Тульские метки

– Правда, правда! – закивала мать и с ужасом уставилась на Сашкин лоб: ободран, над глазом пучилась кровяная шишка.

6 января

Я увидел на маме крестик.

– Что это?

– Крест, – ответила она и гордо поправила свой крестик.

– Когда Вы начали его носить?

– Как комсомолкою стала.

– Когда же именно?

– Как Гриша не стал комсомолом.

– Нехорошо-с… Коммуниста же женим.

– Пускай попросит своего партейного попа, можэ, и ему разогрешат носить крест.

– На Вас, мам, надо влиять.

– На меня уже не раз Гриша влиял после пьяного ужина.

– И что?

– Ничего.

– Ну, Бога же нет.

– Есть.

– Видели?

– Мы, грешные, не достойны его видеть.

И моё влияние оборвалось.

Вошёл Дмитрий. Стал считать гостей. Насчитал двадцать душ.

– Значит, – говорит Дмитрий, – берём тридцать пять бутылок чудила.[23] Еду на заводской машине в Воронеж. В кузове два пустых ящика.

8 января

Холодно. Рано пришла Татьяна, тётя Лидуни.

– Я, – говорит маме, – принесла вам, сваха, сетку капусты свежей от наших. Принесла и трёхлитровку квашеной. Для Мити.

– Ну, сваха, – улыбается мама, – какие у вас новости?

– У! Новостёшек полна коробушка. Позавчера Митя привёз к себе Лидушкино приданое. А вчера, по рассказам Лиды, прибегала жена директора маслозавода. Смотрела постелю молодой. Всеюшку перевернула! Ей всё скажи да покажи, да дай потрогать! Всё качала головой да причмокивала. А ещё называется – жена директора. Бесстыжуха. Лида не знала куда со стыда и деться… И ещё довеска… Вчера наша Лидуша должна была быть в смене в двадцать три. Уснули молодые. Проснулись в два. Не пошла, раз из лаборатории никто не прибегал звать.

Мама, мать Лиды и тётка хлопочут у плиты.

Я в прислужках. Помогаю им.

Какая тут учёба!

Неудобно сидеть со своими учебниками. За свадебными хлопотами я тут совсем не готовился к экзаменам. Надеюсь, подготовлюсь в сессию. Вызывали нас к четвёртому. Десятого экзамен по русской журналистике.

Сваха Таня вертит ручку мясорубки. Распарилась.

– Я отвечаю за котлеты… Говорят, Митя похудел. Конечно, похудеешь. Он же расстраивается!.. Надо в мясо побольше булок. А то накинутся быстро на котлеты, если будут только из мяса.

Гриши прибивает у молодых карнизы над окнами.

– Приглашали соседа Михаила Давыдова на вечер. Он кротко так отказался:

– Не могу пойти. Пьяный в дупло я плохой. А я так уважаю Дмитрия… Я не могу омрачить его счастье.

9 января

Жених перед свадьбой: Чувствую себя как швед, приближающийся к Полтаве

Вечереет. Жених бреется.

Лидина мать весь день помогала нашей маме. Спрашивает Дмитрия:

– При́дешь с Лидой за нами, Митя?

– Это обязательно?

– Даже. Без присоглашения молодых мы с дедом Тихоном не придём.

– Ладно. Приду.

Побрившись, Дмитрий садится за стол и начинает жадно уплетать холодец. Я присмехнулся:

– Тебе надо в такой ситуации волноваться, переживать… А ты навалился харчеваться. Такое впечатление, что на свадьбе тебе не дадут есть. И вообще просто не станут кормить. Вот ты пока холостунчик и стараешься сейчас насандалиться на весь остаток жизни?

– Да, Толик, – хохотнул он, – время тревожное. Всего можно ожидать…

– Как ты, жених, чувствуешь себя за два часа до свадьбы?

– Как швед, приближающийся к Полтаве.

К концу вечорки Митю раскиселило и он припал на мамину койку, горячечно шепча:

– Клянусь! Ты у меня единственная! Первая и последняя по гроб моих дней!..

Хмыкнув, Лидка, закормленная с осени пулярка,[24] зверовато косясь, стала прикладывать ему ко лбу и к скверику[25] мокрые тряпки и ворчливо отчитывала:

– Харе амурничать со своей первой группой крови. Угомонись!

10 января

В пять тридцать утра я отправился к воронежскому автобусу.

Провожала меня мама.

Мы простились у угла мелкорослого штакетника, охлестнувшего палисадничек с вишнями и сливами у наших окон.

