы не было, клиенты и внутренние заказчики ещё не вышли из спячки. Сорокин в своём отдельном кабинете-аквариуме читал Moscow Times, положив ноги на стол и периодически яростно ковыряясь в носу.

Тюлипин под конец новогодних каникул успел съездить в родное Кемерово, где встретился с одноклассниками, напился до потери сознания и чуть не опоздал на поезд. Его несли втроём, спешили, бежали и уронили лицом на перрон, но успели в последний момент забросить тело в вагон. Где-то по пути из кармана Дмитрия Владимировича выпал дорогой новый сотовый телефон, и Тюлипин сидел теперь за рабочим столом очень грустный и тихий, стараясь поворачиваться подбитым глазом к стене и лишний раз не привлекать к себе внимания.

Сидоров и Бордовских громко и сочно обсуждали подробности праздничных похождений, пьянки и каких-то женщин. Планктон Антонович их не слышал, уперев взгляд в экранную заставку на мониторе: треугольная заснеженная вершина возвышалась над азиатским городом. Мыслями молодой человек был где-то далеко: он вспоминал проведённые с Семёновой праздничные дни, новогоднюю Москву, бурный секс, бары, заснеженный Нескучный сад. Каждое утро, когда Бронницкий просыпался без Матильды, она засыпала его эсэмэсками: хорошо ли он спал, как себя чувствует, чем занят? Вот и сегодня молодой человек уже успел ответить на пару десятков сообщений, пока у Матильды не начался напряжённый рабочий день.

Планктон Антонович, как всякий хороший мальчик, конечно же всегда мечтал, что у него будет семья: жена, дочка и обязательно – собака. Бронницкий осознавал всю ответственность перед предками и понимал, что должен быть ещё сын Антон. Свои фантазии он старательно дополнял маленьким мальчиком, но образ получался каким-то размытым, ускользающим, а девочку он представлял вполне живо, с косичками и бантиками. Впрочем, для начала нужно было найти спутницу жизни: с этим у Планктона Антоновича как раз не ладилось.

Бронницкий, бесспорно, был интересным молодым человеком с хорошим гуманитарным образованием и неплохо подвешенным языком, симпатичным, вежливым и внимательным, к тому же с прекрасными карьерными перспективами: женским вниманием он никогда не был обделён. Тем не менее, ряд его романов и недолгих попыток сожительства закончились ничем. Планктон Антонович несколько лет назад съехал от родителей и снимал квартиру недалеко от метро Дмитровская, уже долгое время откладывая все премии и планируя накопить на первый взнос, чтобы в наступившем новом году взять наконец ипотеку: по мнению молодого человека, это должно было окончательно решить его проблемы в личной жизни.

Самая первая детская любовь пришла к Бронницкому в шесть лет, зимой последнего дошкольного года. Мальчик не выговаривал букву «р» и родители отвели его к логопеду, оказавшемуся крупной еврейской женщиной, проживавшей на соседней улице вместе с русским мужем и черноглазой дочкой Риточкой, пышной и кучерявой ровесницей Бронницкого. Дети стали много гулять вместе и у Планктоши возникло чувство: они катались с горы на санках, держались за руки и даже поцеловались. Юный Бронницкий мечтал, как они с Риточкой поженятся и она будет печь пироги, а он изобретёт и построит дом в виде облака, который будет летать по небу. Люди на земле будут смотреть вверх и не догадываться, что это не просто облако, а дом, в котором живут Планктон и Маргарита. Планктоша так размечтался, что даже рассказал о своих планах родителям и они долго смеялись, а отец стал доказывать, что летающий дом в форме облака построить невозможно. Планктоша спорил, спорил и горько плакал ночью от отчаяния.

Весной, когда Планктону Антоновичу почти исполнилось семь лет, у него случился острый аппендицит и неделю он провалялся в больнице: стало не до свиданий и домов в облаках. Все соседи по палате оказались мальчиками на несколько лет старше. В первые дни они изо всех сил старались рассмешить беспомощного Планктошу: рассказывали анекдоты, шутили и щекотались. Бронницкий смеялся, от смеха натягивались швы и он корчился от боли, а мальчишки, в свою очередь, смеялись над ним. Когда на третий день Планктон Антонович стал уверенно ходить сам, нянечки перестали кормить его на койке и отправили в столовую, где заклятые соседи отбирали у него самую вкусную еду. Планктоша ходил полуголодный, но никому не жаловался: ни врачам, ни нянечкам, ни даже родителям и Евдокуше, которые поочерёдно навещали его каждый день. К своему удивлению, он даже не плакал.

