Его Голгофа

Позднее, работая под его началом в аппарате ЦК Компартии Азербайджана, я не раз обращал внимание, что не один из документов, положенных ему на стол, не уходил по назначению без его редакторской правки. Иногда коренной.

Помню растерянное лицо директора АзТАГа (Азербайджанское телеграфное агентство) Ефима Гурвича, которого перед каждыми съездами, пленумами и партийно-хозяйственными активами часто приглашали писать доклады, выступления, постановления и т.д.

– Живого места не оставил, – держа перед собой объемистую пачку машинописных листов и в прострации озирая приемную, потерянно пробурчал он.

– А как же? – отреагировал вышедший вместе с ним из кабинета Гейдара Алиевича заведующий общим отделом Яков Кирсанов. – Оставь свои амбиции непогрешимого редактора. И мы не лыком шиты. Ведь по делу же все.

– По делу-то по делу… Да вот посрамил, – досадливо ворча, он шаркающей, виноватой походкой пошел переделывать все написанное им.

Простите, я забежал на много лет вперед. На целых 13 лет. Согласитесь, существенный промежуток времени, имевший большое значение для наших с ним отношений, без которых была бы нарушена логика моего повествования.

…Поставив свою визу на переписанном им обвинительном заключении, мы распрощались. Разумеется, не навсегда. Он наезжал в Кировабад раз шесть-семь в году. И всегда мы виделись и подолгу общались. Не потому что я был какой-то необыкновенный, а потому что служебная надобность требовала от него встреч со мной. И чем больше мы общались, тем больше я проникался к нему теплыми родственными чувствами. Хотя никакого кровного родства между нами не было. То была душевная близость, природа которой не в биологии генов, а в некоем загадочном, совсем не изученном, но существующем и всем известном факторе, названном недавно учеными геномом человечества. Факторе, как я думаю, неземном, нездешнем. И дело вовсе не в том, что он мог расположить к себе любого, кто входил с ним в контакт, а в том, что некая сила, проделывающая это, никого не подпускала к нему в душу. Человек вообще загадка природы, а неординарный, большой человек – загадка в загадке. Я не хочу сказать, что для меня она, та сила сделала исключение. Нет, конечно. Но я понимал, а вернее – чувствовал его. Во всяком случае, так мне казалось. Это-то, на мой взгляд, меня и роднило с ним.

Я открыто и независимо от себя симпатизировал ему, и он, чувствуя искренность моего отношения, отвечал взаимностью. Меркантильного интереса ни с моей, ни с его стороны не было, и не могло быть. Он работал в одном ведомстве, я в другом. Ни я от него, ни он от меня не зависели. И ни я, и ни он, и никто другой на свете в то время даже не догадывался, что через какую-то пару-тройку лет его назначат шефом КГБ республики, затем он возглавит Азербайджан, а потом станет одним из руководителей державы, занимающей шестую часть суши земного шара. Никому и в голову такое не могло прийти. И если кому ведомо было о его головокружительном взлете на Олимп власти, то это были многозначительно молчавшие небеса, за непроницаемой голубизной которых едва слышно шелестят страницы книг нашей с вами предназначенности.

Все складывалось, как складывалось, и шло своим чередом. Он приглашал меня на «разборы полетов» в городской отдел КГБ и с уважительной настойчивостью просил меня давать правовую оценку действиям своих коллег. Хотя этого он мог не делать. Его уважительность и подчеркнутое внимание к моей деятельности поднимали мой авторитет в городе. А однажды…

Я – государственный обвинитель на процессе, имевшем большой резонанс на всю страну. За ним следили из Москвы, он был на контроле высшего руководства республики и его вердикта ждали тысячи жителей Кировабада, Шамхора, Товуза, Газаха и Мингечаура… На скамье подсудимых – 25 человек. Все армяне – члены одной хорошо организованной кровавой и наглой банды, которая на протяжении четырех лет наводила ужас на людей. Их разбои отличались дерзостью и беспощадностью.

