Растяпа. Мечты сбываются

Сколько суеты на переполненных улицах. Автомобилисты сигналят в пробках, пешеходы толпятся на остановках и у входов в метро. С воем сирены проезжает машина скорой помощи. Москва! Как много в этом слове для сердца русского! Где-то здесь в Кремле всеми обожаемый Михал Сергеич Горбачев, объявивший стране перестройку. Только зачем поднимать потолок, когда пол проваливается?

Измайловский гостиничный комплекс. Назаров рассчитывается с водителем автобуса – тот требует прибавки: мол, задержался с вами в пробках. Так мы что ль в пробках виноваты?

Ох, уж эти москвичи! – совсем гостям не рады.

Возникает пауза неловкая.

Двухметроворостый Николай Николаевич громыхает басом:

– Помнится, конкистадоры Кортеса спалили свои корабли на мексиканском берегу, чтобы не испытывать искушения вернуться в море. У нас нет выбора – автобус придется сжечь, если мы хотим попасть в Америку. У кого есть, дайте спички.

Водитель уезжает разочарованным.

Более уютной комнаты гостиничного номера я в жизни не видал – светло и чисто прибрано. С высоты 24-го этажа открывался великолепный вид на столицу. Жаль, что пристанище на сутки – я бы пожил здесь. Москву бы посмотрел. Вагиз Захарович (сосед по номеру) обещает показать. Но сначала дело.

Назаров предлагает всем оставить сто рублей для обмена на кубинскую валюту, остальные деньги сдать в сберкассу до возвращения с острова Свободы. Эту кучу финансовых купюр я, как комиссар, должен отвезти по назначению и положить на свое имя. В охранники мне дадены два провинившихся летуна. Они Москву знают.

– Пойдем через парк – тут ближе.

И это парк?! Три чахлые березы – Измайловский парк? Ну, блин, москвичи, вы даете! – стране угля: мелкого, но много.

Но нет, лучше ни о чем не думать, а то воображение опять может завести слишком далеко и поставить все с ног на голову. А у меня в портфеле состояние, которое жжет руку. И еще экскурсия по Москве. И еще…

Черт возьми! Я жрать хочу! Маковой росинку во рту не было, как покинули наш фирменный «Южный Урал». А хлопотное утро перетащилось в день….

Был уже полдень, когда я, наконец, избавился от денег.

Вагиз добросовестно ждал меня в номере, валяясь на кровати. В Москве у него живет сестра – он позвонил, и она пригласила нас на замечательный татарский плов.

– Никаких сестер, – заявил я. – Времени в обрез – пельменная и площадь Красная.

На лице Захарыча отразились растерянность и огорчение.

Наскоро перекусив в чебуречной, спустились в метро и поехали в сторону центра.

То ли обидевшись за плов и сестру, то ли еще чего, Вагиз беспрестанно ворчал – на Москву и москвичей, на погоду (было хмуро, сыро) и мою провинциальность. Мы еще спускались в метро, а я уже думал, что меньше всего хотелось бы проводить время в его обществе. Но куда деваться? Я первый раз в столице – не знал даже, на какой маршрут садиться, на какой остановке выходить. Пусть говорят – язык и до Киева доведет, но в Киев мне сейчас не надо. И я терпел ворчуна-соседа, кляня его (не в слух, конечно) татарской мордой.

В какой-то момент терпение лопнуло – выругался про себя. Ядовитые слова в адрес Вагиза уже готовы были сорваться с губ. Собирался заявить, что не нуждаюсь в его услугах проводника, как вдруг подумал, что мне еще ночевать сегодня с ним придется, и лучше уж смолчать. Мне невтерпеж побывать на Красной площади – где парады ходят табунами и демонстрации, где Ленин в Мавзолее и Горбачев в Кремле. Ради такой цели можно было перетерпеть сварливого татарина. Русь триста лет терпела их – не надорвалась.

Добрались на удивление быстро. Немного прошли….

Красная площадь действительно была Площадью – скопление народа и простор. Дух захватило! А Вагиз все гундит, гундит над ухом. Нужно прогнать его, подумал, но слова отчего-то застряли в горле, а к глазам подступили слезы. Встал и стою, озираясь, в самом центре. Совершенно отрешенный, испытывая в тот момент только одно чувство – мучительно сладкое счастье сопричастия к русской истории. Казалось, что каждый камень брусчатки под ногами свят и наполнен свидетельством великих событий. И самый воздух исполнен звуками гимнов и воплями народа всех веков. Патриотизм щемит сердце – хочется служить Отчизне каждой частицей своего существа. Какой эффект! Вот это да!

