Я сидела на полу перед телевизором и с восторгом смотрела, как на экране с трепетом в голосе от нахлынувших чувств пела российская Мадонна – Алла Пугачева. Ей подпевал Владимир Кузьмин. На сцене они смотрелись красиво, ярко и броско. Казалось, что эти двое растворяются друг в друге от любви.

Это завораживало меня и заставляло мечтать, что когда-нибудь я тоже буду вот так же петь со сцены. Мне будут аплодировать и дарить шикарные цветы. Люди станут скандировать мое имя и дожидаться после концерта, чтобы получить автограф.

А пока я подпевала им и не замечала ничего вокруг:

– «Этот счастливый праздник паденья

Головы им вскружил.

Только вернуться снова на небо

Не было больше сил.

Две звезды – две светлых повести,

В своей любви, как в невесо-о-о-о-о-омости», – от души пропела, жестикулируя руками.

– Кузьминишна, – одна из старух, сидящих на высокой старой кровати, ткнула в бок мою бабушку, – Твоя-то, небось, артисткой будет. Вон, как выпевает. Не хуже самой Пугачевой.

– Ай, – отмахнулась от знакомой пожилая женщина, – Что ты глупости, Клавка, несешь! Какие артистки? Тут дай, Боже, сил, чтобы вырастить ее, поставить на ноги, да дать в руки хлебную профессию. А потом уже пусть хоть в артистки, хоть в артиллеристки идет.

– Ну как же? Вот Пугачева деньги загребает лопатой, и Любка твоя будет так же, – включилась в разговор третья старушка.

– Не забивайте ребенку голову вашими глупостями! – разозлилась бабушка, – Пусть школу закончит, да в училище пойдет. Парикмахером будет или швеей. Всегда заработает себе на кусок хлеба с маслом и сыром.

– А я все равно, бабушка, стану актрисой. Или певицей, – я обернулась и показала им язык, – Буду разъезжать по заграницам и ходить по красной дорожке. А ты будешь везде меня сопровождать.

– Дитятко ты мое, еще не разумное, – бабушка изо всех сил постаралась сдержать слезы, – Конечно, я всегда буду с тобой рядом. Единственная радость – это ты у меня осталась.

– Ну, хватит, Ефросинья, хватит, – погладила ее по плечу подруга, – Не разводи при ребенке сырость. Твою дочь с зятем уже не вернуть.

– Любаша, сходи в огород, нарви малины и черной смородины, – попросила меня другая старушка, видя, что Ефросинью охватывают очередные рыдания.

Я послушно поднялась с пола, вышла из ветхого деревянного дома на улицу и весело спрыгнула с крыльца. Моя жизнь была прекрасна тогда. Никаких забот и печалей. Семь лет – это чудесный возраст, когда можно наслаждаться жизнью. Вот только… последнее время происходило что-то странное, чему я не могла найти объяснений.

Родители каждое лето отправляли меня к бабушке, пока сами разъезжали по экспедициям. Вот и в этот раз я очутилась в любимой деревне под Рязанской областью. Маленькое село, расположившееся, как и другие, вдоль основной трассы. Чтобы доехать до райцентра – небольшого городка нужно было час трястись в старом душном автобусе.

И этим летом я с удовольствием приехала к бабушке, ожидая, как мы с ней будем ходить на речку, собирать в лесу ягоды, но вместо этого…

Я оказалась еще слишком мала, чтобы осознать, почему моя бабушка стала так часто плакать, перечитывая официальное письмо с пометкой «КГБ». Сначала в доме появились какие-то незнакомые люди в деловых костюмах, а после любимая бабуля слегла с сердцем. Помогали ей прийти в себя всей деревней.

С тех пор в нашем доме, уже с месяц как, почти поселились две лучшие бабушкины подруги, помогая по хозяйству и приглядывая за мной.

На мои вопросы о том, что случилось, пожилые женщины, утирая слезы, всегда говорили, что все хорошо или уходили от ответа. Поэтому правду я узнала чуть позже, когда стала немного старше.

А в деревне для ребенка не жизнь была, а раздолье. Хочешь, гоняй кур с соседскими мальчуганами, а хочешь, исследуй запрещенный берег реки с теми же мальчишками. Занятие всегда найдется.

