Девочки Гарсиа

Йоланда тут же съедает несколько гуав, наслаждаясь ощущением слегка бугристой кожуры в своей ладони и жадно уплетая хрусткую сладкую белую мякоть. Мальчишки наблюдают за ней.

Группа разделяется, чтобы собрать плоды. Йоланда и Хосе, которые пошли вместе, забредают далеко от пересекающей рощу тропы. Вскоре им приходится согнуться почти вдвое, чтобы не запутаться в густой листве над головами. С каждым новым прибавлением из доверху наполненной пляжной корзины Йоланды вываливаются фрукты.

Обратный путь оказывается куда более долгим. Йоланда начинает беспокоиться, что они потерялись, а потом – тревога порождает тревогу – ей приходит в голову, что они уже довольно давно не слышали и не видели остальных мальчишек. Сквозь кружево ветвей просвечивает темнеющее небо. В ее памяти мелькает заключенный в затейливую цветочную тюрьму сторож. Шуршащие ветви деревьев вторят предостережениям ее пожилых тетушек: ты потеряешься, тебя похитят, тебя изнасилуют, тебя убьют.

Но тут заросли гуав расступаются, и им открывается тропа. К облегчению Йоланды, машина по-прежнему на обочине. Она с удовольствием разгибает спину. Хосе кладет свою ношу на землю и выпрямляется в полный рост. Йоланда поднимает взгляд к небу. Солнце висит низко на западном горизонте.

– Остальные, наверное, пошли собирать хворост, – замечает мальчик.

Йоланда смотрит на часы: уже минуло шесть. Такими темпами ей ни за что не успеть на северное побережье до темноты. Она поторапливает Хосе к машине, рядом с которой на обочине лежит груда оставленных другими мальчиками гуав. Этакой кучи на всю жизнь хватит даже самому жадному островному santo!

Они быстро набивают фруктами багажник и забираются в «датсун», но, не проехав и метра, машина с ужасным толчком дергается вперед. Йоланда закатывает глаза, кладет голову на руль и смотрит на Хосе. Тот оглядывает салон автомобиля, пытаясь понять, что случилось. Разумеется, этот ребенок тоже не умеет менять спущенное колесо.

Солнце вот-вот сядет, и сразу же спустится ночь: в отличие от Штатов, сумерки здесь мимолетны. Она объясняет Хосе, что у них спустило шину и придется вернуться к большому дому. Кто бы ни ухаживал за коричневым «мерседесом», он наверняка умеет менять колеса.

– С вашего разрешения… – вызывается Хосе. Донья может просто подождать в машине, а он вмиг вернется с кем-нибудь из дома Миранда.

Миранда, Миранда… Йоланда наклоняется, достает из бардачка тетушкин список – и, само собой, в нем оказываются тетя Марина и дядя Алехандро Миранда Альтос де Альтамира. В записке поясняется, что это тот самый дядя Алехандро, «который держал английских верховых лошадей и научил вас, четырех девочек, ездить верхом».

– Ладно, – говорит она мальчику. – Вот что я тебе скажу. – Она показывает на свои часы. – Если вернешься к тому времени, как эта стрелка будет здесь, я дам тебе… – она поднимает палец, – один доллар.

У мальчика отвисает челюсть. Он выскакивает из машины со своей стороны и бегом пускается к дому Миранда. Йоланда тоже вылезает из «датсуна» и быстро шагает за ним, пока мальчик не исчезает за одним из поворотов.

Со стороны тропки, пересекающей рощу на противоположной стороне дороги, доносятся шорох раздвигаемых ветвей и хруст прутьев под ногами. Из-за деревьев появляются двое мужчин, один невысокий и смуглый, а другой – стройный и светлокожий. На них оборванная, запятнанная рабочая одежда с кругами пота; у них осунувшиеся лица. С ремней свисают мачете.

Но при взгляде на нее их лица резко оживляются. Потом они смотрят на машину за ее спиной. Смуглый незнакомец заговаривает первым.