Отошёл шагов на пять, оглянулся. Мама стояла со вскинутой в прощанье рукой и плакала. Я вернулся, обнял её за плечи. Она улыбнулась и перестала плакать…

– Я ухожу, чтобы вернуться… Летом… По теплу…

И, больше ничего не говоря, медленно пошёл.

Стылый ветер сильно валил навстречу, будто хотел вернуть меня к Маме.

В Воронеже писатель Николай Курасов рассказал свой сюжетец:

– В молодости я был директором школы в одной кубанской станице. Как-то на слезах[26] влетает ко мне в кабинет молодая новенькая учительница.

– Что, опять Легейда?

– Он…

Иду в класс.

– Что произошло, Легейда?

– Да что, – говорит он в щёку. – Я сижу на первой парте. Она ставила оценки… Я видел и тут же говорил ребятам. Ей не понравилось. Стала писать в журнал на коленях. Я ей и говорю: не прячьтесь, всё равно знаем, что у вас нету по заусеницу указательного пальца. Наверно, много указывали. За то Боженька вам его и укоротил.

Повёл я его к себе в тупичок.[27]

– А если б у тебя, – говорю ему, – оторвало ногу и класс стал смеяться, что бы ты делал?

– А почему именно ногу? – удивился он.

Но хулиганить не перестал. Девчонкам разрезал пальто на ленты. Я сказал отцу. Папашка таких пирогов нажарил – две недели не был в школе. Стал шёлковый.

После войны я встретил его в Армавире в закусочной. Весь в орденах. Одной Славы три. И без ноги.

– Что делать будешь?

– Учиться.

Сейчас ректор университета в Нальчике.

11 января

Ростов.

Семь тридцать.

Столовая на Энгельса у университета.

Гардеробщица с улыбкой:

– Первый голодный… Как говорили в старину, милости прошу к нашему шалашу: пирогов накрошу и откушать приглашу.

– Ну-ну… Возражать не стану…

– И я не стану возражать против пирогов, – поддакнул мне мой дружок Каменский, стоял за мной.

Держится он важным чиновником. Всегда с красной папкой. Чёрный пиджак, белая рубашка. Так и хочется отнять папку и назвать Керенским.

– Парни, – обращается к нам гардеробщица, – мне не нравится моё имя Дарья. Плохое. Только у Шолохова оно есть. Вот как перееду на новую квартиру, так сменю и имя.

– Зачем?! – удивился Каменский. – Вы хоть знаете, что это имя означает у греков? Сильная, побеждающая! Женский вариант имени персидского царя Дария!

– У-у!.. Да кто ж от царя отпрыгнет? – засмеялась женщина. – И квартиру возьму, и имя не сменю!

Библиотека университета.

В зале мест нет. Сижу за столом в коридоре среди каталогов. Готовлюсь к экзаменам.

Но невольно слышишь, о чем говорят за спиной у каталогов.

Мой сосед по койке Витёка (снимаю с ним угол у одной бабки) встретил у каталога однокурсника.

– Привет, Сань!

– Здоров, геолог! Колупать пришёл?

– Колупать.

– Как дела?

– Вспомнил… Служил я с одним из Вёшек. Задружились. Приехал после армии к нему погостить да и застрял. Собрался я под Одессу, домой. Хочется ехать с невестой. Она ж ничего не видела кроме своих Вёшек. А я саму Москву проезжал! Без помолвки марксы[28] не отпускают дочку. Я им и скажи: «Ну считайте её моей женой». И они отпустили! Поехали мы с Наткой. Теперь я при жоне, живу в Вёшках. Вот чем кончаются гостины… Иногда вижу со стороны самого Шолохова. Тестюшка мой бегает в прислугах в доме писателя. Тайком от жены подарил писатель тестю шубу. Построил школу, дорогу до Миллерова.

12 января

Будний день

«Экзамен – торжественный процесс сдачи взятых напрокат знаний».

На тротуаре у входа в университет выведено метровыми белыми красками:

«Сессия! Уйди!»

Я почтительно поклонился этому безысходному крику студенческой души и подрал по лестнице вверх.

На групповом зачёте по ленинской книжке «Государство и революция» преподавательница рассказала…

По этой работе старый препод написал свой труд. Всех студентов от этого труда тошнило. Никто не читал.

На экзамене препод, «специалист по уценке знаний», спрашивает студента:

– Ну, читали вы мою работу?

– Читал! – дерзко бросает смельчак.

– Сколько страниц прочли?

