МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези

Как бы то ни было, Валету не удалось долго пробыть «на гребне волны» – сколоченная им банда куражилась и беспредельствовала чуть больше трёх лет. И уже почти столько же он пробыл в СИЗО.

Жена у него была хрупкая, невысокая, с серыми доверчивыми глазами. Весь её облик излучал мягкость, податливость, женственность и можно было легко представить, что в объятиях только такой женщины-ребёнка Валет мог хотя бы отчасти расслабиться, чуть ослабить ту невидимую пружину, которая заставляла его идти наперекор обществу, бросая дерзкий вызов своих же бывшим сослуживцам…

Надя Антонова переносила свалившиеся на неё испытания с умиротворяющей стойкостью. Не жаловалась, не ныла, не пропустила ни одной передачки, ни одного свидания. Это для других её муж был особо опасным преступником, матерым «Валетом», убийцей и бандитом.

Для неё он всегда был любимым Серёженькой, который когда-то отбил её у хулиганов, прижал к себе и больше никуда не отпустил. У Нади были кое-какие средства на банковском счете, открытом Валетом ещё задолго до провала банды, кроме того, после его ареста она стала немного подрабатывать шитьём на заказ. Средства со счета тратила на нужды мужа, сама жила на то, что зарабатывала.

За первые полтора года им даже удалось пару раз побыть наедине – Валет как-то договаривался с конвоем о свиданиях в отдельной комнатушке. После первого суда такая возможность больше не представилась, но Надя упорно приходила на короткие свидания «через стекло», пересказывая Валету свои последние новости и заботливо всматриваясь в его с каждым разом меняющееся лицо.

Дело шло ко второму суду. Накануне очередного свидания у Валета была встреча с адвокатом, на которой тот сказал, что решение суда известно заранее – была, мол, негласная разнарядка из Москвы – «главаря и трёх главных подельников – к пожизненному, остальным – по максимуму».

«Если настаиваешь, я конечно, буду тебя защищать на суде, – сказал перед уходом адвокат, – но ничего сделать не смогу, извини».

На следующий день Валет сидел напротив своей Нади и прижимая трубку к уху думал о чём-то своём. Дождавшись окончания очередного Надиного рассказа – о том, как соседка по лестничной площадке в очередной раз выгоняла своего сожителя – Валет посмотрел Наде в глаза и сказал:

– Надюша, через две недели можно будет свидание взять. Захвати с собой двести баксов и Валюшины таблетки. Пачки 3—4… Мне надо.

У Нади расширились зрачки. Улыбка, ещё теплившаяся на её лице после забавной соседской истории, застыла как приклеенная, словно мышцы на лице окаменели.

– Хорошо, – ответила она неестественно спокойным голосом. – Я постараюсь, Серёжа…

«Валюшиными таблетками» они называли препарат, две-три таблетки которого вызывали состояние наркотического опьянения, четыре-пять погружали в тяжёлый бессознательный сон. От двух пачек можно было запросто уснуть навсегда.

Эти таблетки Надя регулярно получала для своей больной двоюродной тётки, которая уже много лет жила в интернате для душевнобольных. Тётку звали Валя, рецепты на лекарства выписывал главврач интерната, поскольку таблетки были дорогие и учреждение не имело возможности закупать их самостоятельно.

Всю дорогу домой у Нади в голове крутилась одна и та же мысль «Всё кончено. Он решил умереть. Решил бросить меня. Сдался! Значит, ему светит пожизненное, надежды нет… Не хочет сидеть всю жизнь. Думает, что ему не для чего больше жить. И не для кого. Что же мне делать? Что делать?!»

Слёзы сами лились из её глаз, в сердце как будто лопнула какая-то склянка с кислотой и она физически ощущала, как его разъедает горечь.

Через три недели они снова встретились в СИЗО. Надю провели не в «стекляшку» как обычно, а в маленькую комнату без окон, с одной дверью и с диваном, на котором сидел Валет.

После первых объятий-поцелуев он спросил её «Всё принесла?» «Да, – ответила Надя и тоже спросила: «Сколько у нас есть времени?» «Думаю, час как минимум есть», – ответил Валет. «Тогда не будем его терять», – прошептала Надя и прижалась к нему всем телом.

Расставаясь, они прощались навсегда.

Он – потому что думал, что она принесла ему спасительный яд, который и в этот раз позволит ему всё сделать по-своему, а значит – опять оказаться «на гребне волны».

Она – потому что знала, что он никогда её не простит. Сочтёт предательством то, что она принесла ему витамины вместо отравы. И её не оправдают ни любовь, ни страстное желание, чтобы ОН ЖИЛ. Чтобы жил, так же, как и крошечное существо, которое начнёт расти в ней после этой их прощальной встречи.

