Первый узбек: Героям быть!

Наказаны они были не за то, что могли стекло испортить, поцарапать или не приведи Аллах разбить, а за совершенно бестолковое озорство, недостойное таких взрослых ребят. С тех пор братья прониклись к стеклу большим уважением и изделия из него почитали как самые красивые и нужные в доме. Так же они относились к стеклянным вазочкам, стоящим в нишах гостиной комнаты. Али размышлял, почему он ни разу не спросил у взрослых, где и как изготавливают стекло. Он хорошо знал, что оно дорогое, очень дорогое, безумно дорогое. Разбить его равносильно добровольной и страшно болезненной смерти.

Обратная дорога до дома заняла столько же времени, сколько и к обломанному карагачу. Взрослые уже не запрещали ходить на другой берег. Видимо поняли, что запретные яблоко или груша, сорванные в чужом саду намного вкуснее, чем та, которая растёт под собственным окном. Карим аккуратно перепрятал драгоценности в другое место. О нём не знал даже отец. Халил сам настоял на этой тайне, объяснив сыну, что ему до смерти осталось не так уж много дней. Али с Ульмасом, невозбранно бегая везде, где заблагорассудится, очень скоро перестали думать о непонятных запретах и выбрали приметную площадку местом своих странных занятий.

Халил, пришедший вечером к Зумрад, долго, со вкусом пил чай со слоёной лепёшкой, нахваливал лакомство, приготовленное младшей снохой, и долго говорил. Разговор был обо всём, что произошло в этот беспокойный день. Но больше всего о том, что он на некоторое время должен будет уехать в Бухару.

– Слава Аллаху, что сейчас в Бухаре правит просвещённый государь Абдулазиз-хан. Его поддержали Джуйбарские шейхи. От его милостей зависит и правитель Афарикента Искандер-султан. Абдулазиз-хан покровительствует поэтам и учёным и сам пишет стихи. – Обо всём этом ранней весной этого года рассказывали погонщики верблюдов из посольского каравана, отправлявшегося в Китай. – Я сам всё слышал, люди из посольства сильно хвалили хана. Они говорили, что это достойнейший владыка. Он даже снизил налоги. Правда, их с нас собирают той же меркой. Хорошо, что не увеличивают. Именно поэтому я и решился ехать в Бухару, сердце моё. – Зумрад вздыхала с самого утра, с того мига, когда Халил с родственниками вернулся от казия, но мужа не донимала просьбами остаться.

Они давно мечтали о том, как сделать так, чтобы в Бухаре был второй дом. Как устроить Закира более удобным образом, не отдаляя его от семьи, а пытаясь приблизить. И тут такой случай! Неприятный, но именно используя переезд братьев в Бухару, не насовсем, на время, можно восстановить с нелюдимым племянником родственные отношения и покрепче привязать его к себе.

– Муж мой! Вы всегда всё делаете правильно, вы думаете на несколько ходов вперёд. Как это делается в игре «Четыре рода войск». Её бобо Одыл привёз из Хиндустана. Все наши мужчины прекрасно научились играть. Я ни словом, ни делом, ни мыслями ничего не имею против Бухары. Я понимаю выгоду того, что у нас в Бухаре будет свой дом. – Хорошо, что мечтания осуществляются!

– Сердце моё, не рви мне душу. Я и так страдаю…

– Но я так буду тосковать без вас, я так буду горевать каждый день, проведённый без вас! Волосы на моей голове давно все седые, и ночи, которые мы проводим вместе, безгрешны. Но я не могу даже подумать о том, что вас полгода не будет дома. Я за это время могу умереть. Мне уже почти пятьдесят лет. Многие мои подруги уже давно гуляют в садах Аллаха. Но я, несмотря на болезни, ещё надоедаю людям в этом мире. Умоляю вас, берегите себя, помните каждое мгновение, что мы с Лайло молимся за вас, мы вас любим больше своей жизни. – Зумрад изо всех сил старалась не проронить ни единой слезинки: она сможет вдоволь поплакать потом, а сейчас она должна быть сильной и мужественной.