– Сейчас смена караула будет, – Вагиз тянет к Мавзолею. – Пойдем, позырим.

Заметив мое состояние, удивился:

– Ты чего?

Мы пристроились к большой толпе зевак с камерами и фотоаппаратами – а кто и просто так, вооруженный любопытством.

– Смотри, – сказал Вагиз, – сейчас появятся из ворот башни.

День задался хмурым и холодным. В воздухе пахло снегом.

Но лишь раздался звук строевого шага караульных по спине побежал озноб.

Толпа заволновалась:

– Смотри! Идут! Идут, смотрите!

Впрочем, слышна была и тарабарщина языков мира, но смысл таков же.

Зажужжали камеры, защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки.

Наши парни бравые с карабинами в руках шли на пост № 1. А эти суетятся, балаболят так, что оторопь берет. Ну, замрите же вы, черти иностранные – куранты бьют!

– Даже не думай! – Вагиз потащил меня прочь от очереди в Мавзолей. – Смотри, конца не видно: до закрытия и половина не пройдет. Погнали в ГУМ: водки купим – ты мне должен за экскурсию.

Насчет долга он был прав. А возможно, и очереди. Настало время мне брюзжать:

– Ты, Вагиз – настоящая занудная задница половецкого коня!

Он не обиделся, он даже взорвался смехом.

– Где слова берешь? – с тобой от скуки не помрешь в ближайшие сто лет!

В ГУМе взял горячительных напитков для Фиделя и Вагиза.

Потом начались бодания.

– Поехали к сестре – там плов.

– Отстань! Возьмем чебуреков на закуску и в номере посидим перед телевизором.

– Пора прекратить эти глупости твои, – заявил Вагиз. – Ты в Москве, а не в своей деревне.

– Знаю, – согласился я. – Езжай один – она ведь брата ждет. Водку возьми – ты заслужил.

– Ты, Анатолий, мужик неплохой, – Вагиз подвел черту знакомства. – Твое общество мне по душе, но через чур всерьез воспринимаешь жизнь. Я это вижу. Когда-нибудь бываешь беззаботным? О чем ты думаешь? О чем молчишь?

Он проводил меня до номера в гостинице, а потом сунул в карман зимней куртки бутылку водки:

– Я к сестре: давно не виделись, и жаль тратить тут с тобой такой чудесный вечер.

Ну, а мне не жаль. Уложив покупки в чемодан, спросил у горничной, где есть буфет на этажах – сходил, поужинал. Потом погрелся в ванне. Включил телевизор и лег спать.

Проснулся среди ночи – Вагиза не было. Выключил телевизор. Отдернул штору и, придвинув к окну прикроватный столик – он на колесиках – сел на него в трусах и позе лотоса, ладони на коленях.

Передо мной была Москва в сиянии ночных огней. А я так высоко, словно лечу над ней – завораживающее зрелище. И почему все это так…. так невероятно, так ослепительно прекрасно? Только лишь потому, что подо мной Москва? В Париже или Нью-Йорке фонари светят не так?

Как здорово все получилось – ночь, сверкающий предновогодними гирляндами огней огромный город, полет на ослепительной высоте. Увидеть Москву и умереть! Нет, я точно должен умереть! Не может же столица всегда действовать на меня именно так. А разве я подозревал, что в моей душе кроется столько огня?

Ушедший день и эта ночь стали откровением.

Как хорошо, что нет Вагиза – никакого не было желания с ним разговаривать, хотелось быть одному и думать о вещах великих, вечных и непостижимых.

О небе, например…. неба тоже нет. Только светлячки огней на земле – сверкают, загораются и гаснут, гоняясь друг за другом – мрак неба разогнать им не под силу.

О Москве, которая разбудила в душе неведомые доселе чувства. Какой прекрасной кажется она от своих огней, мерцающих, словно расплавленное золото. И, вроде как, она вытягивает из меня самую суть меня. Из глубины души – я чувствую – поднимается страстное желание жить здесь и править государством. Еще неистово желал чего-то – но сам не знал чего.

Возможно, наступила ночь осознания своего могущества – в смысле, что я могу?

Перевел дыхание.

Как же приручить тебя, Москва?

И усмехнулся, будто получил ответ.

Ну, хорошо – как завоевать доверие твое, уважение и признание; стать другом как?

