Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы

Если после революции 1905–1907 гг. физические наказания фактически полностью исчезли из жизни русской армии, то во флоте они были распространенным явлением. Налагать наказания – до 50 ударов линьками или розгами мог старший офицер или командир корабля. Во флоте к физическим наказаниям часто прибегали даже выдающиеся российские флотоводцы. Пилкин, высоко оценивавший генерала А. В. Колчака, тем не менее вспоминал: «Молодым офицером, на „Аскольде“, Колчак действительно жестоко дрался, и его принуждены были останавливать начальники и сослуживцы. В баллотировочной комиссии ст. офицер „Аскольда“ Л. К. Теше возражал против производства Колчака и положил ему черный шар, ставя ему в вину жестокое обращение с командой»[29].

Современники отмечали изменения в командах кораблей Балтийского флота: «Команды, которые прежде набирались с берегов Белого моря, Волги и других больших рек, стали вербовать на фабриках, так как требовались техники, машинисты, кочегары и т. п. Это были уже совсем другие матросы»[30]. Стремительный рост числа новых матросов из рабочих, с одной стороны, и морских офицеров из дворянских семей, с другой, способствовали обострению обстановки на кораблях и революционной радикализации команд. На это влияло также общение матросов с рабочими, занятыми на строительстве кораблей, близость главной базы Балтийского флота в Кронштадте к Петрограду.

Поражение России в Русско-японской войне 1904–1905 гг., уничтожение русского флота японцами в Цусимском сражении 14–15 мая 1905 г. также способствовали росту революционных настроений. Крупнейшие восстания в Вооруженных силах России во время революции 1905–1907 гг. происходили во флоте: на Черноморском флоте 25 июня 1905 г. – на броненосце «Потемкин», 11–16 ноября 1905 г. – восстание лейтенанта Шмидта; на Балтийском флоте: 15–18 июня 1905 г. – в Либаве, 17 июля 1906 г. – в Свеаборге и Кронштадте. Более грозный характер носило восстание в Кронштадте в октябре 1905 г. Оно началось стихийно 26 октября после того, как 40 солдат 2-го Крепостного батальона были арестованы. Матросы попытались освободить их, но при столкновении с конвоем двое из них были убиты. В ответ восстали 4-й и 7-й флотские экипажи, а также учебно-минный и учебно-артиллерийские отряды. К концу дня к восстанию присоединились матросы других флотских экипажей, а также солдаты, минеры и артиллеристы (всего около 3000 матросов и 1500 тыс. солдат). Кронштадт практически оказался в руках восставших. Но стихийный характер восстания привлек к разгрому продовольственных и винных складов и магазинов и к убийствам офицеров.

27 октября прибывшие из Петербурга войска подавили восстание, военный суд приговорил 9 участников к каторжным работам, 68 – к различным срокам тюремного заключения[31].

В отличие от Кронштадтского восстания 1905 г., восстание в 1906 г. в Кронштадте и Свеаборге готовила подпольная военная организация, в которую входили социалисты-революционеры и социал-демократы. 18 июня, получив известия о начале восстания в Свеаборгской крепости, руководство военной организации в Кронштадте приняло решение о немедленном выступлении. Вечером 19 июня выступили матросы 1-й и 2-й флотских дивизий, минеры, солдаты электронной минной роты и рабочие. Они захватили здание морского арсенала, но в нем не было оружия. Попытка использовать артиллерию батареи «Литке» и форта «Константин» не удалась. Команды стоявших в гавани судов были изолированы и не могли поддержать восставших. После обстрела артиллерией и прибытия войск из Петрограда восставшие сдались утром 20 июня. По приговору военных полевых судов были расстреляны 36 участников восстания, а 228 отправлены на каторгу[32]. В результате восстания и ряда террористических актов, совершенных матросами, руководители страны стали опасаться собственного флота. Военный министр в 1905–1907 гг., генерал А. Ф. Редигер прямо писал об этом: «Продолжающиеся на флоте беспорядки делали из него элемент опасный для государства. ‹…› Состояние флота становилось все хуже, и он являлся несомненной опасностью для страны»[33]. Редигер был решительным противником усиления флота. 21 ноября 1906 г. при докладе Николаю II он заявил: «…флот, раньше всего, надо сократить, чтобы привести его в порядок, а отнюдь не гоняться за его усилением, чтобы не создавать „потемкинских дворцов“»[34]. Он писал о принятых мерах: «…сразу уволили два лишних срока службы. Если бы флот имел какое-либо боевое значение, то можно было бы говорить о полном расстройстве его состава и нарушении его обучения. Теперь же это является лишь мерой, крайне полезной для сокращения состава бунтующих вооруженных команд»[35].

