Наши в ТАССе

– Хорошо. Иди. Только не забудь по возвращении отправить телеграммы, – сказал он.

В своей докладной тов. Калистратов поставил все с ног на голову. Он утверждает, будто бы я отпрашивался до десяти утра. Это не так. Разговора о том, когда я должен вернуться, не было. Да я и сам не знал, когда смогу вернуться. Ведь в десять часов только открывается паспортный стол. А огромная в полсотни человек очередь? А более часу на дорогу?

В милиции я пробыл до часу дня. что, кстати, подтверждает и прилагаемая справка участкового инспектора. В случае надобности это может подтвердить и начальник паспортного стола.

Я не был предупрежден о времени отправки телеграмм и потому считал, что это можно сделать в течение дня. Ощущения пожарной срочности этих телеграмм у меня не было. В противном случае я либо отправил телеграммы первого сентября, оставшись после работы (я получил их в 18 часов), либо вовсе не отпрашивался бы в милицию.

Я, конечно, виноват, что, задерживаясь в милиции, не позвонил в редакцию. Этого я не мог сделать, поскольку ближе полутора километров не было телефонов-автоматов.

Поначалу я не стал писать объяснительную, основываясь на таких личных наблюдениях. Многие в ГРСИ ходят в рабочее время не только в милицию и к врачам, тратя немало времени, однако никто от них никаких объяснительных не требует. Причина моего отсутствия не менее уважительная.

За три года работы в ТАСС у меня не было ни одного случая опоздания. Факт, который никто не может опровергнуть. В том числе и тов. Калистратов.

8 сентября 1971

С Севкой мы были приглашены на рандеву к Ошеверову.

Как поганчук де Калистрато ни рвал попу,[255] а ошеверовского выговора так мне и не выхлопотал.

Всё обошлось.

10 сентября,

День моего рождения

Я во фраке.

С Надеждой ходили вечером в ресторан «Москва».

Мне тридцать три.

Возраст Ильи Муромца.

Хватит сиднем сидеть. Надо идти.

Но куда?

13 сентября

В коридоре перекрик:

– Кто хоронит Хрущёва?

– Баратянц!

Конечно, Михаил Баратянц никого не хоронил. Он просто готовит отчёт о похоронах.

Хрущёв и мёртвый подпекает.

Умер одиннадцатого.

В тот же день об этом первой сообщила Америка.

Американский корреспондент радио Шапиро был близок с дворничихой хрущёвского двора. Носил ей конфеты. Она рассказывала ему, кто и когда бывал у Никиты Сергеевича.

Дворничиха позвонила американу и сообщила о смерти опального вождя.

13 октября

Каждому шкету по паркету

Если у вас нет выбора, значит, его сделали другие.

А. Петрович-Сыров

Генералитет нашей редакции разметало колесовским вихрем.

Медведева воткнули на выпуск, Новикова притёрли в замы зава редакции международных связей.

А кого нам в отцы сунули? Баринова. Корреспондента из Иванова. (До этого был в Сыктывкаре.)

Такой напасти никто не ожидал. Бузулук с Молчановым ополчились против него с первой же минуты:

– Чтобы дергал нас за ниточки из медвежьего угла сыквтыкарский барин? Нас, столичных асов журналюг? Не будет этого!

Медвежьим углом у нас звали тёмный угол со столом, за которым сидел Медведев. Есть и другая версия. «Медвежий угол – место, куда взрослые медведи ставят своих медвежат».

– Мы не любим, когда гниды кашляют вслух! – ворчал Бузулук. – Убирая Медведева, нам грозили: вот приедет барин, барин вас рассудит. Это барин из северной пурги никогда нас не рассудит! Нужен нам этот вечно улыбающийся чайник со свистком!

С первого же дня всё покатилось кувырком.

Вот вихляющейся походочкой вваливается опоздавший Молчанов и мурлычет:

– Я пивную не миную… Траля-ля-ля-ля-ля…

Ищи ветра в поле, а нас в «Метрополе»…

Следом тащится Бузулук.