– Три.

– Давайте зачётку. Я вам пятёрку поставлю!

Ловкач студент, готовившийся за первым столиком, смекнул: «Если тот соврал про три страницы и схлопотал весь пятак, так мы можем добыть пятёрку с большим плюсом! Скажу, что на одном дыхании прочёл сто страниц!»

Идёт отвечать.

– А вы читали?

– Читал.

– Сколько?

– Сто страниц!

– Вот с вами есть о чём поговорить!

Несчастный лгунишка добыл лишь жалкую уточку.[29]

Еду с зачёта. Троллейбус набит битком.

Молодая кондукторша деревянным голосом:

– Площадка! Почему не передаёшь на билеты? Что ж ты едешь нахрапом!?

Все смеются.

– Вот не открою заднюю дверь, тогда и посмеётесь…

Все смеются ещё энергичней, а билеты не берут.

Кондукторша бессильно:

– Чем же вас ещё напугать?

На остановке задняя дверь открылась.

Желающим войти площадка докладывает на нервах:

– Девочки! Некуда! Тут своим негде повернуться!

Едем дальше.

Кондукторша угрожающе:

– Площадка! Руки вверх! Что ж вы не подаёте на проезд!?

Дома свои хлопоты.

Бабкиному внуку лет четырёх вырвали чёрный зуб.

Страдалика уложили спать с грелкой. Вскочил. Ходит с грелкой на щеке и поёт:

– Да, мы умеем воевать…

Спросите у моей жены, у матери – у кого хотите – Русские не хотят войны!

12 января

Что такое поцелуй?

Досрочно, с первой группой, сдал литературу.

Достались мне «Записки охотника». Об этой лебединой песне Тургенева мне было что рассказать. Я пешком исходил те тульские места, где жили герои «Записок». Увязал вчерашний день с сегодняшним. У себя в газете давали какой-то рассказ писателя и тут же – очерк о наших днях потомков далёких тургеневских героев.

С экзамена забрели с Каменским в гостиницу «Московская», где он остановился. В номере с Каменским жил какой-то директор из Махачкалы. Анекдотом порадовал директор:

– Что такое поцелуй? Телефонист: «Поцелуй – это звонок сверху вниз». А машинист считает так: «Поцелуй – это свисток паровоза перед входом в тоннель».

– Ну, – говорю Николаю, – слушай анекдоты дальше. А я пойду в библиотеку читать «Идиота».

– Зачем? Ты ж только что отлично сдал экзамен по литературе!

– То я сдал для зачётки. А это – для себя.

– И после этого заявления ты сам не идиот?

16 февраля

Павленко

Вчера у Павленки был день рождения. Скидывались в редакции по рублю. Почти весь день усердно-добросовестно измеряли градус на крепость.

Сегодня, похоже, продолжение следует.

Едва я переступил порог секректариата – перехватчик выпускник местного суворовского училища Павленко:

– Злая птичка перепел[30] ну совсем задолбала. Голова со вчерашнего гудит. Система у меня совсем не срабатывает. Я не святой,[31] как ты. На капремонт дай дуб!

– Кончал бы керосинить, Вовчик. Хоть бы на работе.

Он полохливо:

– Ты на что меня толкаешь? Это преступление!

– Бросить пить – преступление?

– Однозначно! Посягательство на святую традицию! Учёные доказали… Да вот читай!

Он резко дёрнул к себе ящичек в своём столе и показал на красиво исписанный листок:

– Читай!

«Результаты новых исследований позволяют говорить, что знакомство с зеленым змием произошло очень давно. Скорее всего, наши предки распробовали его десять миллионов лет назад».

– Десять миллионов лет! Этакий стаж нельзя терять. Дуб на бочку!

– Один у самого. На обед.

– Зачем тебе обед? У меня хлеб с икрой. Жертвую! Только дай дуб!

Занял я у буха. Отдал ему рубль.

Женя Воскресенский принёс бутылку вина, сунул в свой стол. Налил в стакан, озирается.

Вбегает Павленко. Расправил усы, зырк-зырк по сторонам, быстро наклонился за стол, торопливо пьёт.

«Отметился» и довольно докладывает:

– Это обед!

Вбегает Конищев.

То же.

Снова вбегает Павленко:

– Это ужин.

Женя знай льёт. Всё повторяется.

Я сказал Жене:

– Ты наш король бензоколонки!

Вечером позвонил Люсе.