Халил понимал, как тяжело даётся старшей жене это напускное спокойствие, это показное равнодушие. Он решил не бередить раны преждевременно, а заниматься повседневными делами.

– Душа моя, как вы считаете, справится ли Карим со всеми делами? Не будет ли урона нашей мастерской и заказам, что поступают на различные вышивки и другие безделушки? – Халил хорошо понимал, что работа вышивальщицы оплачивается намного дешевле, чем работа плотника, но является хорошим подспорьем для блага семьи.

Ни один мужчина никогда не скажет, что он ценит работу женщины наравне с мужской. Поэтому отношение к вышивке было несколько пренебрежительным. Вот если бы вышивкой занимался мужчина, тогда другое дело. О его работе говорили бы уважительно, и стоила она в два-три раза дороже, чем работа Нафисы. Зумрад ласково взглянула на мужа.

– Думаю, что справится. А если не справится, то рядом всегда стоит Лайло. Уж она не только ни одного медного фельса не упустит, она ни одной пылинки зря не потратит. Всё сметёт в кучку и сложит в сундук! Вы же знаете свою младшую жену.

Халил усмехнулся. Во всём Афарикенте не было более скупой женщины, чем Лайло. Она могла подать милостыню, могла раздать подарки во время курбан-хаита. Но попробуй попросить у неё взаймы до лучших времён несколько монет, или какой-либо инструмент денька на два: кетмень, лопату, урак. Лайло мгновенно становилась глухой. Хорошо, если просто глохла. Она могла так высмеять человека, пришедшего с нелепой просьбой, что любой был готов провалиться не просто сквозь землю, а в самую преисподнюю.

Она наперечёт знала, у кого в махалле какие заработки. Кто проиграл дневную выручку в чайхане, поставив на незнакомую перепёлку большой заклад. Кто купил в долг украшение для жены, не подумав о том, что в хозяйстве нужнее новый кетмень. Кто побоялся потребовать причитающиеся ему деньги за выполненную работу. Для всех находилось острое словцо. По всем обычаям в доме деньгами распоряжались мужчины, но так повелось в семье Халила, что Лайло знала о каждом таньга, отложенном и спрятанном в надёжное место. Она видела своими кипчакским глазами каждый фельс, что лежал и дожидался того мига, когда его на базаре обменяют на нужную вещь. Или на все те вкусные приправы, без которых в семье не готовили ни одно блюдо.

Трудно было узнать в этой упитанной круглолицей женщине худую замарашку, много лет тому назад появившуюся в доме. Даже спустя столько времени старшая жена ни на одно мгновение не пожалела о своём решении. Не жалела она и о том, что её любимый Халил, её муж женился на тощенькой девчушке. Теперь никто не мог попрекнуть вторую жену тем, что она сиротой пришла в дом. Да если не Лайло, то половина заработанных мужчинами денег уходила бы на пропитание.

Для Зумрад было великой тайной, как с одного танаба земли можно собрать столько необходимых овощей и фруктов? Как можно с того же танаба земли кормить двух коров, два десятка баранов, пятьдесят кур и несколько десятков уток, не считая перепёлок. И совсем уже непонятным было то, как весь навоз превращается в удобрение. А у соседей из него кроме кизяка ничего не делают. Лайло приказывала собирать навоз, мешать с рублеными сорняками, а осенью раскидывать по вспаханной земле.

Все овощи у Лайло были в полтора раза крупнее, сочнее и вкуснее, чем у остальных соседей, а фрукты слаще мёда или сахара. Злые кумушки утверждали, что навоз, раскиданный по пашне, противен Аллаху и это только вредит посадкам. Но все эти разговоры затихали, как только злоязыкая соседка усаживалась за дастархан и пробовала шурпу из этих овощей. Многие хотели перенять приёмы, используемые в доме у Халила, но не у всех получалось. Вот и злословили от неумения, незнания и зависти… Лайло же объясняла всё это простым заимствованием у китайцев. Они в земледелии не делали никаких секретов. Но многие дехкане, не желая лишний раз подняться с курпачи, получали со своих участков довольно скудные урожаи.

