Звездная дорога
Вообще-то мама у меня молодчина. С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, она старалась не навязываться с чрезмерной родительской опекой, вполне справедливо считая меня достаточно взрослым, чтобы иметь свои секреты, достаточно самостоятельным, чтобы справляться с собственными проблемами, и достаточно рассудительным, чтобы самому решать, когда и к кому обратиться за помощью и советом. Однако тот факт, что я взял Грейндал и попытался покинуть Солнечный Град не совсем обычным для меня путём – через Зал Перехода – лишь бы избежать разговора с ней или отцом, очевидно, встревожил её, и она решила выяснить, что я затеял.
У меня не было ни малейшего желания лгать, к тому же я не видел в этом никакого смысла. Наряду с проницательным умом, моя мама обладала чересчур богатым воображением, будоражить которое я не собирался. Она могла нафантазировать невесть что, тогда как в действительности ничего особенного не произошло – за исключением того, что я вёл себя глупо. Поэтому я сказал правду:
– У меня свидание, но не с девушкой. Ладислав хочет поговорить со мной.
Мама не сбавила шаг и даже не повернула ко мне лицо, но я почувствовал, как она напряглась.
– Он вызвал тебя на дуэль?
– Пока нет, и не думаю, что вызовет. Во время нашего разговора он вёл себя довольно миролюбиво; правда, был чем-то взволнован. Сказал, что хочет посоветоваться со мной по очень важному делу.
– По какому?
– Понятия не имею. Он даже не намекнул.
– А ты уверен, что это не ловушка?
– На все сто. Я хорошо знаю Ладислава, ему чуждо коварство. К тому же, когда я назначил встречу в доме Дианы, он нисколько не возражал.
Шагов десять мы прошли молча.
– И всё-таки, – произнесла мать. – Что, если ваш разговор закончится ссорой, и Ладислав вызовет тебя на дуэль? Раз ты взял шпагу, то не исключаешь такого варианта.
Я пожал плечами:
– Всё может быть. Если Ладиславу невтерпёж разделить участь Зорана, то я доставлю ему это сомнительное удовольствие.
Мама слегка улыбнулась:
– Ты такой же самонадеянный, каким был Артур в юности. – Она хмыкнула. – По крайней мере, во времена своей второй юности. Впрочем, не думаю, что прежде он был скромнее.
Это сравнение мне не понравилось. Нельзя сказать, что я испытывал неприязнь к дяде Артуру. Напротив, я всегда восхищался им, и мне было лестно слышать, что я чем-то похож на него, – но только не от мамы. Сплетники утверждали, что до замужества она была любовницей дяди Артура, и я подозревал, что это правда. Кое-кто заходил ещё дальше, полагая, что эта связь не прекратилась и после того, как мои родители поженились; я очень боялся, что это тоже правда, хотя верить отказывался. Одно время меня мучили сомнения, чей же в действительности я сын, и только проведя тайные научные изыскания (нарушив при этом целый ряд этических норм), я к превеликому своему облегчению убедился, что мой отец – Брендон...
Миновав анфиладу комнат, мы вошли в мамин кабинет, к которому примыкала «ниша» – дверь в большой мир, открытая только для адептов Источника. Самостоятельно воспользоваться ею я не мог, поскольку не был адептом и, честно говоря, не очень стремился им стать, так как метил в преемники Амадиса.
– Когда назначена встреча? – спросила мать.
– Через сорок минут, – ответил я, взглянув на часы. – Даже через тридцать пять. Как раз успеваю без лишней спешки.
– Если бы ты спустился в подземелье, тебе пришлось бы поторопиться, – заметила она, лишь констатируя факт, и не стала развивать свою мысль дальше. – Вот что я подумала, Эрик...
– Да?
– Если Ладислав предложит тебе мир, что ты ответишь?
– А я с ним и не ссорился.
– Сынок, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – сказала мама. – Ведь я вижу, что ты до сих пор любишь Радку и никак не можешь смириться с её потерей, но из-за своей гордыни... В конце концов, прошло уже три года, страсти улеглись, и никто не станет говорить, будто ты поддался нажиму.
Я вздохнул:
– Ты ошибаешься, мама. Зоран станет говорить, ещё как станет. Уж он-то зальётся соловьём, такого понапридумывает. А этот старый хрыч... пардон, Володарь, заставит меня унижаться.
– По-твоему, просить руки унизительно?
