Хлеба кровавый замес

– Вот те здрасьте! Вопросы – полковые, решенья – половые! Сарабосы знают, а от нас скрывают, – крайне удивился комбат.

Но счёл нужным не тратить время на этот казус, а приступил к раздаче текущих распоряжений своим замам, и сначала Шаховскому:

– Ты им, офицерам, сам про карты и прочее объяснишь на построении. Теперь надо через час батальон построить. Там нужно на всех, солдат, офицеров, прапорщиков,.. без разницы, на весь личный состав посмотреть, как они… Нет ли больных, которые сами не пожаловались, чтобы их тут не оставили. Вот там ты их и озадачишь, что кому делать, понял, Лёш? – Он перевёл взгляд на зампотеха. – А ты, Володь, со всеми техниками и водилами ещё раз убедитесь во всём своём хозяйстве. Делайте всё необходимое, чтобы не получилось, что завтра кто-то не завёдётся. И залейте полные баки и воду в системы… Ну, Володь, ты сам знаешь, что нужно.

Раздался стук в двери кунга, и там замаячили лица Васи-москвича и Молдавана, держащих в руках ящики боржоми:

– Разрешите, товарищ полковник*? Вот, начальнику штаба боржом принесли.

*Обращение «полковник» к комбату-подполковнику, употребляемое здесь и далее, связано с армейской традицией, когда при обращении младших чинов к старшему, а именно подполковнику, приставка «под-» опускалась. Такое обращение звучало органичнее и уместнее, хотя выглядело со стороны несколько льстиво. Однако оно стало настолько привычным в армейском обиходе, что ни малейшего льстивого намека для самих военнослужащих уже не несло.

– Поставьте на край, спасибо, – поблагодарил Шаховской. – Теперь найдите командиров рот и передайте приказ, что ровно в 15 часов – общее построение. В полной боевой выкладке и с оружием… Нарзана не было?

– Так он же дешёвый, тридцать копеек, его и разобрали. А этот боржом почти пятьдесят копеек… Его только офицеры пьют.

– Ладно с этим… Построение через час, а вам ротных теперь ещё нужно найти быстро, и им это сообщить… Народу надо собраться – экипироваться. Поэтому за десять минут вам всех обежать. Вперёд! Не тяните…

Глава 3. Начало операции

Колесо истории крутится непрерывно. В мире всё постоянно находится в движении, начинаются и закручиваются какие-то события – большие или совсем маленькие. Вселенский маховик захватывает и тянет за собой или толкает вперёд всё в этом мире сущее, начиная от мизерных частиц, судеб людей и государств, вплоть до материков, цивилизации и до самих планет и целых галактик.

И когда оно настало – время начала операции,

В этот миг начинают крутиться колёса техники, и огромная колонна приходит в движение, выполняя поставленную ей боевую задачу.

И зашуршит змеёй по извилистому серпантину дорог,

И мелкая, как цементная пудра, и очень въедливая пыль клубится над дорогой, невыносимо забивая глаза,

И каждый метр дороги может быть заминирован мощным фугасом.

И ты постоянно двигаешься с ощущением, что находишься на минном поле. Хотя почему «с ощущением»?! Ты по-настоящему всё время едешь фактически по заминированной дороге.

И совершенно неизвестно, когда и где, под какой машиной какой-либо очередной фугас рванёт: под первой, десятой, в середине колонны или под последней километров в тридцати сзади. А может, сразу во многих местах.

И ты уже устаёшь и плюёшь на то, чтобы бояться ежесекундно и ожидать подрыва. Устаешь бояться… Бывает же…

Вот именно тогда, именно в этот момент начала выдвижения на боевые, начинается очередная твоя личная война. И она всегда пролегает через твои душу, разум, напряжённое тело и психическую волю и силы!

И наступал очередной твой личный экзамен самоопределения – кто и что ты в этой жизни, что представляешь из себя как человек, как личность в сообществе своих товарищей-сослуживцев. Невероятно сложный экзамен, когда умереть легче, а жить и воевать очень и очень трудно!

В некотором роде даже наступает расслабление оттого, что «процесс пошёл» и маховик событий завертелся, а начало всегда есть первый шаг к финалу. К тому финишу, который всё расставляет по местам.

Придёт неминуемое завершение боевых, и всем, оставшимся в живых, станет очевидным – кому и какой жребий выпал.