К сожалению, была ещё одна причина нежелания работать. Это были заоблачные налоги. Такие, что чем больше человек работал, тем больше он должен был платить. Зачем надрываться? Получишь десять мешков риса – из них четыре надо отдать. Соберёшь двадцать мешков риса – отдашь девять мешков. Получается, что лучше меньше работать и меньше отдавать. Многие привыкли жить впроголодь, как привыкли к жалобам на тяжёлую жизнь, на высокие налоги, на неурожаи и бескормицу…

Но страшнее всего были войны и набеги. Вот тут уже никто не спрашивал, сколько ты должен отдать – захватчики загребали всё подчистую. Лучше было не сопротивляться, а то можно распроститься с жизнью. Некоторые, те, что поумнее, делали схроны, куда ссыпали семенное зерно, прятали крупы, а в открытых кладовках стояли полупустые хумы, на дне тонкой плёнкой плескалось масло или лежали горстки круп. Этого было не жаль. Труднее было со скотиной, прятать её негде. Можно отогнать за реку, но и там она не была в безопасности. Каждый хозяин приспосабливался, как мог.

Вот уже семь лет в Мавераннахре никто ни с кем не воевал. Незначительные стычки беков в счёт не шли. Абдулазиз-хан и правитель Самарканда, не поделив Бухарский престол и помахав саблями, вскоре помирились и больше не воевали. В Бухаре был свой правитель, в Самарканде свой. Но та маленькая война обошла Афарикент стороной. Не зря про Искандер-султана говорили, что он как дервиш – лучше омон-пули* заплатит, чем станет воевать. Поэтому и налоги были большие. В семье Халила работы никто не боялся, от того не голодали. Но богатством никогда не хвастались. Опасно было это делать и все понимали: «У длинного языка жизнь коротка».

Утро принесло Халилу новые волнения. На пути в мастерскую его ждала Лайло и упросила зайти поговорить. Потупив глаза, она заявила, что разговаривать при всех за чаем или на айване ей неловко. Халил был крайне удивлён: Лайло никогда не стеснялась говорить обо всём как при своих, так и при чужих. Усадив мужа на курпачу и подоткнув ему под спину самую мягкую подушку, она налила свежего чая и опустила голову, собираясь с мыслями.

Такой растерянной Халил видел свою жену лишь на свадьбе, когда она узнала, что выходит замуж именно за него. Помявшись немного и покрутив пальцами кончики платка, она выложила странные новости своим гортанным голосом, стараясь умерить его силу. Небывалая и непредсказуемая новость о сестре Нафисе и её просьбе о поездке в Бухару сначала развеселила Халила. Вскоре он понял, что это не шутка. Мысли плотника разбежались испуганными тараканами в разные стороны.

Чего? Куда? Зачем? Да чего только эти глупые женщины не придумают? Какая любовь? Какое замужество? У Нафисы от усталости всё в голове смешалось, и она сама не понимает, что говорит! А кто здесь будет заказы выполнять, кто будет работать вместо Зумрад? Халил, не допив чай, поднял глаза на Лайло и сообразил, что его жена в такой же растерянности. Вот отчего были все эти рыдания и слёзы, когда Одылу приходилось отказывать свахам! А Халил-то здесь при чём? И только тут он ухватил суть дела – жена просит его поговорить с Одылом и посватать Нафису за Закира.