– Нет, но можно не сомневаться, что моё сватовство представят как публичное покаяние. Я этого не потерплю.
Теперь уже вздохнула мама:
– Ты такой же упрямый, как... как и все Пендрагоны. Ты путаешь гордость с гордыней, а признать свою неправоту считаешь малодушием, хотя на самом деле это был бы мужественный поступок.
Я пожал плечами:
– Значит, я недостаточно мужественный.
– Скорее, недостаточно взрослый. – Мама наклонила мою голову и поцеловала меня в лоб. – Мой ты малыш.
Ещё недавно я обижался, когда матушка называла меня малышом, но в последнее время стал относиться к этому спокойно – наверное, повзрослел. А повзрослев, понял, что для матери дети всегда остаются детьми, сколько бы лет им ни было – хоть два, хоть двадцать два. И всё же...
– Мама, – сказал я. – Мне надоело быть единственным ребёнком в семье. Я уже вырос – пора бы тебе подумать ещё об одном малыше. Или малышке.
На лицо матери набежала тень и тут же исчезла – но недостаточно быстро, чтобы ускользнуть от моего внимания. Набравшись смелости, я наконец решился задать очень болезненный для меня вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я начал критически воспринимать действительность:
– Ты не любишь отца, ведь так? И не хочешь от него детей. А я родился по чистой случайности. Я прав?
Она отступила на шаг и устремила на меня грустный взгляд.
– Ты прав и не прав, Эрик, – ответила после долгого и напряжённого молчания. – Мы с Брендоном любим друг друга, хотя с твоей точки зрения это трудно назвать любовью. Наш брак – союз двух товарищей по несчастью и, можешь мне поверить, довольно тесный союз.
– Однако... – значительно произнёс я.
Мама села в кресло и в задумчивости склонила голову, золотистые локоны упали ей на лоб.
– Увы, сынок, сердцу не прикажешь... – Вдруг она резко вздёрнула подбородок, взмахом руки отбросила назад волосы и пристально посмотрела мне в глаза. – Но я слишком горда, чтобы становиться в очередь. Надеюсь, ты этому веришь? Я не хочу быть чьей-то второй или третьей женщиной... даже Артура. Ему хватает и Даны с Дианой; пусть они оспаривают его друг у дружки, а я в их игры не играю. Мы с твоим отцом по-своему счастливы, и плевать, что наше счастье шаткое, непрочное; главное – у нас дружная семья, у нас есть сын, которого мы любим и которым гордимся. – Мама встала, подошла ко мне и обняла. – Мы очень любим тебя, Эрик. Ты прав, мы зачали тебя по неосторожности, но тем сильнее мы любим тебя, нежданного. Ты наша нечаянная радость. Мы боялись иметь детей и до сих пор боимся. В любой момент наш брак может распасться и тогда... К счастью, ты уже взрослый и способен понять нас.
Минуту или две мы простояли молча, затем мама, немного успокоившись, отстранилась от меня и поправила свою причёску.
– Ладно, сынок, тебе пора... Впрочем... – Она сделала глубокий вздох. – Давай расставим все точки над «i». Ты хочешь знать, изменяли ли мы с отцом друг другу?
– Нет, – без колебаний ответил я и решительно направился к потайной двери в стене кабинета.
Я не лукавил. Я страшно боялся услышать правдивый ответ, а тем более – с именами...
3. КЕВИН
Я проснулся в шестом часу утра по корабельному времени. Я понятия не имел, что меня разбудило в такую рань, но был твёрдо уверен, что Дженнифер тут ни при чём. Скорее, это чудовища из мрачных закоулков подсознания вторглись в мой сон и разрушили его. Я крайне редко вижу кошмары; в большинстве случаев, едва лишь намечается что-нибудь не очень хорошее, я моментально просыпаюсь и обычно не помню, что мне снилось. Мой дядя Брендон считает, что это следствие моей привычки всячески избегать неприятностей, вернее, убегать от них. Что ж, возможно, он прав. Хорошо это или плохо, но за тридцать пять лет, прошедших с момента моего рождения, я умудрился не нажить себе ни одного мало-мальски серьёзного врага... ну, за исключением обманутых мужей, которые по моей милости обзавелись такими сомнительными украшениями, как рога...
