Потерянные

Но вот то, как Светка обречённо реагирует, мне не нравится. Надо будет попробовать её разговорить, хотя она вряд ли мне доверится. Готов ли я ей так довериться? Пока у меня ответа на этот вопрос нет. Но сейчас и не нужно отвечать, а вот то, что надо… надо оформить бумажки. Чтобы каждый, коснувшийся удостоверения личности сенсором, знал, что мы находимся рядом по доброй воле, являясь совершеннолетними партнёрами. Это защитит Светку, да и меня, честно говоря.

Мадам Дитмар внимательно посмотрела на нас, будто оценивая нашу решимость. Почему-то от этого взгляда хочется передёрнуться, а то и помыться. Мне, парню, и то противно, а Светке каково? Вон как впечатлилась, даже из объятий не вырывается.

– Безусловно, возможно, – наконец, кивает мадам, закончив разглядывать нас двоих, как мартышек в зоопарке. – Вам нужно поставить свою подпись.

Нужно расписаться на десятке бумаг. Я это знаю, теперь узнает и Светка. Унизительно это на самом деле, просто унизительно. Делаю шаг вперёд, к столу, где в папке они и лежат. Мадам Дитмар будет свидетелем, пока мы подписываем. Такое ощущение, что это и есть самая важная часть происходящего. Нужно собраться с духом.

Бланк о том, что всё добровольно. Легко ставлю свою подпись, передаю ручку Светке. Внимательно прочитала, кивнула, расписалась. Эх, девочка, это было самым простым, если верить тому, что я прочитал.

Следующий бланк – о типе отношений. Самый, пожалуй, унизительный, с моей точки зрения. В нём указывается всё то, что можно и что нельзя. Тип отношений, общее или нет хозяйство, хождение на сторону и самая противная для меня часть – та, которая связана с половой жизнью. Решительно вычеркнул всё, что приносит боль. Ну и обмен, групповые – всё вычеркнул, остальное…

С остальным нужно осторожно – может повлиять на характеристику. Дописал под зачёркнутыми пунктами: «традиция семьи». Это абсолютный аргумент – Швейцария чтит традиции. Поэтому отрицательно на характеристику не повлияет. А вот всё остальное…

Светка, читая, аж задрожала, но это я чувствую по её руке, на лице девушки – всё та же вежливая улыбка. Хорошо, если расписаться сможет. Надо подумать, была же нейтральная формулировка, исключающая насилие. Пока думаю, ставлю свою уверенную подпись, а в графе примечания дописываю: «Половая жизнь – в соответствии с традициями обеих семей, только по обоюдному письменному согласию».

Выглядит, как подстраховка, мадам криво ухмыляется. Эта бумага – огромная ловушка на самом деле, но я обо всём заранее прочитал, в том числе, что на форумах пишут. Поэтому и дописал этот комментарий, заставивший мадам Дитмар скривиться, а Светку – робко улыбнуться.

Развязались, последняя бумага – о сохранении тайн друг друга. Вот именно она ничего и не значит, потому что за недонос о «социально опасном поведении» полагается депортация. И никакая бумага этот пункт не отменит, поэтому спокойно подписал, кивнув Светке. Надеюсь, она не жалеет о том, что согласилась, ибо процедура действительно довольно унизительная.

– Ну, что же, поздравляю вас, – скривив лицо в том, что она считала улыбкой, сообщила нам мадам Дитмар. – С сегодняшнего дня вам разрешено ночевать в комнатах друг друга.

А вот это уже не совсем обычно и звучит намёком. Я насторожился, потому что эта сельдь точно что-то знает. Неужели готовится какая-то пакость по отношению к Светке? Насколько мне известно, из всего класса только она до сих пор ни с кем не была. Аж потом прошибло.

– Благодарю вас, мадам, мы обязательно воспользуемся разрешением, – ответил я спокойно, тщательно контролируя интонации голоса.

Не вижу Светкины глаза, а чувствую только руку, но она, похоже, поняла. В каком же зверинце мы живём! Осторожно вывожу её из проректорского блока, руку девушка почему-то вырвать не пытается, поэтому мы очень спокойно начинаем спускаться по лестнице, когда вновь начинает орать сирена гражданской обороны. Как они мне надоели, слов просто нет! Уже бы разбомбили эту Швейцарию и оставили нас в покое!

Впрочем, в убежище тоже можно поговорить. Закуток у дверей – он для важных персон, если война, и никем не занят, если просто учебная тревога. Но самое важное, что я узнал, – этот закуток не прослушивается. Поэтому важно успеть его занять.