Баринов был странен тем, что он всем улыбался в любом случае. Это всех пугало.

Баринов с приклеенной улыбочкой здоровается и спрашивает у Олега о жизни.

Олег капризно:

– Он ещё задаёт техницкий вопрос, как я живу. Это моё лишное тело. И, глядя в потолок, тоскливо толкует: «Мечты у нашего народа какие-то скучные: то коммунизм построить, то долги по зарплате получить». Сказано не мной.

Бузулук и Молчанов помыкали Бариновым как хотели. Они решали судьбу каждой заметки. Баринов лишь с улыбочкой подмахивал их решения.

Баринов продержался ровно месяц. С тринадцатого сентября по сегодня. На прощание он сегодня утром положил каждому на стол по яблоку.

На весть об уходе Баринова Олег лишь усмехнулся:

– У матросов нет вопросов и претензий тоже нет. Рыгалетто – рыгай всё лето! Ну что я говорил? Если воробей родился в конюшне, это не значит, что он жеребёнок!

Так почему же не удержался Баринов?

Марутов под большим секретом кинул свою версию:

– Колесов не взял его, потому что за месяц не смог уволить одного из нас. Баринов просил ещё два дня. Но тот не дал. Только сказал: «Если неугодник в течение десяти минут не несёт заявление об уходе, уходишь ты!»

Сегодня вернулся из отпуска Калистратов.

Олег приветствовал его стишком:

– Де Калистрато нас приветилИ, в гроб сходя, блоху словил.

И Калистратовым заткнули медведевскую брешь.

25 октября

Всю жизнь пытался строить из себя дурака – способностей хватило лишь на придурка.

В.Антонов

Уходя от нас в Дом журналиста на занятие, Сева отечески наказывал Бузулуку:

– За меня пойдёшь на планёрку. Ради Бога не высовывайся. Молчи. Не спрашивают – молчи. Спросят – тоже лучше промолчи.

На планёрке Медведев протащил по кочкам сельскую редакцию. Не миновал и Бузулука: «Олег! У тебя недержание воды. А заслонки поставить не можешь!»

Медведевская распеканция подожгла Олега и, прибежав в редакцию, он зло бухнул Миле:

– Замятин велел сдать подборку о товарах к трём!

Переполох. Панченко в панике.

Аврально забегала.

В семнадцать Калистратов на ватных ножках понёс подборку Иванову. У Иванова глаза на лоб прыгнули:

– Что сдаёте? Кто просил?

Ложь Бузулука всех затрясла.

За десять минут до окончания рабочего дня Сева сказал:

– Олег! Утром ты просил, чтоб я провёл собрание, поскольку некоторые опоздали. Ты в девять звонил с вокзала и по телефону проверял опоздавших. Кстати, что ты делал в девять на вокзале, когда ты должен был быть на рабочем месте?

– Об этом надо говорить отдельно и тихо. Позже расскажу.

– Ты просил утром обсудить опоздавших. Но ты сам опоздал! Вот лично тебя мы и обсудим! Но главное – почему ты врёшь? Почему ты соврал, что Замятин велел делать подборку? Манкируешь гендировским именем, как напёрсточник!

– Я не говорил.

– Есть четыре свидетеля. Подтвердят, что говорил!

– Мда, – сказал я. – Скоро Брежнев через Бузулука будет давать нам указания…

Татьяна:

– Бузулук! Тебя из дому выгоняет Лиза. Ей надо в присутствие к восьми. Ты провожаешь её до работы и припираешься в редакцию до поры. Не спится. А сегодня и сам на полчала опоздал. Знай, что нет надсмотрщика, я б опоздала. А то припёрлась как дурка ко времени.

Калистратов:

– Бузулук работал при всех прижимах. Песенку про журналистов[256] любишь, а три строчки тебя обижают. Ты не хочешь давать короткую информацию. Но учти. Не соглашаться с начальством – плевать против ветра!