– Это ваша? Какая-то неполадка? – спрашивает он.

Тот, что повыше, окидывает Йоланду заинтересованным взглядом. Они останавливаются на дороге перед ней, преграждая ей путь к отступлению. Оба – Йоланда, в свою очередь, успела смерить их взглядом – сильны и вполне способны поймать ее, если она бросится бежать. Впрочем, ее ноги словно приросли к земле, и она все равно не смогла бы пошевелиться. Она хочет объяснить им, что просто решила прокатиться перед ужином в большом доме, чтобы эти мужчины решили, будто кто-то знает, где она находится, и будет искать, если ее попытаются похитить. Но язык словно забили ей в рот, как кляп, чтобы помешать разговаривать.

Мужчины обмениваются – как кажется Йоланде – заговорщицким взглядом.

Потом невысокий смуглый незнакомец снова обращается к ней:

– Сеньорита, с вами все в порядке? – Он всматривается в ее лицо.

Ростом этот человек не выше Йоланды, но настолько широк в плечах и крепок, что кажется крупным и как будто не до конца выструганным из цельного куска дерева. Его товарищ худощав и высок, а густой оттенок его золотисто-каштановых волос сочетается с золотисто-карими глазами. В любых других обстоятельствах он показался бы Йоланде необычайно привлекательным, но здесь, на пустынной дороге, под темнеющим с каждой секундой небом, его сногсшибательная внешность выглядит опасной приманкой.

– Мы можем вам помочь? – повторяет коротыш.

Красавчик понимающе улыбается. На его щеках появляются длинные, глубокие, похожие на порезы ямочки.

– Americana[19], – говорит он своему смуглому спутнику, показывая на машину. – No comprende[20].

Тот прищуривается и на несколько секунд задерживает изучающий взгляд на Йоланде.

– ¿Americana? – с растерянным видом спрашивает он.

Все это время она была слишком напугана, чтобы следовать какой-то стратегии, но теперь перед ней открылся новый путь. Она сцепляет ладони на груди, чувствуя, как колотится сердце, и кивает. Потом, как если бы само это признание развязало ей язык, начинает говорить по-английски. Сначала коротко извиняется, но вскоре слова уже льются рекой, и она объясняет, каким образом оказалась на проселочной дороге в одиночестве: ей захотелось гуав, но она не умеет менять колеса. Оробевшие от ее тарабарщины мужчины непонимающе таращатся на нее. И только когда она упоминает фамилию Миранда, их глаза загораются уважением. Она спасена!

Йоланда изображает, как накачивает шину насосом. Смуглокожий мужчина смотрит на своего спутника, а тот озадаченно пожимает плечами. Взмахом руки Йоланда приглашает их следовать за ней. Наконец-то удается вырвать ноги из неподвижности, как если бы она выкорчевала корни. Осознав, что к ней вернулась способность двигаться, она ведет мужчин к машине.

На миг все трое замирают, уставившись на сдувающееся колесо, и мужчины принимаются пинать его, словно в наказание за то, что оно подвело сеньориту. Они садятся на корточки с пассажирской стороны и вполголоса переговариваются. Йоланда подводит их к задней части автомобиля, и они достают запаску из вдавленного гнезда и принимаются за работу: собирают домкрат, вытаскивают из глубины багажника инструменты. Свои мачете они кладут на обочину, чтобы не мешались. Над их головами багровеет сумеречное небо. Солнце окрашивает вершины холмов алой желтизной.

Заменив спущенное колесо, мужчины кладут его в багажник и убирают инструменты. Они протягивают Йоланде ключи.

– Я хотела бы вас отблагодарить… – начинает она, но английские слова звучат неискренне. Покопавшись в сумке, она вынимает пачку купюр, сворачивает их и протягивает мужчинам.

Коротыш вскидывает руку. Йоланда замечает, что он поцарапался о дорожное покрытие и на его ладони темнеют засохшие кровоподтеки.

– No, no, señorita. Nuestro placer[21].

Йоланда поворачивается к его высокому товарищу.