И сам ответил – скоро, уже совсем скоро, моя столица, мы больше не будем себя чувствовать одинокими, потому что мы будем принадлежать друг другу навсегда.

Навсегда! – мне понравилось, как прозвучало это слово.

2

Из аэропорта Шереметево-2 летят воздушные суда во все концы планеты. Кого тут только не увидишь – греков с итальянцами, сирийцев и евреев, арабов всех мастей и папуасов. Ну, а меня, понятно дело, народ здесь видит в первый раз.

Когда человек привыкает к чему-нибудь, он смотрит на это притупившимся взглядом. Я же здесь смотрел во все глаза. И то, что видел, заставляло призадуматься: человеческий интеллект, который стоял за тарабарской речью, цветом кожи и разрезом глаз, был непонятным, а потому всеподавляющим.

Интересно, – думал я, – какие чувства в них вызывают русские? Здравым смыслом – мы всегда служили миру избавителем: Наполеону Бонапарту с Адольфом Гитлером бестолковки отвернули, татар остановили, которые монголы. Теперь пиндосов из Соединенных Штатов держим на прицеле. Но тут правит историческая мудрость – сам выбирай себе врагов, не заводи случайно. А коли выбрал, помоги раскаяться. Наверное, поможем.

Ладно, это все – заслуги не мои. Моя задача – сделать честь острову Свободы своим визитом. Вот только так и не иначе! А домой вернусь, буду гордиться – я на Кубе побывал. По другому ведь нельзя: люди подумают – не возгордился человек, значит гордиться нечем.

А как там с климатом? Чем встретит остров сахарного тростника? Москва золотоглавая морозцем провожает. Нас завели в какой-то закуток, раздели чуть ни донага – ботинки зимние на туфли поменяли: на Кубе снега нет. Переживем! Другое дело – что там делать? Праздность для меня – проклятие! Я расцветаю, лишь когда приходится работать напряженно. А ром, девушки, кубинские сигары…

Впрочем, посмотрим.

Я почувствовал, как восторг наполняет душу. Карибское море! Оно наверняка не схоже с тем, что виделось в Анапе. Сколько раз представлял его в романах Сабатини и Шишовой!

Да что там море людоедов! Весь мир лежал передо мной – садись в самолет любой, лети во все концы планеты. Но даже на задуманном маршруте – чудесных впечатлений тьма. Пусть будет всего месяц приключений, но этого вполне достаточно. Это даже больше, чем достаточно: на годы дум, на два века размышлений!

Пожалуй, с тех пор как покинул Увелку, сегодня мне впервые захотелось от души шутить, смеяться, подразнить кого-нибудь…. А когда один из летчиков-налетчиков и моих бывших телохранителей (в сберкассу сопроводителей) шепнул доверительно: «Червонцы есть? Заныкай и в декларацию их не вноси – на десятки наши, что угодно можно в Шенноне купить: берут, как баксы», как не крепился, тут, не выдержав, расхохотался:

– На шпионские нужды собирают?

У меня оставалось несколько трехрублевок. И я решил «заныкать» их для бедненьких шпионов – не внес в таможенную декларацию. Но погранец на КПП так осуждающе посмотрел, что я решил избавиться от контрабанды еще до посадки в самолет.

И тут на витрине какого-то киоска (буфета? бара?) в зоне ожидания впервые увидел газированный напиток «FANTA» в двухлитровой пластиковой таре. Я чуть не закричал восторженно – заграница началась! Вероятно, у всех бывает такое чувство – когда что-нибудь услышанное увидится, да в первый раз.

Сунул девушке трояк. Мало? Достаю еще. Она качает головой:

– На инвалюту.

Во, блин! Заграница началась – будто не в Москве уже.

Видимо лицо мое стало таким растерянно-несчастным, что девушка по ту сторону прилавка ласково спросила:

– Куда летите? На Кубу? Ой, как интересно! Привезите мне ракушку – вот такую. Или звезду морскую. Или коралл.

– Будешь ждать?

– А вы учтивый кавалер? Что же вы нахмурились? У вас нет ни жены, ни девушки?

– А ты поедешь из своей Москвы со мной в колхоз, быкам хвосты крутить?

– Нет, уж лучше вы в столицу.

– И кем я буду здесь работать?

– Москва большая, что-нибудь придумаем.

Шикарно завитые волосы буфетчицы пепельной гривой ниспадали на хорошенькие плечи. Мне вдруг захотелось окунуть лицо в эти причудливые локоны, прижать девушку к своей груди. Но мало ли чего в жизни иногда хотелось….