Я отрывалась, как могла, не желая возвращаться в Москву. Бегала по лесу, срывая ягоды, в тайне купалась в речке, но самым излюбленным было встать возле сарая на пень, взять в руки палку и петь во весь голос, распугивая скотину. Я закрывала глаза и представляла, что стою на сцене, а передо мной огромный зал со зрителями. Мне громко аплодируют, просят на бис и дарят охапки цветов.

Я была уверена в своем таланте, ведь родители и бабушка с подругами восхищенно ахали, заслушиваясь моим пением. Они всегда поощряли мои «выступления» и в конце старались угостить вкусной шоколадной конфетой.

Но помимо музыкальной карьеры, я всерьез грезила сниматься в кино, как гениальная Наталья Варлей. На это можно сказать лишь то, что мало кто в семилетнем возрасте точно представляет, кем хочет быть. Мне хотелось славы и известности.

Но у моей судьбы были свои планы…

Глава 2.

1998 год. Поступление в театральный вуз.

– Не пущу! – кричала моя бабушка, – Любка, чего ты в этой Москве не видела?

– Бабуль, – я в сотый раз взялась объяснять ей, – Я туда хочу поехать не на гулянки, а на учебу. Поступлю в ГИТИС или Щуку. Я хочу стать актрисой!

– Актрисой она станет, как же! Держи карман шире! Там таких, как ты, наивных дурочек, сотни в очереди стоят.

– Я все равно поеду, уж не буду в парикмахерское училище поступать.

– А могла бы, – пожилая женщина шутливо замахнулась рукой, – Чем не профессия? И ездить никуда не надо. Сердце мое хоть за тебя не будет так переживать. Всегда рядом будешь, под присмотром. Работать потом устроишься в районный центр.

– За три копейки в месяц? Много я парикмахером настригу, баб? Я жить хочу, понимаешь? Жить, а не выживать в деревне этой!

– Жить она хочет, – ворчливо передразнила меня бабушка, – А чего ж училась-то через пень колоду? Кто виноват, что с твоими знаниями, только в ПТУ и идти?

– Ой, баб, прекрати. Зато я лучшая в нашем театральном кружке! Могу сыграть Катерину из Островского с закрытыми глазами.

– Дурочка, – ласково произнесла бабушка, – Провалишься на своих этих вступительных, а потом год потеряешь. Что делать станешь?

Такие разговоры в нашем с бабулей доме последнее время проходили регулярно. Я закончила школу с половиной троек в аттестате. Мне просто было не интересно учиться.

Для себя я находила этому объяснение, что после смерти родителей мне пришлось остаться в деревне под Рязанской областью у бабушки. Она перевела меня в сельскую школу, и как могла пыталась растить одна на крохотную пенсию.

Моими родителями были археологи, работающие на секретных раскопках нашей необъятной страны. Они уже давно находились под патронажем КГБ, и когда я родилась, родителям временно выделили ведомственную квартиру.

Так получилось, что в очередной своей экспедиции, они погибли. Произошел обвал грунта, в результате которого под землей скрылась вся их команда. Спасти никого не удалось, к сожалению.

После случившегося квартиру в короткий срок отобрали, и мы с бабушкой уехали обратно к ней под Рязань. Делу о гибели археологов был присвоен гриф «секретно» и за нами первое время даже присматривали (следили) агенты КГБ. Бабушка после этого сильно сдала и ходила везде, оглядываясь и боясь сболтнуть лишнее.

Я училась вместе с деревенскими ребятами и очень скучала по своим московским друзьям. Здесь мне все не нравилось. Первое время закатывала бабушке истерики, не понимая, что своим поведением ухудшаю ее состояние.

Спустя пару лет до меня дошло, что она – единственный родной и любимый человек, оставшийся в моей жизни. С тех пор я была всегда добра с ней и старалась слушаться. Вот только интереса к знаниям не было ни малейшего.

Когда я была в пятом классе, в нашу школу из Москвы откомандировали Наталью Николаевну. Она стала нашим новым учителем по литературе. По ее инициативе вскоре открылся театральный кружок, куда я с радостью и вступила.

Женщина старалась приобщить нас к искусству вместо того, чтобы мы околачивались по улицам после уроков. И стоит заметить, что ей это удалось. Почти все ребята нашей школы охотно принимали участие в сценках и постановках.

Те, кто не прошел отбор на ту или иную самодеятельность, любили наблюдать за репетициями и выступлениями. К моему одиннадцатому классу вся молодежь нашей и соседних деревень забыли про алкогольные посиделки и прочие хулиганства. Их родители всерьез молились на Наталью Николаевну.

