Полная версия
Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме
Как выяснилось позже, это была, лишенная родительских прав, мама Тольки Цыплакова, которого воспитательница, подальше от греха, увела в туалет самым первым. Кстати, я только теперь понял, почему Толька так отважно вел себя, когда его били пластмассовой палкой по рукам. А вы попробуйте испугать человека, имеющего за спиной мамашу, готовую резать всех направо и налево бензопилой! Видимо, в своей родной семье, ему приходилось претерпевать гораздо более жесткие вещи, из-за чего он, собственно говоря, и оказался среди нас, горемычных.
Но вернемся к распорядку дня детдомовца. Вернее, к последней и заключительной его части – отбою. Тем более, что здесь начиналось чуть ли не самое интересное. Обычно мы никогда не засыпали сразу по приказу ночной нянечки (она приходила на смену дневной злюке), а, дождавшись ее ухода из палаты, начинали отчаянно беситься, как делают это обычно все дети нашего возраста. В ход у нас шли подушки, одеяла и прочие милые сердцу кастелянши вещи, которые мы на радостях готовы были распотрошить до желтоватой ваты и куриных перьев!
Подобное пренебрежение режимными запретами продолжалось у нас довольно-таки долго, пока в один из ужасных дней, а точнее сказать – ночей, в окно нашей спальни, расположенной на первом этаже здания, не постучалась самая, что ни на есть, настоящая нечистая сила! Все дело в том, что еще задолго до этого страшного события «добрая» нянечка частенько рассказывала нам про некую Бабу-Ягу, которая по ночам приходит к непослушным детям с намерением разнообразить ими свою меню…
Честно признаться, мне совершенно не хотелось быть съеденным! У меня было хорошее воображение, и я тут же начинал очень живо представлять себе, как злая и горбатая старуха пытается сожрать меня. В какой-то момент ей удается задуманное, и я оказываюсь в желудке у этой мерзкой твари! Понятное дело, что после такой жизнеутверждающей сказки на ночь, баловаться мне уже не хотелось (спать, кстати, тоже!). Но спустя некоторое время моя хулиганская натура брала вверх, и, позабыв про всяких бабок-каннибалок, я уже грезил о новых шалостях и бесчинствах.
Но на сей раз нечистая сила, по-видимому, решила взяться за нас всерьез. Мало того, что она угрожающе постучала в окно, что заставило всю малышню буквально оцепенеть от страха и затем стремительно броситься в россыпную по своим кроваткам, чтобы тут же притвориться спящими! Так она еще и проникла в нашу палату, что чуть не стоило мне инфаркта в пятилетнем возрасте!
Я вдруг услышал, как некая дьявольская субстанция медленно и тягуче открывает скрипучую дверь, после чего громыхая огромными когтями по полу, крадется вдоль трясущихся, от нашего запредельного испуга, коек! Накрывшись с головой одеялом и лихорадочно дрожа от охватившего меня ужаса, я желал только одного: чтобы так некстати свалившаяся на нашу голову бабуся съела не меня, а кого-нибудь другого. И тогда я уж точно исправлю свое поведение с плохого на хорошее, даже примерное!
Ситуация сильно усугублялась тем, что незадолго до этого, нам показали по телевизору первый советский фильм ужасов про Кощея Бессмертного (вторым был еще более кошмарный «Вий» с его леденящим кровь требованием: «Поднимите мне веки!»). Так вот, я не мог смотреть на этого жуткого Кощея без содрогания! Я даже прятал свое лицо в ладошки, чтобы только не видеть его страшного, лысого черепа, обтянутого кожей! А тут еще какая-то Баба-Яга притащилась – она меня, конечно, добила окончательно! Потому что если этот, восставший из ада старик со своим засекреченным яйцом так мрачно выглядел, то какой отвратительной должна была быть его старуха?!
Одним словом, я никогда в жизни не был так чудовищно напуган, как в тот момент, когда Баба-Яга, причмокивая губами, копошилась где-то совсем рядом с моей кроватью. Видимо, она уже доедала какого-то несчастного малыша, который имел неосторожность открыть свои глаза и взглянуть на нее! Я лежал, что называется, ни жив, ни мертв, буквально обмирая от страха, но изо всех своих последних сил старался делать вид, что сплю. Сердце у меня стучало так, что казалось, готово было выпрыгнуть из груди! Если бы чертовой бабке тогда вздумалось хотя бы дотронуться до меня, то я бы, вне всякого сомнения, тут же на месте и умер – меня бы просто разорвало от омерзения и ужаса!