Объяснение простое: жить-то в новом доме в Бухаре будут одни мужчины. Согласие должен дать отец девушки, а просить за неё должен будущий кудо! Ну до чего же хитрые эти женщины, до чего изворотливые! Даже улитки не такие скользкие, как эти плутовки. Получается, что его племянник женится на двоюродной сестре его второй жены. Вот уж точно, думай-думай, а нарочно такого не придумаешь. Надо ещё и племянника уговаривать, чтобы женился на такой взрослой невесте, а если честно сказать, попросту старой.

Конечно, Одыл будет рад выдать наконец-то свою Нафису замуж. Сам Халил привык считать сестрёнку жены чем-то совершенно незаменимым в семье. Именно она заменила Зумрад в рукоделии и все пяльцы-шмальцы, напёрстки-отвёрстки полностью перешли к Нафисе. Старому плотнику было трудно сразу понять, что всех изменений будет намного больше. Дом в Бухаре действительно нужен большой. Неужели Али что-то знал про это, ведь вчера так уверенно говорил о женитьбе Закира? Но нет, этого, судя по всему, никто не знал и никто не догадывался. А вышивальщица-то много лет точила слёзы по его приёмному сыну.

Лайло сидела на курпаче, понурив голову, не смея взглянуть в лицо мужа. Вроде это она виновата, что недосмотрела за сестрёнкой. Не виновата ни в чём, у той отец есть. Если Одыл вовремя не позаботился выдать дочку замуж, то теперь пусть вкладывается в строительство дома в Бухаре. У Халила разгладилась морщинка между бровей. Нечего страдать, всё идёт как надо: Нафиса девушка хозяйственная, послушная, своё ремесло знает хорошо. Судя по тому, что так долго хранила привязанность к Закиру, верная и постоянная. Улыбнувшись своим мыслям, он погладил жену по волосам, провёл тыльной стороной руки по круглой смуглой щеке. Скользнул пальцами по подбородку и обрадовался пришедшей ему сейчас мысли, что сегодня он ночует у Лайло.

– Женщина, можешь сообщить своей сестре, что если её отец согласится на то, что она выйдет замуж за моего племянника, то она переедет в Бухару. Но тогда расходы на дом будут пополам. – Добавил Халил. Не мог упустить, чтобы хоть как-то не сэкономить на стройке. Родня роднёй, но расходы, связанные с переездом довольно большие. Просить денег у Одыла было неловко, а тут такой случай подвернулся! Лайло поняла и мысли мужа, и безмолвную ласку, и то, что «женщиной» он называл её лишь тогда, когда собирался провести с ней счастливую ночь. – Пойду к Одылу, нужно обо всём переговорить. Но вот что делать с калымом и приданным, ума не приложу. Ладно, мы всё-таки родня, договоримся как-нибудь!

Сказать, что Одыл обрадовался приходу Халила и нежданному разговору – значит, ничего не сказать! Он сначала растерянно слушал своего кудо, потом вскочил, начал обнимать его и целовать. Потом бросился танцевать, тряся в руках дойру*, совершенно не умея на ней играть. Одыл смеялся, а по лицу его катились старческие слёзы. Поэтому сообщение о том, что не мешало бы дом строить вдвоём, не вызвало у купца никакого неудовольствия. Вернее он даже не заметил, что на его кубышку с деньгами позарился один из близких родственников.

Он так был рад, что единственная дочка наконец-то выйдет замуж, и за кого – за слушателя медресе, за умного человека, за сына Халила. Одыл был готов целиком возводить дом на свои деньги. Прибежавшая на шум и крики Айгуль быстро всё поняла и включилась в общее веселье. Её старшая дочка Дильбар перебежала через дорогу и тут же сообщила новость старшей женщине Зумрад. Вдруг веселье Одыла сошло на нет:

– Халил, брат мой! А вдруг Закир не захочет жениться на Нафисе, она уже такая взрослая! Да что я сам себя обманываю, старая она для невесты. А в Бухаре не в пример больше красивых рукодельниц, куда там моей дочке! Я хоть и люблю её безмерно, но не могу не понимать, что товар-то залежалый. Не порченый, не битый молью, но старый, ой какой старый! – он сгорбился, сел на подушки свесил голову на грудь, размазывая невысохшие слёзы счастья по плоскому лицу.