Говорить о каких-то осмысленных революционных настроениях балтийских матросов не приходится. Матросы были возмущены палочной дисциплиной, установленной офицерами, и давали выход своей ненависти в диких бунтах, чем-то напоминающих действия толп Разина и Пугачева. В 1905 г. властям удалось направить гнев матросов на другие цели. В конце ноября 1905 г. было принято решение о формировании нескольких батальонов из состава флотских экипажей. В батальонах было много участников недавних волнений. Они предназначались для подавления революционных выступлений в Прибалтике, где эстонские и латышские крестьяне громили замки и усадьбы и убивали немецких помещиков и арендаторов. Вначале были сформированы два батальона под командованием морских офицеров – прибалтийских немцев. Было много опасений в надежности матросов, вступивших в батальоны. Но уже после начала их действий в конце декабря местные власти и немецкое население вздохнули спокойно. Начальники отмечали отличные действия матросов, только иногда упрекали их в излишней жестокости и в массовом потреблении алкоголя[36]. В полном восторге от матросов был император. 29 декабря 1905 г., вскоре после прибытия матросских батальонов в Прибалтику, он писал матери, что они «действуют отлично; много банд уничтожено, дома и их имущество сжигаются. На террор нужно отвечать террором»[37]. «Очень был обрадован, – писал о действиях матросов командир 1-го матросского батальона, капитан 2-го ранга О. О. Рихтер, – что команда поняла, что имеет дело со зверским, мстительным народом, и, конечно, не ждет, пока ее заденут, а стреляет во всякого». Матросы настолько вошли во вкус кровавых расправ, что, как писал Рихтер, их «приходится удерживать»[38].

Обрадованные «успешными» действиями матросов власти сформировали еще три морских батальона. Местные жители – немцы послали благодарность морскому министру, подчеркивая, что они чувствуют себя под защитой моряков как за каменной стеной[39].

Революционная пропаганда на Балтийском флоте не прекращалась и после начала Первой мировой войны. 19 октября 1915 г. на линкоре «Гангут» вспыхнули волнения. На сухопутном фронте шли тяжелые бои, и русская армия несла колоссальные потери. В 1914–1917 гг. среди офицеров число убитых, раненых и пленных составило 712 983. Это число превышало количество офицеров в начале войны. Для их замены в школах прапорщиков и военных училищах организовали массовый выпуск офицеров. К середине 1917 г. 80 % всех произведенных в офицеры были выходцами из крестьян и только 4 % из дворян. Социальный состав армейского офицерства соответствовал социальному составу населения страны. Во флоте ничего подобного не происходило. Боевые действия носили ограниченный характер, потери были сравнительно небольшие. За Первую мировую войну русский флот потерял до Февральской революции 140 человек офицерского и административно-хозяйственного состава[40]. К 1 января 1917 г. он насчитывал в своем составе 6095 офицеров и адмиралов. В подавляющем большинстве они служили во флоте до начала войны. С начала войны и до 1 января 1917 г. во флот было призвано из запаса и морского ополчения 578 офицеров[41]. Флотское офицерство оставалось в большинстве своем замкнутой дворянской кастой, которой противостояла масса рядового состава с самой большой пролетарской прослойкой в русской армии. Многие из матросов служили во флоте в довоенные времена, среди мобилизованных было много участников революции 1905–1907 гг. Поэтому революционные события в феврале 1917 г. носили во флоте, в первую очередь на Балтике, особенно кровавый характер.

2. Кровавый март на Балтике. Кронштадт – отдельное государство

Февральская революция, видимо, в шутку была названа мирной. Хотя по сравнению с тем, что происходило в стране с октября 1917 г., она была относительно мирной. Она стала тяжелым испытанием для русского офицерства. Но если на фронте и в тыловых гарнизонах офицеры подвергались избиениям, издевательствам, унижениям, но убивали их сравнительно редко, то на Балтийском флоте убийства сразу приняли массовый характер.

После получения известий о событиях в Петрограде 2 марта 1917 г. толпа матросов вытащила из дома главного командира Кронштадтского порта и военного губернатора Кронштадта Р. Н. фон Вирена, известного своим жестоким отношением к матросам, сорвала погоны и, избивая по дороге, притащила на Якорную площадь, где его убили, а труп бросили в овраг. Вирен при прекрасных качествах флотоводца отличался большой жестокостью. В письме адмиралу графу А. Ф. Гейдену 15 сентября 1916 г. он сообщает, как собирается бороться со все усиливающимися революционными настроениями во флоте: «Я не остановлюсь перед крайними мерами. Если потребуется, введу вместо розги – плеть, вместо одиночного строгого заключения – голодный недельный арест»[42]. Некоторых офицеров убивали прямо на кораблях. Старший лейтенант Н. Н. Ивков, командир учебного судна «Африка» и капитан 1-го ранга, начальник Водолазной школы, были убиты за отказ выдать оружие восставшим толпам. Если до 1 января 1917 г. Балтийский флот потерял убитыми 94 офицера, то во время мартовских расправ, по подсчетам русского историка С. В. Волкова, Балтийский флот потерял 120 офицеров, из них 24 были убиты в Кронштадте[43]. Среди историков существуют различные мнения по поводу числа погибших. М. А. Елизаров считает, что на Балтийском флоте погибло около 100 офицеров, из них в Кронштадте – около 40[44].

Авторы из революционного лагеря любили рассказывать трогательные истории, как матросы заботились о «хороших» офицерах. Ф. Ф. Раскольников писал: «Часами (матросы. – Л. П.) разыскивали своих офицеров по другим частям, требовали от арестовавшей команды их освобождения под свое поручительство, уводили затем в безопасное пристанище ‹…› и еще более, они одевали офицеров в собственную форму и водили на свидание с семьями или с друзьями»[45]. Действительность была очень далека от этой радужной картины. Если такие случаи и были, то крайне редко. Обычно матросы не препятствовали матросам с других судов расправляться со своими офицерами, в том числе и с теми, к которым они хорошо относились.

После Февральской революции вся страна представляла собой один бесконечный митинг. После многовековой неволи люди спешили высказаться, чтобы потом замолчать до конца 1980-х гг. Но Кронштадт выделялся даже на фоне этой нескончаемой говорильни. Митинги на Якорной площади собирали колоссальные толпы матросов, солдат, рабочих, буквально яблоку негде было упасть, хотя она вмещала до 30 тыс. человек. Речи ораторов все время нагнетали революционную истерию. Уже в конце марта наибольшим успехом стали пользоваться крайние партии – большевики, руководителями которых в Кронштадте были мичман Ф. Ф. Раскольников – председатель горкома РСДРП(б) и недоучившийся студент С. Г. Рошаль – заместитель председателя горкома, а также анархисты различных течений, наиболее популярным из которых был Е. З. Ярчук, портной по профессии, участник революционного движения с 1903 г.

Первым органом новой власти в Кронштадте стал Комитет общественного движения, образованный 1 марта 1917 г. В выборах участвовали солдаты, матросы и рабочие. Наибольшей популярностью в Кронштадте в начале революции пользовались эсеры, и их представитель А. Ханох возглавил Комитет. Большевики вошли в Комитет в незначительном числе – всего три человека. Так как они не пользовались в Комитете особым влиянием, то этот орган власти им не нравился. Раскольников презрительно охарактеризовал его как «чисто интеллигентскую организацию»[46]. 5 марта начал работу Совет рабочих депутатов под председательством беспартийного студента А. Н. Ломанова, 6 марта – Совет военных депутатов под председательством сухопутного офицера А. А. Красовского. 10 марта обе организации объединились в Совет рабочих и солдатских депутатов. Его председателем вскоре стал Ломанов.