Домой Планктоша вернулся как раз к своему седьмому дню рождения, а на следующий день после праздника бабушка случайно опрокинула на стол чайник с кипятком, который обварил Планктону Антоновичу живот и ноги. Мальчик громко кричал от страха и боли, мама одной рукой снимала с него горячие мокрые колготки, а второй звонила в скорую. Мама попросила: «Да не кричи ты так громко! Не слышно!» И Бронницкий стал кричать тише, сам тому удивляясь, слыша свой крик как бы со стороны. Вместе с мамой они снова уехали в больницу на «скорой» с мигалками, всего на одну ночь, а потом Планктон Антонович долго лежал дома и ждал, когда заживут ожоги: было не до Риточки. Планктоша беспокойно спал, за ночь бинты часто сбивались, а ноги без кожи слипались между собой: утром их было ужасно неприятно расклеивать.

На время семейной трагедии между мамой и Евдокушей установилось хрупкое перемирие, и бабушка иногда приезжала ухаживать за Бронницким. В один из визитов она подарила ему дедушкины именные позолоченные часы марки «Луч» и его же Sheaffer с золотым пером. На обратной стороне часов была выгравирована надпись «П. А. Бронницкому от редакции газеты «Правда» 1968 г.» – молодой человек потерял их ещё в школе, а ручку – уже в институте, когда забыл на лекции по теории лингвистики. Он всегда страшно жалел об этих утратах.

Ожоги зажили, наступило последнее лето перед школой. Однажды на прогулке Планктоша подружился с Максимом из соседнего дома, на год младше. Мальчики стали гулять во дворе и на пустыре за домом, оставшемся от заброшенной стройки: когда-то вся перерытая бульдозерами, строительная площадка поросла кустарником и тонкими берёзками, а канавы и котлованы наполнились дождевой водой и заросли камышом.

Новоиспечённые друзья лазали по разбросанным железобетонным плитам и лестницам, ведущим в никуда, жгли костры из разломанных ящиков и паллет, ловили бабочек, стрекоз и лягушек. Можно было переплыть котлован на плоту, отталкиваясь палкой от дна. Можно было по очереди катать друг друга внутри катушки от кабеля. Можно было оторвать палку камыша, поджечь кисточку и выстрелить ей в воду из самодельного лука, представляя себя индейцем. Это было радостное время. Планктон Антонович часто возвращался домой, когда уже начинало темнеть – а темнело в июле совсем поздно, и Бронницкий думал о том, какой он стал взрослый, раз ему разрешают ложиться спать в полночь.

А потом началась школа и новая жизнь. Первого сентября после торжественной линейки Планктон Антонович задержался в раздевалке и потерял из виду свой класс. Какой-то старшеклассник увидел его, рыдающего, в коридоре и решил отвести в кабинет, но Планктоша от потрясения не смог даже вспомнить, в «А» он или в «Б», и зарыдал ещё безутешнее. Так юный Бронницкий узнал, что он – «бэшка». Планктон Антонович больше никогда не видел Риточку. Через много лет мама случайно узнала от общих знакомых, что её семья уехала в Израиль и Маргарита даже отслужила в армии. Вспоминая толстую кудрявую девочку из своего дошкольного детства, Планктон Антонович никак не мог представить её в форме, с оружием в руках.

В следующий раз крыло Амура коснулось Планктона Антоновича в восьмом классе, когда появилась новенькая Маша, правнучка известного революционера, чьи родители приехали в Москву на несколько месяцев в командировку. Отец девочки был влиятельным человеком из силовых структур, и Марию посреди учебного года взяли в класс без всяких проволочек. Планктону Антоновичу новенькая сначала не показалась особенно привлекательной, но девушке он приглянулся: в сквере рядом со школой Маша научила Бронницкого целоваться с языком. Планктон проводил одноклассницу до гостиницы, громоздкого мрачного здания сталинской эпохи, где девушка жила с родителями в двухкомнатном люксе. Маша задёрнула шторы, разделась и легла в постель.

Планктон Антонович стал регулярно провожать подругу домой после уроков. Днём Машины родители вечно отсутствовали и парочка могла часами изводить друг друга глубокими ласками, доходя до полного изнеможения. Несмотря на свою недетскую раскрепощённость, Мария упорно берегла невинность и формальное взаимное лишение девственности у подростков так и не состоялось. Планктон Антонович удивлялся, как Маша может часами целоваться и ласкаться с ним, так и не произнеся ни единого слова. Ему казалось, что в её голове не было ни одной мысли, только желания. Через несколько месяцев, когда командировка отца закончилась, Мария навсегда исчезла из жизни Бронницкого.

Он очнулся от того, что кто-то похлопал его по плечу.

– Планктон Антонович, о чём задумался? – спросил Бордовских. – Небось, о бабах опять думаешь? Обедать пошли?

***

Приятели обедали недалеко от офиса в «Рюмочной» на Большой Никитской, которую Валентин упорно продолжал называть улицей Герцена, – последнем обломке советского общепита, до сих пор дрейфовавшем в море буржуазных кафе и ресторанов. Бордовских нравилось это место: своим названием оно отпугивало большинство коллег и, особенно, руководство – риск встретить кого-то с работы был минимален. Столовая работала по принципу самообслуживания и предлагала стабильный ассортимент блюд советской кухни, а также водку на розлив.

– Я смотрю, вы с этой новенькой прям взахлёб общаетесь! – Планктон Антонович подмигнул Валентину. – Просто как голуби воркуете!

Полгода назад в Департаменте появилась новая сотрудница с необычным именем Алабала, совсем молодая симпатичная девушка из Воронежа. Её подсадили к Бордовских за один длинный офисный стол.

– Да, Планктон Антонович. Я всем говорю, что в моей жизни появилась новая женщина, но не в том смысле! – согласился Валентин. – Вообще, она первые три месяца молчала. Зато теперь я, видимо, заслужил доверие: болтает без остановки. Ну и я сам потрепаться люблю. В общем, она в курсе практически всей моей жизни. Я вдруг понял, что с ней больше времени провожу, чем с бывшими жёнами, сыновьями, родителями и друзьями, вместе взятыми: вообще больше, чем с кем-нибудь другим. Восемь часов, каждый день, уже полгода. Понимаешь?

Бронницкому Алабала не нравилась.

– Да дикая она какая-то, – сообщил он другу. – Не здоровается, пугается всего на свете. Ложки на кухне салфеткой берёт, чашки антисептиком протирает. У тебя случаем не служебный роман?

– Да какой, на хрен, роман. Просто сидим за одним столом. Она на «вы» со мной, прикинь? Я уже сколько раз просил, что не надо на «вы», потому что я себя старым чувствую, когда молоденькие девушки со мной на «вы». Так нет, не может на «ты». Ну я из вредности её тоже на «вы» стал называть, да ещё по имени-отчеству.

– А со мной на «ты». Ты её чпокнул? – как бы доверительно спросил Бронницкий.

– С ума сошёл? Нет, конечно. Чисто биологически она мне в дочки годится: на восемнадцать лет младше. Не курит, совсем не пьёт, питается по диете шесть раз в день по расписанию, спать ложится всегда вовремя и каждый день звонит маме. А ещё из Воронежа. Вообще с другой планеты, ты понимаешь?

– И что? – не понял Планктон Антонович. – Кого это останавливало?

– Да ничто. Я в принципе никак не могу привыкнуть, что люди восьмидесятых годов рождения не только умеют сами ходить на горшок, но даже работают где-то лингвистами. Короче… Вот как тебе объяснить? Ну вот, например: она в детстве мечтала стать директором банка. Прикинь: не балериной, не стюардессой, не какой-нибудь, прости господи, моделью – директором банка! И муж, естественно, финансист.

– Погоди, так она чего, замужем? Я не знал. А кольцо чего не носит?

– Разумеется, замужем! У них в Воронеже, если до двадцати двух замуж не вышла, то всё – жизнь закончилась, причём неудачно. Я даже, представляешь, пригласил её на день рождения и говорю: «Приходите, будут мои друзья-лингвисты и друзья-мотоциклисты, про всех я вам рассказывал: хорошие ребята. В семь начнётся концерт и танцы». А она отвечает, что из всей моей компании она потенциально могла бы станцевать разве что с Григорием-харлеводом, но ведь он женат. Прикинь?

– Чего водом? – не понял Бронницкий.

– Харлеводом. Ну «Харлей» у него, мотоцикл. Друг мой, я Алабале про него рассказывал. Я спрашиваю: «А вы что же, такую социальную активность как танцы только в матримониальных целях рассматриваете?»

– Каких целях? – снова не понял Планктон Антонович.

– В целях замуж выйти, – объяснил Валентин.

– Так она же, ты говоришь, замужем?

– Ну, так она и не пришла.

– Так она чего, меркантильная стерва какая-то? – заподозрил Бронницкий.

– Да нет! В том и дело, что нет! Не стерва совсем. Просто взгляд такой на вещи: всё должно быть чётко, правильно, по плану. У Алабалы вообще есть на всё чёткий план: когда замуж выйти, через сколько лет правильно сменить работодателя, когда взять ипотеку, когда пойти в декрет.

– Во как! – вздохнул Планктон Антонович. – И когда она в декрет?

– Мне вообще кажется, что у людей это всё от страха, – разглагольствовал Бордовских, проигнорировав вопрос. – Все вот эти чёткие жизненные планы и стратегии. Страшно жить, страшно, блин, неизвестности. Пытаются себя обезопасить. Типа, если всё делать правильно и по плану, то всё и дальше будет по плану, и не так страшно. А на самом деле – в любой момент может что угодно случиться, в любой момент можно на хер сдохнуть, и конец всем планам. Ради плана отказывают себе в удовольствиях, в чувствах, в настоящей, блин, жизни себе отказывают! А жизнь вдруг – хуяк, и закончилась.

– Это точно! – вздохнул Планктон Антонович.

– Так вот, о чём я? – продолжал Бордовских, расправившись с супом и переходя к котлете с макаронами. – Прям так хочется ей иногда сказать: «Давай, дочка, жги, не бойся ничего, делай, что нравится – всё у тебя получится. Мечтай, пробуй – когда, как не сейчас?» Да только я ж не скажу, потому что чего я буду лезть… А теперь прикинь, какой я для Алабалы разрушитель устоев. Ей ведь тоже не понятно, как так можно жить… Ну вот, например, говорит: «С вашей зарплатой нужно носить ботинки нормальных брендов, а у вас ботинки такие, словно ваша зарплата меньше моей». А я думаю: на хрен мне надо, чтобы все знали о моей зарплате? Тем более по ботинкам?

– М-да, Валя. Смотрю, ты прям увлёкся. Осторожнее – затянет! Не знаешь, что от них ожидать.

– Да ладно тебе, не беспокойся. Плавали, знаем! Да и на фиг оно мне не надо. Ты мне лучше вот что скажи. Тут говорят, ты с Семёновой из Расчётного центра замутил?

– Говорят, что кур доят! – попытался отшутиться Планктон Антонович.

– А пошли, и сисек не нашли, – срифмовал в ответ Валентин. – Ну и всё-таки?

– Кто говорит? Всё-то ты знаешь… – смутился Бронницкий.

– Иголку в сене не спрячешь, Планктон Антонович. Тут все всё знают. Да и видел я вас, как с корпоратива уходили.

– В общем – да, замутил, – признался наш герой. – Нравится она мне. Только это между нами.

– Будь осторожнее, Планктон! – Бордовских в особенно серьёзных случаях даже не называл Бронницкого по отчеству. – Мне кажется… ты только не обижайся! Мутная какая-то дамочка. Глаза у неё… пустые какие-то. Нехорошие глаза. Ты уверен?

– Уверен! – улыбнулся Планктон Антонович. У него всё было хорошо.

***

С утра пятницы Планктон Антонович находился в приподнятом и возбуждённом настроении, хотя на улице было хмуро и время от времени сыпал мокрый снег. Он как обычно уже успел обменяться несколькими десятками утренних sms с Матильдой, которая в итоге пригласила его сегодня в гости – а это означало, что они потенциально смогут провести вместе все выходные, впервые за недолгую историю их романа.

Работа спорилась, Бронницкий переделал множество дел и заданий, часть которых можно было запросто отложить на следующую неделю. Он чувствовал себя окрылённым и ждал вечера. Хотя Семёнова назначила встречу на 19 часов, а дойти до здания Расчётного центра можно было за двадцать минут, молодой человек вышел ровно в шесть – он просто больше не мог усидеть на месте. По дороге купил букетик тюльпанов и попросил девушку-флориста подрезать их покороче, чтобы можно было спрятать под пальто и в подходящий момент эффектно извлечь. Пружинящей походкой он быстро дошагал до заветного переулка и принялся нарезать круги у главного входа. В 19.05 зазвонил мобильный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.