Они совершали налеты на крупные предприятия в день выдачи зарплаты. Убивали инкассаторов, служебную охрану и вместе с наличностью исчезали в неизвестном направлении. Таким образом ими было похищено несколько миллионов рублей и убито 13 человек. Процесс был открытым. Огромный спортивный зал общества «Динамо», где шло слушание дела, не мог вместить всех желающих. Сотни людей, приехавшие из городов, где орудовала шайка, стояли на площади. Они рвались вовнутрь. Милиционеры с трудом сдерживали их натиск. Тогда городские власти настояли на том, чтобы ход заключительного заседания транслировался на улицу. Ее включили в тот момент, когда председательствующий на процессе, член Верховного суда Азербайджана Сабир Раззагов, объявил:

– Слово предоставляется государственному обвинителю, советнику юстиции, прокурору города Кировабада – Сабиру Гусейнову.

Фабула длинной цепи преступных деяний банды была такова, что она могла стать сюжетом детективного романа. Поэтому я не стану излагать всех перипетий этой истории, хотя мне, как руководителю следственной группы, было и есть о чем рассказать. В конце концов не за тем я взялся за перо.

Слушая меня, зал затих. И тут у входных дверей послышалось какое-то движение и неразборчивые голоса. Не отвлекаясь от обвинительной речи, искоса смотрю туда. В зал вошел Гейдар Алиевич, а вслед за ним – начальник Управления внутренних дел города и шеф кировобадского отдела КГБ. Пока их устраивали на места, я, не прерываясь, продолжал читать. Свое творение высокому суду я произносил не менее полутора часов. И все это время Гейдар Алиевич сидел, не шелохнувшись, с каменным лицом. Живыми были в нем только глаза. Вот они с интересом скользят по залу, потом поочередно – на судью и народных заседателей. И долго, изучающе рассматривают подсудимых. На себе я дважды поймал его взгляд. Первый раз, когда пересохшую гортань охлаждал шипучим «Бадамлы». Его глаза остановились на мне и ободряюще улыбнулись. Второй раз – в самом конце, то ли с удивлением, то ли с интересом, когда я потребовал для 13 из 25 сидящих на скамье подсудимых высшей меры наказания – расстрела. В брошенном на меня взгляде, кроме насторожившей меня задумчивости, я ничего не заметил.

Прояснилось все на следующий день.

– Сабир Мамедович, вы – молодец. Заключение было великолепным, профессиональным и убедительным. Я получил удовольствие, – пожимая руку, сказал он мне, когда я вошел в кабинет руководителя Кировобадского отдела КГБ.

– Хорошо я их, начальника милиции и его,– кивнул он в сторону хозяина кабинета, – заставил пройти и послушать. Они меня только встретили и мне захотелось прогуляться по городу. Смотрю толпа народа. Подхожу, а тут радио объявляет: «Слово прокурору Гусейнову». И я, как говорится, с корабля на бал. Не пожалел. Получил удовольствие.

– А мне, Гейдар Алиевич, показалось, что вас что-то смутило.

– Ишь ты, заметил! – с любопытством, словно заново открывая меня для себя, сказал он. – Нет, не смутило. Поразило.

– Как это?! – недоумеваю я.

– Объясняю: после Нюрнберга Кировабад стал вторым городом мира, где прокурор, как на том историческом процессе, потребовал 13 подсудимым смертной казни, и суд с ним согласился.

– Мне и в голову такого не приходило, – пролепетал я. – Но они заслуживают этого.

– Нет слов, заслуживают! – подхватил он и тут же с нескрываемым интересом попросил рассказать, как мы вышли на банду и как их брали.

Я детально, не упуская ни единой подробности, стал рассказывать. Внимательно выслушав меня, он покачал головой и несколько раз не без восхищения повторил: «Здорово! Отличная работа!»

– Кстати, Гейдар Алиевич, в раскрытии этой архизапутанной истории прокуратуре большую помощь оказали сотрудники вашего горотдела.

– Очень хорошо, молодец, – сказал он, обращаясь к своему кировобадскому коллеге.

– В связи с этим у меня к вам одна убедительная просьба.

– Слушаю.

– Прошу поощрить местных чекистов, оказавших прокуратуре действенную помощь в разоблачении убийц.

– Как вы это себе представляете?

– Я напишу обоснованное на фактах и примерах ходатайство.

Гейдар Алиевич призадумался.

– Не спеши, – наконец отозвался он. – Сначала я должен обговорить этот вопрос с руководством. Ведь я не председатель КГБ.

– Станете! – выпалил я и тут же поправился:

– Даст Бог, станете!

– Спасибо за несбыточное пожелание, – усмехнулся Гейдар Алиевич.

