«Черные кабинеты». История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

При всеподданнейшем докладе 26 ноября И.М. Толстой поставил перед государем вопрос: «Должно ли почтовое ведомство безусловно исполнять, все без изъятия, требования генерал-адъютанта Тучкова, хотя бы они состояли в прямом противоречии с высочайше утвержденным ‹…› 20 июня 1865 г. моим всеподданнейшим докладом, чтобы никакие военные и гражданские начальства не простирали административных притязаний на вверяемую почте частную корреспонденцию помимо министра внутренних дел и шефа жандармов?» В итоге появилась резолюция Александра II: «Дать право Тучкову указывать московскому почт-директору ту частную корреспонденцию, которая подлежит наблюдению по поводу производимого следствия, административных распоряжений относительно лиц, подозреваемых в антиправительственной деятельности», но «почт-директор обязан предоставлять выписки по заведенному порядку» главе почтового ведомства, «сообщая копии генерал-губернатору»[461]. Можно констатировать, что схватка сановников в данном случае закончилась вничью.

Вообще местная администрация считала, что в решении стоящих перед ней задач перлюстрация может помочь. Например, старший чиновник особых поручений Решетилов в связи с поручением выяснить, кто именно подстрекал крымских татар к переселению в Турцию, рапортовал таврическому губернатору 10 августа 1874 года: «…есть и такие из татар, которые приобрели турецкие паспорта, ведут постоянно переписку со своими собратьями в Константинополе, но все это, а также неблагонамеренных лиц подстрекающих татар с целью приобрести за бесценок имущество, фактически можно обнаружить лишь следствием и при дозволении вскрывать письма, отправляемые в Константинополь и получаемые из Константинополя татарами [курсив мой. – В.И.]»[462].

Однако по отношению к менее значимым чиновникам, пытавшимся в провинции требовать информацию о корреспонденции, руководство почтового ведомства занимало гораздо более жесткую позицию. 27 апреля 1863 года И.М. Толстой писал В.А. Долгорукову:

Получил вчера от вятского губернского почтмейстера [Ф.И. Мацулевича] телеграмму о требовании тамошнего жандармского обер-офицера, по поручению губернатора, чтобы ему предъявлялись частные письма на разные имена, я немедленно приказал по телеграфу же отвечать, что вверяемая почте корреспонденция неприкосновенна… и что требования жандармского обер-офицера исполнить нельзя. Обязанностью считая о том уведомить ваше сиятельство, имею честь покорнейше просить о принятии зависящих мер, дабы ведомство III Отделения ‹…› во избежание опрометчивости подчиненных лиц всякое требование секретных почтовых сведений заявляло мне известным вашему сиятельству порядком, ибо только непосредственные между нами сношения могут обеспечить тайну распоряжений, составляющих отступления, по особенно важным государственным причинам, от общеустановленных почтовых правил[463].

В последующие годы Министерство внутренних дел, которому с марта 1868 года (за исключением краткого периода с августа 1880-го по март 1881-го) подчинялось почтовое и телеграфное ведомство, все более добивалось успеха в этой внутриведомственной борьбе. В самой организации перлюстрации почтовой корреспонденции шел процесс централизации. Хотя уже с 20 января 1851 года почтовое управление Царства Польского было подчинено главноначальствующему над Почтовым департаментом, но лишь 29 января 1867 года государь утвердил предложение министра почт и телеграфов графа И.М. Толстого о передаче перлюстрации в Варшаве в ведение министерства. «Черный кабинет» в Варшаве находился до этого «в полном распоряжении Наместника в Царстве Польском» и теперь передавался в ведение министерства, чтобы ввести «в Варшавскую перлюстрацию новый элемент наблюдения за проявлениями общественного мнения относительно последних коренных реформ в Царстве и [чтобы она] обнаружила бы степень искренности и действительного успеха, сопровождающих слияние Царства с Империей; ибо трудно предположить, чтобы между здешними и тамошними общественными деятелями, как явными, так и скрытыми, не существовал обмен мыслей, могущий интересовать высшее правительство»[464].