Утомительное ожидание переходит в поступательное действие.

Колонна ранним утром начала движение с общей короткой команды по связи: «Я – “Гранит”, впе-рёд!»

Первая машина вышла со «стойбища» на основную трассу – дорогу на Кандагар. И размеренно и неторопливо покатила по маршруту. Остальная техника одна за другой непрерывно стартовала со своих мест и тоже выезжала на дорогу, приноравливаясь к темпу движения.

До района боевых действий предстояло двигаться около восьмисот километров, что составляло четыре-пять суточных переходов. Если, конечно, у тебя была такая возможность – продвигаться без всяких нападений, засад и прочих непредвиденных ситуаций, что было практически невероятно. Душманское «сафари» – оно и есть «сафари», и люди и техника в колонне были изуверскими охотничьими трофеями, сулящими душманам огромную прибыль.

Но как ни странно, вместе с началом этого движения у большинства военнослужащих наступала некоторая психологическая разрядка от того, что наступило время хоть какого-то действия, где от тебя теперь уже что-то зависит, а ты сам больше не покорная игрушка в руках судьбы-злодейки.

Поскольку Шаховской стал начальником штаба батальона, одного из нескольких таких же знатных и ценных своим опытом, и он во многом отвечал за организацию участия батальона в операции, то ему доводилось работать на этапе подготовки к выходу значительно больше других, во всяком случае, остальных офицеров штаба. Организационная нагрузка была огромной и, естественно, усталость в нём накапливалась. С началом ритмичного движения колонны офицера стало клонить в сон.

Ранее он уже много раз бывал в разных разведпоисковых операциях, проводимых силами полка, которые проходили в относительной близости от пункта постоянной дислокации: километрах в двадцати – тридцати, реже до сорока.

Он был смел, инициативен, дерзок и удачлив. И своими успехами и эффективными действиями сумел заслужить великолепную репутацию среди солдат и офицеров. До такой степени, что в полку про него и действия его разведки даже слагались забавные байки. А это говорило о нём немало, поскольку стать героем армейского фольклора на войне, среди смертей и постоянного ощущения её присутствия рядом, завоевать подобное уважение у рано повзрослевших и заматеревших мужчин – это дорогого стоит.

Но в таком масштабном событии – операции армейского уровня – ему приходилось участвовать впервые.

Из-за накопившейся усталости, некоторой передышки в нервном напряжении и из-за размеренного движения колонны Алексей на командирском месте попросту задремал. Расслабления добавляло и то, что стартовали в районе пункта постоянной дислокации дивизии, и ещё часов пять-шесть после выезда личному составу можно было чувствовать себя более-менее защищённо. Вертушки, если что, на таком удалении могли со своего аэродрома долететь до них своевременно и помочь – радиус их действия позволял.

В это время вокруг простирался живописный вид горного хребта в лучах восходящего солнца. Но офицера всё это не вдохновляло, хотя он и отдал должное этому мощному пейзажу первобытной природы, и был в душе обрадован таким великолепием. Но усталость вынудила его рационально использовать свободные минуты, и он за короткое время заснул настолько крепко, что, невзирая на шумы двигающейся рядом техники, увидел сон. Причудливый сон…

Во сне перед ним предстала скала, выступающая из горного кряжа и похожая на горбатый шнобель какого-нибудь горного тролля.

Алексей видел её поначалу очень крупно, в деталях, с кустиками и мелкими растениями. Даже с какими-то незнакомыми жуками и ящерицами, которые сновали по поверхности. Острота зрения во сне была настолько сильной, что он замечал даже колонны муравьёв с красноватыми головками и усиками антенн, двигающиеся навстречу друг другу несколько суетливо, но вполне осмысленно, что-то перетаскивая на своих муравьиных спинах.

Но эта скала медленно отдалялась от Алексея, и он увидел, что та высилась над водоёмом, скорее морем. И вода там голубая, прозрачная. Дул легкий бриз, и он заметил, что эта скала находилась в нависающем и неустойчивом состоянии. Создавалось впечатление, что сто́ит её лишь подтолкнуть, и она гулко рухнет с лопающимся взрывным треском и грохотом. Разлетятся брызги и разойдутся волны моря, сметающие всё на своём пути.