Я всегда старалась выступать с душой. Неважно, что это школьная сцена в обшарпанном актовом зале. Я знала, что когда-нибудь окажусь в съемочном павильоне под светом софитов.

Для этого у меня есть все данные. Красивая и яркая внешность, которая с возрастом станет еще более интересной. Сильный мелодичный голос. И артистизм с харизмой.

Об этом мне говорили все, начиная от бабушки и заканчивая Натальей Николаевной. Она даже пару раз обещала связаться со своими друзьями в приемной комиссии театральных вузов. Я слушала ее и млела от открывающихся перспектив.

В апреле этого года я ездила в Москву на разведку. Хотела заранее узнать, какие отборочные туры мне предстоит пройти. Не увидев в них ничего сложного, обрадовалась.

Первым туром следовало представить прозу или басню с монологом. Я выбрала свою любимую партию Джульетты к Ромео. Мне казалось это оригинальным и неизбитым.

Вторым туром шло актерское мастерство, где надлежало исполнить любой этюд. Вполне могло оказаться, что мастера приемной комиссии сами попросят меня что-нибудь изобразить. Для них я заготовила свой фирменный номер «Девушка, встречающая солдата». В нашем кружке он всегда собирал бурю аплодисментов.

И третье, самое простое, собеседование с мастером актерского искусства.

Я уже видела себя в рядах счастливых студентов ГИТИСа или Щукинского института.

Однако моей бабушке это очень не нравилось. Она не верила, что я могу своими силами поступить на бюджетное отделение. А платить нам было нечем, поэтому в случае неудачи мне придется успеть поступить в местное ПТУ.

Я люблю свою бабулю, но упускать шанс выбиться в люди, не буду.

* * *

В июле 98-ого года я все-таки, с позволения своей бабушки, отправилась штурмовать приемные комиссии.

Она собрала мне в дорогу 800 рублей. Для нас эта сумма была очень крупной, учитывая, что ее пенсия была всего 400 целковых в месяц.

– Люб, возьми вот с собой, – бабушка завернула в носовой платок сложенную пачку денег, – Тебе там месяц где-то нужно будет жить, а в столице цены то какие! Спрячь только подальше, чтобы не украли.

– Оставь себе, бабуль. Спрячь лучше обратно в банки с крупами. Я возьму рублей двести максимум, мне этого хватит на две недели.

– Я сказала, возьми, – рассердилась женщина, – Вдруг, что случится там, а ты без копейки в кармане в чужом городе.

Я благодарно обняла свою сухонькую бабушку и смачно поцеловала ее в щеку.

– Все взяла с собой? – она вопрошающе кивнула на мой потертый чемодан.

– Ну, пару платьев, белье, курточку, туфельки, – перечисляла я.

– А то платьишко в горошек, что я сшила тебе?

– Конечно! Я в нем и планирую выступать перед комиссией.

Почти все мои вещи были сшиты бабушкой. Она мастерски управлялась с иголкой и всегда хотела, чтобы я была красиво одета. Были в моем гардеробе и покупные вещи, но многие из них уже давно вышли из моды. Они словно несли впереди себя клеймо «Колхоз».

– Пусть тебя хранит Господь, – она перекрестила меня.

* * *

Когда я ехала в трясущемся автобусе до автовокзала Москвы, я грезила, как буду сниматься в кино, еще учась в институте. Мой талант должны были заметить все.

А вообще, сейчас время такое, когда можно взлететь за пару дней на звездный небосклон. Главное удачно найти режиссера или продюсера. Ведь я могу не только играть в театре, в кино, но и петь!

Москва – это город возможностей. Если есть все данные и в коей-то мере повезло, то тебя должны заметить. Я искренне так считала, когда спускала свой чемодан по ступенькам автобуса.

Мне предстояло доехать до городского общежития, где массово селились абитуриенты из регионов.

Я все-таки отвыкла от московского ритма жизни. Уже в метро, в самый вечерний час пик, ошалело вертела головой, крепче прижимая к себе чемодан. Повсюду мне мерещились охотники за моим добром.

Благополучно добравшись до общежития, заселилась и оплатила проживание на две недели. За крышу над головой пришлось отдать сто рублей. Грабительские расценки!