Эту линию продолжил министр внутренних дел А.Е. Тимашев. Дело в том, что 22 сентября 1867 года было удовлетворено ходатайство наместника Царства Польского фельдмаршала графа Ф.Ф. Берга выделять ежегодно «в его безотчетное распоряжение на усиление Секретной экспедиции в Варшаве» 4700 руб. Причина была в том, что при преобразовании почтовой части были упразднены должности двух чиновников особых поручений при Управлении Западного почтового округа, которые занимались перлюстрацией. Так что на эти деньги содержались те же чиновники, освобожденные от других обязанностей. Но 11 февраля 1874 года наместничество в Царстве Польском упразднялось, заменяясь Варшавским генерал-губернаторством. Вместо Берга был назначен П.Е. Коцебу.

Тимашев, опытный бюрократ, воспользовался данной ситуацией. 1 февраля 1874 года он обратил внимание императора на то, что от этих чиновников поступает «очень незначительное количество выписок». Поэтому предложил: установить в Варшаве штаты секретной экспедиции, общие с другими перлюстрационными пунктами; передать 4700 руб. в ведение МВД, ибо выписки в других пунктах «обходятся правительству несравненно дешевле»; наконец, в связи с заменой наместника Царства Польского генерал-губернатором «секретное почтовое дело подчинить ‹…› министру внутренних дел». Теперь выписки вообще не должны были предоставляться генерал-губернатору. Ему предполагалось оставить только право лично (не через подчиненных) сообщать управляющему почтовой частью сведения о лицах в Царстве Польском, «за которыми надо иметь наблюдение». Все эти предложения получили высочайшее одобрение[465].

Менее чем через семь месяцев Тимашев одержал победу над другим генерал-губернатором. Предлогом стала смена генерал-губернатора Виленского края. Вместо А.Л. Потапова 22 июля 1874 года был назначен П.П. Альбединский. Через четыре дня, 26 июля, Тимашев на докладе у государя, ссылаясь на прецедент с Царством Польским, предложил «в видах единства и полноты перлюстрационной деятельности» распространить этот пример на генерал-губернаторства Виленское и Киевское «по мере перемены тамошних главных начальников края» и сделать это немедленно относительно Вильно. Александр II надписал: «Исполнить»[466]. Таким образом, к концу 1870-х годов Министерство внутренних дел стало формальным монополистом в деле осуществления тайного контроля за перепиской, шедшей через российское почтовое ведомство. Существование с 6 августа 1880-го по 16 марта 1881 года самостоятельного Министерства почт и телеграфов, которое возглавлял бывший министр внутренних дел Л.С. Маков, почти не нарушило этого влияния.

К тому же для сохранения тайны перлюстрации другие государственные структуры к делам почтового ведомства допускались все более ограниченно. Данная проблема возникла, когда с 1 января 1868 года так называемая ревизия по следам действий, состоявшая в поверке по документам получаемой и отправляемой корреспонденции, перешла от почтовых чиновников в ведение Государственного контроля. В ответ А.Е. Тимашев, на тот момент еще министр почт и телеграфов, подал записку императору, где указывал, что это грозит сделать дело перлюстрации известным «посторонним почтовому ведомству лицам, а такая огласка неминуемо парализует деятельность секретных экспедиций». Поэтому он считал необходимым «установить для всей иностранной (приходящей и отходящей) корреспонденции и для простой внутренней (приходящей и отходящей) корреспонденции, чтобы ревизия по следам действий оставалась, по-прежнему, на обязанности Почтового ведомства». 1 апреля 1868 года появилась резолюция: «Государь Император Высочайше повелел исполнить»[467].

Одновременно руководство почтового ведомства и службы перлюстрации готово было оказать помощь другим властным структурам. В сентябре 1866 года петербургский обер-полицмейстер Ф.Ф. Трепов обратился к почт-директору Н.И. Лаубе с просьбой: «С политической точки зрения необходимо мне знать, из каких почтовых ящиков вынимаются письма на мое имя» – и просил распорядиться, чтобы городская почта предоставляла ему такие сведения. В ответ Лаубе сообщил, что это будет делаться[468].