– Ты вчера сказала, если не передумаешь, то сегодня поедешь ко мне. Радуйся. Операция «Хижина дяди Толи» отменяется. Заменим культурным мероприятием. Пойдём слушать в фильме «Любимец Нового Орлеана» Марио Ланца.

– Почему ты отменил операцию?

– Не думай, что все пути мужчин ведут только к бабьему подолу.

– Стрэнно, стрэнно, – проговорила она в нос.

– А мне тоже было сегодня странно услышать стороной, что ты вроде объявила конкурс «Кто быстрее кликнет в жёны?» На соискание руки госпожи N претендуют журналист и актёр. Кто быстрее? Ну?! Кто же? Да шиш! Можешь радоваться. В первом же туре я снимаю свою кандидатуру.

– Ну что ты! Я не хочу тебя терять.

При встречах мне как-то жалко на неё смотреть. Она вся какая-то… Будто из неё вытряхнули душу и, чужая, забитая, растерянная, потерявшая всё, всё, всё, она испуганно и виновато заглядывает в глаза. Она старше меня. Ей уже двадцать девять. Худая, длинная… Как глиста в скафандре.

– Как тебе актёр? – спрашиваю.

– Он даст мне больше.

– Чего?

– Ростом выше тебя. Сто семьдесят четыре. Старше меня на год. Печально-серьёзен.

– Вот и развесели его. Беги, где больше.

– Я не могу сделать тебе подлянку. Я тебя люблю. Пока ты сам не бросишь, я не стану с ним… Мои друзья работают с ним. Сказали: «Если начнёшь с актёром и у тебя окажется ещё кто-нибудь, такую гадость смолотим, что…». Видишь, милый… Может, ты меня бросишь сейчас? Ну подумай хорошенько. Я выйду за того, буду твоей любовницей. Ну чем плохо? А так… Сколько мне ещё вот так быть? Хочу стать бабой. Хочу рожать детей. Понимаешь? С актёром выйдет. Он серьёзный. Не буду же я всю жизнь любовницей…

– Поступай как тебе лучше. Нам же с тобой не хватает «одного сумасшествия на двоих».

17 февраля

При редакции открыли школу репортёров.

Первое занятие.

Шеф представляет завов. Дошёл до меня.

– Отдел сельской молодёжи «Колос». Анатолий, простите, – и смотрит на меня.

Забыл фамилию мою? Или вовсе не знает?

Я встал и назвал свою фамилию.

– Отчество? – опять уставился он на меня.

– Никифорович, – подсказываю.

– Очень толковый товарищ! – И опять взгляд на меня: – Не примите за комплимент. Я просто говорю. Успешно кончает Ростовский университет.

Каждый заведующий рассказал о своём отделе.

Стали записываться в отделы.

Я приуныл. Ну, кто побежит в мой «Колос»? Ну, кто из горожан любит деревню?

Ко мне записалось четверо.

Одна Елена чего стоит! Роскошная дева.

Говорю с нею. Подходит Конищев:

– Девушка, так вы на село?

– Да.

– Жаль. Давай ко мне.

Лена отмолчалась, и Конь отлип.

Я повёл Елену в типографию, показал печатный цех, рассказал, как делается газета.

Типографские девчонки из зависти окрестили меня областным женихом.

Подсуетилась и Люси:

– У твоей Елены одно лёгкое. Не кичись.

Слово за слово. Опять она затягивает песенку про актёра:

– Я б могла уйти к актёру. Но совесть терзает…

– Канючишь себе вольную? Выдача только в Юрьев день!

Планёрка. Северухина:

– Дата Генделя. Надо бы дать.

Шеф:

– А кто этот Гендель? Чего он сделал? Кто его знает?

– Все.

– Кому нужен этот Гендель? Я его не знаю и знать не хочу. Ниже Баха не даём!

5 марта

Профсоюзное собрание.

Петухов, профсоюзный руль:[32]

– Да хоть и десять раз съездим в целях объединения в лес, но коллектива не будет. Кучек у нас слишком много!

– Конечно, не могучих! И какая групповщина? – удивляется Павленко. – Вокруг меня собирается группа, когда соображаем на троих. И больше групп не бывает.

– Ой, Володя, не скажи, – режет ответственному секретарю Вера Григорьевна, наш славный бухгалтер. Дама в годах, солидная, суровая. – Ну во что превратили редакцию? Каждый день в каком-нибудь отделе обязательно отмечают день гранёного стакана![33] Ну на что это похоже? Вот… Как говорят в народе? «Когда с человека уже совсем нечего взять, с него берут пример». Отрицательный! Про кого это? Про Конищева! Человек ведёт идеологический отдел. Главный в редакции! И кто главный наш алкаш? Конищев. Ну не паразит?!