Дженнифер спала безмятежным сном невинного младенца. Очевидно, она не в первый раз изменила мужу и не испытывала по этому поводу ни малейших угрызений совести. В тусклом свете ночника её лицо казалось мне очень знакомым, но я отдавал себе отчёт в том, что это лишь игра моего воображения, неосознанное стремление хоть ненадолго обмануть себя, выдать желаемое за действительное. Меня привлекали женщины только определённого типа – стройные, чуть худощавые блондинки с голубыми глазами, – из-за той единственной, которую я всегда хотел, с тех самых пор, как впервые почувствовал себя мужчиной.
На тумбочке возле кровати стояла пепельница с несколькими окурками, а рядом лежала начатая пачка шикарных арктурианских сигарет. Я взял одну из них и закурил, хотя прекрасно понимал, что после этого мне вряд ли удастся заснуть.
Ну и чёрт с ним! Всё равно, коль скоро я вспомнил о прошлом, сна мне не видать, как собственных ушей. Для меня не было загадкой, почему я стал таким, какой есть, и всё же думать об этом было больно. Однако я часто думал бессонными ночами – то ли из врождённой страсти к самоистязанию, то ли просто потому, что не мог не думать...
Моей первой любовью была Монгфинд Энгус. По злой иронии судьбы (иронии здесь больше, чем кажется на первый взгляд) она приходилась мне родной тётей, но в силу определённых обстоятельств мы оказались сверстниками. В детстве нас связывала тесная дружба, которая затем переросла в более глубокое чувство... увы, только с моей стороны. Я не пошёл по стопам отца, однако в этом не было ни капли моей заслуги. Монгфинд любила Моргана Фергюсона и стала его женой, а я, отчаявшись добиться взаимности, принялся искать утешения на стороне. Именно утешения – не любви. Я получаю садистское удовольствие, разрушая чужие браки; это стало моей страстью, своего рода болезненной манией. Кое-кто считает меня самым чокнутым из всей нашей ненормальной семейки; справедливости ради замечу, что иногда мне тоже так кажется. Впрочем, все сходятся на том, что мой заскок вполне безобиден и не представляет серьёзной опасности для общества в целом – но лишь для отдельных индивидуумов мужска пола, которых угораздило жениться на голубоглазых блондинках. Даже извращенцем меня трудно назвать – в конце концов, многие мужчины предпочитают блондинок. Другое дело, что они не зациклены, подобно мне, именно на замужних блондинках.
Вообще-то я мало гожусь на роль героя-любовника, бесстрашного покорителя женских сердец. Я не так красив, как мой отец, дядя Брендон или кузен Эрик, мне далеко до неотразимого шарма дядюшки Амадиса и дерзкого очарования Мела Лейнстера, но в то же время я не принадлежу к особой породе некрасивых-нескладных-обаятельных, как дядя Колин. Внешность у меня самая что ни на есть заурядная: русые волосы, карие глаза, лицо с правильными, но не слишком выразительными чертами, чересчур хрупкое для моих ста девяноста сантиметров телосложение. Одним словом, несколько пресновато. Я и сам толком не понимаю, что влечёт ко мне женщин. Я бы на их месте... Впрочем, я-то мужчина, и мне не дано объективно судить о мужской привлекательности, даже о своей собственной. Тётушка Бренда говорит, что во мне есть какой-то там «внутренний огонь», но, скорее всего, она просто льстит моему тщеславию. Куда более откровенен был со мной Брендон, который однажды с предельной деликатностью обратил моё внимание на то, что, помимо голубых глаз и белокурых волос, всех моих «жертв» объединяет ещё одно немаловажное обстоятельство – они были, мягко говоря, не самыми счастливыми жёнами на свете. Это открытие немного успокоило мою совесть и одновременно уязвило самолюбие. Получалось, что я всегда шёл по пути наименьшего сопротивления и при том постоянно обманывал себя, преувеличивая свои достижения. Я вовсе не хищник, а трусливый шакал, идущий по следам чужой беды и добивающий слабых, беспомощных, истекающих кровью. Интрижка с Дженнифер – яркое тому подтверждение. Её брак распался без моего участия, она бежала от мужа и от скандала, связанного с разводом, а я лишь воспользовался ситуацией, чтобы добавить в свою коллекцию ещё одну голубоглазую блондинку... Нет, определённо, я психопат. Весь в своего папашу – у нас обоих мозги набекрень из-за женщин.