Меня поселили с веселой болтушкой Лидочкой. Она приехала покорять МГУ из Украины. У себя в Харькове Лида закончила школу с золотой медалью и старательно подготавливалась с репетиторами к вступительным экзаменам.

Мы разговорились с ней и довольно быстро нашли общий язык. Так как заселились мы почти одновременно, то пошли вдвоем обследовать общие места: душевые, санузлы и кухню.

На кухне сидело несколько человек, которые нас поприветствовали и угостили чаем с печеньем. Ребята рассказали, где лучше покупать продукты, и мы с Лидой решили на следующее утро сходить на рынок. Питаться то чем-то надо эти две недели.

Уже на следующее утро мы бродили среди прилавков. Это была стихийная толкучка, где каждый торговал тем, что сумел найти дома. На расстеленных газетах, прямо на асфальте, пожилые люди продавали фарфоровые статуэтки, часы, книги, валенки, консервы и многое другое. Все пытались хоть как-то выжить после дефолта.

Дойдя до специальных продуктовых прилавков, за которым стояли бойкие женщины, мы с Лидой выпали в осадок. Если в нашей деревне у знакомой бабульки можно было купить килограмм творога за шесть рублей, то здесь вынь да положь тридцатник! С такими ценами мой запас финансов быстро растворится.

Лидочка тоже взирала на этот беспредел с ужасом в глазах. У нее с собой была еще меньшая сумма, чем у меня.

Решив особо не шиковать, мы закупили крупы и консервы. Не забыли взять и чего-нибудь к чаю в виде сушек и печенья.

Уже в нашей комнате я демонстрировала ей свои заготовленные номера для приемной комиссии. Девушка с восторгом наблюдала за мной и приговаривала:

– Ну, ты просто прима, Любка! Такое талантище. Правильно сделала, что приехала в театральный поступать. Кончаловский или Балабанов тебя с руками оторвут в свои фильмы.

– А я еще подумаю, идти к ним или нет, – я улыбалась и тоже в это верила. По-другому и быть не могло.

* * *

У меня в руках было расписание отборочных туров в двух институтах. Сегодня мне предстоит покорять ГИТИС.

Через три часа буду читать свой отрывок перед маститыми деятелями театра.

Я нервничала и заикалась. Еще никогда не испытывала такой мандраж перед выступлением. От того, как я себя покажу, зависит останусь ли я в Москве или придется возвращаться к бабуле под крыло, а там и парикмахерский ПТУ замаячит на горизонте.

Передернувшись при мысли о чужих прическах, я старательно повторяла в голове текст, который знала уже наизусть.

– Да что ты трясешься, как цуцик? Из-за тебя вон чай на столе разлился, – Лида показала на мокрые пятна на протертой клеенке.

– Волнуюсь, – честно ответила я, – Вроде все знаю, все помню, но ощущение, будто ни черта не помню.

– Это нормально, – усмехнулась Лида, – Было бы хуже, если ты была во всем абсолютно уверена и ни о чем не переживала.

– Почему хуже то? – с недоверием гляжу на нее.

– Да потому! Сейчас ты нервничаешь, и твой мозг максимально сконцентрирован. В нужный момент на экзамене он с легкостью подкинет тебе ответ или решение, как сделать. Так?

– Предположим, – согласилась я.

– А теперь представь, что ты расслаблена и ни о чем не беспокоишься. А тут внезапно наступает критический момент, но твой мозг продолжает оставаться в нирване. Так что радуйся!

– Чепуха какая-то, – пробурчала я, громко прихлебывая горячий чай.

– Не чепуха, а исследования британских ученых!

– Где мы, а где британские ученые, – я рассмеялась, – У нас по определению вся жизнь – это стресс и критический момент.

Лида надулась и продолжила уплетать бутерброд из хлеба и консервы. А что? Дешево, сердито и сытно!

* * *

Наступил ответственный момент. Мою фамилию и имя должны выкрикнуть следующими, как раз после выступления худощавого паренька.

Мне вспоминались утренние слова Лиды про стресс и внезапное озарение. Сейчас как раз тот самый момент, когда на меня должно снизойти вдохновение и весь мой талант.

– Ковальчук Люба, – громко выкрикнул секретарь приемной комиссии, – Давай, проходи.

На негнущихся, словно деревянных ногах, я вышла на сцену. Передо мной сидело четверо уважаемых мастеров и одна незнакомая женщина, скорее всего кто-то из канцелярии.