В феврале 1880 года военный губернатор столицы И.В. Гурко обратился к почтмейстеру Кронштадта А.И. Сухоцкому с просьбой переписку студента И.Г. Польского и мастерового И.П. Бондина передавать кронштадтскому полицмейстеру. Почтмейстер запросил указаний у петербургского почт-директора и руководителя службы перлюстрации В.Ф. Шора. Последовала резолюция: «Если будет письмо, тотчас предоставить его мне»[469]. Таким образом, в дело перлюстрации были вовлечены и надежные начальники почтово-телеграфных контор. В феврале 1886 года, видимо в связи с кончиной Шора, начальник Кронштадтской почтово-телеграфной конторы просил указаний у начальника Санкт-Петербургского почтово-телеграфного округа, продолжать ли контроль над корреспонденцией двенадцати человек, в том числе девяти офицеров. Тот в свою очередь запросил начальника Главного управления почт и телеграфов. Наконец, 7 мая последовал ответ, что надобности «в дальнейшей выемке и осмотре в Кронштадтской почтовой конторе корреспонденции на имя указанных лиц… не представляется»[470].

Государственные интересы требовали расширения контроля за частной перепиской. Начавшийся процесс превращения аграрного общества в раннеиндустриальное, рост городов, строительство железных дорог, открытие все новых и новых учебных заведений повышали «температуру» общественной жизни. Проблески будущих социальных потрясений уже различались в российской действительности. Почтово-телеграфная связь в новых условиях становилась важнейшим средством общения членов нелегальных организаций. Одновременно урбанизация России, а следовательно, рост почтовой связи, рост уголовной и политической преступности, заставляла власть допускать, пока еще секретными указами, к тайне почтовой переписки другие ведомства, прежде всего судебные, о чем шла речь выше. По докладу министра юстиции 24 февраля 1868 года государь повелел, чтобы судебные учреждения за получением сведений о переписке и телеграфных сообщениях обращались в Министерство юстиции. В свою очередь министр юстиции после этого должен был «снестись» с министром внутренних дел[471].

В то же время новое законодательство создавало неудобства для розыскной деятельности III Отделения и Корпуса жандармов. Начальник Московского ГЖУ 21 ноября 1873 года писал управляющему III Отделением А.Ф. Шульцу, что он обратился к московскому почт-директору С.С. Подгорецкому с просьбой сообщить, откуда и от кого поступали деньги на имя студента (Н.П.) Цахни и дворянина (Л.А.) Дмоховского. В ответ он получил разъяснение, что «ввиду Высочайшего повеления о неоглашении частной переписки» такая информация может быть предоставлена только через МВД с особого высочайшего разрешения[472].

Поэтому 22 декабря 1875 года начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов А.Л. Потапов направил записку министру внутренних дел А.Е. Тимашеву. Он доказывал «необходимость быстрого и своевременного задержания корреспонденции лиц, привлекаемых к делам политического характера, так как часто эта корреспонденция служит единственным вещественным доказательством преступных замыслов авторов ее и указывает на их соучастников». Потапов просил «дать право начальнику Третьего отделения ‹…› по предварительному соглашению с министром внутренних дел получать как самую корреспонденцию частных лиц, так и сведения о таковой». 3 января 1876 года на основании доклада Тимашева император дал на это принципиальное согласие. Но задержка корреспонденции и выдача ее начальникам ГЖУ разрешалась только по отношению к арестованным. При формальном ограничении (в соответствии с резолюцией императора) права жандармов на ознакомление с перепиской подозрительных лиц одновременно шефу жандармов предлагалось указывать тех, за чьей перепиской следовало бы «иметь в перлюстрационных пунктах самое строгое секретное наблюдение», а выписки сообщать через министра внутренних дел. Сведения «о подозрительных телеграфных сношениях» было предписано собирать через директора телеграфов от начальников станций «без объяснения причин» в виде копий депеш, передаваемых министром внутренних дел шефу жандармов[473].

Таким образом, главными «заказчиками» на перлюстрацию корреспонденции являлись III Отделение (с 1880 года – Департамент государственной полиции), Корпус жандармов и затем охранные отделения. К примеру, в 1859 году почтовые чиновники получили указание установить наблюдение за письмами, адресованными лондонскому банкиру Вильямсу, так как подозревалось, что через него ведется переписка с А.И. Герценом[474].

Еще одним направлением сотрудничества политических спецслужб и «черных кабинетов» оставался перехват пересылаемой по почте антиправительственной литературы. В сентябре 1861 года в распоряжение главы III Отделения П.А. Шувалова был откомандирован управляющий экспедицией центральной и городской почты Санкт-Петербургского почтамта Ф.Е. Чесноков «для содействия… в задержании рассылавшихся… возмутительных воззваний и для указания, по возможности, на лиц, опускавших такие листки в ящики городской почты». Ему в награду было выдано 2 тыс. руб.[475] В целом эффективность этой деятельности удовлетворяла в 1860-е годы руководство политического розыска. В одной из служебных записок 1861 года отмечалось, что из 21 имеющегося у них пакета «только шесть писем прошли по почте незамеченными. Что весьма легко могло случиться, потому что при ежедневном отправлении нескольких тысяч писем нет никакой возможности всех их без изъятия вскрывать». Миновать перлюстрацию, по мнению автора записки, могли письма, опущенные «в наружные ящики при железной дороге, при которой перлюстрация производиться не может»[476].

Вместе с тем противники правительства, находившиеся в эмиграции, стремились использовать для пересылки революционной литературы некоторые либеральные послабления. 13 августа 1862 года министр народного просвещения А.В. Головнин объявил руководителю Почтового департамента Ф.И. Прянишникову высочайшее повеление о разрешении редакторам газет получать помимо цензуры выходящие за границей на русском и иностранных языках книги, брошюры и периодические издания. Но уже 30 ноября того же года на имя редактора «Северной пчелы» П.С. Усова из Лондона поступили брошюры «Солдатские песни» и «Обращение Центрального народно-политического комитета в Варшаве», о чем И.М. Толстой поставил императора в известность. 14 марта 1863 года последовало высочайшее повеление запретить редакциям журналов получать недозволенные заграничные издания[477].

Службы политического розыска обращались к руководству «черных кабинетов» и за различными справками. Дело в том, что хранение материалов в III Отделении было налажено весьма неудовлетворительно. Сенатор И.И. Шамшин, проводивший ревизию этого учреждения летом 1880 года, отмечал, что дела хранились часто «без весьма важных бумаг, на которых было основано все производство». И в дальнейшем в Департаменте полиции наведение справок требовало много времени. Только 1 января 1907 года в ДП был создан регистрационный отдел с центральным справочным аппаратом. Во вновь созданную структуру были переданы девятнадцать отдельных именных картотек с полутора миллионами именных карточек. Через несколько месяцев все они были сведены в единую картотеку[478]. Поэтому, например, в 1858 году III Отделение просило сообщить адрес получателя ранее перлюстрированного письма. Здесь выручала профессиональная память почтовых чиновников: «Письмо, сколько помнится, было адресовано так: его высокоблагородию Никарду Ник. ‹…› Рашевскому на Васильевском острове (линию и дом не помним) для передачи Ник. Петр. Зубову»[479].

За шестнадцать лет резко вырос сам объем читаемой корреспонденции. За 1858–1859 годы во всех «черных кабинетах» империи, кроме Варшавы, было вскрыто и прочитано более 106 тыс. писем и дипломатических депеш, за 1862–1863 годы – более 151 тыс., за 1864–1865-й – более 146 тыс. В среднем в день читалось более 200 писем. При этом подчеркивалось, что результат надзора «действителен в высшей степени и представляет осязательные результаты»[480].

Еще одной новой проблемой стало широкое использование революционерами различных видов шифрованной переписки. По моим данным, одним из первых проявлений внимания со стороны власти к этой проблеме стало донесение российского посла в Париже о симпатических чернилах, употребляемых польскими эмигрантами, которое К.В. Нессельроде в декабре 1836 года переслал А.Х. Бенкендорфу. Через шестнадцать лет, в августе 1852 года, генеральный консул в Париже Эбелинг прислал одному из руководителей III Отделения, А.А. Сагтынскому, коробочку с двумя склянками черных чернил, употребляемых якобы теми же «зловредными» польскими эмигрантами. Эбелинг утверждал, что в склянке под номером 1 содержатся бесцветные чернила, которыми пишут текст, а затем поверх них пишут обыкновенными чернилами. В склянке под номером 2 содержался раствор, которым можно было удалить обычные чернила и прочесть тайное послание. К коробочке были приложены и рецепты этих жидкостей. К сожалению, у меня нет данных о перехвате таких писем, но граф А.Ф. Орлов 22 июня 1853 года отдал распоряжение управляющему III Отделением Л.В. Дубельту выдать Сагтынскому 16 руб. 30 коп. серебром или 63 франка 75 сантимов для отправки Эбелингу в возмещение понесенных им расходов по приобретению двух склянок[481].