– Я за санитарию! – вскочил Бузулук. – Брошу плевать. Дамен унд херен! Простите. Сева! Сиди спокойно в медвежьем углу и руководи нами, заблудшими и неразумными. Больше я не буду запускать такие шары.

– А зачем ты всё-таки запустил?

– Из самых добрых порывов! Мила на ходу спала. Отдача от неё была круглая сиротская нулёвка. Чтобы подтолкнуть её, придать хоть малое ускорение, динамику её беспробудной лени, я и болтни непотребь. Тогда мне это казалось верхом удачи. Как мудрые китайцы говорят? Когда не знаешь, куда идти, любой шаг кажется правильным. Счёл я свой поступок единственно нужным и болтнул про замятинский приказ. Доброе желание правило мною!

– Как же линчевать за добрые намерения?

На том дело и усохло.

Когда народ схлынул по домам, Олег сказал Севе:

– Я своё остроёбие угомоню… Проснулся в пять. Державно пукнул и стал собираться. Проводил жену в командировку к раннему поезду. Время до работы было. Толокся на вокзале. Наблюдал жизнь вокзала. Вот еле катит носильщик свою телегу. Того и жди, запутается в бороде и упадёт. Выбрались деревенские бабы с кошёлками из вагона, и одна кричит: «Насильник! Потаскун! Возьми меня первой!». О! Как же прекрасно говорит моя Россиюшка!

27 октября

Утро. В конторе я один. Первым позвонил Олег:

– Я задержусь. Димке покупаю тапки. Скажи Севе, буду через пятнадцать минут. Он неизвестно куда отфутболил мою статью. Я ещё буду ему вихры трепать.

Звонит тут же Калистратов:

– Толя, это Сева. Решил зайти в фотографию. Потом загляну к врачу на перевязку. У меня ножка ещё бо-бо. Если кто спросит, скажи буду через пятнадцать минут.

Какая точность! Каждому нужны лишь пятнадцать минут. Но уже полдесятого. Я всё один.

К одиннадцати вошёл Олег, мурлыча:

– Пехота топчется в пыли.Капрал кричит: «Рубай! Коли!»А я хочу рубать компот…

Не знакомый мне парень хлопнул Олега по плечу, и он ответил на приветствие:

– Здоров, Серебристый!

Скоро прибежал Сева и тут же метнулся на планёрку.

Олег тоскливо посмотрел ему вслед, с отчаянием в голосе напевая:

– В твоих глазах метался пьяный ветер…

После обеда Сева накатился на Олега:

– Ты где был с утра?

– Где и ты.

– Хватить морочить пятки![257] А предупредить слабо́?

– Я предупреждал Анатолия.

– На пятнадцать минут! А где ещё два часа болтался? Сказать можешь? Сколько говорить? Какова степень усвояемости? Можно надеяться на усвояемость? Колесов на планёрке говорил о повышении ответственности дисциплины. Колесову я должен писать каждый день рапортички: такой-то сидел на месте, такой-то уходил туда-то и на столько… Колесов сам собирается пройти по комнатам и узнать кто где.

– Поделали из нас цепных сторожей, – буркнул Олег, открывая форточку.

Татьяна закопытилась:

– Если тебе надрали уши, то нам не жарко.

– Поменьше бы выступала…

Люся Ермакова пытается из-за моего плеча прочитать, что я пишу в дневнике:

– Толя! А что ты пишешь в ящике? Ты романист или анонимщик? Что ты записываешь? Внезапно пришедшие мысли?

– Внезапно ушедшие! – отвечаю я.

Молчанов:

– Он напишет роман «Четверть века среди идиотов». А сам я пишу новую книгу «Марсик на работе и дома».

Татьяна:

– Скажи мне одной, а там не волнуйся. Разнесём! И почему ты сопишь, когда пишешь в столе?

