Властелин 4. Мы наш мы новый мир построим

– Хорошо, господин.

Эдгар побежал в дом и с порога заявил матери:

– Мам, я хочу научиться писать.

– Писать? Но тебе еще рано! Да и зачем тебе это?

– Я тоже буду писать письма тете Элизе.

– Ну, не знаю…. Сначала нужно научиться читать.

– Я хочу научиться читать.

– Ну, хорошо. Я поговорю в воскресенье с дядей Францем. Он найдет тебе гувернера.

– Нет, поговори сегодня.

– Какой же ты упрямый Эдгар! Ладно, вечером сходим к дяде Францу.

***

Через день престольный магистр масонской ложи «Дружба» в Женеве Клаус Кант получил письмо следующего содержания.

«Вам надлежит направить по адресу, указанному на конверте, посвященного мастера возрастом 25-30 лет, способного выполнять любые поручения. Он должен устроиться гувернером к мальчику по имени Эдгар Пике. При встрече он должен обменяться с мальчиком тайным знаком мастеров и в дальнейшем беспрекословно служить ему».

Никакой подписи не было. Что за бред? Магистр свернул конверт, соединив половинки надломленной печати и побледнел. Он вспомнил, как на посвящении говорили о такой печати. Но речь шла о какой-то древней традиции, почти, легенде. Вроде бы, эта печать принадлежит Неведомым Высшим. И он удостоился чести получить приказание лично от них? В это невозможно поверить! Но поверить придется. Вот письмо, а в нем приказ и его надлежит исполнить. Только как?

Нужно ли собирать мастеров, зачитывать им приказ и предлагать им добровольный выбор? По возрасту все мастера, кроме него самого, подходили под заданные критерии. Но в письме нет точных указаний, может ли он разглашать его содержание.

Магистр еще раз перечитал письмо и решил сам, никого не посвящая в детали, выбрать кандидата. Выбор пал на мастера, исполняющего в обрядах роль «Оратора». Для ложи это будет не самая большая потеря. Оратором он только назывался. На самом деле, его роль сводилась к зачитыванию документов, которые готовились другими мастерами. В ложе его недолюбливали, но он был слегка глуповат, чтобы это замечать, и слегка заносчив, чтобы на это обижаться.

***

– Эдгар, подойди, познакомься со своим учителем, – мать в своем репертуаре: опять кричит на весь дом. Надо бы поскорее остаться сиротой. Но это подождет. Сейчас важнее непрерывно получать актуальную информацию и восстанавливать прежние связи.

Эдгар подошел к матери и взглянул на стоящего рядом с ней долговязого малого, который с высоты своего роста с нескрываемым презрением взирал на своего будущего подопечного.

– Это господин Клейн. Он будет учить тебя читать и писать. Поздоровайся с господином Клейном, – оттараторила мать на одном дыхании.

– Здравствуйте, господин Клейн, – Эдгар изобразил самую радушную из своих улыбок.

– Здравствуйте, Эдгар, – важно кивнул гувернер.

После этой неизбежной церемонии мать показала комнату для занятий и удалилась. Едва за ней закрылась дверь, Эдгар показал гувернеру знак мастеров-масонов. Клейн с удивленным видом выстроил на руках ответный знак. Хотя он был предупрежден престольным магистром, но тайный знак посвященных, изображенный руками ребенка – это уже перебор.

– Как вы уже поняли, меня не нужно учить. Вы мне нужны не за этим. Вы будете моими руками и ногами. Вы будете исполнять все мои поручения, какими бы странными они вам не казались, – в устах малолетнего ребенка эта речь прозвучала невообразимо неестественно.

– Но простите, э… Эдгар…

– Когда мы одни, зовите меня «мессир». Привыкайте.

– Боюсь, я вынужден отказаться.

– Вот как? А что, в вашей ложе не слышали о дисциплине? Разве ваш магистр не предупредил, что вы должны исполнять все мои приказания?

