Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга I, том 1-2

Линию охраняли регулярныя войска и казаки донские и линейные. На части кордона, подчиненной командиру Нижегородскаго драгунскаго полка, были расположены: донские полки Кутейникова и Попова и Екатериноградская станица волжских казаков. Они содержали частые пикеты, разъезды, маяки, а ночью секреты на берегах Малки и Терека; а в солдатской слободке и станице находились резервы от казаков и драгунов, у которых лошади бывали оседланы, а люди, в аммуниции и в готовности, ожидали сигнала к тревоге. Выстрелы на пикетах или секретах и зажжение маяков быти этими сигналами. Люди, вскочив на лошадей, неслись во весь опор. Линейные казаки отличались необыкновенным проворством, и хотя стояли далее драгунов, но поспевали прежде, завязывали дело и всегда удачно оканчивали прощанием воров, а если они успевали прорваться внутрь, то, давая знать в обе стороны, преследовали до невозможности, не смотря на чрезвычайно темныя ночи.

«Война неопасная для полков и отрядов, но гибельная для солдат и казаков, которые отваживались отделиться поодиночке за какою-нибудь надобностию», – по всеподданнейшему свидетельству Глазенапа[3],– представляло состояние линии в 1804 году. У горских народов мир означал робость и слабосилие. Если был случай украсть, увлечь в плен, застрелить для забавы, то их не останавливала ни честь, ни совесть, ни жалость. Они не ведали ни той, ни другой, ни третьей[4].

«Не какие-нибудь оскорбительные с нашей стороны поступки вызывали горцев на столь гнусныя дела, – писал генерал чрез несколько дней[5], – а ненасытная алчность к золоту, которое, по их образу жизни, им совсем не нужно и котораго они употреблять не умеют». «Правда, – прибавляет он[6],– что приобретают они из Багдада и Дамаска дорогое оружие; но оно, обыкновенно, достается в добычу нашим, поселенным по линии казакам, кои все почти имеют их шашки, пистолеты, бурки и седла, с боя отнятыя».

Вот несколько происшествий этого времени, которые приводим, как показывающия то состояние тревоги, в которой беспрестанно, денно и ночно, находилась линия, равно как и факты удальства наших войск.

27-го апреля 1804 года кабардинские хищники наехали днем к посту Есентуцкому, находившемуся на половине дороги от Константиногорска к Кисловодскому укреплению. Сначала, в малом числе, они вступили в перестрелку с сторожевыми казаками Донскаго полковника Кошкина полка, которых тогда было 8 человек, при офицере; потом неприятелей собралось из разных мест до ста человек. Казаки, видя превосходное их число, спешась, из-за лошадей отражали их. Кабардинцы же, когда увидели приближавшихся на помощь казаков с других притонов, тотчас обратилась в бегство; их преследовали, но бесполезно, – догнать никак не могли. При этой перестрелке убито казаков 2, ранено 4; со стороны неприятеля убито 2, ранено несколько.

Чрез три дня, 1-го мая, партия чеченцев, состоявшая из 200 человек, утром очень рано, отогнала рогатый скот и табуны лошадиные на противной стороне реки Терека, от деревни князя Бековича. Известясь об этом, моздокский комендант, полковник Протопопов, послал в погоню за хищниками 70 человек Кубанскаго казачьяго полка при офицере. Они в довольно большом расстоянии догнали хищников и отбили весь рогатый скот, ведя с ними перестрелку. При этом были ранены 3; с противной же стороны убито 4, ранено несколько.

В ночи с 10-го на 11-е число того же месяца трое кабардинских хищников, подкравшись к пикету, стоявшему за рекою Малкою, сделали выстрел по часовому. Донскаго Кутейникова полка урядник Щепакин, находившийся на том посту, с 10-ю вооруженными казаками пустился преследовать неприятеля и, гнавшись около 20-ти верст, неожиданно на реке наткнулся на партию кабардинцев, составлявшую около ста человек, которые тотчас отрезали казаков и открыли стрельбу. Урядник, сколько ни защищался, но видя превосходное число хищников, нашелся принужденным отъехать и, спешась, засел в лесу, и тем спасся от большой потери. При этом убито казаков 2, а у неприятелей 1.