Затем в «черных кабинетах» стали обнаруживать шифрованные письма. Поэтому III Отделение с 1869 года привлекло к сотрудничеству Л.П. Иессена, руководителя дешифровальной службы при Министерстве иностранных дел (о Людвиге Петровиче Иессене я подробнее расскажу в третьей главе). К маю 1872 года он разобрал четырнадцать шифров, за что получил 2500 руб. В 1874 году ему выдали 800 руб., в 1876-м – 500 руб., в 1878-м – 1 тыс. руб. В частности, он помог расшифровать письма из Швейцарии в Москву; разобрал две записки, найденные при аресте у П.А. Кропоткина 22 марта 1874 года; с 1 августа 1874-го по 1 августа 1875 года дешифровал четыре письма[482]. За расшифровку записок Кропоткина Иессен получил 800 руб., хотя начальник III Отделения и шеф жандармов П.А. Шувалов первоначально запрашивал своих подчиненных, не слишком ли велико будет вознаграждение за разбор двух кратких записок. Управляющий III Отделением в 1871–1878 годах А.Ф. Шульц писал Иессену 9 ноября 1878 года, незадолго до своей отставки: «Милостивый государь Людвиг Петрович! Оставляя в самом непродолжительном времени занимаемый мною пост, я счел своим долгом довести до сведения г. Главного начальника 3-го Отделения ‹…› о тех услугах, которые Ваше Превосходительство оказали 3-му Отделению в течение последних месяцев», – и сообщал о поручении начальника III Отделения А.Р. Дрентельна передать 1 тыс. руб. наградных. Хотя некоторые шифры раскрыть так и не удалось. Например, в 1870 году не были дешифрованы четыре письма из Одессы, а в 1871-м – одно письмо из Херсона[483].

Как я уже говорил, после смерти в начале января 1886 года почт-директора В.Ф. Шора министр внутренних дел Д.А. Толстой по представлению начальника Главного управления почт и телеграфов возложил управление цензурой иностранных газет и журналов во всей империи и службой перлюстрации на старшего цензора цензуры иностранных газет и журналов при Санкт-Петербургском почтамте Карла Карловича Вейсмана[484].

Экономико-социальное развитие страны продолжало менять географию перлюстрационных пунктов. 21 декабря 1859 года вновь было решено упразднить перлюстрационный пункт в Радзивилове, поскольку через Почтовую контору шла лишь местная корреспонденция близлежащих городов. Служивший там чиновник фон Лайминг был переведен в Житомир[485]. В свою очередь, к середине 1870-х годов «вследствие неблагоприятного для него направления железных дорог» Житомир потерял прежнее значение, «доставляя слишком мало материала для выписок, которые сверх того не представляют интереса». 14 июня 1878 года государь дозволил перевести «занимающегося там чиновника» в Киев и посвятить «управляющего почтовой частью в Киевской губернии в тайну перлюстрационного дела» по причине необходимости «усилить надзор за местною частной корреспонденцией по обстоятельствам настоящего времени»[486].

К сентябрю 1878 года «вследствие особенного возбуждения умов преимущественно в университетских центрах» возникла необходимость наладить перлюстрацию в Харькове. 6 сентября император утвердил решение направить туда двух чиновников, причислив их к Министерству внутренних дел, и «посвятить в секретное дело управляющего почтовой частью в Харьковской губернии». Для организации «черного кабинета» в Харьков командировали «управляющего С. Петербургской секретной экспедицией коллежского советника [К.К.] Вейсмана и одного из опытных и способных чиновников [Л.Л. Чернай] … для первоначальной тамошней деятельности, т. е. до назначения туда других лиц и до изучения последними всех приемов секретного дела». На расходы предполагалось 5 тыс. руб. в год[487].