– Одыл, брат! Не о том ты беспокоишься. Закир женится на той невесте, на какой я велю. А Нафиса девушка очень хорошая. Старая, говоришь? У неё что, седые волосы, или она хромает на обе ноги? Или у неё кривые руки и она не может приготовить вкусную шурпу или плов? Или она слепая, косая, кривая, рябая? Или она не самая лучшая вышивальщица в Афарикенте? Только в Бухаре есть мастера-мужчины, которые могут быть искуснее, чем она! И то лишь потому, что вышивают золотом! А может быть у неё какая-то скрытая болезнь? Она живёт в моём доме вот уже двенадцать лет, и я не заметил ни одного изъяна! Нет, она красивая, молодая девушка. Это ты мне должен такие слова говорить, а не я тебе. По рукам?– Халил торопился завершить сватовство и сделку по строительству дома, чтобы Одыл не опомнился и не пришёл в себя, поняв, в какие расходы втравил его кудо.

– По рукам брат! Сегодня барана режем, помолвку отмечаем. – И Одыл опять полез к Халилу обниматься. Халил уже не сопротивлялся, это надо же такому случиться. Вчера с утра полумёртвый сын и суд, а сегодня повторное родство. Ведь его дочка давно замужем за сыном Одыла. Не мог он подумать пятнадцать лет тому назад, что этот кочевник станет для него самой крепкой опорой и поддержкой в жизни. Давно пора родниться кочевникам с осёдлыми дехканами и ремесленниками. Только так в Мавераннахре наступит спокойствие – не будут же одни дяди резать и вешать своих племянников, а другие насиловать племянниц и вспарывать им животы.

Домой Али прибежал, когда все уже разошлись по делам. Слишком много он раздумывал, а то сидел бы за дастарханом раньше всех. На айване было пусто, а на скатерти оставались несколько кусочков лепёшек и тёплый чай в чайнике. Глаза Али обежали двор. Отца нигде не было, голоса его не слышно. Мать почему-то до сих пор на своей половине. В это время она давно распекает за плохую работу работников. Она всегда находила к чему придраться. Иногда она сидит с матушкой-сестрицей на её половине и чешет языком в своё удовольствие.

Что-то не так, но не это главное, быстро посмотреть, что с Уьмасом. Зайдя в комнату, он увидел, что братишка проснулся, рядом с ним на маленькой скатёрке стояла глиняная коса с разными орехами и кишмишом, пиала с чаем и небольшой чайник. Лайло ласково гладила Ульмаса по его бритой голове, обвязанной свежей тряпкой. Увидя Али, махнула рукой и отправилась на задний двор. Без хозяйского догляда и редиска расти не будет. Али поёжился «Как это я утром про брата забыл, я же думал, что быстро вернусь, но задумался». Ему стало стыдно, но брат ничего не сказал. Лицо у него было чрезвычайно довольное.

– Это чему ты с утра улыбаешься? И скажи мне, что ты видишь и как? И где лоханка под отбросы? – Али решил, что если брат улыбается, то всё хорошо.

– Али, ты вот ночью на балахане спал, а я здесь. А в соседней комнате матушка с Нафисой шептались. Оказывается Нафиса влюблена в Закира, и сегодня батюшка пошёл к дедушке Одылу договариваться насчёт свадьбы. Дедушка Одыл тоже будет с нами новый дом в Бухаре строить. Они вместе будут строить. Вот. Они мне всю ночь мешали спать своими шептаниями. Утром ещё матушка с батюшкой долго разговаривали, но уже громко. Никаких секретов в доме нет, вечером шепчутся, а утром во всё горло кричат! Вот мы с тобой можем секреты хранить, а они все какие-то неразумные, как дети. – Безбородые молодые лица двух хитрецов склонились друг к другу и воспоминания о больших и малых секретах, хранящихся в их головах, заставили обоих улыбаться! – А про меня все забыли. Я чего ещё хотел сказать, мы точно сами дом будем строить. Если бы один батюшка решал, то он мог и передумать. А дедушка Одыл нас сильно любит, будет всегда защищать и позволит нам всё сделать самим.