Осенью, 1805 года, табун лошадей станичных казаков пасся близ границы при реке Малке, и ночью, хотя находился только в версте от селения, не был безопасен. Не далее как дни за два до происшествия, чеченцы захватили солдата, ехавшаго беспечно с мельницы и выведали у него о месте пастьбы табуна. Партия чеченцев, человек из 80-ти, ночью подехала так скрытно, что с пикетов ее не заметили. Половина переплыла реку Малку, другая ожидала на той стороне. Переплывшие, чтобы удобнее вогнать табун в реку, кинжалами прорубали в чаще кустарника дорогу, и ринулись на табун с пальбою и криком. Табунный караул состоял из 12-ти человек малолетков, казачьих детей, от 14-ти до 18-ти лет. Надобно заметить, что всегдашнее упражнение детей казаков на лошадях и в стрельбе, при всяких праздниках, встречах и проводах станичников на службу, в отряды, с младенчества изощряли их в наездничестве до того, что они превосходили даже старых казаков. И так эта молодежь, завидев злодеев, выступила им навстречу, а один взвился и полетел в станицу. С перваго раза они свалили четырех чеченцев и несколько их ранили. От станицы и от драгунов, по первым выстрелам, уже летели на место резервы, а по известию табунщика и все наличные казаки, служащие и отставные, на лодках пустились по быстрой реке вниз. Станичный начальник, есаул Лучкин, стоит, чтобы о нем упомянуть. Это был храбрый из храбрейших казаков, находившийся во многих переделках. Он распоряжался и начальствовал на суше и воде. Чеченцы не успели еще перегнать чрез реку табун, как были атакованы Лучкиным и лодочниками, и те из горцев, которые плыли, все заплатили жизнию за свое удальство. Партия же, поджидавшая на другом берегу, была сильно атакована, и с уроном скрылась, пользуясь темнотою ночи. Драгуны поспели во время сильной схватки казаков, и появлением своим принудили горцев к бегству, пустив им в догонку несколько пуль. Казаки в этом случае явили доказательство своего необыкновеннаго проворства и сметливости. Отбитыя чеченския лошади и оружие были розданы по принадлежности. Лучкину достался вороной конь, скакавший с быстротою птицы, без одышки и топота. Он всякий день приезжал на нем с рапортом— делая в карьер двухверстное расстояние от своего дома до подъезда начальника кордона, и драгуны не могли налюбоваться ездоком и конем.

Бдительность охранной стражи поддерживалась деетельностию кордонных начальников. Сталь этим славился на линии. Он часто сам внезапно поверял пикеты и разъезды, и посылал для этого, день и ночь, офицеров. Старались всеми мерами незаметно подъезжать к пикетам, и горе было тем казакам, которые не успевали сесть на коня и встретить, или попадались в какой оплошности. Их сменяли и наказывали строго, без жалости. Это было тогда необходимо; не следовало щадить неисправных для собственной их пользы. Донские казаки, придя из домов и не осмотревшись в этой сторонке, бывали очень оплошны, вялы и скучали по родине, да и были дурно снаряжены лошадьми и оружием, чрез что бывали жертвами своей неопытности, и нередко случалось, что горцы, напав на сонных донцев, вырезывали караул. С другими войсками это тоже случалось, но гораздо реже.

Например, на Тереке, близ Червленской станицы, однажды пикет моздокских казаков, разведя огонь, сначала грелся, а потом вповалку улегся и предался сну. Чеченец из-за реки все это высмотрел и, переплыв, подкрался к спящим, обнажил свой страшный кинжал и хотел начать резню, но рука не действовала, окрепнув от осенней воды. Он разогревал ее пред огнем, размахивая кинжалом, но не заметил, что верный своему долгу часовой, в удобном месте на дереве, сидел невидимкою и в него метил из винтовки. Раздался выстрел, положивший наповал врага; сонные встрепенулись и были ужасно удивлены незванному гостю, распростертому между ними с кинжалом в руке.

У горцев в то время не было обыкновения сдаваться в плен, ни при какой крайности, ни при какой невозможности к спасению. Фанатическая уверенность, что кто пал от руки гяура, тот непременно наследует царствие небесное – господствовала во всей первообразной своей силе. Примеры отчаянной обороны, которые их иногда и спасали, в то время были неисчислимы. Приведем две из таких удивительных защит.

Однажды, при всей бдительности пикетов, партия из 11 человек чеченцев прокралась, между Моздоком и Екатериноградом, внутрь линии к Можарам. Следы их были открыты по сакме, и преследование с разных пунктов устремлено за ними. Они долго летели стрелою на своих лихих конях, но и неизменные кони, будучи двое суток в езде и без корма, изменили. Тогда горцы нашли довольно глубокую яму и, отрубив лошадям головы, засели обороняться ружейными выстрелами. Число казаков постепенно прибывало. Осажденные не теряли духа, продолжали перестрелку, и положили несколько казаков и лошадей. Наконец патроны были израсходованы. Тогда чеченцы изломали свои ружья и пистолеты, переломили шашки, и остались с одними кинжалами. Казаки, ободрясь, ударили на них со всех сторон, перекололи всех пиками, не слыхав ни одного слова о пощаде.

Другой случай. На Кубани, близ Баталпашинской переправы, два горца, залегши в лесу за колоду, пол дня перестреливались с сотнею донских казаков Аханова полка; несколько людей и лошадей были убиты и ранены, и эта история долго бы тянулась, если бы не подоспели линейцы, которые, выманив у неприятеля выстрел, прямо на них бросились.

Бывало, что в схватке казаки ударяли тупым концем пики в голову и, ошеломив горца, вязали и брали в плен; но образумившийся пленный убивал или сам себя, либо других.

Зато, когда черкес попадался в злодеении и был присужден к прогнанию сквозь строй, которое горцы называли кизик-чекмень (красный кафтан), то ожесточенные солдаты били их не на живот, а на смерть, и редко которые выдерживали наказание, хотя бы и не много раз следовало пройти.

Мы уже заметили о крайне ограниченном составе чинов тогдашняго управления.

Адъютантам Глазенапа была бездна работы: они бывали в своих квартирах только ночью, потому что почти целый день проводили у начальника, где было положено всегда обедать и за столом разливать суп! Так уже водилось… Ученье, бумаги, посещение лазарета, музыкантской, унтерштаба и посылки с приказаниями по городу занимали все время. В канцелярии работали беспрерывно.

Все эти занятия по службе постоянно отправлялись в мундире, в белых лосинах и ботфортах, с шляпою в руке и саблею при бедре. Такая форма соблюдалась и у Глазенапа, где беспрерывно случался генералитет и высшие чины; иначе быть почиталось неприличным; и тогда все это почиталось нимало не затруднительным.

Вечером отрапортовав о состоянии частей, адъютанты должны были стоять, когда начальник лежал в вольтеровских креслах и, приняв приказания, должны были выслушивать историю о графе Петре Александровиче Румянцеве, о сражении под Кагулом и проч., что они слушали каждый день в продолжение нескольких лет. По пробитии 10-ти часов, адъютанты были отпускаемы и, забежав в канцелярию, летели к знакомым отвести дух.

В тогдашнем обществе в Георгиевске был обычай, что ни одна дама не могла обходиться без чичизбее и кандидата на случай отлучки. Потому молодым офицерам было весело. Танцовали иногда до шести и семи часов утра, и играли – только не в карты, а с дамами, бывшими всегда любезными и без церемонии.

В это время на всей линии был один только офицер Генеральнаго штаба, поручик Розье, который находился при всех экспедициях.

Остановимся на этом оригинале, давным давно забытаго типа тогдашних квартирмейстерских офицеров, всеми при том уважаемому и любимому.

Георгиевск крепость Святого Георгия

Розье носил мундир с признаками едва заметными, какой он части, кожаный картуз, бурку и ногайку. Лошадь ему служила по очереди от казаков; так он выступал и в поход, какой бы продолжительный не был; дома же ему оставлять было нечего. При беспечной и цинической жизни, это был офицер способный и распорядительный и отчаянной храбрости. Он в походе всегда с казаками впереди и первый в огне; везде успевал – и в боковых цепях, и в арриергарде; на месте же расставлял пикеты, учреждал разъезды и вразумлял казаков кратко и ясно. Ночью несколько раз вставал и осматривал цепь, а потому спал урывками и никогда не имел своей палатки, но приходил к кому-либо из офицеров невидимкою и, завернувшись в бурку, ложился на сырую землю и спал.

Розье многих удивлял такими нечаянными ночными посещениями, но преимущественно выбирал хозяина, у котораго мог найдти пунш, весьма им любимый. Казаки называли его: «Розьев птица», а прочие же, имея нужду подозвать его к себе, не называли его никогда Розье, – да и бесполезно было бы, потому что, находясь всегда в какой-то пассии, он никак бы не услышал, – а кричали «пунш!» Тогда он оглядывался, поднимал голову и галопировал пополам с иноходью на своей лошадке. Розье действительно служил отлично, на виду всех, нескончаемые годы, в одном и том же чине, и на особенныя награды не рассчитывал.

Оканчиваем эти рассказы, думая, что успели дать понятие о состоянии линии во время командования Глазенапа[7].

Несчастное происшествие на Беломечетском посту, где кабардинцами были вырезаны казаки, и другие приключения на линии вынудили князя Цицианова послать в Большую Кабарду отряд войск, под начальством Глазенапа, для наказания кабардинцев и восстановления между ими, по прежнему, родовых судов.

Григорий Иванович сам считал это необходимым. По его мнению[8], все случившияся на линии происшествия от нападения хищников показывали необходимость жестоко наказать их и вселить в них страх, потому что на азиятцев человеколюбие и амнистия не производят ничего добраго: они принимают это за знак слабости и трусость.

3-го мая 1804 года из Прохладной войска переступили границу, переправясь чрез реку Малку.

Отряд составляли 16 эскадронов драгунов, по 4 эскадрона от полков Нижегородскаго, Борисоглебскаго, Таганрогскаго и Владимирскаго, 8 баталионов пехоты и до 1000 линейных казаков, с 24-мя орудиями пешей артиллерии. Отряд сильный и из прекрасных свежих войск. Время было самое приятное. Кабардинцы, при самом вступлении в их пределы, приняли наши войска не как мирные, но как неприятели. От Малки до реки Баксана не было аулов, и жители не появлялись. На Баксане наши расположились лагерем, и 9-го мая, в день св. угодника Божия Николая, помолились в полковой церкви. После обедни офицеров зазвал на завтрак войсковой старшина Моздокскаго казачьяго полка Золотарев; ели бурсаки, балыки и запивали чихирем. Золотарев, маститый старец, с длинною белою бородою, известный своею храбростию, показывал посетителям свое оружие, с бою от азиятцев добытое: ружья и пистолеты с золотою насечкою, красивым рисунком расположенною, пику персидскую из натуральнаго камыша с копьем и оправою под золотом. Солдаты обедали, а лошади смиренно паслись на прекрасной траве между казачьих передовых пикетов и лагерем. Равнина, ничем не пересекаемая, кроме нескольких курганов, видневшихся издалека, расстилалась впереди отряда. Деревня, оставленная убежавшими жителями, состоявшая из каменных и плетеных домов, была версты полторы от лагеря. До гор все было открыто и ровно на двадцать пять верст. Вдруг из табунов и казачьих пикетов принеслись во весь опор вестники, что от гор показалась туча пыли, но нельзя распознать, неприятели то или что другое. Поднялась тревога, лошадей гнали в лагерь. Пехота, суетясь, становилась в ружье; приказания начальников громко раздавались, артиллерию уже запрягали. Казаки, имея лошадей под седлами, стреноженных, были на конях, готовы. Драгуны же ловили лошадей с большею неудачею: оне прорывались чрез арканы и бегали по полю к стороне неприятеля, который, постепенно приближаясь, обозначался в толпе конных всадников в числе 1500 человек[9].

Глазенап выслал тотчас 350 казаков, под командою Лучкина и Савельева, которым приказал спросить кабардинцев, чего они хотят? Между тем драгуны поймали и оседлали лошадей. Казаки же около упомянутаго аула раскинулись в свой боевой порядок, и за ними, под прикрытием части пехоты, спешили 4 орудия артиллерии. Не доезжая до аула, горцы остановились в двух толпах и, вместо всяких переговоров, выслали наездников, завязавших перестрелку с казаками, хвастливо джигитуя на конях. Представилась подлинно великолепная картина, достойная искусной кисти. Казаки, с свойственною им храбростию, состязались с удальцами. Не желая упустить случая проучить их, Глазенап немедленно подкрепил своих. Драгунская колонна, в 16 эскадронов, под командою генерал-майора Лецино, пошла на рысях. Колонна пехоты, кроме резерва, впредь до приказания, оставленнаго для прикрытия лагеря, подвигалась за драгунами. Казаки, ободренные приближением регулярных войск, начали выказывать свое удальстно. Равнина, по которой драгуны проходили, была уже устлана убитыми, лежавшими без одежды, как мать родила. Между прочим на встречу им медленно подвигался на белом, как снег, коне своем – Золотарев, смертельно бледный, поддерживаемый двумя казаками, не более часа назад так радушно угощавший отряд. Он был прострелен в грудь и, едва доехав до лагеря, скончался.

Казаки, ратовавшие впереди, смотря на драгунов, как на надежную опору, напирали сильнее и сильнее, и кабардинцы не решались ударить на них всею массою. Офицеры и солдаты нижегородцев кричали начальникам «в атаку надобно, в атаку!», но Лецино, бывший первый раз в жизни в огне, растерялся, и не придумал ничего лучшаго, как прежде построить каре, поместя артиллерию по углам, и потом спешиться! Покуда это построение производилось, на помощь явился генерал-майор Лихачев. Он вел с линии на присоединение к отряду свой славный 16-й егерский полк, с частию казаков и артиллериею и, не доходя до лагеря, видя с высоты перестрелку, переменил направление и двинулся в левый фланг и тыл горцам. Рассыпав целый баталион в ауле, егеря произвели убийственный огонь; горцы поспешно оставили поле битвы, уклонясь в горы; их даже не преследовали.

На нашей стороне были все преимущества. Прекрасные эскадроны на свежих и добрых вонях, горевшие желанием врубиться, и местоположение, как нарочно созданное для атак какого угодно фронта. Опрокинув неприятеля, наши могли его рубить на пространстве 25-ти верст. К удивлению и всеобщему негодованию этим не воспользовались. При шермицеле этом, – как тогда выражались, – убито: казачьих войск 1 есаул; 1 пятидесятник, 3 казака и ранено 16 казаков. С противной стороны убито до 40 человек.

На другой день, т. е. 10-го мая, войска наши поднялись из лагеря и двинулись по следам кабардинцев, к горам. Показавшиеся в разных местах аулы, вдруг запылали. Сами жители, желая выразить нам свою неприязненность, зажгли их. Неприятель нигде не показывался, и движение отряда, при приятной погоде, можно было почесть прогулкою. Драгунские лихие песенники заливались; майор Суржиков[10] басил среди их. Ночлег отряд имел на высоте, при речке Чегеме, у надмогильных каменных памятников. Чегем истекает из Черных гор, составляющих подножие гигантов Кавказа. Между отрядом и горами простиралась равнина, разрисованная изгибами речек Чегема и Шалухи, украшенных цветущими кустарниками. На этой равнине было сборище бунтующих кабардинцев, расположившихся группами и переходивших от одной к другой. Кони их, постреноженные, паслись среди их. Это все было от отряда не более двух верст. Кабардинцы выслали к Глазенапу своих старшин, чрез которых уверяли, что они на все согласны и готовы удовлетворить все русския претензии, только бы им дали для того два дня времени. С нашего лагеря часто туда переезжали, посыланные генералом, бывшие при отряде преданные князья, или переводчики из армян. При появлении таких посланных, отдельные группы кабардинцев сливались в одну огромную, и о разномыслии их можно было догадаться издалека, по происходившему волнению.

Наконец, Глазенап, зная неизреченное милосердие Государя, уважил их просьбу, как бывших покорных, возвращавшихся к своему долгу.

Переговоры длились до 14-го числа, и лагерь наш ни днем, ни ночью не был тревожим. Но, в этот день хищники, вместо того, чтобы заниматься выбором судей, вывезли все свои семейства с имуществом в ущелье гор, а сами укрепясь, – не были уже ни на что согласны. Видя такое их явное неповиновение, Глазенап принужден был действовать. Он построил из обозов вагенбург, и дав ему прикрытие из пехоты и артиллерии, с частию худоконных казаков, со всем отрядом, в боевом порядке, переправился вброд за быстрый Чегем. Вступив на равнину, войска приостановились: пехота стояла в двух кареех, между ними помещалась кавалерия в две линии, развернутым фронтом, а за срединою резерв из 3-х баталионов. Артиллерия была поставлена в разных местах впереди боеваго порядка, и все казаки, тоже с резервом, рассыпаны саженях в 200 перед артиллериею. Григорий Иванович объезжал фронт и ободрял войска речью. Солдаты крестились. Ударили барабаны и все двинулось. Кабардинцы, видя приближение русских войск, встретили их с гиком. Глазенап, – по его выражению[11], тотчас оказал им военную руку победоноснаго Его Императорскаго Величества войска. Кабардинцы отступили и потянулись влево к горе, и стали на нее подниматься, ведя перестрелку с казаками. Наконец, они взобрались на гребень довольно высокой горы и растянулись в виду нашего отряда, который, в том же порядке, следовал за ними. Казаки раздвинулись на обе стороны, егеря 16-го полка с генералом Лихачевым двинуты вперед. Этот полк был доведен до совершенства и стрелял превосходно, особенно из штуцеров. Обмундирован он был хорошо и не слишком строго придерживаясь формы: шапки светлозеленаго сукна, как черкеския, куртки и шаровары того же цвета, легкий ранец, через одно плечо, длинно, почти у бедра висевший, так что если хоть на минуту останавливались, – человек снимал эту ношу и клал у своих ног; патронташ кругом всей талии, ружье и более ничего. Егеря 16-го полка могли бежать сколько угодно, не отставая от кавалерии и умели садиться на лошадей позади драгунов. Зеленое это войско рассыпалось мастерски: по сигналу легло в траву и поползло. Их вовсе не было видно; только Лихачев, беспрестанно ездивший на белой своей лошадке, и барабанщик при нем представлялись отряду. Когда егеря подались уже вперед на прицельный выстрел, дан был сигнал стрелять. Стрельба таких молодцев оказалась чрезвычайно убийственною. Люди и лошади кабардинцев беспрестанно падали и катились под ноги отряду, так что неприятель был с горы сбит и спускался вниз. Егеря и казаки их преследовали. Когда и отряд взобрался на гору, ему открылось ущелие и долина с речкою Шалухою, а по ней большой аул с каменными и плетневыми мазаными саклями; в разных местах были еще и другие аулы. Егеря и казаки ворвались в ближайший большой аул и завязалась жаркая схватка. Драгуны стояли на высоте, с которой артиллерия громила по неприятельским толпам довольно удачно. Но казаки были выбиты из деревни, которая уже пылала в нескольких местах. Вызвали охотников от Нижегородскаго драгунскаго полка на подкрепление. Явилось гораздо более, нежели нужно. Охотники понеслись вихрем. Вскоре наши снова были в ауле и там закипел сильный бой и раздались победные крики. В тоже время вблизи позиции из-за высоты чрез овраг появились густыя толпы горцев, которые, залегши за камни, наносили отряду большой вред. Артиллерия, егеря и спешенные драгуны перестреливались. Наконец аул был очищен и весь горел; горцы, бывшие в нем, побежали по ущелию в горы, а наши пустились их преследовать; толпа, засевшая против отряда, видя это, также удалилась. Ночь остановила успехи, выстрелы редели, барабанный бой стягивал отряд.

Приказ генерала Глазенапа читали перед фронтом. Он отдавал всю справедливость начальникам за добрую распорядительность, похваляя отличную храбрость нижних чинов, изъявлял надежду, что при будущих случаях они также явят себя достойными тех милостей и попечений о них Государя Императора, какия Его Величество оказывать изволит, и что его дело будет – рекомендовать отличившихся.

Сражение продолжалось с 11 часов утра до 6 вечера; причем убито с нашей стороны: есаул 1, пятидесятник 1, егерь 1, драгунов и казаков 14; ранено 21 чел. Со стороны неприятеля убито множество.

Из частных дел отдельных лиц заметим, что драгун Кривошеин, из старых астраханцев, в единоборстве убил славнаго наездника-узденя и овладел его оружием, но лошадь из-под убитаго, бегая по полю, попала в руки таганрогских охотников, и их офицер завладел ею. Кривошеин требовал ее себе, по праву победителя, но чтобы не заводить с чужим полком вздора, Григорий Иванович пожаловал ему из экстраординарной суммы 15 червонцев и произвел в унтер-офицеры.

На другой день после этого дела, когда кабардинцы увидели, что русские снова готовы идти на них, то прислали письмо, в котором просили пощады, уверяя присягою и всем, что считали по своей вере святым, что раскаиваются в своих злодеениях, обещали быть верноподданными Государю Императору и избрать и учредить все, что надобно. «К этому принуждены они были, – прибавляет Глазенап[12], – не увещаниями, которые на них никакого влияния не делают, а военною рукою».