Это стало одним из самых тяжелых воспоминаний, вынесенных мною из детского дома, и я до сих пор достоверно не знаю, кто нагнал на меня столько жути в детстве! Могу только предположить, что это был преступный тандем вечно пьяного сторожа и ночной нянечки. Первый, скорее всего, всосав привычные ему сто грамм, принялся стучать палкой по окнам, а вторая, надев чулок на голову, дабы ее не узнали (мне об этом наутро «съеденный» мальчик рассказывал), изображала из себя Бабу-Ягу – чтобы ей пусто было!
Глава 3
Были и на нашей улице праздники
ПоговоркаВы, наверное, скажете, прочитав все это: «Какое мрачное и беспросветное детство было у этого бедного парня!», но я с вами не соглашусь, потому что в нашей жизни случалось и много хорошего. Помню, как однажды мы всей группой ходили в расположенный неподалеку лес. Ради такого неординарного путешествия нас, единственный раз за все время нахождения в детском доме, вывели за его территорию, и мы вдруг увидели, насколько огромен и прекрасен мир, скрываемый за бетонным забором нашего сиротского учреждения!
Накануне нас всех собрали и строго предупредили, что мы идем знакомиться с кустами и с деревьями, но если кто-то отобьется от группы, а уж тем паче потеряется, то его никто искать не будет, и он останется в этом лесу навсегда. Меня такая перспектива только обрадовала, и я втайне надеялся заблудиться где-нибудь среди трех сосен.
Но пора было строиться в колонну. Впереди с красным флагом торжественно вышагивала наша воспитательница, а за ней, уцепившись сзади за майки друг друга, топали своими маленькими ножками мы! Вот такой причудливо извивающейся и радостно галдящей гусеницей, мы и переползли через дорогу. Потом прошли еще несколько сотен метров вдоль череды каких-то невысоких построек, и вошли в лесную чащу.
Счастью моему не было предела! Я первый раз в жизни увидел настоящий лес и поразился его необыкновенной красоте! Стоял жаркий летний день, но под сенью деревьев веяло приятной, обволакивающей прохладой. Со всех сторон слышался неумолкаемый гомон лесных птах – они так же, как и я, буквально захлебывались от восторга, распевая на все лады гимн ликующей природе! И мне вдруг нестерпимо захотелось стать такой же свободной птицей, ну, или хотя бы большим и вечнозеленым деревом.
Ведь уметь перевоплощаться в любое живое существо или в прекрасное растение по плечу каждому маленькому волшебнику, каковым я, быть может, не имея на то достаточных оснований, считал, разумеется, и себя! Во всяком случае, мысленно я уж точно мог превратиться во что угодно. Это сейчас, уже будучи взрослым, я забыл, как это делается. А в далеком детстве мне ничего не стоило улететь на крыльях мечты в сказочную страну, именуемую «Тридевятым царством», где текут молочные реки и растут молодильные яблоки! Либо же отправиться на поиски болотной лягушки, в которой я самонадеянно рассчитывал обнаружить заколдованную Василису Прекрасную!
Именно тогда я впервые почувствовал, что все живое на земле тесно связано какими-то прозрачными, невидимыми нитями, и, в сущности, все мы есть одно неразрывное целое! Просто со временем это пленительное чувство родства с окружающим нас миром куда-то улетучивается, и мы становимся самыми обычными, довольно заурядными и ограниченными людьми. Хотя кто его знает, может я в детстве понимал язык животных и умел разговаривать с птицами? Да что там может – точно умел!
Вообще, по малости лет, все окружающее кажется нам чрезвычайно загадочным и таинственным. Собственно, вся наша жизнь в этом возрасте есть одна большая тайна, которую мы постоянно пытаемся разгадать! За каждым кустиком и пригорком нас ждут самые невероятные открытия, а в углу темной комнаты или пыльного чердака мерещатся сказочные существа. С ребенком потому и происходят всякие чудеса, что он в них свято верит!
Как бы мне хотелось сегодня снова перенестись в свое счастливое – без всяких шуток – детство! С его захватывающей дух свежестью первых впечатлений. С его бесконечно наивной и неугасимой верой во все хорошее, которую даже взрослые не смогли разрушить. С его удивительной способностью заразительно смеяться невпопад над всякими милыми глупостями. С его постоянным ощущением заплутавшего где-то чуда, которое непременно должно случиться, стоит тебе только этого сильно захотеть!..