…Не таким уж оно оказалось несбыточным. Через месяцев семь-восемь его выдвинули заместителем председателя, а спустя еще год Гейдар Алиевич занял кабинет Председателя азербайджанской секретной службы…

О моей просьбе Гейдар Алиевич не забыл. Он вообще никогда ничего не забывал. Память у него была просто уникальная. Через много лет он мог восстановить картину любого эпизода. Запросто перечислить по имени и отчеству тех, кто присутствовал в той или иной ситуации, кто и что сказал, кто, как и даже каким жестом реагировал. Более того, мог напомнить, какая стояла погода и который был час… Этой своей способностью он поражал, пожалуй, всех и вся. Меня, во всяком случае, не однажды. Я обомлел, когда он в подробностях припомнил мне тот мой возглас, которому никто тогда в 65-м не придал особого значения, но который по истечению короткого времени приобрел форму удачного предсказания. А случилось это при следующих обстоятельствах.

По спущенной из Москвы квоте у нас должен был появиться новый генерал. Звание «генерал» в республиках Советского Союза присваивалось строго в соответствии с ней и только тем, кто занимал соответствующую должность и кого представляло местное ЦК. Таков уж в те времена был порядок. На основании этого представления, по существу, и издавался Указ Верховного Совета СССР о присвоении такому-то такому звания «генерал».

Кандидатур было несколько.

– На ком остановимся, Сабир? Все достойны,– держа перед собой, принесенный мною список, спрашивает он меня.

– По мне – Тофик Азиевич Асланов,– предлагаю я.

– Почему?

– Заместитель министра внутренних дел… Профессионал высокого класса… Я его хорошо знаю. Работал с ним не один год. Сын Героя Советского Союза генерал-майора танковых войск Ази Асланова…– аргументируя, я неожиданно для себя самого же заключаю:

– Сын генерала должен стать генералом.

– Значит, по твоей логике выходит, что и моему сыну суждено стать генералом? – не отрываясь от списка, и не без иронии, хмыкает Гейдар Алиевич.

– Он, как и отец, сам будет назначать генералов! – опять-таки спонтанно вырывается из меня, а, спохватившись, я тут же добавляю:

– Даст Бог!

Гейдар Алиевич резко вскидывает брови и с задумчивой ошарашанностью, глядя на меня, говорит:

– Эти слова вылетают из тебя, казалось бы просто так, сами собой, а на деле… Помнишь, Кировабад…

И напомнил мне тот день после процесса, который он сравнил с Нюрнбергским и слово в слово повторил мою высказанную ему просьбу и то, что я в запальчивости произнес…

– Не помню… Это было так давно,– пожимаю я плечами.

– Семнадцать лет назад. 26 сентября 1964 года. На тебе был пуловер песочного цвета и галстук, который, как я заметил тебе, к нему не подходил, – напоминает он и, отмахнувшись добавляет:

– Да ну ладно!.. Готовь представление. Пусть сын генерала становится генералом.

«Ну и память»,– подумал я тогда. А сейчас, после многих лет, оставшихся позади меня, я думаю, что такая дается Господом единицам и только избранным, и только тем, кому Он предназначил совсем необычный путь жизни. Здесь я нисколько не преувеличиваю и, Боже упаси, если у кого возникнет мыслишка о том, что, мол, я в след ушедшему, по каким-то там соображениям позволяю себе, так скажем, приврать. Думаю, знатоки истории, исследовавшие жизнь и деятельность великих личностей, согласятся с моим наблюдением. Поражал своей памятью выбившийся из низов в императоры Бонапарт. Своей необыкновенной памятливостью повергали в изумление Македонский, Талейран, Линкольн, Бисмарк, Сталин…

Может, найдутся такие, кто поиронизирует по поводу приведенных мной исторических параллелей. Найдутся, конечно. И будут они из числа тех, в чьей структуре генов с рождения заложен роковой порок амбиций. Их можно понять. В этом мире они видят только себя. Мир и жизнь для них – ничто иное, как приложение к ним. И ни в коем случае не наоборот. С этого иллюзорного постамента самолюбования они и взирают на окружающее и уж тем более на окружение. И что для них мог значить, находящийся в этом окружении человек по имени Гейдар Алиев? Ничего, кроме выедающей их изнутри эмоции, которая внешне и то украдкой проявлялась снисходительной и напитанной ядом зависти усмешкой… В нем они видели то, чего им хотелось видеть, а не то, что в нем было и он нес в себе…

Точно не помню, но, кажется, Есенин написал:

Глаза в глаза – лица не увидать.