– Предупредил, но… я не думал, что вы столь юны.

– А что это меняет? Вы можете представлять меня глубоким стариком, если вам так будет легче.

– Простите, но я не могу остаться.

– Хорошо. Надеюсь, вы осознаете все последствия вашего отказа. И, хоть вы мне ничем не обязаны, вы ведь не откажетесь передать письмо своему магистру?

– Да, конечно, передам.

Эдгар сел за стол, написал что-то на бумаге, свернул ее конвертом, проделал манипуляции с тростью и печатью и, наконец, вручил письмо неудавшемуся гувернеру, сопровождая это действо самой обворожительной улыбкой.

Из комнаты для занятий они вышли вместе.

– Так скоро? – удивилась мать.

– Простите, госпожа Пике, но я не смогу учить вашего сына.

– Но почему?!

– Я не хотел бы вдаваться в причины, прошу меня простить еще раз, – с этими словами Клейн приподнял шляпу, слегка поклонился и покинул дом.

– Что случилось, Эдгар? – строго спросила мать.

– Это плохой дядя.

Между тем, «плохой дядя» быстрым шагом удалялся от странного дома, в котором кто-то, возможно, сам дьявол, притворяется маленьким мальчиком. Нет, в этом он участвовать не будет. Лучше уйти из ложи и сосредоточиться на работе почтмейстера. Пусть там скучно, зато никто не пытается втягивать тебя в сомнительные дела.

Клейн добрался до дома магистра очень быстро. Так ему показалось. Магистр не ожидал в ближайшие дни увидеть своего мастера, которому поручена столь почетная и, в то же время, ответственная миссия.

– Что случилось? – задал он вопрос, стараясь скрыть волнение.

– Этот мальчик – дьявол. Я не буду у него на побегушках.

– Он вас отпустил?

– Да. Он передал для вас вот это письмо.

Магистр взял конверт, надломил печать, развернул письмо и принялся читать. Закончив, он поднял глаза на Клейна:

– Завтра на 10 вечера назначаю общее собрание ложи. Вас я предупредил, передайте своему звену.

Назавтра Клейн шел на собрание с неохотой. Вся романтика тайной организации, чувство причастности к чему-то необычному исчезли. Как-то вдруг его тайная, полная загадочных ритуалов, жизнь превратилась в унылые обязанности.

Когда он появился в ложе, все уже были на местах.

– Стань перед алтарем, – торжественным голосом произнес магистр, восседающий на престоле.

Когда Клейн занял место в центре зала, магистр продолжил:

– Братья, я уже рассказал вам, что мы не судим сегодня нашего брата. Он уже осужден. Его осудили «неведомые высшие». Нам надлежит лишь исполнить их приговор.

На этих словах к Клейну подошли двое стражей.

– Что за приговор? – в истерике закричал он, – что здесь происходит? Если так, я больше не играю в ваши игры. Я ухожу.

Клейн попытался шагнуть к выходу, но стражи крепко схватили его за руки.

– Ты, спросил «что за приговор», наш бывший брат? – заговорил магистр, – я тебе отвечу: испанский галстук.

– Нет!!! – заорал приговоренный.

В это время один из стражей чиркнул ножом по его горлу. На алтарь закапала кровь. Несколько членов ложи подскочили к алтарю и начали ножами раздвигать бедному Клейну челюсти и пропихивать язык в гортань, стараясь попасть в разрез. После короткой возни им это удалось.

Казненный уже не мог издавать громкие звуки. Он лишь извивался и хрипел, брызгая кровью во все стороны. Наконец он затих.

– Пусть это послужит уроком нам всем! – торжественно произнес магистр. – Мы созданы и существуем лишь для того, чтобы служить «неведомым высшим». Мы можем не понимать их замыслов, но обязаны исполнять их волю, ибо они несут благо всему человечеству. А теперь всех прошу покинуть ложу, кроме мастеров.