А вспомнить мою совершенно невероятную, быть может, самую большую и искреннюю в жизни любовь! Да, да – в детском доме я страшно влюбился в девочку, и это незабываемое событие полностью заслонило от меня все негативные стороны моего там пребывания! Я втюрился в нее так, как никогда еще до этого, что, в общем-то, было не удивительно, ведь подобное чувство настигло меня в первый раз! Звали ее, как сейчас помню, Нина Осерчук. Это было совершенно прелестное, очаровательное создание с глазенками небесного цвета и тихим, проникновенным голосочком, который, звеня переливистым серебряным колокольчиком, повергал меня в глубочайший экстаз!
Когда я смотрел на нее, мне казалось, что я видел перед собой ангела! Причем, чувства мои, в силу малости нашего возраста, были самыми, что ни на есть, платоническими. Я любил ее абсолютно чистой, незамутненной и не опошленной еще ничем любовью, которая бывает, пожалуй, только в детстве! Мне не хотелось от Нины ничего, кроме как ежесекундно смотреть на нее, чувствовать ее присутствие рядом, и млеть от невыразимого блаженства всякий раз, когда она поворачивала в мою сторону свою прекрасную головку…
Но горе было тому из моих одногруппников, кто пытался хотя бы заговорить с ней! Тут моя плохо контролируемая – как выяснилось столь рано – ревность проявляла себя во всей своей отвратительной красе. Я тут же коршуном кидался на соперника и бил его со всей дури кулаком прямо в глаз! Понятно, что с фингалом он был уже не так привлекателен для Ниночки, да и не особо хотел ей понравиться, боясь обзавестись еще одним бланшем. Я же, не переставая, думал о том, как бы мне с честью выполнить какое-нибудь невыполнимое задание моего ангела, из разряда: «Пойди туда – не знаю куда, и принеси то – не знаю, что!».
Проблема заключалась в том, что ни о чем таком Ниночка меня не просила. Она вообще (признаюсь вам с грустью) почти не обращала на меня внимания. Пытаясь хоть чем-то заинтересовать ее, я скормил этой вредине какое-то невероятное количество печений и конфет, сэкономленных мною на ужинах – она разжирела на сладостях, но взаимностью мне так и не ответила! И все-таки, и все-таки, как сказал когда-то поэт: «О милых спутницах, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были»…
Кстати, удивительное дело, но у нас в детском доме был свой, особенный язык, который помогал нам общаться между собой и годился на все случаи жизни. Но еще более невероятно было то, что во всех детских садах малышовый сленг был приблизительно одинаков! Поразительно, как разные детдомовцы и детсадовцы, находясь на значительном удалении друг от друга в огромной стране, использовали одни и те же слова и выражения! Взрослые нам их, что ли, нашептывали? Я вам сейчас перечислю кое-какие детские шутки-прибаутки и уверен, вы сразу их вспомните:
«Ябеда-корябеда, соленый огурец! На полу валяется, никто его не ест!», «Щас как дам по башке – улетишь на горшке!», «Врешь ты все! И спишь ты в тумбочке!», «Попрошайкам не дают, они сами достают!», «Чего зыришь? В штаны напузыришь!», «Всю помойку облизала, а спасибо не сказала!», «Ты мне больше не дружок, и не какай в мой горшок! Отдавай мои бумажки, забирай свои какашки!», «Расскажи мне сказку, как дед насрал в коляску и поставил в уголок, чтоб никто не уволок!», «Вышел заяц на крыльцо, почесать свое яйцо. Сунул руку – нет яйца, так и брякнулся с крыльца!», «Не учи ученого, сожрешь говна печенного!», «Будь другом – насри кругом! Будь братом – насри квадратом!», «Повторюшка – дядя Хрюшка, а по имени – индюшка!», «Я тоже, я тоже – на говно похоже!», «Ну а ты, ну а ты – жопой нюхаешь цветы! А цветы железные, для тебя полезные!», «Обезьяна Чи-чи-чи продавала кирпичи, за веревку дернула и нечаянно пернула!», «Обзывайся целый год, все равно ты бегемот!», «Кто как обзывается, тот сам так называется!», «Щас как режиком заножу – будешь дрыгами ногать и мотою головать, из крови живот пускать!», «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, а если будешь драться, то я буду кусаться! А кусаться не причем, буду драться кирпичом, а кирпич ломается – дружба начинается!»…
А помните, с каким необыкновенным воодушевлением в детстве мы пожирали зимой сосульки на улице?! О, это было любимое наше сезонное лакомство! Мы сбивали или отламывали их с крыш, а потом аппетитно хрустели тающими прямо во рту деликатесами! Сосульки казались нам какой-то невероятной вкуснятиной, и сравниться с ними мог разве что снег, также употребляемый нами в пищу с огромным удовольствием! Девчонки почему-то особенно любили полизать сосули – может у них это врожденное? У нас была одна пигалица, которая мимо призывно висящей сосульки спокойно пройти не могла. Она находила самую большую и толстую, а затем принималась страстно грызть и посасывать ее, к ужасу всех детдомовских воспитательниц!
Еще одним популярным зимним развлечением среди малышни было приклеиться на морозе языком к какой-нибудь железке. Я подобные сомнительные аттракционы никогда не практиковал, но постоянно наблюдал, как мои придурковатые одногруппники облизывали своими длиннющими языками то скрипучие железные ворота, то металлическую ручку входной двери. Видимо, пытались попробовать их на вкус, ну и прилипали, разумеется, намертво. Так и висели, идиоты, на своих языках, подергиваясь с непривычки, пока их взрослые с помощью теплой воды насилу от этих железок не отдирали…
Уже много лет спустя, заканчивая последний класс интерната, я, влекомый не столько ностальгией, сколько банальным любопытством, поехал в свой дошкольный детский дом, находящийся на другом конце Москвы, и уговорив старого сторожа, проник в покосившееся от ветхости здание. Никакого детского дома в нем уже не было – теперь там располагался какой-то районный «Центр творчества».
Черт побери, как же здесь все изменилось! Когда-то этот дом казался мне огромным и необычайно вместительным, составляющим для нас целый неизведанный мир! Нынче же он больше походил на маленькую, невзрачную избушку, в которой непонятно каким образом умещались раньше около сотни брошенных своими родителями детей.
Я прошелся по еле узнаваемым комнатам – вот здесь, кажется, была наша общая с девочками спальня, а тут мы поглощали свою нехитрую еду. Помню, как удивился я крошечным стульчикам, которые показались мне совсем игрушечными. Неужели и я когда-то сидел на них?!.. Вспомнил, конечно, и Тольку с Нинкой – где они сейчас, эти маленькие бутузы, разделившие со мной всю тяжесть и радость детдомовского существования? Смогли ли избежать, так называемого, «коррекционного» интерната, попасть в который я не пожелал бы и врагу?..
Все дело в том, что незадолго до нашей отправки в школу, к нам в детский дом приехала специальная врачебно-педагогическая комиссия, которая должна была определить, как мы все вместе, и каждый из нас по отдельности, собираемся усваивать школьную программу. Люди в белых халатах задавали нам всякие каверзные вопросы, мучили тестами, заставляли рисовать какие-то непонятные рисунки, типа несуществующих животных (мы и про существующих-то практически ничего не знали!).
Я смотрел на этих странных взрослых, как на дураков, а они почти наверняка были уверены, что идиот – это как раз я, поскольку мне вдруг пришла в голову шальная мысль отказаться выполнять почти все их задания. Мог ли я знать тогда, какой смертельной (без всякого преувеличения) опасности подвергался?! Ведь речь шла о том, в какой интернат – обычный или для умственно отсталых, меня отправить…
Я бы, наверное, уехал в коррекционную школу – уж слишком нагло и вызывающе вел себя перед комиссией, но меня спасло умение бегло читать, которым не мог похвастаться никто в нашей группе. Мне фантастически повезло, что еще за пару лет до приезда безжалостных экзаменаторов, сердобольная детдомовская нянечка с красивым именем Олеся, заметив мой неподдельный интерес к книгам, взялась обучить меня грамоте. Тем самым, как я осознал позже, она буквально спасла меня от страшного будущего!
Именно ей, моей великой благодетельнице Олесе, я обязан тем, что не отправился в «дурку», а был препровожден в нормальный (по крайней мере, с точки зрения изучаемой в нем школьной программы) интернат. Видно, врачи решили, что раз этот маленький нахаленок уже так живо и бойко читает, значит, какой-то толк из него все-таки будет.
А то ведь как зачастую в детских домах бывает: приезжает эта самая комиссия, состоящая из уставших и озабоченных какими-то своими проблемами взрослых. Не желая особо заморачиваться, они по-быстрому пропускают через малопонятные им самим тесты целую группу дрожащих от страха малышей, а затем, ничтоже сумняшеся, «одаривают» их всех убийственными диагнозами, опротестовать которые впоследствии, даже когда детдомовцы вырастут, уже невозможно!
Представьте, бедный ребенок в первый раз видит всех этих долбанных врачей и педагогов, он их знать не знает, и будучи не очень-то социализированным (в детском доме рос!), конечно же, замыкается в себе. Врачи начинают пытать его всякими дурацкими расспросами, загадывать загадки, а он должен за 15–20 минут доказать им, что не является идиотом или умственно отсталым, даже не подозревая, что именно для постановки этих диагнозов они сюда и прибыли!
То есть, они уже изначально находятся в неравных условиях – маленький, испуганный ребенок и «убийцы в белых халатах». Вот и пойди в семь лет, повоюй с ними! И что самое поганое во всем этом: ни врачи, ни педагоги не несут никакой ответственности за неправильный или откровенно лживый диагноз, поставленный ими беспомощному крохе! Страшно представить, сколько человеческих жизней искалечили эти, так называемые, «кандидаты в доктора». Ведь после коррекционного интерната у детдомовца всего одна дорога – в дурдом. К нормальной жизни он уже не приспособлен.
Если у малыша есть родители, они еще могут побороться за свою кровиночку: «Что?! Это мой-то ребенок умственно отсталый?! Да пошли вы куда подальше, специалисты хреновы!». Но кто вступится за беззащитного сироту? Вот и пополняются коррекционные интернаты несчастными детишками, которые при более гуманном к ним отношении, могли бы со временем справиться со своей педагогической запущенностью (не ваша ли в том вина, взрослые?!) и учиться в обычных интернатах с нормальной школьной программой, а не талдычить алфавит до восьмого класса…
Но вернемся к более приятным вещам, тем более что речь пойдет о знаковом для нескольких поколений советских людей событии. Последнее мое лето в детском доме пришлось на время проведения знаменитой Московской Олимпиады, которая, как известно, вместе с Ласковым Мишкой (улетевшим после этого на разноцветных шариках в свой сказочный лес) осчастливила всю нашу необъятную страну!
Помню, как незадолго до этого грандиозного события меня нарядили в форму маленького моряка, состоящую из бескозырки, матроски и тельняшки – и повели фотографироваться на фоне переплетенных олимпийских колец. Это была первая в моей жизни фотография. Вторую и последнюю свою фотку в интернате я получил только спустя несколько лет. Жалко, конечно – я бы с удовольствием взглянул на себя, совсем еще крошечного шибздика-недомерка или, хотя бы, подростка. Но у меня, к сожалению, нет такой возможности.
Интересно, что инкубаторские воспитатели, желая, вероятно, уберечь своих несмышленых цыплят от неминуемой смерти, строго настрого запретили нам брать что-либо из рук иностранцев, приехавших на Олимпиаду. Особенно это касалось жевательных резинок, поскольку в них, якобы, могли быть спрятаны острые лезвия. «Начнешь жевать такой подарок – и изрежешь себе весь рот до крови!» – коварно пугали нас хитро сделанные взрослые.
Они явно издевались над нами – во-первых, мы и знать не знали, что такое жвачки, а во-вторых, ну, с какими на хрен иностранцами мы могли встретиться в семь лет, когда нас и за забор-то никогда не выпускали?! Но это я сейчас так рассуждаю, а тогда мы с очень даже большим предубеждением относились к чужеземцам. Думали: «Вот же ведь, сволочи, чего захотели – жвачками нас извести! Не выйдет! И зачем их только в Москву пригласили, если они так нагло и беззастенчиво везде гадят?!»…
В августе 1980 года нас, выпускную группу малышей, из детского дома отправляли в школу. Мне было немножечко грустно расставаться со ставшим уже родным сиротским приютом. Как-никак, пять лет жизни я провел здесь, но вместе с тем (я прекрасно это помню!) у меня было большое желание пойти учиться в школу, которое позже, странное дело, уже никогда меня не посещало.
А пока, весело толкая друг друга подаренными нам «Наборами первоклассника», – в эти небольшие коробки входило все, что только могло омрачить наше существование на ближайшее время, начиная от ученических тетрадок и заканчивая ручками, – мы забираемся в автобус, который должен увезти нас в новую, еще неизведанную жизнь. Оставшиеся ребята с завистью провожают нас. Еще бы, ведь они пока не знают, в какую страшную жопу мы едем. Мы выезжаем за ворота нашего детства. «До свидания!» – несется нам вслед.
Глава 4
Первый раз в первый класс
Из песни «Прощание с первым классом», на слова Е. ШварцаПосле двух часов езды по Москве мы с любопытством разглядываем здание нашего нового дома. Четырехэтажное, какого-то непонятного серо-поносного цвета, оно напоминает собой букву П. Если смотреть на него прямо, то с правой стороны за деревьями вам откроется Младший корпус – там учатся невинные еще дети с первого по третий класс. Левый же блок, именуемый Старшим корпусом, отдан уже подросшим и вполне сформировавшимся бандитам, которые только делают вид, что грызут гранит науки. Обо всем об этом я узнаю чуть позже, а пока нас вытряхивают из автобуса и ведут знакомиться к директору сего богоугодного заведения.
Впрочем, мы так и не успеваем дойти до его кабинета – Александр Григорьевич, как и полагается радушному хозяину, встречает нас прямо на крылечке, под расколотой надвое табличкой «Средняя общеобразовательная школа-интернат для детей, лишенных попечения родителей». Он крепко сбит, пузат и коренаст. На нем черный рабочий халат, весь заляпанный краской. «Наверное, это тот самый чудак, что покрасил стены в такой уныло говенный цвет – с досадой думаю я. – Неужели нельзя было хотя бы ради нашего приезда расстараться и выкрасить интернат какой-нибудь более светлой и радостной краской?!».
Но Александр Григорьевич перебивает мои совершенно неуместные в подобном вертепе мысли: «Так, гаврики, что приуныли? Прощайтесь со своими старыми наседками (это он так обозвал детдомовских воспитательниц) и бегите знакомиться с новыми. И чтобы я вас здесь через две минуты не видел!». Мы со всех ног бросаемся в здание, где нас уже ждут местные надзирательницы. Наша жизнь в интернате началась…
Сопровождаемые взрослыми, мы поднялись на четвертый этаж, по которому уже бегали какие-то ребята, свезенные в эту школу из множества других детских домов. Все они вскоре должны были стать моими одноклассниками. «Дети, подойдите ко мне!» – раздался повелительный голос нашей новой воспитательницы, весьма тучной, не в меру упитанной женщины, очень похожей на домработницу из популярного советского мультфильма «Малыш и Карлсон».
«Дети, меня зовут Раиса Борисовна – почти ультимативным тоном заявила нам эта Фрекен Бок. – Повторяйте за мной по слогам: Ра-и-са Бо-ри-сов-на!». Казалось, ей доставляло большое удовольствие заучивать вместе с нами свое имя и отчество. Спустя несколько минут, вполне удостоверившись в том, что мы стали скороговоркой произносить все, что от нас требовалось, дотошная воспиталка прервала тренировку нашей памяти и, изобразив на своем лице некое подобие улыбки, изрекла: «А теперь моем руки и строимся на обед».
Но, прежде чем мы попробовали интернатской баланды, Раиса Борисовна коротко и очень энергично рассказала нам о тех порядках, которые она для нас установила: «Дети, зарубите себе на носу: отныне вы всегда и везде будете ходить исключительно строем! Любые передвижения по интернату – будь то столовая, баня или медпункт – только с моего непосредственного разрешения! Баловаться и шалить я вам не позволю – имейте это ввиду! За каждое нарушение вы будете наказываться, и наказываться очень строго!».
Ее речь сразу же отбила у меня весь аппетит перед едой. «Как же так, – думал я, – воспитатели, утверждая, что мы должны вести себя хорошо, в конечном итоге, делают нам только плохо, потому что в их понимании мы должны забыть про все радости озорного детства и просто сдохнуть от тоски – что же в этом хорошего?! Эти странные взрослые почему-то считают, что если дети проводят свой день счастливо – прыгают, бегают, играют – то они тратят время впустую и только из учебы и соблюдения режима можно извлечь хоть какую-то пользу для себя. Но ведь большей глупости и придумать нельзя!».