– Девушка, не задерживайте нас, – раздраженно сказал один из них.

– Меня зовут Ковальчук Любовь Андреевна. Я…

– Мы знаем, как вас зовут, – снисходительно перебил меня мужчина, – Что читать будете?

– Шекспир, отрывок Джульетты к Ромео.

– Начинайте скорее, – поторопил мастер.

– «Мое лицо спасает темнота,

А то б я, знаешь, со стыда сгорела,

Что ты узнал так много обо мне.

Хотела б я восстановить приличье,

Да поздно, притворяться ни к чему.

Ты любишь ли меня? Я знаю, верю,

Что скажешь да…»

– Спасибо нам достаточно. Что еще есть? – пытливо глянул на меня мастер.

А дальше пошел прогон по басням, стихам и отрывкам из пьес. Было видно, что комиссия сомневается на счет меня, но что-то их все же привлекло.

– Спасибо, вы свободны. Посмотрите потом списки после прослушивания.

Я быстро ретировалась со сцены, смахивая со лба пот. На дальних рядах сидели такие же, как я бедняги, ожидающие своего результата. Присоединилась к ним и еще два часа провела, как на иголках.

По завершению всех прослушиваний мы покинули зал и столпились у двери, ожидая пока вывесят фамилии счастливчиков.

И вот из приоткрытой двери вышла присутствовавшая в комиссии женщина. Она окинула нас строгим взглядом, будто хотела отдать команду «Сидеть на месте!» и намеренно медленно приклеила два листа. Стоило ей скрыться за дверью, как мы ватагой бросились к результатам.

Сквозь толпу ребят и девчонок я с трудом смогла разглядеть столбец с надписью «Проходят в следующий тур».

Вокруг меня творилось что-то невообразимое. Кто-то рыдал навзрыд, а кто-то прыгал от радости. Я дождалась, пока хоть немного схлынет первая волна столпившихся, и активно работая локтями, пробралась еще ближе.

Свою фамилию я нашла последней в списке тех, кто прошел на следующий этап отбора!

* * *

Радостная я забежала на почту, чтобы позвонить бабушке в деревню. У нее телефона дома не было, но главное дозвониться до тети Клавы, бабушкиной подруги.

Пока оператор в третий раз набирала номер, меня трясло от радости и желания ей поделиться.

– Девушка, ну очередь не резиновая! – гнусаво протянула очень полная женщина со смешной химией на голове, делавшей ее похожей на растрепанного пуделя. Она стояла за мной и обмахивалась газетой, пока по ее вискам и шее тек пот.

– Я заплатила и мне нужно дозвониться домой, – миролюбиво ответила ей, – Сейчас освободится другое окно.

– Понаприезжают в Москву, потом из-за вас везде очереди. Куда ни пойдешь – везде толпы из лимиты, – скривив нос, сказала она, поглядывая мое простенькое платье.

– С чего вы взяли, что я лимита приезжая? Я родилась в семье коренных москвичей, в отличие от таких клуш, как вы, которые приезжают сюда по молодости, в надежде выскочить хоть за кого-нибудь замуж, – обожгла ее высокомерным взглядом.

– Ах ты, мерзавка малолетняя, – взвизгнула оскорбленная женщина, – Нет, ну вы все слышали, как она меня обозвала клушей?

Я хмыкнула и продолжила дальше стоять в очереди. У меня тоже есть зубы, которыми я могу укусить обидчика!

Телефонистка сказала, что трубку никто не снимает. Наверное, тетя Клава, как всегда, у бабушки дома. Схожу еще раз вечером на почту.

Я ехала в общежитие и пристально разглядывала себя в отражении стеклянных дверей вагона метро.

Платьице в горошек, сшитое бабушкой, красиво облегало фигуру, подчеркивая все необходимые выпуклости и изгибы. Накрахмаленный воротник выгодно открывал тонкую и длинную шею. Стандартная длина по колено. Что во мне могло напоминать приезжую лимиту?

На прослушивание в институт я не делала себе боевой раскрас индейцев, зная, что мастерам может не понравится заштукатуренное лицо. Мне девочки говорили, что нужно показать себя в естественной красоте.

Перебирая в голове возможные варианты своего скудного гардероба, я затосковала и окинула пассажиров взглядом.