Большое видится на расстоянии.

А теперь еще представьте, что наша страна с ее геополитическими и экономическими возможностями, территориально, по численности населения и по исторически сложившимся данностям была бы равна Франции или Германии. Да, сослагательные наклонения для реалий политической жизни – пустой звук. Но обратите внимание, на Олимп высшего руководства советской страны все-таки был привлечен никто иной, как Гейдар Алиевич Алиев… Это потом пришли Эдуард Шеварднадзе и разваливший державу никчемный ставропольский казак. Встань Гейдар Алиевич во главе страны (такое, как известно, рассматривалось), он не допустил бы ни краха державы, ни повального унижения народов. Ведь коммунистический Китай уже являл собой неплохой пример тому, как можно достойно выйти из положения. Я опять скатился на сослагательность… Опять увлекся. Трудно, очень трудно этого избежать. И непонятно, как такое очевидное не просматривается другими.

3.

Вернусь, однако, в Кировабад. Нет, о моей просьбе Гейдар Алиевич не забыл. Спустя две недели, во время обеденного перерыва у меня дома раздался звонок. Я поднял трубку. Голос Гейдара Алиевича:

– Сабир Мамедович, руководство с одобрением отнеслось к вашему предложению. Поддерживает. Только есть одно условие, которое в вашей компетенции. Предлагаемое ходатайство должно быть на имя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна и за подписью прокурора республики.

– Постараюсь, Гейдар Алиевич, – заверил я.

Вскоре приказ по КГБ Азербайджана о поощрении сотрудников, оказавших действенную помощь в раскрытии и обезвреживании особо опасной банды, здесь же, в Кировабаде, по поручению генерала Цвигуна, зачитывал сам Гейдар Алиев. Кроме этого поручения, на него возложили и другое – особой секретности и важности. Нам, городским силовикам, он о нем сказал уклончиво. Дескать, днями в нашем городе состоится ответственное мероприятие общесоюзного масштаба с участием трех первых секретарей ЦК Компартий – Грузии, Армении и Азербайджана, на которое, вероятно, прибудет из Москвы важная государственная персона. И еще сказал, что обеспечение охраны и безопасности участников форума возложена лично на него.

– Прошу, – предупредил он, – мое сообщение держать в строгой тайне и отнестись к нему со всей серьезностью. И еще прошу каждого из вас не позднее завтрашнего утра представить мне полные данные о неблагонадежных криминальных типах, находящихся на свободе, в том числе и психически неуравновешенных. Также представить сведения о последних происшествиях уголовного и иного порядка, в которых преступники использовали огнестрельное или холодное оружие.

Подробный и обстоятельный инструктаж длился довольно долго.

– Есть у кого какие вопросы? – спросил он, подытоживая беседу.

– Пока нет, – откликнулся за всех начальник городского отдела милиции.

– Может, у кого-то имеются какие-либо предложения или мнения?

– Пока нет, – снова за всех ответил шеф милиции.

Мы согласно кивнули.

– В таком случае все свободны.

Мы направились к выходу.

– А вы, товарищ прокурор, – остановил он меня, – задержитесь.

Оставшись с глазу на глаз, он, по-свойски положив руку мне на плечо, сказал:

– В один из своих приездов ваш главный городской милиционер поделился любопытной информацией. Он уверял меня, что твоя прокуратура имеет хорошую агентурную связь с криминалитетом от Кировабада до Газаха…

– Так он и есть, Гейдар Алиевич. Мне и самому приходится выходить на некоторых «авторитетов», чтобы получить необходимую информацию. Иначе у нас была бы куча «висяков»… Ничего в этом плохого я не вижу.

– Разве я вас осуждаю?! – потрепал он меня по плечу. – Наоборот. Хочу просить помочь выйти на них… Провести с ними, так сказать, агитационно-пропагандистскую работу. Поможешь?

– Нет вопросов, Гейдар Алиевич, – оживился я.

– Сабир Мамедович, я не стал бы подвергать риску засвечивания твою агентурную сеть, но… Дело в том, что сюда, – он перешел на шепот,– на пару деньков заедет не кто иной, как сам председатель Президиума Верховного совета Союза ССР Николай Викторович Подгорный. Мы не должны ударить лицом в грязь.