Я решительно встал, надел рубашку и брюки, обулся и вышел из спальни. Больше не было смысла валяться в постели – теперь я точно не засну. Кроме того, я должен чем-то занять свои мысли, чтобы не думать об этом мучительном треугольнике – мой отец, моя мать и та, другая, чьё имя я избегал произносить даже мысленно...
Каюта Дженнифер, как и моя, напоминала номер «люкс» семизвёздочного отеля на Земле и других высокоразвитых планетах. За порядком в апартаментах следили живые горничные, а не механические уборщики; завтрак, обед или ужин можно было заказать прямо в каюту; в любое время дня и ночи к услугам пассажиров были дежурные стюардессы, готовые исполнить любое их желание (иногда в буквальном смысле любое). Вся эта роскошь предназначена для крупных финансовых и промышленных воротил, надменных аристократов, высокопоставленных государственных чинов и просто богатых бездельников, убивающих своё время в бесконечных межзвёздных круизах. Билет первого класса, особенно на таких шикарных лайнерах как «Никколо Макьявелли», стоит бешеные деньги, и четверть этой суммы составляют комиссионные, идущие на покрытие убытков от продажи дешёвых билетов третьего класса. Такое положение закреплено в Галактической конвенции грузопассажирских перевозок. Это своего рода социальная программа, призванная гарантировать каждому человеку, независимо от его имущественного положения, возможность совершить межзвёздный перелёт, правда, в разных условиях: одни – в каютах с пятью-шестью просторными комнатами и всевозможными удобствами, иные же – по пять-шесть человек в тесных комнатушках и с общими удобствами в конце коридора. Впрочем, большинство людей предпочитают летать вторым классом – без особого шика, но в относительном комфорте и притом недорого. Это вполне по карману бизнесменам среднего и мелкого пошиба, преуспевающим фермерам, квалифицированным рабочим и служащим, учёным, инженерам, пенсионерам и даже студентам. Некоторые компании время от времени пытаются обойти Конвенцию, отказавшись от третьего класса, а первый окрестив вторым «с дополнительными удобствами за отдельную плату», но их надежды привлечь престижных клиентов более низкими расценками не оправдываются. Снобизм силён во все времена, и любой уважающий себя денежный мешок без колебаний выложит двадцать пять процентов сверх требуемой суммы за одно только название «первый класс».
Миновав роскошную гостиную, я вошёл в кабинет. Щёлкнул пальцами – в комнате вспыхнул яркий свет. На первых порах я частенько забывал это делать, вызывая недоумение у знакомых – ведь освещение всё равно включалось. Но за четырнадцать лет жизни в этом мире я приобрёл своего рода условный рефлекс и теперь, даже гостя дома, то и дело сопровождаю мысленные команды щелчками. Недаром говорят, что привычка – вторая натура.
Я прикрыл за собой дверь и осмотрелся. Кабинет был точной копией моего, но здесь не царил привычный для меня творческий беспорядок, создающий атмосферу уюта, а на двери, как я заметил, не светилась табличка «Убедительная просьба не убирать».
Некоторое время я простоял в нерешительности. Я не был уверен, что поступаю правильно (а тем более, порядочно), но, с другой стороны, меня одолевало любопытство. И не только любопытство. Дело в том, что я наконец-то вспомнил, где встречал фамилию Купер. И хотя Куперов на свете как собак нерезаных, мистер Сэмюэл Ф. Купер XVII, председатель совета директоров ньюалабамского банка «Купер и сыновья», был один. С ним лично я не встречался, но его подпись, в числе прочих, стояла под контрактом, который имел ко мне самое непосредственное отношение. А значит, если только я не ошибаюсь в своих предположениях, по прибытии на Дамогран Дженнифер ждут крупные неприятности.
Просмотр бумаг, обнаруженных во встроенном в стену сейфе, подтвердил мою первую догадку – Дженнифер действительно была женой достопочтенного Сэмюэла Ф. Купера XVII. Там же я нашёл кое-какие драгоценности и около двухсот тысяч ньюалабамских долларов наличными – сущий пустяк для находящейся в бегах жены преуспевающего банкира.
Тщательно заметя за собой следы, я запер сейф и сел во вращающееся кресло перед компьютерным терминалом. Неужели Дженнифер так глупа, чтобы прятать это в другом месте, к примеру, в бельевом шкафу, куда обожают совать нос любопытные горничные? Или она настолько умна, что решила воспользоваться услугами центрального корабельного сейфа? Нет, вряд ли. Для этого нужно обладать не только умом, но также наглостью и хладнокровием профессионального грабителя. А Дженнифер не профессионал, она любитель.