Революционные настроения в Кронштадте росли. Кронштадтский гарнизон первым в России отменил погоны. Кронштадтский совет первым в стране в начале марта 1917 г. вступил в конфликт с Временным правительством, назначившим комиссаром Кронштадта члена Государственной думы правого кадета П. Н. Попеляева, который стал освобождать арестованных офицеров, требовать ареста матросов, убивавших офицеров, и роспуска Кронштадтского совета. Но в результате матросы арестовали самого Попеляева и освобожденных им офицеров. Правительство потребовало освободить арестованных и отправить их в Петроград, угрожая лишить Кронштадт денег и продовольствия. Под давлением правительства и Петросовета Кронштадтский совет согласился освободить Попеляева и признал право правительства назначать в Кронштадт комиссара при условии его одобрения Советом. Но матросы категорически отказывались освободить арестованных офицеров и угрожали с ними расправиться. Только после ультиматума об освобождении арестованных в 24 часа, а в случае отказа начала военных действий офицеры были выпущены из тюрьмы. Эти события ускорили радикализацию матросов, этому также способствовала успешная пропаганда большевиков и анархистов в Кронштадте, носившая все более антивоенный и антиправительственный характер. Хотя настроение на других базах Балтийского флота в Ревеле и Гельсингфорсе было более умеренным, в целом Балтийский флот стал опорой большевиков и анархистов. Но, несмотря на это, Временное правительство еще продолжало пользоваться популярностью у моряков, особенно министр юстиции А. Ф. Керенский. Его назначение 5 мая 1917 г. военным и морским министром было восторженно встречено многими матросами. 7 мая была опубликована резолюция команды линкора «Севастополь»: «Горячо приветствуем Вас с вступлением на новый, весьма ответственный и трудный пост. И от души желаем Вам крепости сил и успехов. Мы гордимся, что ныне имеем у руля управления такого кормчего, на которого обращены взоры всего мира. Вы наш вождь. Мы Вам беззаветно верим. Ведите нас на борьбу за братство, равенство и свободу не только России, но и всех порабощенных народов»[47].

Под влиянием большевиков и анархистов Кронштадтский совет, несмотря на преобладание в нем весной 1917 г. умеренных социалистов, находился в открытой оппозиции к Временному правительству и Петроградскому совету. Раскольников писал об этом: «К июню 1917 г. Кронштадт был прочно завоеван нашей партией. Правда, большинства мы там не имели даже в Совете, но фактическое, влияние большевиков было, по существу, неограниченным»[48]. Если бы автор написал «анархистов и большевиков», он бы был совершенно прав. Летом влияние анархистов усилилось. Самое крайнее революционное течение пользовалось большим успехом, и большевики не успевали за стремительно радикализующейся матросской массой. 17 марта Кронштадтский совет принял резолюцию: «Единственной властью в г. Кронштадте является Совет р. и с. д., который по делам государственного порядка входит в непосредственные сношения с Петроградским Советом р. и с. д.»[49]. Во Временном правительстве и Петроградском совете стали с ужасом говорить о «Кронштадтской республике». Под волной бешеной критики центральное большевистское руководство растерялось. Оно еще не понимало, что ни Петроградский совет, ни Временное правительство реальной силой и властью не обладают. Раскольникова срочно вызвали на ковер к Ленину: «Закончив писать, он (Ленин. – Л. П.) положил ручку в сторону и бросил на меня сумрачный взгляд исподлобья. – Что вы там наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с ЦК? Это – нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать…»[50]. 3 апреля посол Франции М. Палеолог писал: «Милюков очень смущен тем, что происходит в Кронштадте ‹…›. Город (около 55 000 жителей) не признает ни Временного правительства, ни Совета. Войска гарнизона, насчитывающие не менее 20 000 человек, находятся в состоянии открытого возмущения»[51]. Лидеры умеренных социалистов, побывавшие в Кронштадте, были поражены настроениями, господствующими в матросской среде. В. С. Войтинский, меньшевик, член бюро исполкома Петроградского совета вспоминал свой первый визит в Кронштадт: «16 мая я поехал в Кронштадт. Огромная толпа – тысяч 10 человек, может быть и больше. Преобладали матросы, но были и солдаты, и рабочие. Поблизости от раскрытой лестницы, служившей ораторской трибуной, стояли тесной кучкой люди, явно поставившие себе задачей сорвать доклад. Они поминутно перебивали меня враждебными возгласами и хуже всего было то, что каждое их слово вызывало бурные выражения сочувствия со стороны толпы. Я боролся, как мог, с бившимися вокруг меня волнами недоверия и вражды. Но чувствовал, что мои слова отскакивают от сознания толпы. После меня начинают говорить „большевики“ – так, по крайней мере, они сами называли себя. Я слушал их и ушам своим не верил: в одном из них можно было сразу узнать перекрасившегося черносотенца, в речи другого грубая демагогия настолько била в глаза, что казалось, будто он издевается над слушателями»[52].