– Пожалуйста, – говорит она, пытаясь всучить ему деньги. Однако он тоже опускает взгляд – это жест Илюминады, жест Хосе. Она быстро запихивает купюры ему в карман.

Мужчины поднимают свои мачете и вскидывают их на плечи, словно солдатские ружья. Высокий мужчина показывает в сторону большого дома.

– Directo, Mirandas[22], – произносит он, четко проговаривая слова.

Йоланда смотрит в направлении его руки. В слабом свете уходящего дня дорога почти неразличима. Гуавовая роща словно разрослась по дороге и распростерла густо переплетающиеся ветви во всех направлениях.

Йоланда пытается пожать мужчинам руки. Коротыш сначала прячет ладонь за спину, как будто боясь испачкать ее руку, но, вытерев ладонь о штаны, протягивает ее Йоланде. Его кожа грубая и сухая на ощупь, как древесная кора.

Йоланда забирается в машину, а мужчины задерживаются на обочине, чтобы убедиться, что колесо держится. Она медленно выезжает на дорогу и на низкой скорости едет прочь. Когда она смотрит в зеркало заднего вида, мужчины уже скрылись в темной роще.

Фары выхватывают из мрака фигурку маленького мальчика. Йоланда перегибается через сиденье и открывает ему дверцу. Включается верхний свет; мальчик, едва сдерживая слезы, баюкает руку.

– Guardia[23] меня ударил. Он сказал, что я выдумываю. Ни одна dominicana[24], у которой есть машина, не поедет за guayabas[25] в такой поздний час.

– Не волнуйся, Хосе, – Йоланда треплет одетого в тонкую рубашку мальчика по костлявому плечу. – Ты все равно получишь свой доллар. Ты свое дело сделал.

Но, похоже, мальчику так стыдно, что он не испытывает от ее предложения никакого удовольствия. Йоланда пытается отвлечь его, расспрашивая, что он купит на свои деньги, о чем мечтает больше всего, решив в следующий раз привезти ему собственный маленький antojo. Но Хосе Дуарте Санчес и Мелла не отвечает. Только когда она высаживает мальчика у кантины, наградив несколькими долларами вдобавок к обещанному, он бормочет невнятное gracias[26].

Йоланда различает в свете фар фигуру старухи, машущей ей на прощание в черном прямоугольнике дверного проема. На ближайшем столбе, над столом для пикника, светится густой белизной кожа женщины от «Палмолив»; ее голова все так же запрокинута, рот по-прежнему приоткрыт, словно она зовет кого-то издалека.

Поцелуй

София

Даже когда все четыре дочери вышли замуж, завели собственные семьи и не могли часто приезжать на другие праздники, они всегда съезжались в родной дом на день рождения отца. Собирались без теперешних мужей, будущих мужей и взятой на дом работы. Это тоже было частью традиции: дочери приезжали домой одни. Отец был убежден, что квартира слишком мала, чтобы вместить их всех. Неужели мужья не обойдутся без его девочек одну ночь?

Мужья и сами не горели желанием навещать родителей жены, а высокомерие тестя их просто раздражало.

– Когда до него дойдет, что вы выросли? Вы спите с нами!

– Бога ради, ему почти семьдесят! – вступались за отца дочери. Они были страстными женщинами, но их преданность тянулась корнями в прошлое, к любимому папе.

И по этой причине каждый ноябрь они на один вечер снова становились папиными дочками. В тесной гостиной, заставленной мрачной громоздкой мебелью из старого дома, где они выросли, они снова становились девочками в маленькой и простой версии мироздания. На пороге разыгрывалась сцена возвращения блудных дочерей. Отец широко распахивал объятия и приветствовал их на ломаном английском:

– Тут ваш дом, и никогда не забывайте про это.

Внутри вокруг них принималась хлопотать мама, ужасавшаяся их неряшливой одежде, длинным распущенным волосам, усталому виду, нездоровой худобе, тяжелому макияжу и так далее.