Потянув Светку за руку, помчался в направлении убежища. В этот час в гимназии народу немного, большинство уехали в супермаркет – закупаться для поездки в новое и красивое, по их мнению. Раздолье для куратора на самом деле. Можно просто смотреть и записывать в тетрадку. Поэтому в этот час в убежище почти никого и не было.

– Ну, как ты? – задал я самый, по-моему, идиотский вопрос, когда массивные двери с лязгом захлопнулись.

С каждым разом тревога проходит всё серьёзнее и серьёзнее, уже и угадать трудно, учебная она или нет. Впрочем, раздумывать на тему тревоги не хочется. Вряд ли кто-то рискнёт нажать кнопку, все же знают, чем это закончится. Поэтому нужно просто усадить свою испуганную подругу и дать ей успокоиться.

– Я нормально… – ответила Светка. – Спасибо тебе.

Тоже голос контролирует. Знаю я твоё «нормально», такое же, как и моё. Нужно поговорить, нам обоим нужно, но она ещё не расслабилась. Что же за демоны такие у этой вроде бы хорошо устроенной девочки? И в это её «спасибо» гораздо больше вложено, чем просто благодарность за беспокойство. Просто ощущение такое.

– Мадам не зря сказала о ночёвке, – сказал я ей самое, по моему мнению, главное. – Я на полу могу переночевать, а тебе возвращаться может быть опасно.

В полутьме закутка в школьном убежище, в неверном свете автономных ламп я смотрю прямо на Светку, не в силах вдохнуть от вида захлестнувших её эмоций. На меня смотрят блестящие Светкины глаза, при этом освещении кажущиеся чёрными, а в них – жуткая смесь страха и… благодарности?

Светлана Фишер

Самое странное в том, что Витькина рука не вызывает у меня мгновенного омерзения. Я совершенно себя не понимаю. Когда он держит меня за руку, мне не хочется её немедленно вырвать, чтобы сразу же помыть. Когда обнял, не давая упасть, – тоже не было ощущения чего-то мерзкого. Это для меня очень странно.

Партнёрство, предложенное Витькой, защищает нас обоих – от слухов, дополнительного контроля, осмотров. После того как мы поставим подписи, физическое здоровье станет нашей внутренней проблемой, безо всякого контроля извне. И в гимназии, и в университете. Так что да, это защита. Конечно, при этом я лишаюсь защиты закона, в случае если меня…

Но, положа руку на сердце, её, этой защиты, и так не было, потому что таких скандалов в нашей гимназии сроду не было, а вот сами случаи были. Я здесь иностранка, а тот же Уве – швейцарец, так что его будут защищать в первую очередь, и я совсем не хочу знать, как именно.

При взгляде на формуляр, в котором скрупулёзно перечислялись все виды полового взаимодействия, я почувствовала поднявшийся, казалось, из самого подсознания ужас. Тратя все свои силы на то, чтобы не выдать обуревающие меня эмоции, я замерла. Со стороны казалось, наверное, что я доверилась Витьке, хотя это было не так. Мне просто стало страшно, ведь эта бумага позволяет ему сделать со мной всё что угодно.

«Половая жизнь в соответствии с традициями обеих семей, только по обоюдному письменному согласию». Одна единственная фраза, записанная Витькой в примечания, совершенно переменила для меня взгляд на парня. Возникло ощущение, что он чувствует моё состояние, а может, и мысли читает. Разве так бывает? Как и в далёком детстве, возникло такое чувство, как будто всё сейчас происходит не со мной. Я – просто сторонний наблюдатель, и всё.

Мир вокруг воспринимается, как кадры какого-то фильма: вот мы подписываем бумаги, вот нас поздравляют, причём я даже не понимаю, что мне говорят, а вот мы уже на лестнице. И тут, как избавление – тревога гражданской обороны. Не надо ни о чём думать, только бежать, бежать куда-то вниз. Витька тянет меня за руку, но и придерживает, как будто заботится.

Обо мне кто-то заботится? Да нет, не может быть, мне, наверное, просто показалось. Хотя мы сейчас уже партнёры и должны демонстрировать это на публику. Это объяснение мне кажется самым логичным.