Самвел

Самвел до сорока лет жил одиночкой. Как говорит он сам, ему «профессия» была и женой, и сестрой, и подружкой. Профессия, конечно, мягко сказано, потому что вор-домушник это, всё-таки, призвание. Воровал, попадался, сидел, но всегда недолго. Ущерб от него был невелик, пострадавшие особо не ерепенились, материальные иски полностью отрабатывал на зоне и выходил по УДО.

Беду принес сороковник. Решил Самвел отметить «юбилей» с размахом, наплевав на плохие приметы, и полез в дорогой особняк, где предварительно завел «роман» с горничной. Она то и сболтнула, что хозяева на неделю улетают в Испанию, во флигеле только сторож, а сигнализация сломалась.

В дом Самвел попал играючи, и не торопясь начал собирать в рюкзак хозяйские драгоценности, легко вычисляя тайники. И тут случилось непредвиденное. Вылет задержали на сутки, хозяин с женой и детьми вернулся в дом, застукав Самвела на горячем. Самоуверенный тридцатилетний бизнесмен с ходу полез в драку, крикнув жене и детям, чтобы закрылись в комнате и вызвали милицию и охрану.

В пылу драки Самвел толкнул мужчину ногой и тот, ударившись головой о стену, сполз на пол и затих. Через несколько дней вор узнал, что стал убийцей…

Его нашли и посадили надолго.

И тут с Самвелом что-то произошло. По сути он был спокойным и безобидным мужчиной, мухи не обидел за свою жизнь. Чужая смерть, которой он стал причиной, взорвала ему мозг. Он то бросался в молитвы, то уходил в себя, то пытался резать вены тупыми столовскими вилками. Однажды кто-то из «коллег» сидельцев бросил:

– Ну, что ты все маешься? Нашел бы себе бабу, зажил бы как человек.

Самвел видел, как многие сидельцы на женских горбах выезжают. И грев им, и тепло человеческое, и свидания регулярные. Как сыр в масле катаются, паразиты. Ему это всё было параллельно. Темперамент особо ничего не требовал, а жизнь впроголодь казалась естественным наказанием за взятый на душу страшный грех.

Но против судьбы не попрешь. Приехала как-то на длительное свидание к сыну женщина издалека. А Самвел в этот день на ремонте в гостиничке был, потолки белил.

И так ему глянулась «тетя Наташа» сердобольная, которая «ребятушкам» всё чаек наливала, что аж сердце защемило. Не сводил с нее глаз, чуть с «козла» строительного не свалился. Вдруг подумалось, что она чем-то на мать его похожа, которую он с пяти лет не видел и, конечно, не помнил совсем…

Узнал, что еще день она у сынка гостит, и на следующий день рабочее место в гостиничке у другого зэка за пачку сигарет выменял – ему уже не полагалось туда идти.

Дождался, пока Наташа выйдет на кухню, подошел к ней и сходу брякнул:

– Наташа, выходи за меня. Мне правда, ещё пять лет сидеть… но я для тебя всё сделаю, буду день и ночь работать, на УДО буду проситься, на воле дворец тебе построю!

Много чего говорил, сам поражаясь своему языку распустившемуся. А Наташа только оторопело ресницами хлопала. А когда выдохся он, сказала: «дам тебе адрес, напишешь все про себя, а там посмотрим».

Так вот у Самвела появилась «заочница», чем он никогда раньше не грешил. Писал её три месяца, чуть не каждый день, и однажды она ответила. Написала, что приедет к сыну, но до свидания вызовет Самвела на «час» поговорить через стекло.

Он чуть не танцевал в тот день. Надел под ватник единственную белую рубашку, брился все утро так тщательно, что несколько раз порезался. Наташа встретила его теплой улыбкой:

– Я тебе и передачу привезла, Самвел. Разузнала всё про тебя, где родился, как жил. Ни родных у тебя, ни детей. Что с тобой не так?

Самвел не мог слова вымолвить. Всё смотрел на нее через стекло и дышал в трубку. И опомнился только когда понял, что слезы по лицу текут. Тогда вытер их рукавом робы и сказал:

– Я тебя всю жизнь ждал, Наташа…

Свадьбу сыграли на зоне. Никого не удивило, что невеста на 5 лет старше жениха – тут и не такое видели. Мало кому в голову пришло, что это не просто «тюремный роман», соединивший два одиночества, а настоящая любовь.

Через год «тетя Наташа» родила Самвелу сына, а еще через два он вышел по УДО и выполнил все свои предсвадебные обещания.