И всё же, проверка не повредит, решил я и включил терминал. В воздухе над консолью мгновенно возникла объёмная голографическая заставка, извещающая о входе в систему. Я непроизвольно улыбнулся, вспомнив, как пару месяцев назад подарил тёте Бренде «простенькую» персоналку с производительностью 128 квинтильонов операций в секунду и 16 петабайтами оперативной памяти. Это было моей ошибкой. Бренда чуть не грохнулась в обморок, а потом вцепилась в меня мёртвой хваткой, пытаясь выведать, где я раздобыл такое чудо техники. С тех пор мне приходится быть крайне осторожным, чтобы не позволить тётушке вычислить меня. Впрочем, я её понимаю. Она так же одержима компьютерами, как я – голубоглазыми блондинками...
Подключившись к корабельной сети, терминала жизнерадостно сообщил:
– К вашим услугам, мисс Карпентер. Что пожелаете?
Он говорил по-английски, причём на ужасающем ньюалабамском диалекте. Компания «Итальянские Астролинии» по праву считалась одной из лучших в Галактике и делала всё возможное, чтобы пассажиры первого и второго классов чувствовали себя на борту корабля, как дома.
Я деактивировал речевой интерфейс (вот к чему я за четырнадцать лет не смог привыкнуть, так это к говорящим машинам), с ловкостью заправского хакера (школа тёти Бренды) проник в секретную базу данных и узнал, что синьорина Дженнифер Карпентер действительно абонировала ячейку номер 274 центрального сейфа. Что ж, очко в твою пользу, дорогуша. Признаю, я недооценил тебя. Теперь посмотрим, во сколько ты оценила свои потраченные впустую лучшие годы жизни.
Я выключил уже бесполезный терминал и откинулся на спинку кресла. Пришло время использовать мои уникальные в этом мире способности. Закрыв глаза, я сосредоточился. Представил во всех деталях внутреннее помещение центрального сейфа. Ряды ячеек в стене. Вот моя, под номером 036. А номер 274 должен быть здесь... Да, так оно и есть.
Взгляд мой проник сквозь дверцу из сверхпрочного сплава, и я увидел контейнер. Внутри контейнера – пластиковый пакет, а в пакете...
Я вышел из транса и присвистнул. Высоко ты себя ценишь, Дженнифер! И суд оценит это по достоинству – тридцать или сорок лет с правом досрочного освобождения за хорошее поведение этак лет через пятнадцать.
Двадцать пачек пятитысячных купюр Европейского Банка. Десять миллионов евромарок – одной из самых стабильных валют Галактики. Эти банкноты, при условии их подлинности, принимаются где угодно, в неограниченных количествах и без лишних расспросов.
М-да, задумано неплохо. Я представил, как Дженнифер сидит перед картой сектора и просчитывает возможные варианты, исходя из самого наихудшего. Даже если Сэмюэл Купер сразу обнаружит пропажу жены с деньгами и вычислит, каким путём она бежала, погоню отправлять бессмысленно. Такой скоростной лайнер, как «Никколо Макьявелли», способен опередить только быстроходный военный корабль или курьерский катер-авизо, которых правительство Нью-Алабамы в своём распоряжении не имеет. Соседи – тоже. А о спортивных гоночных челноках и говорить не приходится: одна такая малышка стоит почти столько же, сколько весь «Никколо Макьявелли», и подобную роскошь не может себе позволить даже почтенный Сэмюэл Ф. Купер XVII. Ближайшая планета, где функционирует станция гиперсвязи, это и есть Дамогран. База Сицилианского Экспедиционного Корпуса находится ближе – но недостаточно близко. К тому же, если военные и располагают гиперпередатчиком, то без надлежащей лицензии, и ни за какие коврижки не позволят воспользоваться им человеку со стороны. Но в любом случае, прежде чем дамогранские власти получат официальный запрос о выдаче преступника, Дженнифер успеет слегка изменить внешность, приобрести фальшивые документы и под вымышленным именем сесть на один из нескольких десятков пассажирских лайнеров, ежедневно отправляющихся с Дамограна во все концы Галактики. Напасть на её след будет тем труднее, что дамогранцев гораздо больше интересуют прибывающие на их планету, чем те, кто покидает её. Затем ещё несколько пересадок с переменой имени – и ищи ветра в поле.