Вот и убежище, уже знакомый закуток, жест Виктора, показывающий, что тут нас никто не слышит. Стальные толстенные двери с лязгом захлопываются, позволяя нам побыть в тишине, покое и безопасности. Хотя здесь мы нигде и никогда не будем в безопасности. Каждый шаг регламентирует какая-нибудь бумажка, какая уж тут… Тяжело вздохнув, я вслушалась в то, что говорит Витька. Что? Что он сказал?!

– Повтори, пожалуйста, – попросила я парня с надеждой на то, что ослышалась.

– Мадам не зря сказала о ночёвке, – спокойно и без всякого раздражения в голосе повторил Витька. – Я на полу могу переночевать, а тебе возвращаться может быть опасно.

Вот почему мне показался таким странным взгляд Маттиаса! Неужели они решили не ждать до поездки? Господи, страшно-то как! Меня почти захлестнуло этим самым ужасом, когда я поняла, что мне сказал Витька. Он готов уступить мне свою кровать, только чтобы… Чтобы что?

– Почему? – прямо спросила я его, ожидая честного ответа.

В конце концов, я так устала от притворства, могу же я попросить хоть немного искренности? Ну, пожалуйста!

– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – ответил мне парень, глядя прямо в глаза, будто пронизывая своим взглядом насквозь.

Я вглядывалась в него изо всех сил, но так и не увидела фальши. И что-то внутри ещё подсказало, что это – правда. Но разве так бывает?

– Как скажешь, – согласилась я с ним.

Он прав, нас действительно предупредили, хотя делать это мадам Дитмар была не обязана. Пренебрегать таким предупреждением – мысль очень плохая, и не только потому, что от него сквозит могильным холодом. Просто нельзя, поэтому Витька прав. Но вот почему он не говорит о ночёвке на одной кровати? Мне будет, конечно, очень страшно, но ведь Витька этого не знает. Тогда почему?

Пусть он не соврал сейчас, но и на вопрос не ответил на самом-то деле. А если Витька хочет близости и пользуется моментом? Я попыталась представить, как он накидывается на меня ночью, вызывая в памяти то… то, что нельзя вспоминать. Почему-то с Витькой такая сцена мне не представлялась. С Уве, Маттиасом, да с кем угодно – легко, а вот с Витькой – никак. Что это значит? Ведь значит же что-то?

– Не бойся, – вздохнул будто читающий мои мысли парень. – Не надо меня бояться.

Это просьба. Не приказ, а просто обычная просьба, как карандаш передать. Почему же мне тогда становится тепло внутри от этой вполне обычной просьбы? Кажется, я близка к истерике просто от непонимания себя, своих реакций, своих мыслей. Но здесь нельзя. В убежище людей совсем немного, но они есть, и показывать какие-либо эмоции – очень плохо.

Прижавшись спиной к холодной стене, я закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Я прожила шесть последних лет в состоянии постоянного страха. Эти очень хорошо умеют пугать, поэтому я просто делала всё, что они говорили, и ни словом, ни жестом не смела возражать.

Сегодня я уже решила довериться Витьке. Возможно, это ошибка. Но если это решение окажется ошибкой, пусть она будет последней. Я устала. Теперь я поняла, что со мной происходит: я устала от страха, ежеминутного ожидания чего-то плохого, от своих воспоминаний, угроз… У меня просто нет сил больше бояться. И если Витька сделает страшное, то пусть. Напоследок сделаю ему хорошо, в благодарность за эти волшебные сны.

– Я не буду тебя бояться, – пообещала я, открыв глаза, хотя это было проще сказать, чем сделать.

– Я тебя не обману, – говорит он, как будто клянётся, но без всякого пафоса.

Может, действительно не обманет? Бывают же чудеса на свете?

Вот чего я о себе не знала… Мне девятнадцать, в детстве меня бросила мама, в тринадцать… Не хочу даже думать об этом. Потом больница, служба опеки, респектабельное семейство, взявшее меня только ради серьёзной скидки на налоги. Страх, преследовавший меня всё это время. Витька, строящий из себя рыцаря, ведь не может же он всерьёз думать так, как говорит?

Как после всего, случившегося со мной, я могла сохранить веру в сказку?

Глава восьмая

Виктор Кох

На этот раз в убежище нас продержали до позднего вечера. Даже ужин раздали из запасов убежища. У меня даже возникла мысль о том, что мы дождались войны, поэтому я задрал голову, чтобы взглянуть на цветовой индикатор счётчика Гейгера – Мюллера. Все в порядке, зелёный, значит, не война, а очередные танцы гражданской обороны. А может, и не только её.

