Лабиринт. Поэма в прозе

За мной ухаживают две женщины. Та, которая моложе, видимо, делает это добровольно. Её обязанность состоит в другом – изучать мои повадки, проникнуть, по возможности, в моё сумрачное сознание, войти в контакт. Они приносят мне еду, моют кружку и миску. Сначала они пытались кормить меня травой (видимо, быки едят траву). Я смутно помню луг, поле; кажется, это так называется. Почему я его помню, ведь я там не был? Луг, поросший отравой, нет, травой, да, травой. Слова путаются. Я не стал её есть. Тогда они предложили мне мясо (разве быки – хищники?). Наконец, мой вкус и рацион был установлен – в виде овощей и фруктов. Варёные нарезанные овощи я брал (беру) из миски руками. Однажды Даша – имя молодой исследовательницы – протянула мне в окошко двери камеры, нет, клетки миску с какой-то сплошной полужидкой массой. Каша, сказала она, попробуй. Только её нужно есть ложкой. И показала, как держать этот предмет. Я сел за стол… Кстати, обстановкой – столом и креслом – я обязан именно Даше. До неё у меня был один лишь тюфяк на полу, на котором я и лежал и сидел. Не имелось ни подушки, ни одеяла. Правда, трусы в виде плавок (где тут плавать?) они мне выдали… Между средним, указательным и большим пальцами ложку я зажал. Молодец, сказала Даша. Му-у, ответил я. И, зачерпнув из миски, попробовал. О-о, весьма недурно!

Сначала, не зная, чего от меня ожидать, мой учёный работала, общалась со мной через решетку. Лечь, сесть, командовала она, принеси кружку, встряхни тюфяк! Я исполнял. Кому другому не подчинился бы, но ей… Старался только не смотреть на её обтянутые брюками лядвия. Видя мою сообразительность, она начала учить меня речи, письму и счёту. Скажи «Даша», просила. Му, говорил я. Скажи «солнце». Му-у. Ну что мне с тобой делать!?. Хорошо, попробуем по-другому. И, коснувшись рукой своей груди, называла себя «Даша», потом показывала на меня, говоря «Миня». Понял? Я кивнул головой. Даша, сказала она, и я протянул руку в её сторону. Миня – и я положил ладонь себе на грудь. Молодец! Однако с директором зоопарка она поделилась сомнениями. Проблема у него с речью. Не знаю, будет ли вообще говорить. Дело, видимо, в нечеловеческом его языке. Директор, румяный толстячок, только хмыкнул. И Даша поняла, что ему по барабану мои навыки и способности. Главное, что я есть, такой уникальный, сижу в его зверинце и приношу хороший куш. Или кукиш? Слова путаются. Будь его воля, он бы вообще не подпустил ко мне учёных. Зачем меня изучать и тем более развивать? Разовьюсь ещё не туда.

Странные создания – эти женщины. Боятся меня и в то же время… Когда мужчины язвят или насмехаются надо мной, их жёны и подруги почти всегда берут мою сторону. Ну что, животное, обращался ко мне какой-то господинчик, заламывая котелок, скучно тебе, небось? Сидишь тут, в клетке, без самки, без выпивки. А кстати, неугодно ли глотнуть? И он достал из внутреннего кармана пиджака стеклянную фляжку с тёмно-жёлтой жидкостью. Прекрати! – сказала господинчику его спутница. Пока тебя охранники под микитки не взяли. Сам ты животное! И действительно, я заметил, многие мужчины подобно мне рогаты. Своих рогов, правда, они не видят и не ощущают. Зато жёны их видят прекрасно. И даже классифицируют мужей по рогам. Одна дама говорила при мне другой: вон мой олень пошёл. Собеседница высказалась несколько жёстче: а вон мой козёл идёт! Так что и голова моя, если копнуть поглубже, не столь уж нечеловеческая. Но кто же будет копать глубже!? Все привыкли скользить по поверхности. По льду. И никто не желает нырнуть в прорубь. Хотя на дне, возможно, лежит золотой шлем Александра Македонского, кстати, тоже с рогами.

Почему многие мужчины смотрят на меня, набычившись? Особенно простолюдины. Кажется, я им ничего. Я думал над этим. Похоже, мой вид вызывает в них безотчётный страх. Я крупнее и сильнее многих. Но главное, я другой, не такой как они. Отсюда – неприязнь. Будь их воля, они забросали бы меня камнями или пустыми бутылками. Так что клетка спасает не только их от меня, но и меня от них.

Сначала, не зная, чего от меня ожидать, мой учёный работала, общалась со мной через решетку. Но однажды, видя мой покладистый нрав, решилась. Нажала кнопку пульта, которая открывает дверь. Три охранника стояли наготове с электрическими пистолетами в руках. С трёх сторон клетки они стояли. Я сидел в кресле. Когда Даша вошла, я быстро оторвал от неё взгляд и уставился в стол. Мне едва удавалось сдерживать охватившее меня волнение. Положив на стол яблоко, листы бумаги и ручку, она прикоснулась к моему плечу. Ну вот, сказала, теперь нет преграды для нашей дружбы. Рука и голос её слегка дрожали. Напрягшись, я смотрел в стол. Что ж, продолжим наши уроки. Слоги и слова мы записывать уже умеем. Сегодня попробуем писать простые предложения. Мама мыла раму. Понтий мыл руки, диктовала она. Я усердно писал. Грачи прилетели. Я не глядел на Дашу, но всем своим существом чувствовал близость её тела, и волнение не покидало меня. Я делал ошибки. Смотри, что ты написал! – сказала она. – Врачи прилетели. На столе лежало несколько детских книжек. Когда Даша ушла, я взял одну из них и стал читать по слогам: «Жили-были дед и баба, и была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое»… К клетке подошёл директор. Увидев меня за чтением, он сморщился и сплюнул. Плохо всё это кончится, сказал он. Я показал ему вслед язык.

В следующий раз охранников не было: Даша отказалась от них, уже вполне мне доверяя. Она ходила по клетке и декламировала стихотворение: «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу. Я хочу под этим взглядом слушать чувственную вьюгу». Я стоял у стола и смотрел в пол. Что ж ты всё время головой никнешь? – сказала Даша. Гляди на того, кто с тобой разговаривает. И подойдя и взяв меня за подбородок, подняла мне голову. Я увидел обтянутые брюками чресла и холмы её груди. Я быстро отошёл к стене. Лицом в стену. Даша последовала за мной. Повернув меня, она узрела моё желание, высунувшее головку из плавок, почти достигая пупа. Ах! – воскликнула она испуганно и в то же время… Ну что мне с тобой делать!? Ладно. Потерпи немного, что-нибудь придумаем. И она придумала.

Она вошла ко мне с директором и двумя охранниками. Все почему-то в белых халатах. Здравствуйте, сказал директор, улыбаясь одним ртом, как мы себя чувствуем? Неприятное чувство шевельнулось во мне, но я не мог вспомнить, с чем оно связано. Хотелось дать директору в ухо. Не успел я и слова сказать, как охранники схватили меня за руки и привязали к металлическим стойкам кровати. То же самое проделали с моими ногами. Это называется «бросить на вязки». Я мычал. Спокойно, спокойно, говорила Даша и делала мне укол. За что, стерва?! – мычал я. – Я тебя люблю, а ты… Но, кажется, она меня не поняла. Тут мне стало равнодушно. Успокаиваясь, я заметил, что меня окружают не металлические прутья, а сплошные каменные стены, выкрашенные в жёлтый цвет.

Значит, это был сон, подумал я, когда обнаружил себя лежащим в клетке на тюфяке. Кровать и жёлтые стены отсутствовали. Хорошо, что это был сон! Одно только немного смущало меня: красные полосы на запястьях и щиколотках.

Обычно Даша носила брюки, но сегодня предстала передо мной в коротком платье. Увидев её голые ноги, я быстро отвернулся. Но снова явилась передо мной она… и подняла подол. Этот чёрный треугольник, венчающий ноги и низ живота, эта перевёрнутая пирамида буквально перевернула меня! Му-у-у. Тише, охрана сбежится, Даша прикрыла мне рот ладошкой. И, видимо, полагая, что мне сподручнее как быку, повернулась задом и наклонилась, облокотившись о стол. Ослеплённый страстью я мог вполне промазать, угодить не в то русло, но нежная ручка, как лоцман, направила мой чёлн в нужный канал. И пропал чёлн в бермудском треугольнике, совсем пропал! Глядя на нас, обезьяна стала взвизгивать, подпрыгивать и хлопать в ладоши. Настороженно поднял голову лежащий лев. Даша тихонько стонала. Но не стон боли это был, не стон боли… Когда я вышел из неё, по её ногам медленно потекли две бледно-молочных струи. О, как ты обилен! – прошептала она. Виновато улыбаясь, я подал ей кружку с водой.

Атлетически сложенный, смуглокожий, сижу, нет, чаще хожу – шесть метров туда, шесть метров обратно, от обезьяны ко льву и наоборот. Или от задника к авансцене, тоже шесть метров. Блуждающая точка в квадрате. Или приседаю и отжимаюсь от пола. Тело требует. Или, взявшись за металлические прутья и прислонив к ним лицо, рассматриваю зрителей, чей поток неиссякаем. Они – меня, я – их. Кто кого переглядит. Но если мне удаётся поймать чьи-то глаза, тот (та) не выдерживает, опускает их и спешит прочь. Женщины иногда вскрикивают, иногда падают в обморок. Впрочем, публика больше не занимает меня. И даже раздражает. Я жду, когда павильон останется пуст, и ко мне придёт Даша. Конечно, наша любовь, как бы это сказать, мимолётна, что ли. Отрывочна и лихорадочна. Мы вынуждены скрывать её, вынуждены спешить, особенно во время полного контакта и гармонии. Всё время боишься, что кто-нибудь войдёт и застанет. Боишься, как вор. Мы воруем нашу любовь. Разразится скандал. Мне-то, положим, ничего не сделают. Что мне сделаешь, я итак в клетке. Я им нужен, ибо приношу кукиш, нет, куш. А вот к Дарье применят гонения и репрессии, ославят бедную позором, в лучшем случае уволят с работы. И что я тогда без неё?! Зачем мне, познавшему треугольник, оставаться в этом квадрате?!

Сегодня я спросил у Даши (письменно спросил), не знает ли она, как я попал сюда? Она ответила, что я – подкидыш, меня нашли в свёртке перед воротами зоопарка. Я, конечно, верю ей, но сомневаюсь. Чтобы я когда-то, пусть даже младенец, находился вне заграждений! Невероятно! Думаю, если меня подбросили, то сразу в клетку. Возможно, ко льву, чтоб он меня сожрал. Но лев отказался, ибо я – не то, не сё, не рыба, не мясо, не бык, не человек. Или же, пуркуа па, он почуял во мне равного, царь почуял царя.

О, проказница, что ты со мной делаешь! Я совсем озверел с тобой. Хотя стараюсь, чтобы всё по-человечески. И когда ты снова наклонилась ко мне задом, я развернул тебя и, приподняв за нижние части ягодиц, насадил на свой корень. И мы, му-у, заколыхались. Как две тростинки на ветру. Лицом к лицу. Но туман страсти мешал любоваться твоими прекрасными чертами. Ты держалась за мои рога. А потом смеялась: как на велосипеде! Как на велосипеде!

Оказывается, я не первый такой в истории. Даша рассказала о моём предшественнике с острова Крит. Его тоже Минотавром звали. Он жил в огромном дворце-лабиринте, с бесконечными проходами и коридорами, залами и комнатами, и не мог найти из дворца выход. В качестве пищи он, якобы, ежегодно использовал семь юношей и семь девушек, прибывавших из Афин. Это была дань афинян царю Крита Минусу. И тут меня охватили вопросы и сомнения. Предположим, моему древнегреческому тёзке хватило бы на год четырнадцать человеческих туш. Но тогда не было холодильников, а на Крите жарко, и если даже Минотавр питался падалью, часть трупов он всё равно бы не успевал съесть: его бы опережали черви. Впрочем, всё это глупые домыслы. Главное погрешение против истины состоит в том, что быки не едят мяса. Правда, его едят люди – вторая моя ипостась. Но опять же таки люди не кушают друг друга. По крайней мере, в прямом смысле; в фигуральном – это на каждом шагу. Кроме того, выбор пищи (вегетарианской) приходится на мою голову, а не на нижнюю мою часть. То же самое, думаю, было с моим далёким предком. Так что – поклёп, явный поклёп! О, люди, люди! Почто боитесь, клевещите и желаете смерти тем, кто отличается от вас, особенно отличается головой!? И горе мне от головы!.. Тот Минотавр, обозначим его цифрой 1, жил в лабиринте. Я живу в клетке. Но если разобраться, клетка – тоже лабиринт, простейший лабиринт. Мы оба заперты. В этом сходство. Различие же в том, что его никто не видел, а я выставлен на всеобщее обозрение. С другой стороны, и он никого не наблюдал, а я, так сказать, не лишён зрелищ. Мне повезло больше. И главное, у него никого не было, а у меня есть Даша. Вот почему он совсем озверел и носился как шальной по бесконечным проходам и коридорам. Да впусти к нему не семь, а хотя бы пять девушек, думаете, он стал бы их есть? Я так не думаю.

Даша рассказала мне, что к ней пристаёт один охранник. Насмехается и говорит: что-то, говорит, ты подолгу якшаешься со своим зверем, смотри, как бы он тебя на рог не насадил. А сам так и ползает взглядом по моим ногам. Му-у, говорю, и пишу на листе (я к этому времени овладел письмом): замани эту охру ко мне в клетку, я из него ультрамарин сделаю. Не нужно, шепчет моя крошка, тогда я тебя больше не увижу. Да я не стану, пишу, об него рога марать, просто дам в ухо. Всё равно не нужно. Тогда хоть покажи мне его. И она потом показала. Его, мимо проходящего. Пасутся же на лугу, нет, на свете столь самодовольные ослы! Я сидел, развалившись, в кресле и смотрел на него. Он поднял на меня взгляд и, отвернувшись, пошёл дальше.

Сегодня снова мне приснился кошмар. Сначала всё шло хорошо, даже слишком. Даша легла на стол и положила мне ноги на плечи. Это по-офицерски, сказала она. И я пропал в бермудском треугольнике, совсем пропал. А когда кончил пропадать, спросил её: и в каком же я звании? Генерал, не меньше, выдохнула она. Знаешь, милая, мне кажется, я не офицер, а царевич, как тот, с острова. Или даже сын бога, ведь боги так любят опускаться до смертных женщин. Незаконнорожденный сын, потому меня и подкинули. Вдруг Даша совершенно меняется. Она стоит передо мной в белом халате. Как я боюсь и ненавижу халаты сии! Тут же торчат (откуда взялись, черти?!) директор и два охранника. Тоже все белые. Самое обидное, что один охранник – тот сукин сын, что обижает Дашу. Как мы себя чувствуем? – спрашивает директор. А помощнички хватают меня и бросают на вязки. А моя любовь делает мне укол. И снова я вижу, что лежу на кровати в жёлтой комнате.

Но нет, я в клетке. И Даша говорит мне: доколыхались мы с тобой, я беременна. Прижимается к моей груди: боже, что же делать! Я, может быть, родила бы, если бы появился человечек. А если появится минотаврик… Тогда нам несдобровать. Злые люди посадят нас в бочку, засмолят её и кинут в океан. Му-у, промычал я и написал на листе: родится человечек; если ты любишь меня, не делай аборт; ребёнок станет памятью обо мне. Откуда ты знаешь? – спросила Даша. Не знаю, но знаю точно. Такие, как я, случаются раз в миллион лет. Одно мне надрывает сердце – я не могу быть с тобой постоянно, ведь я чужой в этом мире. Только о коротких встречах я могу мечтать, только о коротких встречах. Я верю тебе и люблю, сказала Даша, и буду рожать. И, улыбнувшись сквозь слёзы, она поцеловала меня.

Вечер. Сеанс окончен. Публика разошлась. Сижу один. Глядь – проходит мой любимый охранник. Старается не смотреть в мою сторону. Но не выдерживает и обращает на меня глаза. Я подсекаю. Попался голубчик! Сосредотачиваю во взгляде всю энергию. И – о, чудо! Безвольно, как мышь к змее, как зомби, он двинулся ко мне. По песчаному полу павильона. А известно ли вам, что в моей клетке пол деревянный? По песку. Жаль, что не по траве. Я смутно помню луг, поле; кажется, это так называется. Почему я его помню, ведь я там не был? Луг, поросший отравой. Нажимает кнопку он и, обливаясь потом, входит в открывшуюся дверь. Добро пожаловать! Улыбаясь, я иду к нему навстречу. Я иду к тебе навстречу по траве звенящей. Неужели трава звенит? Или звенит что-то другое? Безвольный, но чувствующий смертельную опасность, он пытается взять дрожащей рукой электрический пистолет у себя на поясе. Тщетно. Одним прыжком я оказываюсь возле него и бью любезного в ухо. Немножко мимо: удар пришёлся на висок. Как скошенный сноп, нет, сноб, он рухнул и, передёрнувшись, кончил и кончился. Я же, обнаружив силу своего взгляда, окончательно уверился в своём божественном происхождении.

Всё тот же сон. Почему он преследует меня? Хочу и не могу проснуться. Ненавистные белые халаты и жёлтые стены. От милой решётки здесь только – жалкий кусок, вставленный в оконце двери. Здесь жив охранник, ходит самодовольный как ни в чём не бывало, как будто я его не убил. Здесь к великому своему удивлению я обнаружил, что у меня нет рогов! И лицо плоское, как у человека. Здесь я полный цельный человек. И самое страшное, здесь Даша не любит меня. Смотрит боязливо и даже враждебно, словно я пытался её изнасиловать. Подходит ко мне, только когда я распят на вязках. И всегда с уколом, всегда с уколом. Дашенька, душенька! Что ты делаешь, опомнись! Ведь я же люблю тебя. Давай проснёмся. Как я хочу проснуться! Хочу туда, в явь, на волю, в клетку, ко льву и обезьяне. Здесь душно, здесь тюрьма… Ха-ха, вы только взгляните, как лихо у этого господина закручены рога!

20

Жила-была девочка. Звали её Красная Шапочка. Странное имя. Имя ли это только? Или имя с фамилией? Как тебя зовут? Шапочка. А по фамилии? Красная. Говорят (пусть говорят), её назвали так потому, что она носила красную накидку с капюшоном. Но ведь не в накидке же родилась она! Бывает, дети рождаются в рубашках (не знаю только – в каких: шёлковых или хабэ). Но чтобы ребёнки появлялись в капюшонах, да ещё красных – это уж полный протуберанс! Следовательно, при рождении девочка имела другое имя. Какое-нибудь обычное – Мирей, Патрисия, а то и Козетта. Имела, носила, была Козеттой год, два, а может, все пять, пока не надела эту злополучную накидку. Тут все, начиная с мамаши, стали дразнить её Красной Шапочкой. А про настоящее имя забыли. Она и сама забыла, как её звали прежде (поминай, как звали). И лишь, глядя на козочку, пасущуюся на лугу, что-то смутно ощущала, что-то пыталась вспомнить, связанное со словом «козочка». Но тщетно.

С другой стороны, почему, собственно, Красная Шапочка, а не, скажем, Голубой Берет или Соломенная Шляпка? Это означает только одно: либо девочка чаще всего накидывала на голову капюшон (цвета руж), либо у неё вообще не было иных головных уборов. А кроме накидки, спро́сите, кромешная, так сказать, верхняя одежда – пальто там, плащ там – у неё была? Не знаю, а врать не буду. Но вряд ли. Судя по тому, что мальчишки дразнили её: зимой и летом одним цветом – вряд ли. О, какая тема! – оживляетесь. – А как ещё её дразнили мальчишки? Неловко при дамах, но и ханжество нам не к лицу, потому так и быть удоволим ваше любопытство. Бывает, идёт она по селу, ибо местность тут явно сельская, и мальчишки, фулюганы этакие, кричат ей вслед: девушка, кричат, хотя она ещё девочка совсем, в красном, дай нам несчастным; много не просим – палочек восемь. И она хватает палку и бежит за ними, вся красная и драповая, а те, смеясь, удрапывают от неё.

Он взошёл на помост, крупный и незримый, ибо не накидка была на нём, а нечто сплошное, без разреза спереди, до колен. И голова скрыта сплошь красной атласной материей, только прорези для глаз. В руках он держал толстый лом. Ну, держитесь! А того, кому надо держаться, уже держала за конечности верёвка. Распятый, руки и ноги врозь, лежал на каменном столе юноша, почти мальчишка. Он что-то украл по-мелкому и вот теперь ответит за это по-крупному. Таков канделябр этого мира: те, кто воруют по-крупному – отвечают по-мелкому, и наоборот. Сейчас ты станешь гибким и покладистым, сказал палач своей жертве. И сверкнул на солнце занесённый для удара лом. И площадная толпа замерла. И пронёсся над ней крик ужаса и боли. Раз пронёсся – сломана первая голень; два пронёсся – сломана вторая; три раздался – сокрушено предплечье. А перелом другого предплечья и позвоночника юноша не озвучил, поскольку потерял сознание. Открепили его палач и помощник от стола и привязали обмякшее гибкое тело к деревянному колесу, на котором он дождётся прекрасную беспощадную даму, если уже не дождался.

Известно ли вам, что у девочки была бабушка. По отцу или по матери? Видимо, по матери, так как папаша Красной Шапочки сказался в нетях: то ли бросил их, то ли умер, то ли погиб на войне, что в общем-то одно и то же. Бабушка жила в лесу. Она жила там по причине своей нелюдимости и любви к травам; подальше от людей, поближе к травке. Впрочем, до ближайших сёл было недалеко: километра три до места обитания внучки и какой-нибудь километр в другую сторону до следующей деревни. Это притом, что тропинка, соединяющая населённые пункты, кривая и извилистая. Напрямую, напролом, сквозь кусты и деревья – ещё короче. Да и лес нельзя назвать густым и дремучим; лиственным он был, если на то пошло. И вот среди этого леска, на полянке – благообразный деревянный домик с благообразной старушкой и мансардой, выходящей на балкон. Домик одноэтажный. Старушка склонна к полноте; ягодка такая лесная, немного перезрелая. Поднимается эта ягодка по лестнице, что боком пристроена к торцу дома, а с другой стороны ограничена перилами. Поднимается на балкон. В руке её – корзинка, в корзинке – травка, связанная пучками, а пучки – парами. Все подружки по парам, напевает бабушка, в тишине разбрелися, только я в этот вечер почему-то одна. Сейчас, войдя в мансарду, она станет развешивать парные пучки на натянутую под крышей верёвку. Те станут сохнуть. А потом бабушка, смешивая ингредиенты, приготовит из них отвары и мази. Ибо ходят к ней лечиться и корова, и волчица. Впрочем, это фигура речи – женщины к ней ходят, реже мужчины, из соседних сёл. И пока она поднимается по лестнице, за ней наблюдает волк из леса. Серый, настоящий. О чём он думает? Что у него на уме? Если б знать, что у него на уме.

Кончив развешивать траву, бабушка вышла на балкон и вдруг принюхалась. Никак моя дочь, молвила она, пироги печёт. С яблоком да с вишнею. Подзывает бабушка пса лохматого смутной породы и средней величины, суёт ему в зубы записку. Беги, говорит, Верлен, отдай дочери. Тот кинулся по тропинке в лес и налетел на волка. Со страха выронил письмо и помчался дальше. Но постепенно стал притормаживать. Что ж это я бегу, думает, бесцельно. В жизни должна быть цель. Она у меня была, но я её потерял. Надо к ней вернуться. И борясь со страхом, пёс лохматый вернулся. Слава богу, записка валялась на тропе, а волка не было. Спрашивается, зачем волку записка? Съесть её нельзя, прочитать, ежели безграмотный, тоже. А если образованный – тем более: скопировал в память информацию и выбросил оригинал. Что и сделал серый, ибо учился в Сорбонне. Правда, недоучился. Нравы людские поколебали его веру и надежду. Разочаровавшись в людях, одичал и подался в леса, сменив человекообразный облик на волчьеподобный.

Никого не поймала Красная Шапочка: убежали мальчишки. Вернулась она, неудовлетворённая, домой, а там незнакомый дяденька сидит. Во френче и галифе. Маман потчует его пирожками, с яблоком да вишнею. И сидр из графина в бокал подливает. Здравствуй, говорит дяденька, дочка. Неужели папа отыскался-вернулся? – сверкнуло в голове девочки. И она хотела кинуться ему на шею, но что-то остановило её. Что? Галифе, усы, а быть может, интуиция? Воображаемый отец явно не совпадал с этим. Он представлялся добрее, симпатичнее и моложе. Тут и сам дядя своим вопросом показал, что он не родитель Шапочки. А какой тебе, дочка, годок? – спросил он. Был бы отец, не задавал бы таких вопросов. На вид, сколько мы дадим девочке на вид? Мы дадим ей больше 8-ми, но меньше 12-ти. Что ж, выбираем золотую середину? Да, выбираем золотую середину – и попадаем в десятку. А теперь послушаем саму Красную Шапочку. Мне, дяденька в галифе, говорит она, десять. Как разговариваешь со взрослыми!? – накинулась на неё мать. – Дядю зовут Шарль, дядя Шарль, заруби себе на носу. Он пишет пером страшные сказки, и если ты не будешь его почитать как отца родного, он и тебя напишет в страшную сказку.

Те же и пёс Верлен. Опять старухе что-то понадобилось, ворчит маман и берёт из пасти лохматого гонца записку. Пришли мне, доченька, с внучкой, читает она, четыре пирожка: два с яблоком и два с вишней. И как только пронюхала, старая ведьма! Однако сегодня просьба бабки пришлась кстати: есть повод отослать Красную Шапку из дому.

Идёт Красная Шапочка по тропе, впадающей в лес. Видит пасущуюся на лугу козочку и что-то смутно ощущает, что-то пытается вспомнить, связанное со словом «козочка». Но тщетно. Скажи мне что-нибудь, обращается она к беленькому рогатому существу, привязанному верёвкой за воткнутый в землю кол. Козочка говорит: ме-е! Нет, не то, вздыхает девочка и идёт дальше. А на лугу, между тем, вольготно: в траве стрекочут кузнечики, бабочки над цветами жёлтыми да синими порхают.

А лес, куда вошла Красная Шапочка, такой загадочный. Ветерок шелестит листвой. Вдруг из-за дубка на тропинку выходит овечка. Скажи мне что-нибудь, овечка, говорит девочка. И слышит: бе-е! Нет, не то – и хочет идти дальше. Но словно спохватившись, спрашивает: Постой, что ты делаешь в лесу одна? Что ты делаешь в лесу одна? – повторяет за ней овечка. Я иду к бабушке, несу ей пирожки. С чем, с мясом? Нет, с яблоком и вишней. Гадость, говорит овечка довольно низким голосом, а где живёт твоя бабушка? Не в доме ли, стоящем на отшибе, на полянке? Полненькая такая. У неё ещё пёс лохматый есть. Да, это она, говорит Шапочка. Что ж, поспеши, говорит овечка, старушка ждёт, старушка любит поесть.