– Вкладываю всю силу. Но пишу не про ТАСС.

Молчанов:

– Кто не пишет для ТАССа, того пошлют копать фундамент под расширяющийся ТАСС.

Намечалось построить новое здание в 25 этажей.

Но московскому папке[258] плеснула моча в башню, и от 25 этажей уцелел лишь бетонный куб в шесть этажей. Карлик… Карлуша- телевизор…

3 ноября

Сопровождал брежнева…

Колесов вернулся из командировки. Сопровождал Брежнева в Берлине и Париже.

При отлёте из Парижа он с трапа суматошно вопил:

– Политический!.. Политический!..

Наш парижский корреспондент Красиков передал материал в Москву, спросил, почему Колесов выкрикивал слово политический.

Оказывается, в советско-французском коммюнике надо выбросить слово политический.

Вошла Аккуратова. Поздоровалась:

– Ав-ав!

Вслед за нею безысходно залилась Панченко:

– Ав-ав-ав-ав!..

Бузулук почти лёг на стол, таращит глаза снизу вверх и тяжело ухает:

– Ув-ув-ув- ув- ув!..

Не редакция, а захудай собачня.

Калистратов притащил с планёрки:

– Клименко получил выговор за то, что на венке Конёнкову забыл указать Совмин, назван только ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР.

Молчанов вздыхает:

– У нас равноправие. Жрать хочешь – берись за нож!

Аккуратова ему:

– Ты не ласковое теля, чтоб две матки сосать.

4 ноября

Вижу лишь её ноги

Скоро праздник.

Светозарный Бузулук поёт:

– С чего начинается Родина?С поддачи в родном кабаке…

Я сказал Севке, что у меня разболелась нога, и поехал в Люберцы. Надежда купила стол. Надо переплавить в Лобню, где на днях она получила квартиру.

Она встретила меня у магазина.

– Рубль есть?

– Есть.

Отнесла продавцу.

Как добираться до электрички?

Кинул стол на хребет. Тащу. Глаза в землю. Вижу лишь её ноги. Она шла впереди.

За такси с Казанского до Савёловского отстегнул трояк. Сунул в поезд – вошёл Сашка, брат её.

По Лобне целый километр тащил по грязи. Впереди Надежда, сзади Сашка. Уговаривают остановиться, передохнуть. А я знай пру. Без останову.

«Если донесу, мужика покажу. Что-то значу».

Донёс!

Она меня поцеловала, и я, довольный, поехал домой.

6 – 8 ноября

Один.

Надежда сказала, что на праздники поедет домой в Мансурово. Девятого у неё отгул. Будет только десятого.

Отписывался по командировке.

9 ноября

Молчанов:

– Трудно будет сегодня крематорию. Столько жмуриков оприходовать…

Бузулук постукивает в раздумье пальцем по столу:

– Дизелист-мозолист! Это не дурачество, а борьба за качество!

10 ноября

Любовь – это рыбалка: не клюёт – сматывай удочки.

Л.Сидонский

В любовном треугольнике один угол всегда тупой.

А.ЗотовБЗЫКИ

Аккуратова:

– После праздника я стала кашлять по-царски.

Что-то быстро вернулся с планёрки Калистратов. Олег ему выговорил:

– Сраненько прибежал с планёрки!

– Не забегай поперёд Колесова.

Вечером я встретил у «России» Надежду.

Боже! Да ней лица нет!

Пальто с белым воротником и белыми рукавами в грязи. Зато улыбается.

– Как отдохнула? Вижу, перепила.

– Точно.

– Как там дома?

– А я откуда знаю. Не была.

– А где же?

– В Ялте… С Римом….

– С к-к-к-каким?

– У … твою мать! Он один!

Я обалдело смотрю на неё и плохо её вижу:

– Ты ж собиралась проводить праздники в своей деревне Мансурово… А… Неужели и в самом деле была в Ялте?

Я ходил с нею в мастерскую ей за шторами, за хлебом, молоком и всё задавал один и тот же вопрос. Она смеялась и твердила:

– Да, была. Пока не говорили, трудно было, а сейчас легче.

– Боже мой… Какая подлянка… За что ты мне в душу грязным сапогом? За всё доброе?

– Не будь добрым.

– Это уже конец человека…

– А ты ликуй! Я подкинула тебе о сюжетку про беспонтовую[259] машерочку! Гуляла с одним, а на юга рванула с другим!

– Да не нужен мне твой сюжет… Неужели ты была в Ялте? У меня не укладывается в голове…

– У тебя много чего там не укладывается. Слушай, отвали от меня. Ну подумаешь, дунька с закидонами… Дай раз в рожу и отвали.

– Тоже научилась…

– Дай раз по витрине и отвали.

– А что это ты ограничитель устанавливаешь? Что ты мне всё указываешь, сколько раз дать тебе по циферблату. Всего лишь один раз! Ишь, ограничение! Да я тебя убью! Иди-ка сюда, иди, – толкаю её в тёмный угол и кладу руку ей на горло.

– И вправду, задушишь.

– Если ты точно была на юге.

– Точнёхонько! Вправду.

– Не верю! Скажи – выдумала. Скажи… Скажи…

– Была, – тихо и спокойно проговорила.

Накрапывал ленивый дождь.

Мы стояли в тёмном дворе-колодце. Совсем редко проходили люди.

Я молча смотрел ей в глаза, равнодушные, пустые, и не знал, что делать.

– Я хочу видеть лицо, глаза человека… Я в них смотрел в четверг, когда притащил стол. Ты цвела, улыбалась, поцеловала, легонько толкнула за дверь, и я радостно покатил домой. Я был счастлив. Ты улыбалась. А за неделю до этого, в день, когда я всю субботу парился в очереди, – ты была в кассе за билетом до Ялты. Ну где здесь человек? Где че-ло-век? К чёрту маски!

Она смотрела мимо меня. Мы шли по Петровке.

– За такое тебя в этот дом не сдашь, – кивок на дом 38, милиция.

– Так брызни на меня сюда, на Петровку…[260] Да пошёл бы ты!..

– Как совместить?.. Ты в самом деле была?

– В самом деле.

– Почему мне не сказала?

– Ты б пустил? Знаю, какой ты бешеный раздолбай.

– А разве я не мог бы свозить тебя на юг?

– На какие шиши? Да и я хотела с ним.

– А я? Как ты могла целовать в четверг?

– Я всё могу!

– Ты так…

– По рукам пойду?

– … скурвишься быстро.

– Не бойся.

– Если бы я знал в четверг, я бы бросил стол с пятого этажа. Тебя бы – следом. Меня вытолкнула и побежала готовиться к самолёту?

– Я боялась, Сашка проболтается.

– Тот-то ты погнала его мыться… Ну… Ты съездила. Это факт. Мне важен процесс. Ты ни разу обо мне не подумала?

– Подумала… Так… Ухаживай за мной поменьше. Ты же знаешь… «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Рим это хорошо усвоил. А ты безнадёжный ученик.

– Я не умею выпендриваться. Что на душе, то и в поступках.

– А зря.

– Я не верю, что ты ездила.

– Доказательства? Подробности? Я опоздала на полчаса. Вылетели в двенадцать. В Ялте сняли две комнаты. В комнате у меня цветы. Пробежали по местам, где купались летом…

– Постой! Так ты уже прошлым летом мотались с Римом в Ялту?

– Ну!

– А почему мне не сказала?

– А ты мне много говоришь? Лето. Уехал… Не взял…

– Куда б я тебя взял? В командировку на Чёрные калмыцкие земли?

– Ну на Чёрных ты ж не год был?

– Не год. Так из командировки я приехал к своим в Нижнедевицк. В деревню. Тебе очень интересна деревня? Не надоело своё Мансурово?

– Ну… Замнём для ясности… Были в туалете, куда ездили на такси из Симеиза в Ялту. Я там пила одна. Реально. Он закодированный алкаш. Не заливает за хобот.

– Хва-тит!

– Ну ты же просил ясности…

– Ничего я не просил. Это ты у меня просила мой новый немецкий портфель. В Дрездене брал. Хотела с моим портфелем выкачуриваться? Как всё продумано, как всё целенаправленно, как всё спокойно и как всё низко! Мне стыдно, что со мной так поступают. Я напишу этому Риму всё, что о нём думаю.

– Ты этого не сделаешь. Потому что этого хочу я. У меня вы оба как подопытные кролики. Что я хочу, то и делаю с вами. Отвалили бы вы оба! Как же вы мне оба надоели!.. Слушай! Ну что за дела? Куплю я себе брючки, над-д-дэну и подамся-ка на вечер в МГУ сечь новых кадров!

– Тоже мне экзекуторша… Мамка в панамке… Посиди и всё пройдёт…

– Валите оба от меня!

– Пусть он отваливает первым. Уступаю первенство старшему.

– Нет. Тебе быть первым. Старшим не надо перечить.

– Поконаемся. Чтоб без обиды…Не верю! Не верю! Не верю! Не верю!.. Ты не была на юге. Ты разыгрываешь. Ну скажи, что это розыгрыш!

– Это правда!

– Доказательства?

– Билеты… Покажу…

– Что билеты… Ты себя показала, свою душу. Как ты могла бегать со мной везде по магазинам, а в кармане держала южные билеты? Рассказала бы, как это у тебя совмещается?

– Чтоб потом ты написал?

– О подонках, о грязи на душе человека никогда не буду писать. Этого и так в жизни разпредостаточно. Я буду писать о том, чего нам не хватает. О чистоте, о святости в отношениях людей.

Лютовал дождь со снегом.

Худые мои туфли промокли.

Я посадил её в автобус и побрёл в ТАСС на дежурство в дружине.

Но почему-то забрёл в свою комнату.

Надо бы попечатать.

Пробую… Не печатается… Не могу.

Я бессмысленно смотрел вокруг – на стены, на чёрные окна – и не видел их. Я видел одно, непередаваемое в словах и так угнетающее душу – видел измену. Видел её равнодушное циничное лицо. Я не хочу её видеть. Закрываю глаза. Но я всё равно её видел. Видел душой.

В штабе дружины я взял наряд – меня сразу и отметили. Мол, отдежурил.

Домой я пришёл в полночь. Не ел. Лёг. Таращу глаза в потолок.

Утром поймал себя на том, что смотрел в потолок.

Спал я или нет? Не знаю.

11 ноября

Заснул в метро, проснулся в вытрезвителе

Оскорблённое партсобрание вливало ума Амплееву.

Ну до чего наквасился!

Заснул в метро – проснулся в вытрезвителе.

Принципиальное собрание гремело-кипело-клокотало-рычало целомудренным, всесокрушающим гневом.

Каждый предлагал свой выход.

Запевку, общую установку дал сам Колесов:

– Мы не можем себе позволить такого застолья с попаданием в вытрезвитель! В редакции международных связей должны работать крепкие, надёжные люди.

– Верно! Надо тщательней отбирать тех, кого берут в эту редакцию. Дело нешуточное. Работа чревата приёмами. А это не всякий выдержит. И тут не столь важно умение писать, сколь умение крепко держать стакан. Настроились принять – проверьте! Гранёный стакан чудила[261] ему в руку на разведку! Выпил? Пройди по одной досточке!

– А он взял и прополз?

– Укажи на дверь! Нужны надёжные стаканодержатели!

– Это так… А что делать уже с принятыми? С тем же Амплеевым?

– Перевоспитывать!

– Послать на кровельные работы![262]

Амплееву отстегнули строгий выговор с занесением в личное дело.

А дальше?

Наверняка на перевоспитание прикомандируют в нашу редакцию. РПЭИ – ссылка, медвежий угол. Сюда засылают всех опальных. Как декабристов. Марутов, Чантурия, Калистратов…

12 ноября

«Золушки исчезают в полночь, а принцы ранним утром».

ЧИСТАЯ, ОТКРЫТАЯ, СВЕЖАЯ…

– Нет сил сопротивляться бытию. Хочу есть. Пойду восполнять энергию.

С обеда Сева несёт радость в лице: расслабленный, праздничный, склонный к трёпу.

– Ох, Толь, в столовке стоял в очереди за одной с тако-ой гаубицей![263] Невероятных размеров! Схватила, яростно поскребла её и пожаловалась мне в неловкости: «Ой, прострелило!» И я в тоске подумал: Это какую надо иметь орудию, чтоб прострелить такую амбразуру?»

Сева покачал головой и навалился уговаривать Великанова:

– Колюшок! Посиди у нас. Сейчас, после обеда, – сексуальный час.

И вопрос Петруне:

– Петруччио! Ты знаешь, что это такое?

– Это смычка литсотрудников со спецкорами.

Калистратов отмахивается:

– Совсем не то. Игорёк, – обращается к Козловскому, – ну-ка повтори, что ты ответил, когда на собрании у тебя раз спросили, почему ты не был вчера на работе?

– Вчера у меня был сексуальный день. Видал я вашу работу в гробу в белых тапочках!

– А сегодня к тебе не заходил?

– Кто?

– Загибон в голову.

– Мои думы о другом. О переходном периоде для женщин.

– И что это такое?

– Это когда девушек уже не любят, а пенсию ещё не платят.

– Совсем не то! Переходный период от социализма к коммунизму – алкоголизм!

Игорь жалуется:

– В нашем доме отдыха Великанов храпел безбожно. Через день я из дома отдыха ездил в Москву отсыпаться.

– В Мисхоре он так не храпел.

– А он храпит, как выпьет. А храпел он каждый день.

– Побоку храп! Зайцу надо идти служить, а он не хочет. Вызывают зайца в военкомат. Председатель комиссии лиса сняла юбку и говорит:

– Косой, видишь?

– Нет.

Сняла всё.

– Видишь?

– Не вижу. Но чувствую.

Лиса взяла его за торчащий гвоздичком аленький цветочек:

– Видишь, косой! Очень хорошо видишь! К строевой службе годен!

Олег сложил ладошки рупором ко рту и объявил:

– Потерявшаяся девочка Таня Аккуратова, тебя ждёт мама у клетки с жирафом.

От плаформы пошли с Надеждой ко мне по сиротливой аллее.

– И зачем ты приехала? Опять будем перемалывать твой южный бросок?

– Ну что ты запрыгал, как вошь на гребешке?

– Зато ты спокойна.

– Я привезла доказательства… Билеты…

– А на черта они мне? Мне стыдно перед самим собой, что я не смог сберечь ту Надежду, которая пришла ко мне с год назад. Чистую, открытую, свежую.

Она улыбнулась сквозь нахлынувшие слёзы:

– Я и сейчас свежа, как пэрсик.

– Пэрсик помят чужими грязными лапами…

– Чувствую, я и с Римом не буду. Это всё пройдёт.

– Так обрежь эту верёвочку сразу.

– Сразу не могу.

– Если ты ему дорога, почему он тебе ничего не говорит о замужестве?

– Ты думаешь, это просто? Он меня спросил, пойду ли я за него. Я ответила: подумаю. И молчим.

– Он вдвое старше тебя. Это убьёт твоих родителей.

– И ты не мальчик.

– У него сын. Безотцовщина при живом отце… Каким надо быть подонком, чтоб бросить сына? А жить где будете? Может, переедете ко мне на веранду?

– Он построит кооператив.

– Не ранее как через пять лет. К тому времени он подыщет посвежей пэрсик.

– Нет. Он меня любит.