Круглое лицо Ульмаса с крохотной горошиной носа, зажатого пухлыми щеками, было таким довольным и умиротворенным, что Али опять заулыбался.

Да, дедушка Одыл всегда на их стороне. У него самого уже трое внуков, потому что их сестрица Айгуль родила двух девочек и мальчика. Но они ещё маленькие, старшей дочке Дильбар всего одиннадцать лет, а внуку Киличу десять. Про Бахор и говорить нечего, мелочь пятилетняя, даже разговаривает ещё плохо. Бобо их любит. Дедушкин охранник научил их драться. Бобо всегда с ними разговаривает, про разные страны рассказывает, про большие красивые здания. Жаль, что он рисовать не умеет, а то бы нарисовал всё то, что когда-то видел. Дедушка Одыл рассказывает так понятно, что и без картинки всё видно.

Эх, если бы Ульмасу можно было вставать, они бы побежали вдвоём в дом к деду, там Айгуль. Она уже вчера прибегала, сидела возле Ульмаса, гладила того по голове, вздыхала и говорила разные ласковые слова. И Гульчехра приходила, это та, которая повитуха. Её так сильно уважают все в махалле! Она всегда занята, но всё-таки нашла время и забежала проведать младшего братика. Только Ойнисы не было, но она редко приходит в гости. Далеко и некогда ей. Четверо детей и она опять беременная, скоро родить должна. Дядя Анвар не любит, когда его молодая жена уходит из дома, есть такое слово смешное. Он свою жену ревнует, так матушка говорит. Это значит, что муж, то есть дядя Анвар, боится, что их сестрица Ойниса на какого-то другого мужчину посмотрит. А что, неужели замужней женщине нельзя смотреть на мужчин, она же не слепая?

– Ульмас, смотри что я придумал с домом. – Али разложил на курпаче чертёж и стал показывать братишке. Тот быстро понял, что новый план удобное, чем те, по каким строят сейчас. У каждой комнаты есть свой выход на улицу, зимой холодно, всё тепло будет выходить через двери. – А если пристроить к дому совсем маленькую комнатку и через неё заходить в гостиную, то тепло выходить не будет совсем.

– Ты это про какую комнатку говоришь? Для чего она нужна? – Ульмас повертел головой и решил. – Ты прав, туда можно повесить на стену крючки для верхней одежды, чтобы она в комнате не валялась на сундуках. И поставить разные подставки для обуви. Для каждой пары будет своё место, а то всё время путается обувь. Ты же всегда мои чорики обуваешь…

– Неправда, твои чорики мне велики, у тебя такие же большие ноги, как и у брата Карима, а у меня ноги меньше, чем у тебя. – Али действительно обувал чорики брата, свои пока найдёшь, пока натянешь, а эти растоптанные.

– Если они тебе и велики, то зачем обуваешь не свою обувь? Если так будешь делать, я твои праздничные кавуши обувать буду. Это те, что брат Карим подарил в прошлом году на Навруз. – Несмотря на то, что семья не считалась бедной, все вещи носили поколениями, от отца к сыну, от старшего брата к младшему. Многие вещи служили десятилетиями. Новые вещи были редкостью и обновки были дорогие. – Да, эта маленькая пристройка будет хорошим подспорьем. Сразу два удобства тепло будет сохраняться зимой, а так же будет место для верхней одежды и обуви.