Но по-настоящему ВЦИК Советов и Временное правительство поняли размер угрозы, исходящей от балтийских матросов в начале июля 1917 г. во время июльского кризиса. Поводом к июльским событиям послужил выход четырех министров, членов ПНС, из Временного правительства из-за отказа признать соглашение, заключенное в Киеве представителями Временного правительства и Центральной рады, предоставлявшее Украине автономию и разрешавшее создание украинских национальных частей. Большую роль в кризисе сыграли начало наступления русской армии, первые известия о неудачах на фронте, нежелание запасных частей петроградского гарнизона, в первую очередь 1-го Пулеметного полка, отправлять маршевые роты на фронт. Свою роль сыграл также отказ министров буржуазных партий утвердить законопроект министра земледелия В. М. Чернова о запрещении всех сделок по купле-продаже земли до принятия Учредительным собранием решения по земельному вопросу.

3. Флот углубляет революцию

Демагогия большевиков и анархистов все больше влияла на Петроградский гарнизон, части которого боялись отправки на фронт, на пролетариат столицы, стремившийся как можно меньше работать и как можно больше получать, и на кронштадтскую вольницу, пытавшуюся распространить кронштадтский пример на всю Россию.

Застрельщиками движения стали солдаты 1-го Пулеметного полка, самого большого в русской армии, насчитывающего 19 тыс. человек. Министр почт и телеграфа И. Г. Церетели объяснял это странное положение так: «Еще при старом режиме 1-й Пулеметный полк считался одним из самых разложившихся полков. ‹…› К этому полку, который назначен был к отправке на фронт, военное начальство непрерывно присоединяло разложившиеся элементы из других полков с тем, чтобы на фронте распределить их небольшими группами среди дисциплинированных частей»[53]. Держа в Ораниенбауме вблизи столицы неблагонадежные части, власти, казалось, в первую очередь хотели ускорить революцию. После победы Февральской революции три из четырех батальонов полка передислоцировались в Петроград. Революционные заправилы полка решили воспользоваться соглашением Петросовета с Временным правительством о невыводе из Петрограда войск, участвовавших в революции, хотя 1-й Пулеметный полк в Ораниенбауме не принимал в ней никакого участия. Фронт решительно требовал присылки новых пулеметных команд. Полковой комитет, находившийся под сильным влиянием анархистов, объявивший 21 июня об отправке на фронт 30 пулеметных команд, постановил: «…в дальнейшем мы будем посылать команды на фронт только тогда, когда война будет носить революционный характер, который возможен только при устранении от власти капиталистов и переходе ее в руки демократии в лице Всероссийского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов»[54]. 