Вот под этой скалой, которая, может быть, тысячелетиями находилась в таком положении, в тёплых волнах, в лучах доброго солнца плескался мальчик. Вдруг на воде появилась мелкая рябь, внёсшая ощущение опасности в этот благостный детский беззаботный мирок. Поднялся ветер, и рябь усилилась.

Скала продолжала отдаляться от Шаховского, и ощущение опасности нарастало. Ребёнка заполнило чувство непонятного страха. И он, поддавшись ему, чувству неизвестно откуда возникшей опасности, стал в смятении выгребать из-под тени нависшего козырька скалы, из этой покрытой рябью и вмиг ставшей очень тёмной воды. Он пытался вырваться на светлый и солнечный участок водной глади.

Из шлемофона, свободно находящегося на шее Шаховского, слышалось приглушённое:

– «Кольцо», «Кольцо»*, я – «Иртыш», приём…

И разноголосица ответов:

– Я – «Блесна», на приёме…

– Я – «Родео», слушаю…

– «Иртыш», я – «Комета», прием…

После непродолжительной задержки в ответах в его наушниках раздалось:

– «Кама», я – «Иртыш», приём… «Кама», спишь, что ли?!

Алексей быстро очнулся от сна, резко скинул с себя оцепенение и осознал реальность вокруг. Он сообразил, что это к нему обращается по радио комбат, и ответил:

– Я – «Кама», на приёме…

*«Кольцо» – общая радиокоманда, которая обращена ко всем, кому положено быть постоянно на связи, в так называемом режиме «на дежурном приёме». Любая болтовня на марше до завязки боя была запрещена. Запрос «Кольцо» не требует отзыва, но обязывает быть внимательным к последующей озвученной информации.

– «Кольцо», – продолжает радиообмен комбат, – скоро будем проходить через кишлак. Духи знают, что идём на боевые. Брать любую мелочёвку из рук бача запрещаю!.. Может всякая хрень оказаться.

Шаховской повернулся к солдатам и хотел им продублировать общий смысл, но Женя его опередил – он также находился в шлемофоне, а значит, мог слышать всю информацию и радиообмен:

– Короче, олени, сейчас через кишлак пойдём… из рук бачат ничего не брать! Понятно?!..

Из глубины отозвался чей-то голос без энтузиазма – не столько потому, что им что-то было надо от бачат, сколько из-за того, что Женя обходился с ними, по их мнению, полноценными солдатами, как с несмышлёными детьми:

– Понятно…

По тону ответа было не ясно – на что же солдатики вообще рассчитывали с началом этих боевых, первых для них по личному участию? Что служба по уставу теперь закончилась, и наступил «военно-полевой колхоз»?

Женя продолжил для ясности:

– Было раз: такой же, как вы, особо понятливый, взял у бача часы, напялил на руку, и без руки остался… Оторвало кисть. Теперь понятно?

Повисла пауза.

Между тем быстрый восточный рассвет, миновав ночную темень через стремительные предрассветные сумерки, перешёл в светлонебое утро. И хотя солнце еще не палило своим согревающим светом, и утро было даже скорее прохладное, но это было уже полноценное утро. И солдаты от безделья и по запросу организма решили перекусить сухпаем.

Конечно, разогревать его во время движения было не на чем. Но тем и хорош горный сухпай, что в нём можно было найти продукты на любой мужской вкус даже в холодном виде.

Сухой паёк был получен на каждого члена экипажа из расчета на десять дней. Это только на первые дни: точные сроки окончания операции всегда неизвестны. И он занимал значительную часть десантного отделения, наряду с боекомплектом, тоже на десять суток боя.

Все это было умело распихано по днищу десантного отделения, чтобы, с одной стороны, было просто доставать, но и оставалась горизонтальная площадка под лежанки для сна экипажа. Кроме того, размещение должно было не мешать, при необходимости, десантироваться к машине через боковые люки и вести огонь из оружия. Так что правильно всё погрузить и разместить – целая наука. Это знания, которые приходили лишь с опытом в первую очередь водителям БТРов.

Пока офицер дремал, молодые солдаты что-то достали из коробки и ели. После того, как радиообмен закончился и Шаховской освободился, Молдаван обратился к нему:

– Товарищ капитан, а вы что-нибудь будете?

– Паштет и банку сока. Женя, а ты что не ешь? – спросил командир у водителя.

– Да как встанем где-нибудь минут на пять, то и я чего-нибудь проглочу, – откликнулся Женя.