– Сердце красавцев склонно к измене, – пропела она мне на прощанье.

Простая трепотня, а я расстроился. Сел на диванчик, ожидать объявления на посадку в самолет рейсом «Москва – Кингстон». Только успел закрыть глаза, навалился сон. И очень странно было мне, что сплю и вижу песчаный берег тропического острова, пальмы; слышу крики попугаев и шум резвящегося по соседству мальчика.

Его мама с типично британским вытянутым лицом очень спокойно относилась к шалостям сынули. А он то бегал в ботинках по мягким диванчикам, то ползал по полу, изображая охотника на – кто у них там, на Ямайке водится? – наверное, кайманов.

А рейс, похоже, что задержат. На небо, такое нежно-голубое с утра, набежали облака, сгустившиеся в тучи, и пошел снег.

Ну, задержат, так задержат – можно будет улечься на диванчик помечтать. Или хотя бы выспаться, как следует. В последний раз, на родной земле….

Несмотря на угрозу задержки рейса, наши туристы громко и весело переговаривались, а женщины в кружке даже песню затянули.

Только Роза на шалости пацаненка недовольно проворчала:

– Вот ублюдок!

По тому, как прищурилась его мама, я понял – она знает наш язык.

Ни петь в хоре, ни ругать чужих детей мне не хотелось. Полежим, подумаем – сказал себе, скинув туфли и вытянувшись во весь рост на диванчике.

Почему решил, что мама маленького непоседы англичанка, и летят они в Кингстон? А может, и ни мама даже – уж больно отчужденно смотрит она на проказы мальчика. И как-то вроде бы устало…. Гувернантка? Нянечка? Да Бог с ними….

Отряхнувшись от реальностей, сладко зажмурился, представив себе, как сейчас высплюсь, пока непогода тормозит вылет самолета.

Однако выспаться в аэропорту в тот день мне не пришлось. За полчаса до времени отлета подтащили самолет впритык к аэровокзалу и объявили нам посадку.

– Не выспались? – с улыбкой спросила Роза, пока мы топали телескопическим мостом на борт.

– Да что вы! Спать-то я не спал, но зато лежа мог наедине с самим собой и без помех переварить все впечатления.

– За границу первый раз?

– Да как сказать! Когда командир курс корабля неверно рассчитает, тут и заграница еачалась. Сколько раз мы сети на винте таскали из Китая.

– Вы – моряк?

– И пограничник.

Когда усаживались, веселые голоса и смех звучали из конца в конец в двух салонах самолета. Если не знать, что мы летим одной командой, то можно было бы решить, что просто встретились добрые друзья.

Пристроившись в своем кресле, я тут же крепко прикемарил, несмотря на всеобщее оживление. Проснулся уже в полете.

Противный мальчуган оказался рядом – через проход. Тоже уснул и проснулся вместе со мной, моргая слипшимися от слез ресницами. Тоненьким голоском с горестным всхлипом позвал кого-то одним словом, очень похожим на «мама». Его строгая наставница лишь покосилась. Но тут же откликнулись сердобольные русские женщины. Несколько рук потянулись к иностранчику:

– Иди ко мне. Иди-ка сюда, детка.

И малыш, вынырнув из-под ремня, отдался в чужие и добрые руки, доверчиво опустив кудрявую головку херувимчика на грудь незнакомой женщине, готовый снова уснуть под ласками и поцелуями. Опекунша (гувернантка иль мать) головою лишь качнула осуждающе.

Я полулежал, откинувшись в кресле, и думал, думал, думал….

Случается же видеть сны, после которых жалко просыпаться! Мне снова грезилась далекая страна – море, пальмы и какая-то очень смуглая сеньорита. Она удалялась от меня, ступая глубже в воду – сверкающие под лучами солнца волны поглощали ее бронзовые прелести. Она оглядывалась на меня, призывно улыбаясь. И никого. Я поклонился низко ей. Она засмеялась и на чистом русском языке: «Мужчины так никогда не кланяются любимым дамам». Я снова поклонился, приложив руку к сердцу. «Другое дело!» – она нырнула, сверкнув шоколадными ягодицами в капельках сверкающей воды….

Тут я и проснулся. С трудом успокоившись, огляделся. Многие тоже спали. Здоровяк Николай Николаевич храпел могучим басом. Вспомнились наставления моей покойной ныне бабушки Даши: «Ночью – грозовые тучи, а утром, глядишь, солнышко! Так и настроение наше …» Рейс не отложили – самолет взлетел, не смотря на снег, и мы летим на запад, догоняя (обгоняя?) солнце. «Помни, внучек, самые черные ночные мысли уходят, когда поднимается солнышко!» – тоже от мудрой Дарьи Логовны. Дак когда же мы его увидим?