Конищев кривится в ухмелке:

– Как вы докажете?

– Я собираю бутылки и пишу, кто пил.

Конищев в молчании опускает голову.

Искренне, путано говорил правильные слова о вреде разгуляев Коля Кириллов, наша кинозвезда. Коля снимался в фильме «Они шли на восток». Исполнял роль трупа в массовке. Как и положено трупу смирно лежал. Продержался на экране ровно одну секунду. Лежал вниз лицом. Среди прочих трупов. По попенгагену[34] его сразу узнала лишь Неля, жена.

А наша пани Зося, как звали в редакции Зою Капкову, оказалась приличной хулиганушкой. Её выбрали в счётную комиссию. И вскоре пожалели. Зося тайком нашлёпала кучу лишних бюллетеней. Выбросила из списков неугодных, вписала своих. Зосю раскусили и завтра по-новой придётся голосовать.

Досталось на орехи и нашему шефу. Только ничего такого он не слышал. Был-то далеко от Тулы. На хоккее в Тампере.

15 марта

Вчера, в воскресенье, ездил в Ясную Поляну. Купил сувенир «Скамейка Толстого».

Похвалился сегодня сувениром Павленке.

В ответ Павленко тоже похвалился. Достал у себя из ящичка свой значок, на котором написано: «Мне б водки да хвост селёдки».

Кто-то из авторов, чтоб поскорей напечатали его, притащил в секретариат бутыль спирта.

Павленко, Кузнецов, Михневич сияют.

Кто ни войди в секретариат, тут же плеснут спирта на стол. Поджигают.

– Смотри! Горит! Настоящий спиртяга! – и восхищённо пялятся на синее пламешко.

Михневич потирает руки над весёлым огоньком:

– Ну как не сделать классиком этого молодца, кто принёс!?

Михневичу надо рвать куда-то в Москву. Да не на свои, а по системе: ёлка, дай палку, палка, дай балку!

16 марта

Пенсия

Я рано прибежал в редакцию.

В коридоре под моей дверью стояли три старушки. Одну из них я сразу узнал.

– Здравствуйте! – поздоровался я со всеми и слегка шатнулся к своей знакомице: – До сей поры так и не вернули Вам пенсию?

– Обижаешь, сынок! – радостно улыбнулась она. – Вернули по-чистой! Ещё ка-ак вернули! С извинениями! С поклонами!

– Входите. Расскажите…

Я распахнул дверь в свой кабинет, пропустил старушку вперёд.

– Рассказывайте свою эпо́пию!

Я приоткрыл верхний ящичек своего стола, потянулся взять недописанную вчера статью.

Статью накрывает десятка.

– Вот вам мой короткий и ясный рассказ!

– Что Вы! Что Вы! Не-ет! Такие рассказы мы не принимаем!

Я сунул десятку в сумку старушке.

Мне неловко. Ей пуще того.

Она в растерянности бормочет:

– Как же тако, сыно? Ты волчком крутился, бегал по моей печали… И как не возблагодарить?

– Сказали спасибо. И вся благодарность.

– Сказать язык не отвалится. Велико слово Спасибо. Да Спасибко в карман не положишь и домой не принесёшь.

– Ну… Хватит об этом… Ваша курица шпионкой прокралась в соседский огород. Погреблась чуток… Соседка, секретарша сельсовета, в отместку навертела ворох липовых бумаг, отправила в район, и Вы остались без пенсии. Да ложь на тараканьих ножках, того и гляди подломятся. Я написал фельетон «Себестоимость кукиша». Как дело побежало дальше?

– Шибко красиво! Секретарке дали по шапке. Райсобес раскумекал, честь честью вернул мне всю пензию. Да вот днями скрутился маленький цирк. Эту секретарку – ни Богу свеча, ни чёрту ожог! – местная властёшка качнула в районные депутатихи.

– А это уже песня для нового фельетона. За нами не усохнет.

– Вот и спасибствую тебе, сынок! И мы не на руку лапоть обуваем!

17 марта

Первый костюм

Универмаг «Москва».

Купил первый в жизни шерстяной костюм. Брюки немного широковаты. Надо бы сузить.

Прибежал в мастерскую. В работу не берут. Много заказов.

Мастер:

– Приходи через час с заднего входа, кавалер. Спросишь Кудрявцева. Да имей три пятьдесят.