Светлана, кажется, уснула, хотя поела с аппетитом. С хорошо видным всем заинтересованным лицам аппетитом, хоть это и непросто. Так себе качество еды, на самом деле. Но мы здесь все лицемеры, все. Как бы её устроить поудобнее?

Стоило мне задуматься, как прозвучал внутренний сигнал отмены тревоги. Стальные двери начали медленно раскрываться, а лязг и скрежет, сопутствующий этому, мог разбудить и мёртвого. Интересно, это так совпало, или кто-то подгадал выпустить нас за полчаса до отбоя?

Чем дальше, тем больше у меня создаётся ощущение того, что все эти тревоги нужны не для выработки рефлекса у нас, а для чего-то другого. Если подумать, очень удобно, к примеру, обыскать комнаты, пока все сидят в убежище. Не только в поисках чего-нибудь запрещённого, но и чтобы что-то подкинуть, например.

– Пойдём? – поинтересовался я у Светки.

Похоже, она действительно спала, глаза непонимающие. Настолько мне, что ли, доверяет? Да нет, не бывает такого, скорей всего, просто день утомил. Но до официального комендантского часа всего полчаса, и времени на размышления нет. Взяв девушку за руку, потянул к своему корпусу. Мужской корпус отделен от женского, чтобы максимально затруднить неформальное общение, но сейчас это нам, пожалуй, на руку.

Прикоснувшись к сенсору на входе своим удостоверением личности, я зафиксировал проход партнёрской группы в мужскую часть жилого корпуса. Все это уже прописано и зафиксировано, но таков порядок. Отступать от инструкции в последние дни – очень плохо. Да и неумно, честно говоря. Светка идёт как робот. Она будто и не понимает, что именно с ней происходит, и вот это мне не нравится.

– Вот кровать, – показал я ей на своё аккуратно застеленное место для отдыха. – Я сейчас надувнушку достану…

– Не надо, – остановила она меня. – Я решила… Пусть. Давай вместе ляжем?

– Ты уверена? – я заглянул ей в глаза, а там страх.

Кем же ты меня считаешь, девочка? Почему-то сейчас при взгляде на Светку хочется её обнять, утешить, что ли? Но ведь она не плачет внешне, только где-то глубоко внутри. Я просто это чувствую. Попробовал мягко обнять, как тогда, в кабинете, – почувствовал напряжение и отпустил. Как говорил папа, «такой хоккей нам не нужен». Надо её уложить в постель, а там разберёмся…

– Ты в душ пойдёшь? – поинтересовался я без задней мысли, только потом сообразив, как это прозвучало. Переодеваться-то ей во что?

И тут я получил подтверждение того, что в наше отсутствие в комнатах много чего может произойти. Во-первых, презервативов у меня отродясь не было, а тут целая упаковка обнаружилась на столе. Во-вторых, из полуоткрытого платяного шкафа высовывалась пижама. Судя по цвету, она была женской, то есть точно не моей, да и не люблю я пижам, не настолько у нас в Женеве холодно.

– Я бы пошла, но… – Светка осеклась, видимо, заметила то же, что и я.

Сейчас будет истерика. Как её убедить в том, что это – не моя инициатива? Опустила голову, подошла к шкафу. В каждом жесте, в позе, в эмоциях – обречённость. Как будто идёт на эшафот. С трудом сдерживаю желание обнять и успокоить. Нельзя, только хуже сделаю. Потянув к себе пижаму, прижав её к груди, Светка делает шаг к двери в санузел.

Маленькие у нас комнаты – два стенных шкафа, стол для занятий, кровать, и всё. Никаких тумбочек, украшательств – аскетизм во всём.

Полез под кровать, чтобы достать надувной матрац. Ожидаемо его там не обнаружил – тоже, получается, намекают. Теперь у меня очень серьёзная проблема – как провести ночь, учитывая, что комнаты прослушиваются? Понятно, что прыгать я на Светку не буду. Значит, нужен спектакль, для которого надо подготовить реплики так, чтобы в них поверили. Хорошо, что половую жизнь саму по себе никто не регламентирует, а то совсем было бы плохо.

Сел за стол, подумал. Реплики должны быть мало того что адекватными, но и с отсылкой к традициям семьи. Традиций моей семьи здесь, слава богу, никто не знает, так как мы – поздние переселенцы. Значит, будем упирать именно на них. Спокойно пишу реплики для себя и для Светки, прислушиваясь к шуму воды в душе. Не придумала бы она себе ничего…

Дверь открылась, показалась девушка в пижаме. Напряжена так, что, кажется, ещё немного – и будут судороги или ещё чего похуже. Хочу взять её за руки, но нельзя – напугаю ещё сильнее. Я же вижу… Встал, подошёл с листом бумаги в руке. Не могу сдержаться – просто обниму так, как во сне.