Молдаван вскрыл банку паштета размером с шайбу и проколол дырки в металлической баночке яблочного сока, отрезал хлеба, который был получен дополнительно к сухпаю на первые дни, и протянул всё это своему командиру. Тут молчаливо жующий Вася неожиданно выдал:

– Вот же вам не повезло – только вас сюда назначили, а вам сразу на эти боевые пришлось идти.

Женя осёк его:

– Это Вася, для вас, блин, с Молдаваном в первый раз… Так что молитесь, салаги… А для нашего командира, когда он начальником разведки был, то знаете, сколько духовских караванов понакрывал? Они за его голову даже награду нехилую такую назначили…

Шаховской неспешно ел, а любознательный Вася не отлипал со своими вопросами:

– Товарищ капитан, а чё вас «Князем» зовут?

Алексей рассмеялся, а Женя, как старый, опытный дембель, постарался вернуть разговор в какое-то подобие соблюдения субординации.

– Слышишь, пистон, – обратился он к Васе, – ты-то откуда это знаешь?

– Да слышали… Ходят разговоры… Да и другие молодые говорят, что нам с командиром повезло… – промямлил Вася что-то невразумительное.

Начштаба решил ответить молодым солдатикам, чтобы в дальнейшем закрыть подобные вопросы:

– Сам не знаю. Прицепилось с чьей-то подачи… Наверно, кто-то из офицеров был слишком грамотный. В русской истории разбирался… Раньше, в девятнадцатом веке был такой князь – Шаховской. Но я, во-первых, в этом не уверен. А во-вторых – точно к нему не имею никакого отношения. У меня у самого отец – обычный офицер, родом из простой семьи.

Так подробно и совсем необязательно для солдат рассказал о себе Алексей только потому, что они были один экипаж, и в нём нужны добрые и честные отношения, так как от каждого могла зависеть жизнь другого.

Шаховской вновь рассмеялся, вспомнив или подумав о чём-то, и, чтобы закрыть эту тему, сказал в полушутливом, но безапелляционном тоне:

– Вы можете обращаться ко мне проще – товарищ гвардии капитан. – Потом, повернувшись к Жене, скомандовал: – Поведешь через кишлак по-походному.

Водитель молча кивнул, установил водительское место в положение «по-походному», что приподнимало подпружиненное кресло вверх и давало возможность управлять, высунувшись из БТРа и получая значительно более широкий обзор. При этом он надел на лицо горнолыжные очки для защиты глаз от самой расторопной и наглой пыли, которая только может существовать из всех возможных в этом мире. Сделал это он всё автоматически и протянул Шаховскому дежурную сидушку – какой-то квадрат прошитого и плотного войлока, обтянутого не менее плотным материалом или кожей, чтобы холод брони не вытягивал тепло тела, и было не жёстко сидеть на ухабах.

Офицер так же быстро переместился на броню. Для этих двоих военнослужащих – опытного офицера и старослужащего солдата, которые уже впитали в себя жизненно важный опыт войны – все эти действия были привычны, поэтому многие моменты поведения друг друга были понятны и ожидаемы, и обсуждения не требовали. Это были повидавшие многое солдаты афганской войны.

Глава 4. Трагедия в кишлаке

Впереди по ходу движения начинался маленький кишлак на двадцать – тридцать глинобитных мазанок, пристроившихся близ дороги. Вдоль техники забегали и засуетились дети – бача, как называли их солдаты между собой.

В руках у детей, грязных и сопливых, неумытых оборванцев, были яркие мелкие побрякушки. Разные наручные часы, жевательная резинка, американские сигареты, какие-то сувениры, ножи, прочая полезная для мужчин мелочёвка. Сквозь шум армейской техники пробивались детские голоса, причём на русском языке: «Что есть? Что надо? Что купишь? Что продашь?».

У значительной части детей в руках коричневые плитки, похожие на шоколадные батончики. Они бегают с ними и пристают к сидящим на броне бойцам. «Чарз, чарз!» – кричат бачата и копируют курение зелья посасыванием большого пальца правой руки, сжатой в кулачок. И с такой показательной и всё объясняющей демонстрацией они подбегали и цеплялись от машины к машине.