Пришёл с главного входа.

Сошлись на двух пятидесяти.

Вечером дежурил в типографии. Наткнулся в коридоре на Люси́. Она корректор.

Остановились посплетничать.

Слово к слову. Опять она за своё:

– Я нужна тебе лишь как женщина?

– А ты не прочь позабавиться мужичком?

– Такая девушка-переспелка по тебе вянет… А ты всё бегаешь холостунчиком… Жаль, дорогой… Мужики дольше и осторожнее выбирают сапоги, чем женятся. И ты не исключение. Ты тоже когда-нибудь женишься пожарно.

– Так точно, мадам!

– А я… А я так больше не могу. Мне нужен муж. Хочу рожать, как баба. Двойняшек хочу.

– А я что тебе? Автомат по штамповке двойняшек по спецзаказу? Мне самому надо сперва стать на ноги… Университет надо сначала закончить…

– Ну ты становись на ноги, а я выйду за шута. Он на всех перекрёстках гремит крышкой, что влюблён в меня. А ты не гонишь меня от себя… Не развязываешь мне руки. Ну прямо собака на сене…

– Цуцык на соломе! Поступай как тебе ловчей.

19 марта

Волков вернулся из Тампере.

Купил себе куртку, финский нож, авторучек с изображением голых женщин.

– Я и там, – хвалится, – создал отряд по образу нашего «Искателя». – Сорок малышей строил в ряд, гонял. Каждое утро ждали у отеля. Как покажусь, кричат: «Мяу! Мяу! Мяу!» Приветствуют. Подарили мне сувенирную маленькую клюшку. Копию той, которой был забит на чемпионате последний гол. Привёз и сувенирную последнюю шайбу с чемпионата. Наши ребята продавали там столичную, покупали тряпки.

В пять отметили встречу шефа и день рождения Носковой.

Вычли по пять рублей штрафа с Кириллова, Петухова, Пенькова. За полмесяца они не сдали по 12000 строк.

Люси поднесла мне билет в театр на премьеру «Закона Ликурга». Делать нечего, надо идти.

Играли скверно. Но им всё равно вежливо аплодировали. Артисты долго не уходили. Становилось похоже на то, что они выклянчивали себе аплодисменты.

Меня зацепило, что Люси с припадочным энтузиазмом молотила в худые ладошки, и я швырнул с нашего тёмного балкона двушку в сторону сцены.

Люси зашипела на меня и тут же вылетела на пуле на лестницу.

Наверное, на сцене был и её чичисбей.

20 марта

Мысли Льва Толстого

(Выписки из книги Александра Гольденвейзера «Вблизи Толстого».)

Помните, что прежде всего и важнее всего быть человеком. По отношению к людям нужно стараться больше давать им и поменьше брать от них.

Истинно одарённый сильный ум может искать средства для выражения своей мысли, и если мысль сильна, то он и найдёт для выражения её новые пути. Новые же художники придумывают технический приём и тогда уже подыскивают мысль, которую насильственно в него втискивают.

Нельзя научить искусству, как нельзя научить быть святым.

Критика, как кто-то справедливо сказал, есть мысли дураков об умных.

Женщина вообще так дурна, что разницы между хорошей и дурной женщиной почти не существует.

Мужчина, как он и ни дурён, в большинстве случаев умнее женщины.

Когда вам рассказывают про затруднительное, сложное дело, главным образом про чьи-нибудь гадости, отвечайте на это: вы варили варенье? или: хотите чаю? – и всё. Много зла происходит от так называемых выяснений или обстоятельств.

Всё во мне, и я во всём. (Тютчев).

Загадать орёл или решётка и решать на этом основании дело.

Счастье возможно только при отречении от стремления к личному, эгоистическому счастью.

Все людские пороки можно свести к трём категориям: 1. гнев, недоброжелательство; 2. тщеславие; 3. похоть в самом широком смысле.

Счастье не в том, чтобы делать всегда, что хочешь, а в том, чтобы всегда хотеть того, что делаешь.

– Вот ты, Соня, всё хочешь иметь изумрудные серьги; возьми двух светляков, вот и будут серьги.

Истинный путь борьбы с насилием – неучастие в нём.

Самый лучший будет тот, кто живёт чувствами других людей, а мыслями своими. Самый дурной – кто живёт чужими мыслями, а чувствами своими.

«Если моё произведение все бранят, значит, в нём что-то есть. Если все хвалят – оно плохо, а если одни очень хвалят, а другие очень бранят, тогда оно превосходно». (?)