Что происходит? Светка уткнулась носом мне в рубашку, стараясь не прижиматься, но как будто желая спрятаться. От её эмоций просто физически больно. Был бы меч, уложил бы между нами, как в исторических романах, только чтобы не боялась так. Осторожно отвёл к кровати, уложил и завернул в одеяло, как когда-то давно делал самый близкий мой человек на этом свете. Отложил лист, на котором фразы записал, просто сел рядом.

– Не бойся, – прошу её, показывая жестом, что нас слушают. Медленно кивает. – Мы пока не привыкли друг к другу, поэтому предлагаю поиграть. Ты будешь маленькой девочкой, а я тебя уложу спать. Можно?

– Да… – тихо произносит Светка, а глаза её опять полны страха.

Но я говорю ровно то, что хотел сказать. Гашу свет голосовой командой и очень осторожно глажу её по голове, нехорошей реакции при этом не замечаю. Затем начинаю рассказывать сказку. Обычную сказку, которую малышам рассказывают, чтобы они лучше спали. Постепенно рассказ оказывает своё действие, как и очень лёгкие, почти невесомые поглаживания по Светкиным волосам. Её глаза закрылись.

Отчего-то ощущаю внутри тепло. Это тепло необъяснимо, оно будто само зародилось где-то в груди и теперь тлеет там мягким шариком. Нет внутреннего требования физической близости, а только непонятное мне желание заботиться, сделать так, чтобы Светка улыбалась, чтобы не плакала. Почему всё происходит именно так? Почему я так чувствую? Нет ответа.

Какое-то странное желание назвать её ласково – солнышком, котёнком, цветочком. Хотя, если приглядеться, она и есть маленький перепуганный котёнок. Которого очень хочется защитить. Пусть сладко спит.

Светлана Фишер

Я думала, что сильнее, чем сегодня, испугаться вряд ли смогу. Но моя пижама в Витькином шкафу… Что я при этом испытала, описать невозможно. Мы весь день были… вместе, значит, это не он. Это моя запасная пижама, ещё утром она была в моём шкафу. Значит…

Логику нам тоже преподавали. Если пижама была утром в моём шкафу, а теперь она тут, значит, в наших вещах роются, и от них ничего не спрячешь. Эти, кому меня отдали, хоть какое-то личное пространство оставляли, а в гимназии, получается, его совсем нет. Хорошо, что я об этом узнала только к концу обучения, иначе точно сошла бы с ума.

Но вот сам факт наличия пижамы, да ещё и презервативы, явно удивившие Витьку, мне многое сказали, ведь я не дура. Дура бы в этой гимназии не выжила. Поэтому остаётся только покориться. Даже стало жалко парня, ведь он, наверное, думает, как мне это всё объяснить. Ну, если не врёт, конечно. Если врёт, то только порадуется.

Я иду в душ, нужно помыться, ведь за этим тщательно следят, к чему я уже привыкла. Необходимость раздеваться в чужом месте мучительна. Мне просто становится страшно оттого, что Витька может ворваться сюда. Стараюсь вообще не обнажаться перед чужими людьми, но вариантов особо нет. Надеюсь, хотя бы камер сюда не наставили.

Вода сегодня совсем не успокаивает. Наверное, я всё-таки слишком боюсь. Боюсь страшного, того, что может со мной сделать Витька просто потому, что он парень. И довериться боюсь, потому что будет больно. Я просто знаю, что люди обожают делать больно тем, кто им доверился. Хорошо, что в душе всё заглушает вода – можно поплакать. Выреветься нельзя – могут услышать, а просто поплакать – можно. Побыть маленькой девочкой, пока тёплые струи ласково омывают лицо водой.

Опять возвращаюсь мыслями к Витьке – обманет или нет? По-прежнему не могу представить, что он меня берёт силой, но ведь это ничего не значит! Мало ли что я не могу представить!

Натянув на себя пижаму, я выхожу из душа. Без белья почему-то ощущаю себя совершенно незащищённой. Я и так-то себя особо защищённой не чувствую, но вот в одной пижаме… Выхода у меня всё равно нет, что случится за дверями этой комнаты, я знаю, хотя и хочется просто убежать. Но я же не дура, я всё отлично понимаю.