Халил был доволен всеми разговорами с кудо Одылом и младшими сыновьями. Те поспешили похвастать своими новыми изобретениями в строительстве. Всё это привело в радужное расположение духа. Его любовная возня с Лайло затянулась намного дольше, чем обычно. Лайло, умиротворённая приятными новостями, отвечала на его ласки, радуясь тому, что пока он дома и ещё не скоро уедет. Но из дневного разговора с матушкой-сестрицей поняла, что отъезд дело решённое и неизбежное. Поэтому пока он здесь, не нужно отказываться от такого блага, как совместная ночь. Когда Халил заснул, она полежала какое-то время на спине. Потом свернулась клубочком рядом с мужем и заснула под его мерное посапывание.

Ей приснился странный сон. Она редко видела сны. От безмерной дневной усталости Лайло по ночам спала как убитая, даже редко ворочалась. Ей снилось, что от их ворот между дувалами* едут три арбы. В них были запряжены не быки и не лошади, а ящеры. Она никогда не видела варанов, те водились в пустыне. Но представляла себе, какими они должны быть, потому что в вечерних сказках главными героями часто были драконы. Ящеры из сна были большие, их головы поднимались выше тополей, растущих вдоль арыка. Жуткие перепончатые лапы заканчивались корявыми и страшными когтями, взрывающими землю при каждом шаге.

Несмотря на нелепость увиденного ею, ящеры были взнузданы, а поводья держали в руках сидящие на козлах Ульмас, Али и как ни странно Лола, её дочка. В арбах, держась за узлы и разнообразный скарб, сидел её муж Халил, дядюшка Одыл, сестрица Нафиса и Зия-ака. Они смеялись, переговаривались друг с другом и с возницами, но совершенно не обращали внимания на людей, окруживших несуразные повозки. Кроме соседей на улице было много незнакомых людей. Некоторые из них были одеты в золототканые халаты. Другие в совсем нелепые кургузые то ли жилеты, то ли куйнеки*. Все весело и шумно переговаривались и показывали на мальчиков, сидящих в повозках.

Грохот колёс был такой громкий, что Лайло невольно проснулась. За окном бушевала весенняя гроза, молнии прорезали небо из конца в конец. Грохот стоял такой, что во всех окнах большого дома загорался свет. Лайло старалась вспомнить, не осталось ли во дворе что-то такое, что должно находиться под крышей. Нет, вроде всё хорошо спрятано. Халил не проснулся, и Лайло решила досмотреть интересный сон, но тот не возвращался. Капли дождя стучали по крыше балаханы, построек, по голым пока ещё веткам виноградника и кряжистой чинары. Лайло радовалась – весенние дожди очень полезные для урожая, тем более что вся земля была уже перепахана. Засыпая, Лайло похвалила себя за предусмотрительность. Не хотели работники пахать, но она их заставила. Подсохнет земля и можно сеять, урожай будет богатый.

Сильнее всех желанным новостям радовалась Нафиса. Она так настрадалась за последние годы от собственной глупости и молчания, что теперь тараторила не переставая. Как она будет любить своего ненаглядного жениха, как она постарается угождать ему во всём, да что она для этого будет делать. Старшая матушка, послушав этот лепет, зазвала её к себе и строго одернула:

– Да ты совсем глупая курица! Это кто же мужу во всём угождает? – строго шипела она, старясь, чтобы ни один мужчина в доме не услышал этих откровений. – Любить мужа тебе никто не запрещает, но только полоумная дурочка будет ползать перед мужчиной на коленях. Ты перед отъездом погости у Ойнисы да посмотри, как она своим мужем вертит. Тот словно волчок в разные стороны крутится, только бы её улыбку увидеть. А та не очень-то щедра на ласки! Зато муж у неё в кулаке, как бусинка в поясе! А ты – угождать, любить! Хочешь, чтобы он об тебя ноги начал вытирать, а потом вторую жену завёл? Если дом большой будет, а Закир станет мударрисом*, почему бы и нет? – умела Зумрад вразумить любого. Жизненного опыта у неё было больше, чем во всех сундуках добра. Нафиса внимательно слушала, понимая, что старшая женщина ей только добра желает.