Одевшись попроще, мы ту ночь и всю вторую половину следующего дня проводили в разъездах и в конспиративных встречах с некоторыми из «паханов» уголовного мира. Я, признаться, побаивался за него, а он чувствовал себя уверенно и вел себя с внушающим уважение достоинством. Наши собеседники, которые могли повести себя, мягко говоря, неадекватно, проникались к нему доверием. Проникались и давали слово в дни, когда в Кировабаде будут большие люди, «базаров» не устраивать.

Тогда же, в промежутке переездов от одного места встречи в другое, улучив момент, чтобы проверить – не подводит ли меня моя память? – спрашиваю:

– Гейдар Алиевич, помните к нам в Кировобад приезжал Хрущев… Вы в то время тоже руководили обеспечением безопасности?

– Было дело.

– Значит тогда действительно на вокзале были вы. А то я все думал, где я раньше мог вас видеть?! – обрадовано сказал я и непреминул полюбопытствовать:

– Почему в ту ночь поезд Хрущева так и не пришел к нам?

Он рассмеялся и рассказал то, о чем мало кто знал и знает сейчас.

– Я все держал под контролем. А литерный безнадежно задерживался. Мы уже стали беспокоиться: не случилось ли что? И тут меня подозвал к себе председатель КГБ и приказал: «Сворачивайся и вместе с ребятами дуйте к Агстафе. Литерный остановился там на полустанке Татлы. Там и заночует…» Я очень удивился. А уже на месте москвичи объяснили мне в чем дело. Хрущева сделать это, то есть, остановиться в Татлах, убедили сопровождавшие его ученые историки. Оказывается некогда, в конце XXVIII века в этих же Татлах, в своем поезде, заночевала, объезжавшая свои кавказские владения, императрица Елизавета…

Утром третьего дня, накануне приезда высоких гостей мы с ним поехали на озеро Гейгель, где первый секретарь ЦК КП Азербайджана Вели Юсифович Ахундов намеревался дать обед в честь Николая Викторовича Подгорного и своих коллег из Грузии и Армении – Мжаванадзе и Зарубяна. Руководитель группы, занимавшийся устройством правительственного пикника в лесистом приозерье, доложил Гейдару Алиевичу о стопроцентной готовности. Тщательно все осмотрев, Гейдар Алиевич сказал:

– Думается, хорошо… Безопасность… Пища… Все предусмотрено… А вот как с точки зрения протокола? Где, кстати, представитель протокольного отдела Министерства иностранных дел?

– Я здесь, товарищ полковник, – отозвался мужчина, в отдалении придирчиво рассматривавший доставленные сервизы.

– Готовность соответствует протоколу? – поинтересовался Гейдар Алиевич.

– Все пока на идеальном уровне, – трижды сплюнув через левое плечо, ответил мужчина.

– Надо, чтобы и завтра было на том же уровне.

– Будет, товарищ полковник.

Вернулись мы оттуда поздно вечером и попрощавшись, договорились встретиться завтра пораньше, в семь утра. Договориться-то договорились, а встретились через каких-то два часа. И отдохнуть нам так и не удалось.

Где-то в четверть одиннадцатого, когда я уже дремал, жена принесла мне в постель трубку.

– Кто-то из Гейгеля. Просит разбудить. Говорит, очень срочное дело.

Это был директор ресторана, расположенного неподалеку от того места, где на завтра намечался пикник на высшем уровне.

– Сабир муаллим, – взволнованно сообщил он, – тут вот какое дело. В ста метрах от моего ресторана на самом берегу, откуда ни возьмись, появился табор цыган. Уже палатки поставили и костры разводят…

Поблагодарив его за информацию, я тут же связался с Гейдаром Алиевичем.

– Откуда они взялись? Как прошли?! – всполошился он.

И тут же стал действовать.

– Выходи! Едем туда, – коротко распорядился он.

К месту пикника мы подъехали к полуночи. Руководитель группы, выбежав нам навстречу, доложил, что никаких происшествий в вверенном ему квадрате не было.

– Раззява! – жестко сказал Гейдар Алиевич. – Пройди вон туда и посмотри вниз налево.

Мы вместе с ним подошли к указанному им месту.

– Ну и что видишь?