Витька что-то явно писал, пока я была в душевой. Встаёт, подходит ко мне с листом обычной бумаги для переноса изображений. Я едва справляюсь со своим желанием убежать, а он очень мягко обнимает – так, как было во снах. Неужели это случится прямо сейчас? Я просто упираюсь в него лбом, стараясь не пустить. Не допустить прикосновения едва прикрытого рубашкой тела к своему. Впору кричать и убегать, но нельзя.

Витька куда-то ведёт меня, затем укладывает, как ребёнка, и так же, как ребёнка, укутывает в одеяло. Что-то необычное есть в его взгляде. Непонятное мне, как будто он что-то хочет сказать, но остерегается. Гладит по голове, и я замираю. Нет в этом жесте ничего животного, только что-то ласковое.

– Не бойся, – просит он. Я просто слышу, что в его голосе именно просьба, поэтому киваю. – Мы пока не привыкли друг к другу, поэтому предлагаю поиграть. Ты будешь маленькой девочкой, а я тебя уложу спать. Можно?

– Можно… – я ошарашена. Нет, я просто не поняла, что произошло. Это какие-то сексуальные практики новые, что ли? Или ему нравится… Да нет, не может такого быть!

Витька просто гладит меня по голове. За его рукой хочется тянуться, будто прося, чтобы это продолжалось вечно. А затем он спокойным тихим голосом, таким же, как в моих снах, начинает рассказывать. Что-то о волшебстве, принцессах, драконах… Да это же сказка! Витька рассказывает мне сказку? Мне?! Я ничего не понимаю…

Сон меня сморил совершенно неожиданно. А в нём всё продолжалось: я лежала, рядом сидел Витька, рассказывая мне сказки, а над нами было бездонное небо, полное сверкающих звёзд. Было очень тепло – и внутри, и снаружи.

– Сейчас ты спишь, котёнок, – произнёс Витька.

По-моему, впервые в моём сне он именно обратился ко мне, а не просто рассказывал что-то. И назвал он меня так ласково – котёнок. Сейчас я очень хочу, чтобы так же было и в реальности, но вряд ли это возможно. А парень тем временем продолжил свою речь.

– Ты спишь и видишь сон. Он должен быть очень хорошим, потому что ты этого заслуживаешь, – голос Вити был мягким и каким-то текучим. – Я никогда не сделаю тебе больно, не обижу, не заставлю плакать от унижения.

– Почему ты во сне такой? – я спросила то, что давно уже хотела спросить.

Он точно ответил мне, но, проснувшись, я никак не могла вспомнить, что именно. А это важно для меня, очень важно, тогда почему я не помню? Открыв глаза, я вижу Витьку. Он спит, сидя у меня в ногах, облокотившись спиной о стену. Значит, парень даже не лёг рядом, но почему? Я же готова уже ко всему! Почему он так поступает, кто мне объяснит?

– Проснулась уже? – я так погружена в свои мысли, не замечаю даже, что Витька уже не спит. – Сейчас я немного руками помашу, потом переоденемся и пойдём на завтрак, а затем – в город, согласна?

– Согласна, – киваю ему.

Вопросы можно задать потом, там, где нас не подслушивают, а сейчас нужно встать и хотя бы переодеться. Зачем он хочет ехать в город? Я замерла, раздумывая над этим, но почти сразу же поняла – мы же машину внаём решили брать! Может быть, взять автодом, тогда не будем зависеть от гостиниц… Не знаю, надо подумать и спросить Витю. Парень сегодня доказал, что ему можно чуть-чуть довериться. Возможно, совсем немного, но можно.

Витька как-то очень привычно скидывает рубашку, потягивается, разминая спину, затёкшую во время сна в неудобной позе, и начинает делать свою зарядку, которую никто из девчонок не видел, но слухи ходят, конечно. Мне самое время покраснеть, а я смотрю на его руки, как мышцы перекатываются под кожей. Нельзя сказать, что вот прямо любуюсь, но посмотреть есть на что.

Странно, наверное, разглядывать тело парня, которого боишься?

Глава девятая

Виктор Кох

Вижу, что Светку буквально распирает от вопросов, поэтому решаю всё переиграть. В принципе, отправиться в путешествие мы готовы хоть сейчас, но это надо будет уточнить. Не забыть взять с собой рюкзаки с аварийным набором, чтобы не оштрафовали в городе. Кстати, Светкин обнаружился рядом с моим, что уже даже не удивляет.