Неожиданно перед первым идущим в колонне батальона БТРом на дорогу выскочили трое мальчишек чуть постарше и нарочно побежали перед техникой, мешая движению. БТРы стали продвигаться очень медленно. В это время другая группа детей как саранча проворно облепила двигающиеся боевые машины и принялись сдёргивать с них всё, что оказывалось плохо закреплено: притороченные лопаты, ящики с боеприпасами или чем угодно, даже обычные куски троса или каната. В общем, всё, что можно стянуть, оторвать, умыкнуть.

Солдаты на броне не особо ретиво старались отогнать эти стайки, потому как безобидных возможностей заставить отстать нищую детвору у них попросту нет никаких. Не будешь же по ним стрелять? Одна надежда, что имущество надёжно зафиксировано, и эти метров двести дороги через кишлак быстро закончатся.

Шаховской со своего места с сожалением наблюдал за происходящим. Неожиданно в корме 300-го раздался истошный крик и резко оборвался, затем оттуда прозвучали сигнал и визг тормозов. 300-й немедленно остановился, а вместе с ним на узкой дороге кишлака пришлось встать и всей идущей позади колонне.

Офицер обернулся, кинул взгляд за свой БТР и увидел раздавленное тело мальчонки. Алексей немедленно спрыгнул с брони и подскочил к месту трагедии. Сразу стало понятно, что помощь в этой ситуации уже бесполезна. Слишком тяжелы травмы тела от колёс такого крупного объекта.

Место происшествия молниеносно окружает испуганная и вмиг замолчавшая детвора. Стали быстро стекаться жители кишлака.

Сразу появился Женя.

Там же быстро собрались комбат Проскуров и замкомбата Крикунов. Это его бронетранспортёр следовал сразу за Шаховским. Рядом, понурив голову, трусил Бугай. На лицах офицеров читались злость, раздражение и досада, и эти эмоции медленно чередовались, как в калейдоскопе. Но среди этого проглядывали обыкновенные человеческие жалость и сострадание. Замкомбата ехал чуть позади Шаховского и видел трагедию своими глазами.

– Паскудное начало… Бача сам сорвался. Прыгнул на подножку, не удержался и сорвался под колесо, – сообщил унылым голосом Крикунов и коротко скомандовал собаке: – Охраняй!

Бугай мгновенно переменился и принял вид грозной и решительной боевой единицы, дополнительно подчеркнув это негромким, но убедительным рыком, от которого толпящиеся дети и дехкане попятились назад и расширили круг вокруг места трагедии. Иногда Бугай бросал взгляд на тельце бачи, и всё понимающие его глаза как будто плакали, но при этом он не терял угрожающий воинственный вид и помнил о своей задаче, которую ему поставил Крикунов, не позволяя чужакам придвигаться слишком близко.

– Угу… Делаешь как надо, а выходит хуерага, – С досадой произнёс комбат.

Шаховской угрюмо произнёс первую очевидную мысль, которая сразу приходила на ум при виде всего этого безрадостного зрелища:

– Вот так им зашибись тут живётся, что под БТРы бросаются.

Над стоящей колонной медленно пролетало звено вертушек – Ми-24, которые, как летающее возмездие, непрерывно сопровождают колонну на марше, и, сменяясь на дежурстве, постоянно барражируют над ней, периодически отстреливая тепловые ловушки. За шумом их пролётов фразы слышались неразборчиво и матерные слова не резали слух.

– Не буду зарекаться, но мандулой чувствую, что нас ещё ждут большие заморочки, – хмуро произнёс Крикунов.

– Да не каркай ты, Серёж! – с раздражением ответил комбат.

Крикунов замолчал, но гнетущая отметина от неприятных эмоций осталась тенью на его лице.

За время короткого разговора мальчишки успели сбегать за отцом погибшего ребёнка. Крупный афганец, окружённый наперебой верещащими детьми, пробрался сквозь плотное кольцо людей и увидел труп сына.

Мужчина начал громко и быстро что-то говорить, перемежая свой несмолкающий поток речи всхлипываниями и возгласами: «Ай, Алла!.. Ай, Алла!» Горе и душевные страдания отца кажутся неподдельными. Рядом с местом происшествия и чуть позади комбата стоит таджик по фамилии Джураев, из солдат экипажа командира батальона, и начинает вдруг с акцентом переводить:

– Он говорит, что утрата невосполнима. Что его самый любимый сын. Что его надежда на кусок хлеба в старости, что Аллах покарает за это беззаконие неверных. Шлёт проклятия.