– Костры, – растерянно пробормотал он.

– Цыганские костры, – уточнил Гейдар Алиевич и, не оборачиваясь, бросил:

– Ничего не поделаешь, надо пройти к ним в гости.

У ближайшего костра сидели двое юношей и пожилая женщина.

– Добрый вечер, – добродушно улыбаясь, поприветствовал их Гейдар Алиевич, хотя я знал – внутри у него «кипело» на все сто градусов.

– Кто здесь у вас главный?

– Барон Григорий Павлович Ракошиц, – ответила женщина и тут же с настороженностью выпалила:

– А вы кто, милый человек?

– Позовите мне его, и я представлюсь.

К нам вышел косматый, со свалявшимися со сна волосами, среднего роста, поджарый цыган. Шел степенно, с достоинством.

– Слушаю вас, добрые люди, – озирая всех поочередно, с надтреснутой басовитостью проговорил он.

Гейдар Алиевич выступил вперед и, протянув удостоверение, представился:

– Я – полковник госбезопасности Алиев. А вы?

– А я голова бедного табора нашего Григорий Ракошиц.

– Говоришь, барон? – с тщательно скрытой иронией спросил Гейдар Алиевич.

Цыган развел руками.

– Поверьте, товарищ барон, мне очень жаль, но табору вашему придется в срочном порядке сняться… Знаю, вы с дороги, не знаете мест, у вас дети… Но это необходимо.

– С чего бы?!

– В пять часов утра здесь развернутся серьезнейшие командно-штабные учения Закавказского округа, на котором будет присутствовать министр обороны СССР, – сходу придумав легенду, четко объяснил Гейдар Алиевич.– Вникаете?

– Да, полковник… Я понял вас. Однако нам быстро не собраться. Табор спит. И дети, и женщины… И мы потемну не знаем, куда двигаться.

– Не проблема, барон. Я выделю вам три студебеккера. Хватит трех?

– С головой, полковник.

– Майор, подогнать сюда студебеккеры! – приказал он руководителю особо ответственного квадрата, прошляпившего табор.

– Куда вы нас гоните? – нервно выкрикнула пожилая цыганка.

– Цыц, женщина! – резко остановил ее барон. – Полковник – человек серьезный. Куда попадя не забросит.

– Не заброшу, – улыбнулся Гейдар Алиевич. – Вас отвезут в живописный уголок. В Аджикенд. Слышали о таком?

– Наслышаны, – кивнул барон.

Пока табор рассаживался по студебеккерам и пока люди тщательно зачищали место их пребывания, горная вершина Кяпяза окрасилась в бледно-розовый цвет. Рассветало.

Встреча Николая Викторовича Подгорного прошла на высоком уровне. Без эксцессов. Даже без намека на них. После проводов Подгорного первый секретарь ЦК Вели Ахундов поблагодарил всех, кто обеспечивал этот важный прием. А основной виновник состоявшегося «на ура» действа скромно стоял в стороне, позади свиты Ахундова. И по нему никто и ни за что не догадался бы, что он две ночи кряду не смыкал глаз. Все так же собран, свеж и бодр.

Он не знал, что такое усталость. В самом прямом смысле этого слова. Тут я снова забегу вперед событий. Легко это делать, когда прошло время, когда все позади, когда то, что должно было быть завтра, стало вчерашним и давно известным.

В ЦК полным ходом шла подготовка к съезду партии. Весь аппарат, как сейчас принято говорить, – «стоял на ушах». До открытия его оставалось каких-то пару дней. Гейдар Алиевич безвылазно сидел в кабинете, читая, вникая и правя сотни и сотни страниц приносимых ему текстов. Десятки раз заставлял их переделывать. Давал нагоняи за допущенные неточности. Не все выдерживали заданного им бешеного темпа, в котором он крутился в той же, если не в большей степени. Как-то при мне, выверяя один из подготовленных мной блоков правовой тематики, к нему в кабинет вошел один из помощников.

– Ты что ходишь, как вареная курица? – не отрываясь от материала, спросил он.

– Устал, Гейдар Алиевич.

– Устал?! Что ты такое делал? Вагон цемента разгрузил?

И, махнув рукой, продолжил читать. Когда помощник вышел, он поднял голову.

– Сабир, что такое усталость? Что это за ощущение?

И доверительно, в полголоса заметил: