Зарево. Пекло

Секундное замешательство. Мне хотелось закачать головой в ответ, проговаривая "нет" не останавливаясь, но…

– Пойду, – слова сорвались с губ.

В глазах Роберта промелькнуло еле заметное одобрение.

***

С силой затягивала шнурки на берцах. Сэм сидел рядом на кровати, молча облокотившись о свои ноги. Мы оба почти не переговаривались. Да и могла я ему объяснить, почему согласилась на эту авантюру, сама до конца не понимая? Хотя, где-то подсознательно знала – любая попытка что-то сделать, быть полезной, позволяла оставаться уверенной в нахождении среди военных. Сейчас мне страшно было бы оказаться одной лицом к лицу с переменившимся миром. С "Горгоной" спокойнее.

Кровь стучала в ушах набатом. Поднялась, оправляя футболку. Я согласилась идти, пытаясь переступить через оглушающий страх – чтобы подавить его, подчинить; чтобы доказать, что и вылазка мне под силу. Чтобы… Не знаю. Не хотела идти. Боялась до смерти, до онемения кончиков пальцев. Но согласилась, потому что где-то в глубине души знала, что не могла поступить иначе.

Конечно, откажись я, Сборт и не сказал бы собирать скромные пожитки и идти прочь. Но я была обязана горгоновцам, и они были нужны мне, а потому следовало показать командиру свою заинтересованность и готовность работать. К тому же, и сама не смогла бы простить себе трусости.

С улицы доносилось редкое умиротворенное пение птиц. Небо, такое чистое и ясное ночью и на рассвете, стали медленно укутывать тучи. Даже не верилось: последние дни погода почти не менялась, стаяла солнечная жара, ни тучки, ни ветра. Хотя, может оно и к лучшему: во время нашей "прогулке" солнце будет не так зверски палить.

Окинула взглядом большую комнату, заставленную кроватями и захламленную вещами. Почти ни у кого не возникало желания располагаться в комнатах самостоятельно, оставаться один на один со своими мыслями и ночными кошмарами. Когда народу в комнате находилось много, каждый чувствовал себя чуть комфортнее, а когда не мог уснуть, знал: точно найдется еще один полуночник, готовый разговаривать с тобой, пока не сломит сон.

Кроме кроватей одиноко стоял потрепанный кожаный диван (наподобие того, что располагался внизу) у противоположной стены. Его забрал в собственность Льюис; в разложенном виде это спальное место – почти царская ложа.

– Уверена в решении идти? – осторожно спросил Сэм. Я бросила на него короткий взгляд и нетвердо кивнула. Он качнул головой, – как знаешь… Я волнуюсь за тебя, Штеф.

– Знаю.

– Я всё равно это не одобряю. Ты любишь усложнять себе жизнь и рисковать, когда можно этого избежать, – он вздохнул, сжимая и зажимая кулаки: нервничал. – Будь осторожна.

– Как всегда, – натянула на лицо улыбку. – Тем более, я же не одна иду… – с секунду подумала, затем набрала в грудь побольше воздуха, наконец решаясь впервые за долгое время откровенно высказаться Дорту. Я никогда не отличалась особой тягой к откровенности, но последние недели совершенно закрылась (да и было ли время разговаривать и делиться сомнениями и страхами, нужно ли было лишний раз напоминать о случившемся?). После выстрела и вовсе не разговаривала с Сэмом должным образом, хотя видела, как он терзается от моего мучительно-болезненного состояния. – Сэм, ты ведь знаешь, что я должна пойти с горгоновцами. Мы оба знаем, что…

Но откровенному разговору сейчас не было суждено состояться. Раздался короткий стук в дверь. "Шайер, ребята собраны, – хрипловатый голос Льюиса. – Роберт дал добро на выход по готовности, так что поторопись".

Переглянулась с Сэмом, тот тяжело выдохнул, встал. Я подхватила с кровати рюкзак – перманентное состояние готовности сорваться с места выражалось даже в постоянно собранных вещах, – и клетчатую рубашку, которую мне отдал Михаэль. Трудности с одеждой – меньшая из проблем, но когда у тебя на все единственный комплект одежды – веселее не становится. У меня были берцы и темно-болотные военные штаны, ранее принадлежавшие горгоновцу, майка, кожаная куртка, да эта рубашка. Поживиться хотя бы какими-то тряпками у кого-нибудь из группы тоже представлялось невозможным: каждый горгоновец располагал одним комплектом в носку и одним запасным, но, даже поделись они со мной чем-то, вещи мужчин мне были велики, а комплекты Сары – малы. Теплые куртки и вовсе дефицитный предмет, и, если становилось прохладнее, большая часть группы куталась в пледы, и всем приходилось обходиться тем, что попадалось под рукой (первым делом горгоновцы кутали Сару и меня, почти заботливо следя за тем, чтобы "единственные девушки в их коллективе не продрогли"). Так что жаловаться даже на кожанку не приходилось.

С Сэмом поспешно вышли из комнаты. Льюис, облокотившийся о противоположную двери стену, красноречиво глянул сначала на Дорта, затем на меня. Сэм юркнул вперед, оставляя нас с горгоновцем один на один.

– Смело и безрассудно, – фыркнул Крис, на что лишь пожала плечами. – Я почти не удивлен.

– Действую по твоей схеме, – мужчина вскользь усмехнулся, затем посерьезнел.

– Оружие взяла? Не смотри на меня так, Шайер, – скривился, когда я глянула на него ни то с мольбой и отчаяньем, ни то со злостью и пренебрежением. – Я прекрасно знаю, и что ты чувствуешь, и что хочешь мне сказать.

– Серьезно? – вздернула брови. – Ты прекрасно знаешь? – Льюис посмотрел на меня чуть исподлобья, сжав губы в тонкую нить.

– Хочешь поговорить об этом? Поговорим. Но позже. Сейчас вылазка, и ты должна быть с оружием, – твердо и спокойно ответил. С секунду помедлив, раскрыла перед ним рюкзак. На самом верху лежало два пистолета. – Только лучше держать его поближе. Так, чисто для страховки.

– И какой лучше? – почти неслышно спросила, и голос мой был полон безнадежности. Еще немного, и, казалось, я просто расплачусь; но так лишь казалось, ведь, несмотря на тихий дрожащий голос, внутри меня царило пугающее холодное спокойствие. Поначалу я оправдывала его выгоранием, притупившим сильные эмоции; правда крылась глубже.

Льюис отпрянул от стены, делая пару шагов ко мне навстречу.

– Ты же не отстреливать зараженных собралась, аки снайпер, – более добродушно хмыкнул мужчина. – Бери тот, что тихий. Если есть возможность не стрелять – не стреляй. Если нужно бежать – беги, – голос Криса стал глуше, почти шуршащим. – Если стреляешь, всегда считай оставшиеся пули. Всегда, Шайер, – он предельно серьезно заглянул в мои глаза. Только сейчас осознавала, во что ввязалась.

– Я справлюсь, – хрипло ответила. Льюис ухмыльнулся уголком губ.

– Я знаю, – и мужчина махнул головой в сторону лестницы. Я выудила пистолет, убрала его за пояс штанов, и, уже направляясь вперед, наспех застегнула и надела на плечи рюкзак. – Рацию не забыла?

– В рюкзаке, но включать не буду, – бросила взгляд на Криса через плечо, обгоняя его на спуске, – Норман или Сара будут на связи, незачем всем тратить заряд аккумулятора, – мужчина довольно кивнул.

Вышли на улицу. Рядом со Стэном стояли две объемные тачки, наполненные пустыми канистрами. Там же валялись и сумки для провизии или других полезных вещей. Роберт дал последние напутствия. Часам примерно к девяти вечера мы были должны вернуться. Все еще раз перепроверились. Затем Норман и Стэн взяли по тачке, я ближе подошла к Саре, курирующей вылазку. Стивен открыл двери, выпуская нас наружу. Я глянула на Сэма. Тот оставался серьезным и откровенно взволнованным. Потом бросила взгляд на Льюиса. Горгоновец шутливо отдал честь двумя пальцами. Посмотрела на Роберта, и он в ответ мне чуть улыбнулся. Почему-то показалось, что Сборт единственный из той троицы не беспокоился за меня, ибо был уверен, что справлюсь абсолютно со всем. Уголки моих губ чуть дрогнули наверх, и через пару секунд железная дверь во внутренний двор со скрежетом закрылась.

Отвернулась, сдавленно выдыхая и прикрывая на мгновение глаза. Прохладный невесомый ветерок пригонял запах сырости; мы всё ещё лелеяли надежду, что обойдется без дождя. Сейчас он – максимально некстати, хотя легкая передышка после долгой недели испепеляющей жары пошла бы всем на пользу.

Грузные грозовые тучи неспешно плыли в высоте.

– Ну-с, вперед, – бодро проговорил Норман, – погнали.

Стэн улюлкнул, Сара весело со мной переглянулась, и наша четверка двинулась вперед. Тарэн и Роудез тащили за собой тележки, те поскрипывали и постукивали, становясь главных объектов нашего всеобщего негодования.

Предстояла долгая дорога и, впрочем-то, пасмурная погода нам благоволила. Я боялась представить, как можно пройти шестьдесят километров под палящими лучами солнца. Пока мы передвигались через лес, это не ощущалось бы столь ужасно, но ведь большая часть пути отводилась на трассу, а там кроме прямых лучей еще и жар от асфальта. Я успокаивала и подбадривала себя, обдумывая, что наш путь мог быть еще трудней, чем сейчас.

До самого леса шли молча. Тишину разбавлял только налетающий ветер, да трещащие тачки.

– Начинает парить, – задумчиво поговорила Сара, подняв голову кверху, – надеюсь, под дождь мы все-таки не попадём. Постараемся управиться поскорее, а потому не надейтесь на перекуры, котики.

– Кто бы сомневался, – Роудез хохотнул, – мы даже если помирать будем от усталости, ты все равно потащишь нас вперёд.

– Не возмущайся, Норман, – сладко протянула девушка в ответ ему, – иначе будешь тащить обе заполненные тачки.

– Дружище, возмущайся побольше, – расплылся в улыбке Стэн.

Напряженное молчание разбито, волнения спугнуты настроем горгоновцев.

Мне нравились горгоновцы. Несмотря ни на что. Несмотря на их приближенность Трем. Несмотря на пугающие байки об этой группе. Несмотря на неоднозначную репутацию. Я и в мыслях не могла представить, что жизненная дорожка столкнет меня с "Горгоной", и уж тем более – поставит плечом к плечу.

Хотя, никакой проницательности и понимания людей не хватило бы, чтобы понять досконально каждого из горгоновцев. А, быть может, мне пока только так казалось, в силу всего того безумия, которое постоянно царило вокруг нас. Кто знает, как в привычных спокойных условиях я воспринимала бы этих военных. Но то, что "Горгона" обладала какой-то особой душой, особенной философией, было неоспоримо.

И эту душу мне очень хотелось понять.

2

Мы пробирались сквозь лесную дорогу. Впереди брезжил просвет приближающегося шоссе. Солнце то пряталось за облаками, то вновь проглядывало, делая зеленые листья над нами позолоченными. Температура вполне комфортна для передвижения; мои утренние волнения о вылазке теперь казались надуманными и преувеличенными. Прошедшие полтора часа ходьбы прошли почти незаметно и вполне легко под шутки Нормана, иногда доходящие до абсурда и находящиеся на грани приличия и морали. Сара перешучивалась вместе с ним, порой и мне доводилось "доработать" какую-то из баек Роудеза. Стэн тоже посмеивался, вспоминая забавные бравые истории из отпускной жизни горгоновцев. В общем, временами нас захватывал гомерический гогот, который мы были не в силах сдержать – смех эхом разносился по лесу, и даже появись откуда-то зараженные, мы бы так и продолжили задыхаться истерическим смехом (может, это действительно работала своего рода самозащита истощенного организма, старающегося искусственно привести эмоциональное состояние в баланс).

За нашими спинами осталась база, река; теперь почти миновали лес.

Где-то глубоко в душе я понимала: чем грубее были наши шутки, чем громче мы смеялись (закрывая, при этом, рты, чтобы хотя бы создать иллюзию нашего "бесшумного" передвижения), тем больше старались отогнать неприятный и липкий страх. Каждый помнил о том, что находился в опасности; но мы заставляли себя не думать об этом. Заставляли себя отгонять пугающие мысли, и не пытаться в каждой тени и в каждом шорохе видеть то, что могло нас убить. Правильно это было или нет, я не знаю. Но, уверена, не делай мы этого, дорога стала бы еще дольше и тяжелее.

Наконец пересекли последние заросли, оставляя за спинами темнеющие кусты и деревья. Вышли на широкую асфальтированную дорогу; дальше нее стелились бесконечные просторы с редкими кустарниками и одинокими деревьями. Где-то у горизонта по ту сторону виднелись еще леса, далекие-далекие трубы, очертания которых пропадали ни то в облаках, ни то в дымке…

Парило. Над нагретой землей переливался и струился воздух. Знойное марево окутало и лес.

Повернули по шоссе вперед. Дорога почти не петляла, по крайней мере до заправки с магазином, но была немного холмиста – один из спусков круто уходил вниз, затем вновь поднимался, и уже ровной полосой дорога стелилась дальше. Там, почти у горизонта, виднелись линии закрытых рабочих станций – своеобразных муравейников, "купольные городки" – люди обычно работали там и жили, без возможности покинуть "закрытые прозрачным колпаком селения"; запрету подвергались и попытки в такие городки попасть. В этих местах функционировали различные конструкторские бюро, научные центры, значимые объекты военно-промышленного комплекса. "Купольные городки" тоже стали определенным символом власти Трех.

Дальше линий станции – голубые ломаные очертания далекой горной цепи. Шоссе там начинало змеиться серпантином.

Сара посмотрела на наручные часы. Перерыва не дала, сказав, что сделаем остановку не раньше, чем через полчаса.

Продолжили путь. Тачки стали меньше греметь (асфальт все же куда ровнее лесной накатанной дороги), а нам самим стало еще жарче и душнее. От дороги нещадно парило, и даже в те минуты, когда солнце пряталось за тучи, легче не становилось. Помня о правиле "чем больше пьешь, тем больше хочется", я старалась лишь немного промочить горло и пересыхающие губы. Вновь замолчали, посматривая то на темнеющий по правой стороне лес, зловеще наблюдающий за каждым нашим шагом, то назад, словно ощущая на своей спине чей-то пристальный взгляд.

Сон тревожный, поверхностный; когда машина вдруг останавливается, я сразу приоткрываю глаза, всматриваясь в темноту ночи. 

Широкая река. Арочный мост. Заграждения, перекрывающие дорогу. Рядом с ними таможенный пост. Роберт, осматривающий тросовое ограждение, дает указание жестом.

Слышу, как Льюис шумно выдыхает, выходя из машины, и сама спешно скидываю плед, – ночь не по-летнему холодная, – на секунду мешкаю, но затем тоже распахиваю дверь.

На улице промозгло. Ночь темная, безветренная. Нарастающая луна затянута пепельными облаками. Оглядываюсь – холмы поросли низким кустарником, усыпанным мелкими белыми цветами, яркими точками виднеющимися за пределами трассы. Широкая река, похожая на разлившуюся нефть, бездвижна и нема: ее очертания теряются во тьме горизонта. 

Верчу головой, всматриваясь во мрак ночи, – боюсь, что кто-то из этой темноты всматривается в меня. Пристальным взглядом следит за каждым моим движением; ждёт, когда отвернусь, когда потеряю на мгновение бдительность… 

Но вокруг пусто. Безмолвный пейзаж. Оставленный таможенный блокпост. Кроме меня, да Роберта с Крисом больше никого на улице нет. Поздняя ночь, пахнущая землей, что целый день погибала под палящими солнечными лучами, да теми белыми цветочками; Сэм и все горгоновцы спят (кроме, конечно, водителей).

—..да, конструкция полуавтоматическая, – доносится до меня голос Роберта; он почти философски относится к ставшей постоянной потери времени при пересечении КПП. Местами мы завязали на многие часы, порой тратя целый день, чтобы проехать очередную пограничную черту. Когда зараженные (да и эвакуирующиеся) хлынули потоком, большую часть барьеров заблокировали. Благо, здесь нам хотя бы не приходится прорываться через сотни машин. – Вон тот участок открывали дистанционно на посту; давнишняя установка, такие хлипкие уже лет семь как не ставят, так что, считай, нас силы свыше по этой дороге повели. Конечно, автоматизировано мы сейчас проезд не откроем, но стойки не забетонированные, да и внутри полые. 

– Думаешь, получится снести?

Роберт неоднозначно пожимает плечами.

– Думаю, что есть ручной рычаг. Так будет проще и разумнее; непонятно, насколько прочными окажутся сами тросы. Мы, вроде, никуда не торопимся, можно осмотреть КПП. Там и рычаг найдем, и будет очень неплохо, если что-нибудь из боеприпасов попадется. 

– Я могу пойти с вами? – выпаливаю сразу, и горгоновцы недоуменно оборачиваются ко мне. – Если, конечно, там никого нет, будет чисто, и я не помешаю, – проговариваю все так же скороговоркой. – Мне никогда еще не доводилось проникать внутрь таможенного поста, посмотреть, как он организован изнутри. К тому же, может я смогу найти что-то интересное. Или полезное. 

Льюис кривит губы в недовольстве, но Роберт кивком головы подзывает к себе, а когда подхожу – протягивает фонарик.

Из круговорота мыслей меня вытянуло яркое красное пятно, показавшееся среди зарослей кустарников и низеньких деревьев.

– Машина Марка, – первым проговорил Норман. Он переглянулся с нами и ускорил шаг.

Схваченное напускное спокойствие сошло на нет. Можно было сколько угодно выстраивать крепостные стены замка из облаков, да только таяли они от любого соприкосновения с реальностью; и красная груда металла, показавшаяся перед нами, напомнила о действительности происходящего.

Глазам предстала жуткая картина: смятая разбитая машина, капот которой превратился в гармошку металла. От лобового стекла остались только кровавые осколки. Я остановилась в нерешительности, не в силах сделать следующий шаг. Внутри скрутило живот от волнения. Ни Марка, ни девушки уже не было в живых. И так странно (даже болезненно) столкнуться с тем, что напоминало о последних их минутах. Чужие, абсолютно чужие мне люди, но я буквально ощутила их страх и панику, ощущение их потерянности и отчаяния, перехватывающего дыхание. Представила, сама того не желая, последние секунды перед обращением девушки, перед столкновением с деревом.

Она ведь понимала, что происходящее с ней не просто недомогание? Она ведь чувствовала, что в затылок ей дышала смерть? И, уверена, она до безумия хотела жить. До безумия боялась.

Я опустила глаза и сильнее вцепилась в лямки рюкзака. На глаза накатились слезы.

– Штефани, – Норман тронул за плечо. Я дрогнула. Совершенно не заметила, как подошел горгоновец. Постаралась улыбнуться ему, кивнула.

Стэн в это время оставил тачку на дороге, а сам поспешно спустился к машине. Сара шла следом за ним, поднеся руку к кобуре. Тарэн ударил по открытой двери машины, чтобы та распахнулась настежь. Затем, приложив немалые усилия, поднял заклинивший багажник.

Ни внутри салона, ни внутри багажника ничего не было.

– Рваные шмотки; ими только костер развести, – констатировал Стэн, похлопав по машине.

– А что по бензину? Есть что слить? – нахмурился Норман. – Шланг с собой.

– Марк сразу обмолвился, что бензина у него совсем немного оставалось, – покачал головой Тарэн. – Если литра три здесь будет, то уже хорошо.

– Посмотри, может, у него есть пустые бутылки, – проговорила Сара, сама заглядывая внутрь салона, – можно в них слить, три литра это уже что-то… О, а вот и газировка, – она вытянула полупустую бутылку с яркой оранжевой жидкостью.

– К тому же, – выдавила я, – тряпки есть, бензин есть – вот уже готовый костер. Да и, если прикинуть, тех же трех литров должно километров на двадцать хватить? Сколько ваши машины точно топлива едят? Шестнадцать на сто, да?

Даже издалека увидела нескрываемое удивление на лице Стэна. Лицо Норман расплылось в довольной улыбке.

– Шайер, – сказал он, имитируя интонацию Льюиса, – да ты не так проста, как кажешься, – Роудез давил лыбу во все тридцать два, а я неуверенно покосилась на Сару. Та тоже улыбалась, а затем коротко кивнула Тарэну, махнув рукой. Еще через пару секунд была обнаружена еще одна пятилитровая бутылка с остатками воды.

Сара выудила откуда-то большой черный пакет и бесцеремонно начала закидывать туда наспех брошенные в багажник одежды; остатки газировки и воды незамедлительно слиты Стэном. К нашему счастью заливная горловина топливного бака была без замка, и Норман с легкостью ее открыл. Роудез опустил один конец шланга в бензобак, а второй плотно обхватил губами. Резко потянул воздух и мгновенно опустил этот конец в бутылку.

– Сразу с собой возьмем, – Стэн глянул на Сару, – или на обратном пути?

– Зараженным ни бензин, ни тряпки не нужны, – качнула головой девушка в ответ, – а живые не будут копаться в разбитой машине, когда в поле видимости заправка с магазином. Оставим в багажнике и заберем, когда будем возвращаться.

Норман отряхнул шланг, забросив его затем в тачку. Бутылку с бензином крепко закрутили и положили вместе с вещами. Багажник захлопнули, оглянулись по сторонам. Я еще раз украдкой посмотрела на выбитое стекло и потемневшие остатки засохшей крови.

Слова Роберта "слезы нужно оставить позади" и "не смей отчаиваться" Льюиса холодно и несколько грубовато прозвучали в голове. Поспешно поднялась на дорогу вслед за горгоновцами, глубоко вдохнула, прислушиваясь к тишине.

На секунду солнце показалось из-за туч, а сильный поток ветра пронесся в верхушках деревьев. Зашелестели листья неразличимым шепотом.

Нужно идти дальше. И мы пошли. Большая часть пути осталась впереди, не говоря о том, что потом следовало возвращаться. Почему-то для меня пока не существовало обратной дороги. Была только точка "А" – вперед, ни шагу назад, ни лишней мысли.

Вновь заговорили о пустом. Незаметно речь перешла к самой "Горгоне". Спрашивать деликатные вещи напрямик я пока не решалась, да и не знала, с чего следовало начать. Горгоновцы удивительным образом сочетали в себе две ипостаси: с одной стороны, как когда-то выразился Сэм, были безликими тенями, сокрытыми именем своей группы, с другой – именно они являлись военной элитой, не раз вершившей исход сражений и поворотных моментов. Не стоило забывать, что первые Трое укрепились у власти именно благодаря поддержке "Горгоны" (вернее сказать, ее прародителю – Серпенсариевской гвардии); развязка того переворота предрешилась и армией, и церковью, но последний гвоздь забил командир горгоновцев. Безымянный. Как и прочие. Даже настолько значимое и переломное событие не внесло имен "Горгоны" в историю.

Вникать в систему и идеологию, действующую внутри группы, было тяжело и непонятно. Иногда казалось, что горгоновцы иррациональны в своей вере в командира, в почти благоговейном отношении к своему званию, в слепом следовании неписанных правил и обычаев. Но они буквально жили этой группой. "Горгона" жила в каждом из них.

О прошлом каждого горгоновца знал один лишь командир. Если кто-то хотел, он мог поделиться своей историей, рассказать о каких-то событиях собственной жизни, но обычно сами горгоновцы предпочитали молчать. Всё с чистого листа, и вступление в "Горгону" не просто как новая глава или этап – это новое рождение, новая жизнь. Единственный человек из нынешнего состава, о прошлом которого и сами горгоновцы хотя бы что-то знали, был Михаэль. Собственно, что рассказано без тайны, то имеет право на оглашение, а потому Норман рассказал о том, что Боур – потомственный медик. И его отец, и его дед, и его прадед – все трудились и преуспевали в медицине. Только они больший упор делали на научную деятельность, а Михаэль предпочел практику, да и к тому же выбрал себе призвание военного врача (что не сильно-то одобрили отец с дедом). С самого детства Боур изучал анатомию, читал врачебные труды и присутствовал на операциях и осмотрах (даже без своего на то желания; его "учителя" постоянно водили его наблюдать медпрактику: работу врача, операционного блока; когда стал постарше – ассистировать). То, что сейчас Михаэль мог почти всё – начиная от осмотра зубов, заканчивая сложными хирургическими вмешательствами, – было результатом нескончаемого обучения и бесконечной практики. Он много раз вытаскивал горгоновцев с того света (Норман даже заикнулся, что однажды Михаэль смог спасти полумертвого Льюиса, которого "Горгона" еле вызволила из плена; особенно подробно Роудез не рассказал – его с силой пихнула в бок Сара, видимо зная, что Крис не захотел бы распространения этой "конфиденциальной" информации). Но все заслуги Михаэля меркли для его требовательного и деспотичного деда (и не менее требовательного и деспотичного отца). Конечно, горгоновцы не знали деталей, почему разладились отношения Боура с родными окончательно: известно было, что от него буквально отреклись, запретив ему возвращаться в родной дом, пока он носит звание горгоновца… Но Михаэль выбрал "Горгону". И изменил настоящую фамилию на укороченную и измененную: "Боур".

Почему Льюис позволяет себе обращаться к Михаэлю "Миха" я спросить не рискнула; но все же собрала волю в кулак и решилась узнать, откуда у Нормана взялся шрам, рассекающий правую бровь.

Оказалось, случилось это примерно во время первой годовщины Роудеза, как горгоновца: был очередной выезд в горячую точку (подробности мне, конечно, не рассказывали; старались избегать конкретики, и в основном рассказ не выходил за пределы главных действующих лиц, но по проскальзывающим описаниям местности и климата, а также соотнося этот рассказ с историей появления фирменной Нормановской фляжки, можно было понять: боевые действия велись на территории Холодного штиля). Ближе к ночи, противник "Горгоны" внезапно пошел в самоубийственную и безрассудную атаку. Горгоновцев отбросили от командного пункта, где оставалось два укрепленных взвода государственной армии, и оттеснили к руинам древнего города. Сара живописно рассказывала, как в ночи от выстрелов и взрывов вздымалась земля и песок, и полуразрушенные колонны и стены дрожали. "Артиллерии было так много, что беспросветной до обстрела ночью стало светло, как днем". А потом недалеко от Нормана подорвали грузовик со снарядами. Ударной волной его отбросило в сторону, и пара (всего лишь!) обломков задела Роудеза, чудом лишь нанеся раны только средней тяжести. Не меньшим чудом было и то, что мужчина не лишился глаза. Осколок рассек лоб, бровь, немного щеку. Нормана, почти без сознания, всего в кровище, вытаскивали из-под прямого огня Карани с Льюисом. Когда Роудез пришел в норму, то обнаружил шрам, разрывающий бровь и тянущийся еще выше сантиметра на три. Сейчас, конечно, он стал менее выраженным, но бровь так и осталась поделенной – такая мелочь, по сравнению с тем, что горгоновец мог не просто потерять глаз, но погибнуть.