В мемуарах С. Майского (В.И. Кривоша) есть любопытный пассаж о том, что якобы министр внутренних дел граф Н.П. Игнатьев стал единственным на этом посту, кто «лично побывал в петроградском “черном кабинете”, присутствовал во время работы и интересовался ею»[488]. Другие источники об этом не упоминают. Насколько верны данные сведения? Н.П. Игнатьев занимал пост министра внутренних дел очень недолго: с 4 мая 1881-го по 30 мая 1882 года. Кривош свидетелем указанного события быть не мог, так как поступил на службу в петербургскую цензуру иностранных газет и журналов в 1892 году. С другой стороны, он действительно был знаком с графом Игнатьевым и мог знать об этом событии от него самого. Наконец, о таком случае Кривошу могли рассказывать его коллеги, служившие в «черном кабинете» в начале 1880-х годов: В.М. Адлерберг, А.А. Бюлье, Г.Н. Люби, М.Г. Мардарьев, Е.К. Самусьев. Поэтому оценим данный эпизод как любопытную версию.

30 января 1886 года было решено закрыть перлюстрационный пункт в Тифлисе, так как начальник почтовой конторы, занимавшийся этим делом по совместительству, был не в силах исполнять официальные и секретные обязанности, а необходимых 6 тыс. руб. «на устройство вполне организованного перлюстрационного пункта» не имелось. Но, поскольку «рациональное секретное наблюдение за стремлениями народонаселения» в этом крае было признано крайне важным, деньги начиная с 1887 года все же нашлись, и 11 декабря 1886 года последовало высочайшее согласие на устройство такого пункта. 26 октября 1889 года по высочайшему повелению был учрежден перлюстрационный пункт в Казани «для секретного надзора за сибирской корреспонденцией» с расходом 6870 руб. в год. Через год в связи с изменением «хода сибирских почт» встал вопрос о переносе пункта в Тюмень или Томск. Но министр внутренних дел И.Н. Дурново считал, что «просмотр собственно сибирской корреспонденции не дает достаточно значительных результатов, тогда как Казань, как университетский и вообще учебный центр, представляет сам по себе, в отношении перлюстрации, обширный материал». В результате 29 ноября 1890 года Александр III дал согласие на прекращение секретного просмотра сибирской корреспонденции и на учреждение в Казани постоянного перлюстрационного пункта[489].

В связи с проведением Всероссийской промышленной выставки в Нижнем Новгороде «и вообще значительности этого торгового центра» Александр III 12 мая 1894 года дал согласие «на открытие временной перлюстрации в этом городе». Сюда в 1895 году были командированы два чиновника из Вильно[490]. Начальник Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистов 9 мая 1894 года предложил А.Д. Фомину обсудить вопрос об учреждении официальной цензуры иностранных газет и журналов в Варшаве. До этого перлюстрация в Варшаве проводилась в рамках секретной экспедиции при Варшавском почтамте. После долгого обсуждения было решено закрыть цензуру иностранных газет и журналов в Вильно с переводом ее сотрудников в Варшаву. В конечном счете цензура иностранных газет и журналов при Варшавском почтамте официально начала работу с 1 января 1897 года. По приказу министра внутренних дел Д.С. Сипягина от 1 июня 1901 года ее штат был усилен «двумя чиновниками для секретной переписки»[491].

С этими изменениями было связано и высочайше утвержденное 23 мая 1896 года мнение Государственного совета. Оно отменяло то положение Устава о цензуре и печати 1890 года, согласно которому цензура выписываемых из-за границы через Варшавский почтамт повременных изданий относилась к ведению Варшавского цензурного комитета. Штаты чиновников цензуры иностранных газет и журналов в Санкт-Петербургском, Московском почтамтах, Виленской, Рижской и Одесской почтовых конторах переводились в состав Главного управления почт и телеграфов. Наконец, министр внутренних дел получал официальное право распределять чинов цензуры иностранных газет и журналов по почтовым учреждениям[492]. Надо иметь в виду, что вплоть до 1917 года цензура иностранных газет и журналов формально существовала лишь в Петербурге, Москве, Варшаве, Одессе и Риге. В других городах, где она имелась, ее официально не существовало. Но теперь министр мог направлять этих чиновников туда независимо от штатного расписания.