Только одну-единственную ошибку допустила Дженнифер, но ошибку роковую. Она опоздала. В дамогранском порту её будут ждать полицейские с полученным по гиперсвязи ордером на арест. Жаль девочку...
Я зевнул и поднялся с кресла. Похоже, моя бессонница прошла. Я решил, что посплю ещё пару часиков, а затем на свежую голову подумаю, как можно выручить Дженнифер. Мне вовсе не хотелось, чтобы следующие пятнадцать лет она провела за решёткой.
Когда я вошёл в спальню, Дженнифер лежала, уткнувшись лицом в подушку, её дыхание было тихим и ровным. Я на цыпочках подкрался к кровати, снял с себя одежду и осторожно залез под одеяло. Я уже собирался закрыть глаза, как вдруг Дженнифер повернула голову, сонно посмотрела на меня и улыбнулась.
– Привет.
Мне очень нравилась её улыбка. Мне нравились её волосы, потому что они были золотистые, как у Монгфинд; мне нравились её глаза, потому что они были голубые, как у Монгфинд; но её улыбка мне нравилась сама по себе – просто потому, что она была прелестна. Монгфинд не умела так обворожительно улыбаться.
– Привет, Дженни, – сказал я. – Извини, что разбудил тебя.
– Пустяки, – ответила она, потягиваясь, как котёнок. – Я уже выспалась. На Нью-Алабаме сутки короче стандартных земных, и мы спим не больше шести часов.
– Тебе будет трудно адаптироваться к новым условиям, – заметил я. – Это каждый раз нелегко, но в самый первый – сущая каторга.
Дженнифер согласно кивнула:
– Уже почувствовала. После обеда меня страшно клонит ко сну.
– Так спи.
– Я так и делаю. Но постепенно буду перестраиваться. Ведь на большинстве населённых планет сутки приблизительно равны земным. Я специально знакомилась со статистикой.
– Ты уже решила, что будешь делать?
– Нет. Вернее, был у меня один план, но он оказался невыполнимым.
– А в чём загвоздка?
Дженнифер пододвинулась ближе и положила голову мне на грудь.
– Я в ловушке, Кевин. Я попалась. Я долго тянула с бегством, всё ждала подходящего случая... и дождалась. Уже на корабле я узнала, что этим рейсом на Нью-Алабаму были доставлены рабочие модули станции гиперсвязи. Она вот-вот начнёт работать – если уже не начала.
Ага, подумал я, стало быть, ей известно. И, прикинувшись дурачком, спросил:
– А почему, собственно, ты попалась?
– Потому что на Дамогране меня арестуют.
Я изобразил искреннее недоумение:
– За что? Разве галактическое право предусматривает выдачу беглых жён?
Дженнифер горько вздохнула:
– Не строй из себя идиота, Кевин. Ты же догадываешься, что я убежала не с пустыми руками.
Я прикусил губу. Осторожно, парень, не переигрывай. Она слишком умна, чтобы считать тебя наивным простачком.
– Сколько ты умыкнула?
После секундных колебаний Дженнифер честно призналась:
– Десять миллионов.
– Гм, не такая уж большая сумма, – невинно заметил я. – Ньюалабамский доллар котируется очень низко. По результатам торгов шестинедельной давности на Лондонской валютной бирже его курс составил всего лишь...
– Десять миллионов европейских марок, – перебила меня Дженнифер.
Я был готов к этому и оказался на высоте. Моё изумление не было притворным – я просто заставил себя испытать те же чувства, что и тогда, когда впервые увидел содержимое пакета в ячейке номер 274. На какое-то мгновение у меня даже перехватило дыхание, и я, широко распахнув глаза, уставился на Дженнифер. Она улыбнулась – то ли наслаждаясь впечатлением, которое произвела на меня, то ли её позабавило выражение моего лица.
– Ты серьёзно? – наконец спросил я.
– Без шуток. Мой муж банкир, один из богатейших людей Нью-Алабамы. Я воспользовалась его личным кодом, чтобы попасть в хранилище банка, и взяла из сейфа деньги.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Нет, дело было ночью, перед самым отлётом. Но доказать мою вину не составит труда – ведь камеры зафиксировали каждый мой шаг, вплоть до того момента, как я ввела код доступа и отключила систему безопасности. У меня не было времени заметать за собой следы... впрочем, я и не собиралась этого делать.