После нескольких бокалов вина отец принимался перечислять, что должно быть сделано, если он не доживет до следующего дня рождения.

– Ладно тебе, папи, – ласково увещевали его дочери, словно он собирался на тот свет из скромности, а им требовалось просто уговорить его остаться.

После торта со свечами отец раздавал пухлые, словно набитые чем-то конверты; в них и правда умещалось не меньше нескольких сотен долларов десятками, двадцатками и пятерками. Все купюры были разложены одной стороной вверх, а на верхней, будто тавро владельца, красовалась отцовская подпись. «Почему не чеки?» – позже спрашивали друг друга дочери, сплетничая в спальне и пересчитывая свои деньги, чтобы убедиться, что отец не выказал кому-то особой благосклонности. Нет ли в том, что отец припрятывает такие суммы, чего-то противозаконного? Возможно ли, что он – никто из дочерей в самом деле в это не верил, но столь дерзкие догадки вспыхивали в их головах чудесными маленькими искрами – торгует наркотиками или делает аборты в своем кабинете?

За столом они всегда делали вид, что пытаются вернуть конверты.

– Нет-нет, папи, ведь это твой день рождения.

Отец отвечал, что такого добра у него навалом. Революция на родине провалилась. Большинство его камрадов были убиты или подкуплены. Он сбежал в эту страну. Теперь каждый сам за себя, и он зарабатывает для своих девочек. Отец никогда не давал своим дочерям деньги в присутствии их мужей.

– Они могут неправильно это истолковать, – однажды заметил он, и, хотя ни одна из дочерей не знала, что конкретно отец имел в виду, все понимали, что тем самым он говорил: «Не приводите ко мне на день рождения своих мужчин».

Однако в этом году, в его семидесятый день рождения, младшей дочери, Софии, захотелось устроить праздник в собственном доме. Тем летом у нее родился сын, и она не хотела путешествовать в ноябре с четырехмесячным младенцем и маленькой дочерью на руках. В то же время из всех дочерей ей особенно не хотелось отсутствовать, потому что только в этом году она помирилась с отцом после того, как шесть лет назад сбежала с будущим мужем. Старик даже целых два раза навестил ее – или, лучше сказать, своего внука. Рождение у Софии сына стало большим событием. Это был первый мальчик, родившийся в семье за два поколения. К тому же младенца собирались назвать в честь деда, Карлосом, а его вторым именем должна была стать девичья фамилия Софии; таким образом, имени деда предстояло сохраниться в этой новой стране, на что старик, окруженный, как он любил шутить, «гаремом из четырех девочек», никогда не надеялся!

Оба своих визита дедушка посвятил бдению над колыбелью, разговаривая с маленьким Карлосом.

– Карл Пятый, Чарльз Диккенс, принц Чарльз, – перечислял он имена знаменитых Чарльзов, чтобы пробудить в мальчике генетические амбиции. – Карл Великий, – воркующим тоном продолжал он, потому что младенец был крупным и ширококостным, со светлым пушком на бледно-розовой коже и голубыми глазами – точь-в-точь как у его отца-немца. Вся дедушкина карибская нежность к наследнику мужского пола и пристрастие к белокурой северной внешности всплыли на поверхность. Появившаяся в семье хорошая кровь могла противостоять будущим ошибкам кого-то из ее женщин.

– Ты родился здесь, ты можешь быть президентом, – нашептывал младенцу дед. – Ты можешь отправиться на Луну, а к тому времени, когда ты будешь в моем возрасте, может, прямиком на Марс.

Мачистское сюсюканье отца воскресило в Софии давнюю неприязнь. Как возмутительно с его стороны бесконечно крутить эту шарманку, когда рядом стоит его маленькая внучка, наивная и расстроенная тем, что сможет совершить ее младший брат размером не больше ее кукол, и только потому, что он мальчик.

– Останови его, пожалуйста, – попросила София своего мужа.

Среди зятьев Отто считался самым веселым и добродушным. «Вожатый», – поддразнивали его свояченицы. Отто подошел к дедушке. Оба с любовью уставились на новорожденного викинга.

– Ты можешь стать таким же замечательным человеком, как твой отец, – сказал дедушка, впервые сделав комплимент одному из своих зятьев. Теперь Отто точно не собирался связываться со стариком.

– Он прелестный мальчик, правда, папи? – от нежности немецкий акцент Отто стал заметнее. Он хлопнул тестя по спине. Теперь они были друзьями.

Впрочем, несмотря на то что отец помирился с зятем, его отношения с дочерью оставались натянутыми. Когда он приехал в гости, она обняла его на пороге, но он замер и вежливо убрал ее руки.

– Дай мне положить тяжелые сумки, София.

Он никогда, даже когда она жила дома, не называл ее ласковым семейным прозвищем Фифи. У него всегда находились причины для недовольства своей свободомыслящей младшей дочерью, и после ее побега все стало только хуже. «Я не потерплю распутниц в своей семье», – предостерегал он всех своих дочерей. Предупреждения выносились всем сразу, потому что, по его мнению, даже если в каждом отдельном случае проступок совершала только одна из них, небольшие выволочки шли на пользу добропорядочности всех женщин.

Дочерям приходилось мириться с подобным отношением в свободолюбивую эпоху. Они выросли в конце шестидесятых. В те дни ношение джинсов и сережек-колец, курение травки и секс с одноклассниками считались политическими акциями против военно-промышленного комплекса. Другое дело – отпор отцу. Даже во взрослом возрасте они понижали голос, упоминая о своих телесных удовольствиях в пределах его слышимости. А ведь все три дочери были образованными женщинами с дипломами на стене!

И только у Софии не было диплома. Она всегда шла собственным путем, хотя и преуменьшала значимость своих решений, называя их случайностями. Высокая, ширококостная, с крупными чертами лица, она считалась самой невзрачной из четырех сестер. Тем не менее, как с удивлением и толикой зависти шутили сестры, именно она «меняла парней как перчатки». Сестры восхищались ею и всегда советовались с ней насчет мужчин. В детстве третья дочь делила с Софией комнату. Ей нравилось наблюдать, как сестра расхаживала по спальне, готовясь ко сну, расчесывалась и закалывала волосы, а потом забиралась под одеяло так, словно ее там ждали. В темноте от Фифи исходил свежий, здоровый запах чистого тела. Это успокаивало робкую и боязливую третью дочь, которой вечно не везло с парнями. Дыхание сестры в темной комнате заставляло ее чувствовать, что в изножье кровати лежит сильное прирученное животное, готовое ее защитить.

Младшая дочь первой покинула отчий дом. Она влюбилась и бросила университет. Нанялась секретаршей и жила с родителями, потому что отец пригрозил отречься от нее, если та вздумает поселиться одна. Она полетела в отпуск в Колумбию, потому что туда летел очередной ее парень, и, поскольку не могла остаться у него на ночь в Нью-Йорке, отправилась за много тысяч миль, чтобы переспать с ним. В Боготе они обнаружили, что, насладившись запретным плодом, тут же утратили аппетит. И расстались. Впрочем, она тут же познакомилась на улице с каким-то туристом из Германии. За всю свою взрослую жизнь эта девушка не сидела без парня дольше нескольких дней. Они влюбились друг в друга.

По пути домой она выбросила свою диафрагму[27] в первую же мусорку в аэропорту Кеннеди. Не собиралась рисковать. Но отец почуял неладное. В следующие несколько месяцев он глаз с нее не спускал. При первой же возможности перерыл ящики ее комода «в поисках своих кусачек для ногтей» и нашел пачку любовных писем. Мелкий правильный почерк немца описывал неописуемое – на тонких голубых бланках аэрограмм воссоздавались постельные беседы.

– Что это значит? – тряс отец письмами перед ее лицом.

Четыре сестры болтали, сидя за столом, когда он вошел в комнату, как хлыстом, похлопывая пачкой по ноге. Атласная лента для волос распустилась там, где он развязал ее, а потом снова обмотал письма в безумной попытке обуздать дурное поведение младшей дочери.

– Отдай! – закричала она, кинувшись на него.

Отец вскинул руку с письмами над их головами, подобно статуе Свободы с факелом, но забыл, что младшая дочь одного с ним роста. Она вцепилась в его руку и, силой опустив ее, прижала письма к себе, словно младенца, которого он оторвал от ее груди. Ее ярость казалась скорее биологической, чем романтической.

Оправившись от потрясения, отец снова пришел в ярость.

– Он обесчестил тебя? Вот что я хочу знать. Вы зашли за пальмы? Ты втоптала в грязь мое доброе имя? Вот что я хочу знать! – Обезумев, он выкрикивал в лицо младшей дочери вопрос за вопросом, не давая ей ответить. Он побагровел от бешенства, но ее безучастное лицо – бледная луна цвета слоновой кости, вызывающая такие приливы его гнева, что он почти захлебывался в потоке собственной ярости, – было еще ужаснее.

Обеспокоенные сестры вскочили – двое встали по обе стороны от отца, ласково увещевая его, словно няньки; третья положила ладонь на его поясницу, как делают детям с высокой температурой.

– Будет тебе, папи, остынь. Не нужно так волноваться. Давай поговорим. В конце концов, мы семья.

– Ты шлюха? – допытывался у Софии отец, так близко придвинув к ней лицо, что брызги его слюны покрыли ее щеки.

– Не твое собачье дело! – выпалила она низким, угрожающим голосом, похожим на рычание опасного животного. – У тебя нет никакого, совершенно никакого права шариться в моих вещах и читать письма! – Слезы брызнули у нее из глаз, ноздри раздувались.

Рот отца открылся, застыв в потрясенном положении цифры ноль. София тихо выпрямилась и вышла из комнаты. Во время своих подростковых истерик она обычно бросалась вон из дома, но через несколько часов, когда природное добродушие брало верх, она возвращалась успокоившейся, с забавными подарками для всей семьи: магнитами на холодильник, игрушечными комочками шерсти с вращающимися глазами.

Однако на сей раз все услышали, как она выдвигает и задвигает ящики комода наверху, переходит от кровати к шкафу и обратно. Удерживаемый тремя дочерьми, отец мерил шагами комнаты внизу, пока другая великая сила в доме аккуратно, словно у нее было все время мира, застегивала и укладывала свою одежду, собирала сумки и, наконец, покинула этот дом навсегда. Она каким-то образом добралась до Германии и убедила своего мужчину на ней жениться. Ей было что бросить в лицо отцу, который так мечтал о президентах и потомках-гениях: немецкое ничтожество оказалось химиком мирового уровня. Но дочь была выше этих мелочных соображений. Ей было плевать, чем Отто зарабатывает на жизнь, когда она объявилась на его пороге и предложила себя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Спутник (исп.).

2

Бога ради (исп.).

3

Новенна (девятина) – традиционная католическая молитвенная практика, заключающаяся в чтении определенных молитв в течение девяти дней подряд. Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика и редактора.

4

Пригород (исп.).

5

Кафечито (исп.).

6

По-испански! (исп.)

7

Крестьяне (исп.).

8

Деревня (исп.).

9

Святой (исп.).

10

Любовь моя (исп.).

11

Фургон (исп.).

12

Партизаны (исп.).

13

«Добро пожаловать» (исп.).

14

Здесь: Дева Мария (исп.).

15

Кантина – питейное, иногда развлекательное заведение, таверна.

16

Добрый день! (исп.)

17

Прохладительный напиток? Кока-кола? (исп.)

18

Гуавы? (исп.)

19

Американка (исп.).

20

Не понимает (исп.).

21

Нет-нет, сеньорита. Нам в удовольствие (исп.).

22

Прямо, Миранда (исп.).

23

Сторож (исп.).

24

Доминиканка (исп.).

25

Гуавы (исп.).

26

Спасибо (исп.).

27

Имеется в виду барьерный метод женской контрацепции.