Комбат угрюмо пробубнил:

– Скажи, что мы сострадаем его горю и утрате любимого сына, понимаем его чувства. Но в смерти ребёнка нашей вины нет… Он сам сорвался под колёса.

Солдат переводит. Афганец обвёл офицеров тяжёлым взглядом, из глубины которого сквозь скорбь пробивался мстительный огонь, и задержался на Шаховском, которого явно посчитал главным виновником трагедии, хотя и понимал, что она произошла случайно.

– Он говорит, что если бы вас тут не было, то сын под колёса не попал бы, – снова перевёл рядовой.

– Скажи ему, пусть подождёт, – повернулся комбат к Джураеву и, обращаясь к Шаховскому, осведомлённый о подобных случаях, произнёс: – Надо ему бакшишнуть*. Так уже бывало: номера запоминают и на обратном пути, где-то рядом с этим кишлаком, могут воткнуть по твоей машине из гранатомёта. Нам оно надо? Так что давай, Лёша, – разберитесь тут по-быстрому. Нужно срочно трогать, задерживаем всех. Долго стоим, – закончил он распоряжения Шаховскому и, повернувшись к людям возле техники, с расстояния наблюдавшим за ними, зычным голосом скомандовал: – По местам!

*Бакши́ш – сленг военнослужащих 40-вой Армии в ДРА, словесное заимствование из местных наречий, мелкий сувенирный подарок, презент, возможен как взятка – некрупная вещица, может быть очень дорогой.

Шаховской неплохо знал коммерческие дарования афганцев и спросил через Джураева у отца погибшего мальчонки:

– Чем мы можем помочь в его горе?

– Он говорит, что эта вина перед Аллахом и его семьёй будет стоить не меньше мешка муки, – перевёл солдат.

Произнеся это, афганец словно запнулся, несколько даже обомлев от своей дерзости. Он ведь прекрасно знал, что сын сам прыгал на машину и сорвался, а вины шурави в смерти ребёнка нет.

Шаховской бросил удивлённый взгляд. Век живи – век учись. Этих расценок он понять не мог.

Женя чувствовал себя невольным виновником случившейся трагедии. Было заметно, что смерть ребёнка оставила глубокий шрам в его психике. Это слышалось в его голосе, который звенел состраданием. Женькина душа, несмотря на все события его службы, несмотря на виденные смерти врагов и друзей, так и не зачерствела и не окаменела за эти два года, и была очень отзывчива к чужому страданию.

– Товарищ капитан, у нас в машине как раз лежат два, всё равно нечего с ними делать. Выдали на котловое довольствие экипажа, лежат – мешаются. Отдать? – сдавленным голосом, с отзвуком гудящего набата от клокочущих в душе чувств, произнёс Женя.

– Чего два? – не сразу понял Шаховской.

– Мешка… Муки два мешка, – ответил Женя.

– Для нас это тоже очень плохое происшествие, и мы бы хотели загладить свою невольную вину двумя мешками муки, а не одним, – через Джураева предложил афганцу Шаховской и добавил, обращаясь к Васе и Молдавану: – Принесите их, те мешки с мукой. Потом труп уберите с дороги.

Солдатики бросились исполнять команду. Быстро выставили муку из БТРа на обочину. Афганец, который до этого что-то бормотал трагичным голосом и очень подавленным видом, мигом оживился. Сквозь маску страдания промелькнуло выражение довольства. Он подхватил один мешок, бросил несколько слов окружавшим его детям и быстро устремился к мазанке. Бачата по-хозяйски окружили второй мешок.

Соплеменники, наблюдавшие за всем этим трагическим спектаклем, завистливо смотрели на мешки, как на дар свыше, и после такого завершения истории неспешно стали разбредаться по своим делам. Остальные детишки, не занятые охраной, чтобы не упустить выгоды, вновь побежали вдоль колонны с криками:

– Чарз! Чарз! Что есть? Что надо?

В это время Молдаван и Вася на солдатской простыне перенесли труп ребёнка туда, где стояли дети и мешок муки. Шаховской отошёл от места гибели ребёнка к своей машине и чуть ли не сразу услышал за ней рвотные позывы. Когда после всего возле техники появились молодые солдаты, у Васи раскраснелось лицо, а в глазах блестели слезинки.