Недавно я был в гостях в их доме-дворце, пил вино, которое они сами делают из собственного винограда и держал на коленях забавного малыша, похожего сразу на обоих.

За убитого им человека Самвел каждый день молится и просит прощения. И, судя по тому, что я увидел в его гостеприимном доме, мне кажется, что его простили.

Боярыня Морозова

Буфетчица услышала страшный звук удара и невольно перекрестилась. На столе у окна стояли две недопитые чашки с теплым чаем. Но допивать их уже было некому…

…Нина относилась к своей работе как к карме. Никто кроме неё не знал об этом, потому что она всегда приходила на работу нарядная, благоухающая дорогими духами и улыбчивая. Всё это было нормально для красивой женщины, которая, к тому же, возглавляла целый отдел. Было только одно «но» – отдел, который возглавляла Нина, находился в исправительной колонии общего режима. В этой же колонии работал и Нинин муж, красавчик и щёголь капитан Морозов, заместитель начальника ИК по тылу.

Морозов был позёром и выскочкой – все знали, что тёплое место он получил благодаря жене, которая была дочкой генерала. Собственно, и сама она продвигалась по службе не без покровительства отца и его связей. Однако, негатива к ней не было. Человек она была открытый, спокойный и без камня за пазухой. И, хотя за глаза её звали «боярыней Морозовой», гонора или высокомерия за ней не замечалось. Со всеми была ровна, вежлива, учтива.

Каждый день Нина проходила в контору через двери с решетками и звонками, и каждый вечер через них же и выходила. С неизменной улыбкой она здоровалась с дежурными, с дневальными, со штабными шнырями. Казалось, для неё нет разницы, в шинели перед ней человек, или в робе.

Что на самом деле происходило у Нины в душе, знала только она сама.

В ИК она работала пятый год, к работе привыкла, к коллективу притёрлась. Общение с мужем дома в какой-то момент свелось к обсуждению штабных сплетен и новостей и Нине всё больше казалось, что она сожительствует с сослуживцем, а не с любимым мужчиной.

Пылкие чувства Морозова тоже угасли. Он гордился красавицей-женой, как дорогим трофеем, ценил её дельные советы по работе, но ни страсти, ни любви давно не испытывал.

И шло у них всё ровно и гладко, пока однажды не случилось ЧП, о котором несколько месяцев потом судачили не только в ИК и областном управлении ФСИН, но и во всём их небольшом городке, на окраине которого раскинулась колония.

А случилось вот что.

Утром «боярыня Морозова» зашла к начальнику ИК подписать двухнедельный отпуск. Сказала, мол, семейные обстоятельства, всё очень срочно, работа не пострадает. Тот не стал выспрашивать и бумагу подписал. Примерно через час Нинино синее вольво отъехало со стоянки у административного здания и припарковалось чуть вдали, буквально в двадцати метрах.

В этот день освобождалось несколько человек – кто по УДО, кто по истечению срока. Счастливчиков обычно выпускали с 10 до 11 утра. Пошло по накатанной и в этот раз.

Четверо одетых в гражданское мужчин, кто с баулами, кто пустой, один за другим вышли из двери КПП примерно в 11:20. Двоих встречали родственники и друзья, третий задумчиво огляделся по сторонам и бодро пошел в сторону трассы, которая проходила совсем рядом.

Четвертый, которого вроде бы никто не встречал, уверенным шагом направился прямо к синему вольво, за рулем которого сидела «боярыня». Едва он успел захлопнуть за собой переднюю пассажирскую дверь, как машина сорвалась с места и исчезла за поворотом, обдав пылью одиноко бредущего в том же направлении пешехода.

Этот странный отъезд не остался незамеченным. За тем, как «очистившие совесть» разлетаются по своим траекториям, из окна кабинета наблюдал зам по воспитательной работе. Отъезд синей машины вызвал у него небывалый прилив энергии.

Набрав по внутреннему телефону пару цифр, он бодро застрочил в трубку:

– Здоров, Игорь! Ну ты чего там? Много работы? Совсем в бумагах закопался? От работы кони дохнут…

Зам заржал в трубку, как только что упомянутый конь. В трубке что-то недовольно пробубнили, у отвечавшего явно не было желания трепаться. Но тут разговор перешел в неожиданную плоскость.