Молодые женщины все с высокими пышными прическами. Почти каждая в джинсе, либо штаны, либо юбка. У меня не было джинс, потому что на нашем рынке они стоили чуть ли не всю бабушкину пенсию.

Девушки в вагоне держали в руках аккуратные сумочки или ридикюльчики. Перевела взгляд на свою потрескавшуюся и плешивую сумку, и окончательно загрустила.

Да, выгляжу аккуратно и чисто, но по мне за версту видно, что я не «столичная штучка». Ладно, все еще впереди! Вот поступлю в институт, начну работать и куплю себе и джинсы, и модные костюмы, и сапоги с сумкой из настоящей кожи.

* * *

– Лидочка, а не съездить ли нам на рынок? Хочу посмотреть московские цены на одежду.

– Нам по-любому не по карману, – мрачно ответила соседка, не отрывая головы от учебника, – Денег на еду может не хватить, а ты хочешь по вещевому рынку таскаться, – с укором добавила она.

– Много жрать вредно, а так будешь со стройной талией и попой в красивых джинсах, – не менее мрачно ответила я, понимая, что Лида права.

– Да дались тебе эти джинсы, – возмутилась девушка, – У тебя их никогда не было что ли?

– Представь себе, ни разу за всю жизнь. А сейчас проехалась в метро, посмотрела на московских девушек и прям загорелась идеей пойти на второй тур в джинсах. По одежке встречают, а я в своих деревенских нарядах!

– Мне это твое платье нравится, – пожала плечами Лида, – Ты в нем такая элегантная и утонченная.

– Бабушка сама шила.

– А так и не скажешь, – улыбнулась соседка, – Если ты хочешь, могу тебе просто составить компанию завтра. У меня будет свободный день.

– Давай, – обрадовалась я, – Мне так вообще, только через два дня на второй тур.

– Вот с утра пораньше и поедем, чтобы к одиннадцати уже вернуться в общагу.

Сказано – сделано. В девять часов утра мы тряслись в душном автобусе на Щелковском шоссе. Опять же ребята из общаги подсказали, что недорого приодеться можно на Черкизовском рынке, куда мы и приехали.

Нас окружала такая толпа народа, что в первые минуты, я не могла понять, где мы оказались. Мимо пробегали таджики, везя за собой тележку с товаром втрое больше его самого. Со всех сторон слышался зазывной клич продавцов.

Уже в первом павильоне я увидела то, что хотела. Красивый джинсовый костюм из юбки и жилетки. Я представила себя в нем на сцене и тут же захотела его примерить.

– Сколько стоит вон тот костюмчик? – все же решила сначала спросить цену у продавца восточной наружности.

– Милая, тебе за шесть сотен отдам. Турция, не самопал подвальный! – с гордостью ответил мужчина.

– Э-э-эм, спасибо, мы еще походим. Попозже вернемся, – я взяла Лиду под руку и быстренько отошла от продавца.

– Ну и цены, – осуждающе произнесла девушка, – Турция – не Турция, какая разница? Тебе нужно дешево и красиво, ну и пусть будет самопал китайский!

– Я думаю, мы найдем, – обнадеживающе сказала я, – Такой огромный рынок! Здесь государство в государстве, не иначе.

– Еще бы, самый крупный рынок в Москве, – усмехнулась Лида, – Представляешь, сколько бабок здесь крутиться?

– Даже подумать страшно, но я бы не отказалась от маленькой части этих денег, – улыбнулась я.

– А какой дурак отказался бы? – с грустью выдохнула соседка.

Мы проходили по рядам еще два часа, но, к сожалению, так и не нашли мне обновки по бюджету. Попадались вполне сносные вещи в пределах сотни рублей, но мне они не нравились. Та же одежда, которая была мне по душе, стоила непомерно дороже, чем я могла бы заплатить.

– Будешь, Любка, в своем платье в горох сдавать второй тур! – махнула рукой Лида, – Поехали домой, итак, колобродили два часа впустую.

– Зато теперь будем знать, что сколько стоит, – расстроенно проговорила я, – С первой же зарплаты куплю себе новой одежды! Тут столько красивых вещей, что теперь даже стыдно доставать свои из чемодана.

– Эй, красавицы, – гнусавым голосом произнес кто-то за спиной.

Не успели мы обернуться, как нас с Лидой приобнял за плечи какой-то бугай с лицом глупой обезьяны.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3