2 июля 1917 г. петроградские анархисты приняли решение о мобилизации всех сил для организации выступления по свержению Временного правительства. Один из лидеров анархистов-коммунистов, член Петроградского и Кронштадтского советов И. С. Блейхман, переодевшись в солдатскую форму, повел агитацию за вооруженное выступление в казармах 1-го Пулеметного полка. 3 июля в 16 часов полк в боевом порядке двинулся к Таврическому дворцу – месту заседания ВЦИК Советов и Петроградского совета. К пулеметчикам присоединились солдаты Гренадерского, Московского и Павловского полков, а также рабочие, в большинстве путиловцы. Церетели, наблюдавший демонстрантов, писал: «С самого начала демонстраций на улицах началась стрельба, в результате которой были убитые и раненые. Кто был инициатором этой стрельбы? Провокаторы, затесавшиеся в ряды демонстрантов? Анархисты? Черносотенцы, стрелявшие в демонстрантов из-за угла? Или же наиболее фанатически настроенные большевистские демонстранты, горевшие желанием „пострелять в буржуев“? Если перечитать мемуарную литературу, относящуюся к июльским дням, станет ясно, что все эти факты, а также случаи простой панической стрельбы одних групп демонстрантов по другим, были налицо»[55]. Большевики во всем обвиняли своих противников. Н. И. Подвойский, глава военной организации при большевистском ЦК, говорил о стрельбе 3 июля: «Несмотря на провокационные выстрелы, войска, за исключением 1-го Пулеметного, не употребляли оружия»[56]. Мы считаем, что неожиданно вспыхнувшее июльское наступление исключало подготовку каких-либо засад. Большевистские авторы обвиняют в открытии стрельбы казачьи части, но казаки, отказавшиеся 4 июля выступить на защиту не только Временного правительства, но даже ВЦИК Советов, если вместе с ними не выступят пехотные полки, явно не могли пойти на самоубийственный обстрел Пулеметного полка. Весь вечер по городским улицам носились грузовики с вооруженными рабочими и солдатами, открывавшими беспорядочную стрельбу по окнам буржуазных домов.

3 июля в Кронштадт прибыла группа солдат-пулеметчиков и анархистов. Интересно, что кронштадтские большевики и анархисты ничего не знали о событиях в столице. В это время в Сухопутном манеже Ярчук читал лекцию «О текущем моменте», когда прибывшие из Питера пулеметчики, ворвавшись в зал, стали кричать: «Почему здесь занимаются теоретическими вопросами, когда в Петрограде льется кровь?» Все бросились на митинг на Якорную площадь. Если анархисты требовали немедленного выступления кронштадтцев, то в речах большевиков чувствовалась растерянность, о чем Ярчук писал в воспоминаниях: «В то время, как большевик Рошаль говорил на митинге о вооруженной демонстрации под лозунгом: „Вся власть Советам в центре и на местах“, другие члены партии вместе с Раскольниковым дежурили у прямого провода, ожидая решения Ц. К. партии, заседавшего в Питере. На вопрос Раскольникова, заданный Рошалю: „А что, если партия решит не выступать?“ – последний ответил: „Ничего, мы их отсюда заставим“»[57].

Руководство РСДРП(б) засомневалось. Ленину и его окружению очень хотелось взять власть, но если, с одной стороны, они видели полное бессилие Временного правительства, все возрастающую поддержку большевиков со стороны рабочих Петрограда, столичного гарнизона и Кронштадта, то с другой, они понимали, что в большинстве районов страны и на фронте их мало кто поддерживает. Хотя Ленин считал, что мирным путем Советы не могут взять власть в свои руки: «Власть не передают. ‹…› Ее берут с оружием в руках ‹…›. Необходимо дать пролетариату указания, что вся организация его силы, в конечном счете, имеет целью восстание, если не через дни, не в ближайшие недели, то, во всяком случае, в ближайшем будущем»[58]. Но ближайшее будущее можно понимать различно. Ленин считал, что большевики не готовы сейчас выступать. Противоречивость в действиях большевистского руководства усиливалась еще и потому, что они остались без главного руководителя. 29 июня Ленин уехал на дачу В. Д. Бонч-Бруевича под Выборгом. Но выступление пулеметчиков, рабочих, сообщение о желании матросов Кронштадта также принять участие в демонстрации вынудили большевистских лидеров возглавить демонстрацию. Поздно вечером 3 июля на 2-й общегородской конференции РСДРП(б) было решено принять участие в демонстрации с тем, чтобы придать ей мирный и организованный характер[59]. Но вождя пролетарской революции продолжали охватывать сомнения. Утром 4 июля со свойственным ему неподражаемым цинизмом Ильич заявил группе своих приближенных, среди которых находились Л. Д. Троцкий и Г. Е. Зиновьев: «А не попробовать ли нам сейчас ‹…›. Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики все еще не наши. Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих»[60]. Церетели справедливо сделал вывод: «…выступление, организованное низами партии под видом чисто стихийного движения масс, „вынудило“ руководящие органы большевистской партии возглавить это движение, и с этого момента число демонстрантов увеличилось»[61]. Утром 4 июля 12 тыс. матросов Кронштадта на пассажирских и торговых судах прибыли в Петроград. Боевых кораблей в Кронштадте не было, все они находились в Гельсингфорсе и Ревеле. Прибытие массы матросов подняло шансы на успех переходящей в восстание демонстрации. Н. Н. Суханов вспоминал: «Кронштадтцы были, несомненно, главной ставкой партии Ленина и главным, решающим фактором в его глазах. ‹…› Высадившись на Николаевской набережной, кронштадтцы выстроились в отряды и направились… к дому Кшесинской, к штабу большевиков»[62]. Подойдя к большевистской цитадели кронштадтцы стали требовать выступления вождя большевиков. Видимо, Ленин находился в мучительных сомнениях. 12 тыс. готовых на все вооруженных матросов только ждут его приказа, его распоряжения ждут и 30 тыс. рабочих, а также тысячи солдат, окружавших дворец Кшесинской. Временное правительство и Исполком Советов не могут рассчитывать ни на одну часть, в лучшем случае, как это было с солдатами Семеновского и Преображенского полков, было обещано соблюдение нейтралитета. Но Ильич медлит и не хочет выступать. Раскольников свидетельствует: «…мы от имени кронштадтцев стали упрашивать его выйти на балкон и произнести хоть несколько слов. Ильич сперва отнекивался, ссылаясь на нездоровье, но потом, когда наши просьбы были веско подкреплены требованием масс на улице, он уступил и согласился»[63]. Но матросы так и не дождались призыва к свержению Временного правительства. В своей короткой и бессвязной речи Ильич посетовал на болезнь, приветствовал собравшихся и призвал их к «выдержке, стойкости и бдительности». Выслушав Ленина, матросы двинулись к Таврическому дворцу – в резиденцию СРСиКД. На всех очевидцев, не являющихся большевиками и анархистами, демонстрация 4 июля производила угрожающее и в то же время противоречивое впечатление. Газета А. М. Горького «Новая жизнь» писала: «Эти бешеные, мчащиеся по городу автомобили, нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей… Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей… Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами… Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей…»[64]. По пути к Таврическому дворцу военная колонна кронштадтцев превратилась в плохо управляемую толпу. Раскольников писал, как действовал на матросов сам вид обитателей Невского проспекта и других буржуазных кварталов: «…при одном виде наших классовых врагов в душе многих матросов клокотала безумная ненависть…»[65]. Очевидцы свидетельствовали: «А около полудня в разных концах города началась стрельба. ‹…› Особенно на Невском – у Садовой и у Литейного. Как правило, начиналось со случайного выстрела; следовала паника; винтовки начинали сами стрелять куда попало. Везде были раненые и убитые…» Вслед за стрельбой стали громить богатые квартиры. Суханов рассказывал: «Начались небольшие, частичные погромы. Ввиду выстрелов из домов под их предлогом начались повальные обыски, которые производили матросы и солдаты. А под предлогом обысков начались грабежи. Пострадали многие магазины, преимущественно винные, гастрономические, табачные ‹…›. Разные группы стали арестовывать на улицах кого попало»[66].