Мое кресло крайнее к проходу. А у иллюминатора расположился пожилой азиат юго-восточной внешности – между нами другой, но помоложе. С улыбками в четыре глаза они косились на меня, явно рассчитывая на общение. Говорить хотелось пожилому, а умел по-русски молодой. Они почирикали между собой, и молодой напыщенно спросил:

– Слышали ли вы когда-нибудь о Вьетнаме?

Странно было слушать эту чушь. Но я невольно подобрался, как ученик, отвечающий урок. Конечно, о такой стране я, безусловно, слыхивал – кто как ни жители ее наголову разбили надменных мерикосов?

– Вьетнам расположен на полуострове Индокитай.

– А слышали ли вы о городе Зыонгдонг? – продолжил молодой.

– Нет, – я пожал плечами.

– Мы оттуда. Там всегда тепло и снега нет.

Некоторое время помолчав, молодой начал меня пытать:

– А вы откуда?

– Из Челябинска.

– А что там интересного?

Начинается! Вот она – подписка о неразглашении государственных тайн! Под видом дружелюбных вьетнамцев ко мне подкатывают агенты ЦРУ. Послать или наврать? Может, подставиться? – дать себя завербовать, сыграть в предателя и сдать их в КГБ. Не зря ведь я служил в войсках госбезопасности!

– Кому что. Я, к примеру, работаю на сверхсекретном оружейном заводе – в цехе, где снаряжают самые современные ракеты под названием «Кердык Америке». Слыхали?

Соседи переглянулись, почирикали. Старикан достал из внутреннего кармана куртки военного пошива плоскую фляжку с горлышком, открутил пробку, предложил выпить.

Я глотнул. Если это виски, то дрянное – хуже батиного самогона. Но головка поплыла, язык взбодрился.

– Я – технолог. Чертежи читаю, рабочим объясняю, как мастрячить. Без меня никак.

Молодой чирикал, переводя. Старик с ласковой усмешкою кивал. Похлопал меня по ладошке – пей, мол, продолжай! – когда попытался вернуть ему его сосуд. А меня несло – глотнул еще и похвалил:

– Люблю я это пойло! На работе спирта много, а платят мало. Мало платят, говорю, нам за работу.

Ну, что же ты, мурло вьетнамское из ЦРУ? давай вербуй!

А старик утратил вдруг интерес ко мне. Потребовал вернуть фляжку, закрутил колпачок и, сунув ее в карман, нахохлился.

– Вы кем работаете? – спросил я молодого.

А он:

– Дипломатами.

– Летите на переговоры?

Он кивнул.

Ну, черте что! Дипломаты в ватниках!

Старик скоро задремал. А в проходе появилась стюардесса с закусоном на тележке.

Мы с молодым вьетнамцем откинули перед собою столики и налегли на окорочка с рисом в аэрофлотовском туеске. Стюардесса покатила дальше. И тут проснулся старикан – забеспокоился, задергался, руку вытянул над креслом, по-русски закричал:

– Давай!

И я окликнул девушку с тележкой.

Насытившись, соседи из Вьетнама уснули, носами пересвистываясь.

А я вернулся к своим мыслям.

У каждого человека должна быть страна Офир. Что за страна такая? Не знаете? И не буду объяснять. Как говорят попы – ищите и обрящите. У меня она есть. Раньше это была Волшебная страна Александра Волкова. Ну, помните – фокусник Гудвин, Изумрудный город, Железный Дровосек, Страшила и деревянные солдаты Урфина Джюса. Потом – необитаемый остров, на который хотел попасть однажды и жить до скончания, творя уют душе и быту. Теперь этот остров приобрел название. И цель возникла. Я сделаю карьеру в партии, и в должности Генерального секретаря ЦК КПСС присоединю Кубу к моей стране 16-ой республикой союзной. Естественно – советской и социалистической. Уходя на пенсию, поселюсь на вилле где-нибудь на берегу Карибского моря. Вот что такое собственная страна Офир!

Самолет гудел-дрожал, пронося нас в своем чреве над Балтийским морем.