Подождав пока остались одни мастера, магистр зачитал им первое письмо «неведомых высших» с предложением служить некоему Эдгару Пике под видом гувернера. На этот раз магистр решил отправить исполнять столь щекотливое поручение добровольца. Но никто из мастеров рисковать не хотел, памятуя о недавнем инциденте со своим товарищем.

– Что ж, придется идти мне, хотя по возрасту я не подхожу. А вы отвезите тело на рыночную площадь и прислоните к стене на видном месте, – закончил заседание магистр.

***

Царь Александр вполуха слушал доклад Аракчеева. С недавних пор Александр внезапно понял, что разучился систематизировать полученную информацию. Три спокойные года в Санкт-Петербурге, не пошли ему на пользу. Его мозг после одиннадцати лет непрерывных походов, битв и переговоров, словно, решил отдохнуть от своего хозяина.

Когда царь осознал это, он вспомнил об Аракчееве, человеке ума недалекого, зато незаменимого там, где требуется порядок в делах. Кроме того, Алексей Андреевич Аракчеев ни разу не дал усомниться в своей порядочности и честности. В военную кампанию именно он заведовал тыловым обеспечением русской армии, и ему удалось полностью искоренить воровство на всех этапах снабжения: от производства до поставки.

Монотонный голос Аракчеева убаюкивал, и Александр почувствовал, что засыпает.

– Хорошо, Алексей Андреевич, скажи теперь, что ты об этом думаешь? – оборвал царь докладчика на полуслове.

– Я думаю, ваше величество, вольнодумство надобно пресекать в корне.

Александр понял, что в какой-то момент потерял нить доклада, но виду не подал.

– Что ты имеешь в виду?

– Надобно разогнать все эти общества, а офицеров с понижением в чинах разослать по крепостям.

– Эко! За что ж ты их так сурово?

– Да как же, ваше величество? Они же своей конституцией да освобождением крестьян на государственные устои покушаются!

– Ну полно тебе, Алексей Андреевич, – царь, наконец, понял, о чем речь, – а разве мы с тобой не над этим же голову ломаем?

– Одно дело, когда вы, ваше величество, своим высочайшим повелением новшества вводите, совсем другое, когда ваши холопы вольнодумством занимаются.

– И пускай себе…. Если холоп, вдруг, стал умнее господина, почему бы к нему не прислушаться? Ты вот что, Алексей Андреевич, изучи-ка внимательно, что они там предлагают, да вычлени полезное. Потом мне расскажешь. Что-то еще у тебя?

– Продовольствия в армии не хватает, государь. Недород нынче…

– А я тебе давно говорил: надобны вольные военные поселения. Армия тогда сама себя кормить сможет. Ты вспомни! В 1806 году Бонапарт полностью уничтожил прусскую армию, от самой Пруссии отрезал все плодородные земли, а уже через шесть лет под прусскими знаменами оказалось сто пятьдесят тысяч обученных солдат. Все тогда удивились. А оказалось, что всех крестьян обучали военному делу прямо на месте в их селах, когда страда заканчивалась.

– Так ведь не все то русскому хорошо, что и немцу, государь. Их юнкеры сами со своими крестьянами штыковому бою обучались. Нешто наши помещики так же будут?

– Не будут…. Вот и займись этим. Подумай, как нам все обустроить. Мне нужен план.

– Так ведь не разорваться мне, ваше величество!

– Набери людей, сколько надобно. Можешь даже департамент создать. Подготовь указ, я подпишу.

Отпустив Аракчеева, Александр откинулся на спинку кресла. В свой сорок один год от роду он начал уставать. Не физически, нет. Он все еще мог долго гулять пешком, мог совершать длительные конные прогулки, мог ехать в дальние края, периодически меняя седло на карету. Он уставал умом. В такие минуты ему нужно было кому-то выговориться, излить душу, поделиться сомнениями. Но в том-то и беда, что некому. Брат Константин был всегда тем громоотводом, который не давал душе царя быть пронзенной молнией сомнений. Теперь Константин в Варшаве, а здесь и нет никого. Разве что позвать старого друга детства, князя Александра Голицына? Он ведь заведует в государстве делами духовными… Вот пусть и полечит душу своего императора.

Царь отправил флигель-адъютанта на поиски Голицына, а сам прикрыл веки и забылся чутким сном. Разбудил его шорох открываемой в хорошо смазанных петлях двери.

– Князь Голицын, – доложил адъютант.

Царь кивнул, адъютант обернулся и тут же в комнату вбежал нескладный человек на коротких ногах. На лице его был написан подобающий случаю встревоженный вид.

– Что случилось, государь? – взволнованным голосом спросил он.

– Садись, Александр Николаевич. Ты мне и расскажи, что случилось. Слышал я, вероотступников всяких покрываешь.

– То навет завистников, государь. Отступлений от веры христианской в столице нет. Если вы о вдове Татариновой изволите говорить, то она, напротив, подвижничеством своим просветления достигла. Грядущее видит.

– Значит, ты теперь свое грядущее знаешь?

– Нет, сир…

– Отчего же? Неужели неинтересно?

– Страшно, сир, – перешел на шепот князь. – Она тут месяц тому назад купцу Митрофанову скорую смерть напророчила, так он третьего дня помер.

– Надо же какая незадача, – покачал головой царь, – а сведи-ка ты меня с ней, Александр Николаевич.

– Сделаю, ваше величество, когда скажете. Только подобает ли царственной особе…

– Вот на завтра на шесть вечера и приведи ее. Да не через парадное веди. Не забыл, поди, тайные ходы?

– Не забыл, приведу, ваше величество.

– И еще… что ты думаешь про тайные общества? – перешел царь к волнующей теме.

– Тайные общества? Это какие же, сир?

– Масонские, например, или тот же «Союз благоденствия», или духоборцы различные.

– Я думаю, безвредные сии общества, сир. Ничем, кроме рассуждений о пользе Отечеству, они не занимаются.

Разговор «по душам» не получался, и Александр отпустил друга детства.

Выйдя от императора, князь Голицын направился прямиком в Михайловский замок. Там обитала новоявленная «Богородица», а в быту – мадам Татаринова. Начав с модных в то время спиритических сеансов, она, вдруг, объявила, что в нее вселился святой дух. А раз так, то все что она делает или говорит, исходит именно от него. Святой дух, вселившийся в нее объявил, что бессмертие души действительно существует, но для вечного блаженства на небесах надобно пострадать в земной жизни. А как пострадать? Да хоть, например, сечь себя розгами или хлыстом. Неужто все время этак себя изводить? Ну зачем же все время! Достаточно раз в неделю.

На таких условиях к кружку Татариновой присоединились сначала ее ближайшие родственники, а затем и другие придворные, обитавшие в Михайловском замке.

Однажды «Богородица» объявила своей пастве, что святой дух приоткрывает ей иногда картину будущего. После этого от желающих присоединиться к ее кружку не стало отбоя. Чтобы не быть разоблаченной сразу, Татаринова старалась предрекать события, которые произойдут через пять лет. Либо она брала событие, которое уже произошло, и объявляла, что давно его предсказала, как это получилось с купцом Митрофановым.

Татаринову князь застал в ее покоях.

– Радуйся, матушка, к императору завтра идем, – сходу решил обрадовать ее Голицын.

– Не пойду. Ему надо, пускай сам и приходит, – не вставая от зеркала и не оборачиваясь, пророкотала «пророчица» своим низким голосом.

– Ты, матушка, говори да не заговаривайся. Император два раза не приглашает.

– И что ж? Я и на второй не пойду.

Князь не на шутку перепугался. А вдруг она и вправду не пойдет? Что он скажет государю? Не смог выполнить простое поручение…. Какой же он после этого министр духовных дел?

– Ты вот что, матушка: в воле императора ваш кружок разогнать, а тебя в Сибирь отправить. Ты этого хочешь?

– Да полно тебе, князь. Пошутила я. Явлюсь завтра государю.

– То-то же! И смотри, не напророчь там ему беды. Скажи ему то, что он хочет услышать.

– Не учи ученого, князь.

Назавтра Голицын провел «пророчицу» тайными ходами Зимнего дворца прямо к покоям царя. Князь осторожно постучал в потайную дверь, которую, казалось, мгновенно приоткрыл перед ним сам император. Голицын пропустил мадам Татаринову вперед и собирался войти сам, но наткнулся на предостерегающий жест царя:

– Ты подожди за дверью, Александр Николаевич. Проводишь ее обратно.

Закрыв дверь перед носом князя Голицына, Александр обратился к Татариновой:

– Мне сказали, мадам, вы можете видеть грядущее. Я хотел бы знать, что ждет меня и Россию.

– Дайте мне вашу руку, ваше величество.

Татаринова взяла ладонь императора, накрыла своей второй ладонью и начала «пророчествовать»:

– Вижу вас на белом коне. Вы едете по дроге, а по обочинам стоят люди и кричат «Да здравствует Александр Благословенный».

– А что это за люди? Крестьяне?

– Да, крестьяне…. Вы едете дальше, а там кругом солдаты. Они тоже кричат «ура».

– А они тоже на дороге?

– Вижу какие-то дома. Похоже на улицу.

– Так ведь это все уже было.

– И еще будет, только уже по-другому.

– А что же с Россией?

– Россия станет процветающей страной.

– Когда это будет?

– Через пять лет.

– Что ж, мадам, ступайте. Александр Николаевич вас проводит.

Отпустив Татаринову, Александр задумался. Что это было: шарлатанство или пророчество? Ясно ведь, что солдаты – это военные поселения, а ликующие крестьяне – это последствие освобождения их от рабского состояния. Но откуда Татаринова могла знать, что именно эти реформы занимают все его мысли в последнее время? Об этом знают только два человека: сам царь и Аракчеев. Значит, все-таки пророчество? Дай-то бог!

Вдохновленный император сел за секретер и начал писать проект указа о запрете продажи крестьян в розницу, без земли и без семьи.

В это время князь Голицын допытывался у Татариновой, что она «напророчила» государю. В конце концов «богородица» не выдержала и призналась:

– Я сказала ему, что он победит в новой войне.

– Войне? Но помилуй, матушка, какой войне?! С кем нам воевать? Уж, вроде, всех победили.

– Да почем я знаю? Я сказала, что это произойдет через пять лет. А за это время государь, даст бог, и позабудет наш разговор.

***

Лаура Пике не могла нарадоваться на своего мальчика. Он проявил незаурядные способности и за три года освоил все знания, на которые обычные дети тратят все восемь, а то и десять лет начального обучения. Ей очень нравились похвалы в адрес сына от господина Канта, гувернера Эдгара. Он решил не покидать мальчика, а и дальше сопровождать его по жизни, чему Лаура была несказанно рада. Господин Кант ей нравился. Именно поэтому она уже месяц, с тех пор, как гувернер Эдгара куда-то исчез, не находила себе места.

Наконец, когда она потеряла всякую надежду, господин Кант появился на пороге ее дома. Лаура едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею.

– Мы с Эдгаром вас уже потеряли, господин Кант, – произнесла она, потупив взор.

– Простите, мадам, но я не мог приехать раньше. А где Эдгар?

– У себя в комнате.

– Тогда я к нему.

Гувернер постучал, вошел в комнату своего ученика, и плотно прикрыл за собой дверь.

– Что так долго? – произнес мальчик, не отрываясь от чтения газеты.

– Простите, мессир, но господина Сийеса не оказалось в Париже. Король выслал его за пределы Франции, как и многих бонапартистов.

– Вот как? И где ты его нашел?

– В Льеже, мессир.

– Хорошо, давай письмо.

Клаус Кант достал пакет из походной сумки и передал своему хозяину. Эдгар вскрыл пакет и начал читать.

Сийес писал, что у него действительно есть несколько корреспондентов в России. Он с ними спишется и постарается в скором времени представить полный доклад по всем вопросам, интересующим хозяина. Что касается восстановления контроля над масонскими ложами, то Сийес уже этим занимается. Затрудняет дело лишь то обстоятельство, что Жозеф Бонапарт, находясь в Северной Америке, наотрез отказывается сложить с себя полномочия Великого магистра. А он по сей день занимает высшие должности в Великих Востоках, Франции, Италии, Неаполитанского королевства и Испании.

Дочитав письмо, Эдгар устремил взгляд на своего «гувернера» и приказал:

– Клаус, попроси у матери молока для меня.

– Да, мессир, – поклонился гувернер и вышел из комнаты.

В доме молока не оказалось, и Клаусу пришлось уговаривать Лауру сходить к молочнице и купить кружечку молока, так как детский организм не может жить без столь важного продукта. На что мать Эдгара возразила, что, если бы это было так, то дети не отнимались бы от материнской груди до взрослого состояния. Клаус с ней не согласился и сказал, что сам бы он не отнимался от женской груди всю жизнь. Но для этого бог и создал коров, чтобы женщинам не нужно было кормить грудью больших детей. Этот аргумент оказался неопровержимым для матери Эдгара, и она отправилась к молочнице.

Лишь через полчаса Клаус Кант вернулся с кружкой молока в комнату Эдгара и с виноватым взглядом заговорил:

– Вашей матери пришлось…

– Я знаю, – перебил его Эдгар, – поставь кружку на стол.

После этого он обмакнул перо в молоко и начал писать.

Через десять дней Жозеф Сийес получил письмо с чистым листом внутри конверта с печатью «неведомых высших». Сийес внимательно присмотрелся к листу и нагрел его над пламенем свечи. На чистом листе проявился текст:

«Жозеф, так как вы не можете сместить Великого Магистра в его отсутствие, пока он жив, вам надлежит сделать следующее: объявить должность Великого Магистра вакантной до тех пор, пока ОН не вернется в Европу. В отсутствие Великого Магистра, его обязанности в Великих ложах возложить на временных заместителей. Если ОН вернется и предъявит претензии, то обвинить его в ненадлежащем руководстве, провезти по всем Великим ложам и снять со всех должностей».

Сийес еще раз перечитал письмо и бросил его в камин.

***

Генерал-адъютант Чернышев Александр Иванович был недоволен своим новым назначением. Государь почему-то решил, что только он, генерал Чернышев, справится с казачьей вольницей, которая, вдруг, начала проявляться с прошлого года, после кончины атамана Платова. Платову удавалось сдерживать эту вольницу силой своего авторитета.

Новому атаману Войска Донского генерал-лейтенанту Денисову авторитета среди казаков тоже было не занимать. Он и с Суворовым половину Европы прошел, и с турками повоевал, и с персами. Правда, последнюю войну просидел на Дону наказным атаманом. Так ведь сам Платов его на хозяйстве оставил. Доверял, значит.

Однако, несмотря на свой авторитет, не спешил атаман Денисов вольницу казачью пресекать. Напротив, он представил царю прожект «Положения об управлении Войском Донским», в котором все вольности закреплялись на бумаге волею царя.

Царю прожект Денисова крайне не понравился. Александр вынашивал совершенно противоположную идею: перевести казаков на службу по образцу военных поселений. Поэтому, вспомнив, что его генерал-адъютант Чернышев водил по тылам французов казачьи полки, царь отправил его в Новочеркасск. Официально Чернышев возглавил комиссию по рассмотрению прожекта Денисова. Тайное же задание было другим: максимально сблизить этот прожект с аракчеевским уставом войсковых поселений.

Александр Иванович сидел за столом в отведенном ему кабинете в войсковой канцелярии и читал аракчеевский устав. Он все больше убеждался, что здесь, на Дону, аракчеевщина не приживется. Казаки и так с детства учатся и воевать, и хлеб сеять, и коней выращивать. Зачем им еще и занятия на плацу, зачем им совершенствование навыков пешего строя? Зачем им штыковой бой? Конь и шашка – вот оружие казаков. И они это доказали в последней войне.

Шум с улицы отвлек Чернышева от неприятного чтения и тяжелых мыслей. Он выглянул в окно и увидел, как двое казаков ведут под руки человека в одном исподнем, а он вырывается и кричит, чтобы его отпустили. Лицо этого человека показалось генералу знакомым. Он распахнул окно и приказал привести бедолагу в кабинет.

Когда человека ввели, он, увидев Чернышева, обрадовался и торопливо заговорил:

– Ваше превосходитство, Лександр Иваныч! Вы меня не помните? Люнебург…

Чернышев вдруг вспомнил этого улана. Лихой рубака. Он сам ему Георгия за храбрость под Люнебургом вручал. Как же его фамилия?

– Егорьев? – внезапно вспомнил генерал.

– Я, ваше превосходительство! – заулыбался улан.

– Что он сделал? – обратился генерал к конвойным

– Так ничего, ваше превосходительство. У него документов при себе нет. Говорит, потерял.

– Я знаю этого человека и ручаюсь за него. Оставьте его здесь и найдите ему одежду.

Когда казаки ушли, генерал вновь окинул взглядом бравого улана.

– Что ж ты, братец, в этаком виде разгуливаешь? – спросил он.

– Да не разгуливал я. Речушку переходил, да в яму провалился. Одежонка-то и промокла. Как на берег вышел, повесил ее сушиться. И тут, видать, сморило меня. Проснулся, а одежонки и нет. Туда, сюда – нет нигде. Тут меня казачки и взяли.

– А как в этих местах оказался?

Этот вопрос вызвал замешательство Егорьева, что не ускользнуло от внимательного взгляда генерала. Но скоро улан оправился, на лице его появилась решимость, и он заговорил:

– Вам, ваше превосходительство все, как на духу расскажу, а там уж воля ваша. Делайте со мной, что хотите. Только рассказ мой будет долгим.

– А я никуда не тороплюсь. Рассказывай.

– Я ведь в Россию только в прошлом году вернулся, – начал Егорьев свой рассказ. – без малого шесть лет по чужбине мотался. Мы ведь тогда так до Парижа и не дошли. Мы только в Лиль вступили, как говорят: победа. Бонапартий сдался. Месяц мы там простояли, и пришел приказ домой возвращаться. Да только не успели мы вернуться, как нам сказали разворачиваться и на Париж идти. Бонапартий, мол снова армию собрал, да на нас двинулся. Вот же неугомонный. Да только опять не довелось Париж увидеть. Мы только до Вердена дошли, а нам уж говорят: разбили, дескать, Бонапартия пруссаки да англичане. Опять стали мы на постой. Ждем, когда домой прикажут двигаться. Наконец, дождались, снимаемся с лагеря, да только не на восход идем, а дальше на закат. Не уж то, думаю, опять Бонапартий не угомонится. Оказалось, что наш полк вместе с другими оставляют за порядком приглядывать. Чтобы, дескать, французы опять чего не учинили. Три года мы там стояли, ели-пили, вроде как за счет французов. Нам так сказали. А когда уходить собрались, кабатчики принесли нашему полковнику счет аж на 300 тысяч рублей. А где он их возьмет? Ежели б на весь полк поделить, то как раз все жалование за три года и ушло бы. Дак от этого жалования почти ничего и не осталось. Что делать? Пошел наш полковник к командующему, графу Воронцову. Так мол и так. Оказалось, не мы одни такие. Всего счетов аж на полтора миллиона набралось. Их сиятельство, дай бог ему здоровья, все наши долги на себя взял…