Я снова задремал и очнулся вдруг с тревогой – особенно страшной потому, что непонятной. Что-то случилось? Или должно случиться? Откуда это чувства надвигающейся опасности? Проснулся (теперь я уже это ясно вспомнил), разбуженный какой-то фразой, произнесенной над самым ухом. Кто ее мог сказать? Повертел головой – все соседи спят беспробудным сном. Так что это? – глас свыше? Мол, кердык, Толян, подкрался – дремать кончай!

Хоть и не страдаю клаустрофобией, но почему-то навалилась тоска. Захотелось поскорее выбраться из самолета – пусть даже в полете. Я полулежал в откинутом кресле, и сердце мое бешено стучало, а глаза, казалось бы, спокойно – хотя какое тут спокойствие! – оглядывали все вокруг. Не найдя причины беспокойства, перевел дыхание. Мысли потекли…

Вот говорят попы – в бесконечности Вселенной не существует ничего такого, что не было бы создано Высшей Силой. Бог смастрячил нас по образцу своему; нам для проживания – нашу голубую Землю и окружающее ее пространство. Ничто не может случиться с нами и планетой без Его ведома и воли. Ну, а как захочет – хоть замолись…

Как все просто и понятно. Живи и тешь себя тщеславным заблуждением: будто ты – внебрачный сын Отца Христова. Бесчисленное количество людей подвержены такой мании величия. Они воображают себя неповторимыми и незаменимыми. Будь я в их числе, сейчас бы не томился – проснувшись в страхе, зевнул-перекрестился да на другой бок. А с марксизмом-ленинизмом в голове трясусь встревоженный!

Страх отпустил, однако.

Может, определенная доза паники просто необходима организму, чтобы взбодриться в долгом полете? Вот интересно, бывали случаи самоубийства в воздухе? Представил невозможное – пассажиры, открыв двери самолета, выходят на крыло и бросаются вниз в порыве отчаяния. Ну, там – жена изменила, дети плохо учатся, дела пошли хреново… да мало ли чего. Потом вспомнил летчиков. Вот действительно у кого мы все в заложниках. Захотел парень из «Аэрофлота» порезвиться – ата-уту! – кердык свою машину на крыши фермерам голландским. Ну, или в море. И нет ничего удивительного в том, что на мягких креслах пассажирам дискомфортно в самолете – отсутствует равновесие душевное. Для того, наверно, нас и пичкают коктейлями как с картинки стюардессы – чтобы заглушить общий синдром обеспокоенности.

Кстати, о них. Две наши бортпроводницы – блондинки с фигурами манекенщиц – обладают ритмичными движениями. Любуясь ими, уяснил, что они ходят, пританцовывая стройными ножками, обтянутыми черными колготками. Белые волосы контрастируют с черной тушью на длинных ресницах, подчеркивая глубину глаз.

Попробовал представить их в вечерних нарядах «а ля Голливуд» на босо тело – чтоб не было под ними ни трусиков, ни лифчика и ни колготок. В прекрасных платьях с большим декольте и глубоким вырезом на спине, доходившим до самых ягодиц, вызывающим желание заглянуть пониже.

Вот кого бы закадрить!

От неприступных стюардесс мысль перекинулась на выражение «доступная женщина». Нет некрасивых женщин, есть мало выпитой водки – это понятно, это наше. Нет не дающих женщин, есть плохо просящие мужчины. И эта мысль ясна. Что же означает словосочетание «доступная женщина»? В какой момент не надо пить, не надо и просить, а просто взглянул-кивнул и подмигнул – она твоя? Наверное, необходим для этого набор каких-то качеств? Скажем – славы? денег? власти? Может, красоты мужской? Или мужественной?

Не нашел ответа – раньше объявили о предстоящей посадке самолета в ирландском аэропорту. Стюардессы прошли, всех разбудили, попросили пристегнуть ремни.

Самолет стукнулся о землю, прокатился взлетной полосой, обозначенной двумя линиями огней. Заглохли двигатели. Тягач подтянул гостя из Советского Союза к зданию аэровокзала, в борт ткнулся телескоп моста. Нам предложили отстегнуть ремни, встать и пройти в зону ожидания аэровокзала, пока самолет будут заправлять горючим.

Здесь, в Шенноне, отвратительный московский зимний день сменила ночь, полная рассыпанных огней на небе и земле. Вот он – мир проклятого капитализма во всем своем великолепии! Только слабые умом спорят с очевидностью – тут красивее, но…. Во все века измена Родине есть конфликт общества и человека, а целью служит личное благополучие. Основа этого конфликта всегда одна: будь смелым, целеустремленным, дерзким, и общество прогнется под тебя.