– А что боярыня то твоя? На работе, говоришь? О как! Сам лично видел? Ну прям удивляюсь я тебе, Игорёк. До чего ж ты невнимательный. Ведь укатила она только что. В сторону города. Еще и не одна, зэка с собой прихватила. Откинулся тут сегодня один, среди прочих…

На другой стороне раздался прерывистый гудок. Зам понял, что «Игорек» бросил трубку и побежал проверять, на месте ли жена. Хихикнув про себя, зам подумал, что будет презабавно посмотреть на семейную разборку безупречной четы Морозовых, когда женушка вернется в контору. Однако даже этот циничный интриган не представлял правды. Он был уверен, что Нина поехала по личным делам в город и заодно решила подвезти зэка, который был ей знаком. Как и ему и её мужу. Ситуация, скажем так, не типичная для мест не столь отдаленных, но по-человечески понятная.

Звали его Андрей Горбатко; последний год он работал в конторе учетчиком. И, хотя входил он в контору с другой стороны здания – иначе говоря, с охраняемой территории – всего через несколько дней большинство вольнонаемных перестало воспринимать его как сидельца. Он был хорошим экономистом, грамотным и понимающим, работу свою выполнял безупречно, вольностей в общении не позволял. Идеальный работник, за копейки делающий работу целого отдела. Да ещё и круглосуточно доступный, без выходных и отпусков.

Горбатко рассчитывал нормы выработки для рабочих в цеху, где делали дверные ручки и карнизы, а также для работников швейного цеха. Он же считал зарплату работающих зк и вел учет товарно-материальных ценностей. Со временем на него скинули много дополнительной мелочевки, что позволило начальству сократить одну единицу в бухгалтерии.

А ещё у Андрея был свой небольшой кабинет, который закрывался изнутри на шпингалет.

И был он на одном этаже с отделом Морозовой.

***

Игорь Морозов безуспешно дергал дверь кабинета жены. За дверью стояла звенящая тишина, только слышно было, как сквозняк шелестит парусиновым офисными шторами.

«Ну, сучка», – думал про себя Морозов. «Зеков ей подвозить приспичило. Вернется, душу вытряхну. Позорит ведь и себя и меня, дура. Еще урод этот видел, теперь по всей зоне разнесет».

Он зачем-то еще раз дернул дверь кабинета.

– Игорь, ты чего тут в закрытую дверь ломишься? – раздался за спиной густой бас Дмитрича, начальника ИК. – Забыл, что жена в отпуске?

– В отпуске? – ошалело переспросил Игорь. Он вдруг почувствовал, как по спине стекает тонкая струйка пота, а к лицу приливает кровь. Происходило что-то из ряда вон.

– Ну да, утром подписал ей две недели. Сказала по семейным обстоятельствам. А ты не знал, что ли? – начальник с подозрением посмотрел на потного и покрасневшего Игоря.

– Знал, – пробурчал он. – Иван Дмитрич, можно отъеду на часок, нужно пулей домой сгонять.

– Что, утюг забыл выключить? – подмигнул ехидно Дмитрич, – Едь, конечно, дело такое. Главное к совещанию в два вернись.

Игорь кивнул и помчался на выход.

К совещанию он не вернулся. Ведь дома не было ни жены, ни её украшений и одежды.

***

Отношения с «контингентом» на зоне – одно из сильнейших негласных табу. Андрей Горбатко об этом знал. Знала и Нина Морозова. Однако есть миры, где людские законы и запреты теряют свою силу, становятся ничтожными, как сказал бы какой-нибудь юрист. Андрей, кстати, был юристом по образованию. Экономика была его второй, дополнительной специальностью. Изучил он её вынужденно, когда университетский товарищ пригласил его в замы на только что отстроенный завод газового оборудования. У товарища были хорошие «прихваты» в «Газпроме».

И уж как радовался Андрей этой новой работе! Так радовался, не подозревая, куда она его в итоге приведет…

Есть в определенных кругах нехорошая поговорка: «не сиди сам, если есть зам». Когда Андрей понял, что именно это и было причиной его неожиданного назначения на выгодную должность, было уже поздно – он и главбух уже были фигурантами уголовного дела…

А дальше понеслось по накатанной. Следствие, суд, приговор, ИК. Первый год прошел как в сказке Пушкина о Царе Салтане – «как сон пустой». А вот второй год сделал Андрею царский подарок, о котором он даже не мечтал.

***

Нина с детства мечтала стать художником или фотографом. Ещё в годик она рисовала палочками на песке в песочнице. Дальше – больше. К 17 годам она закончила две школы – общеобразовательную и художественную и даже выбрала в какой институт поступить, но тут в её судьбу вмешался отец. Накануне её школьного выпускного он появился дома с новым генеральским званием. А еще – с известием о длительной служебной командировке в северную столицу. Семье было велено «собирать вещи» и адаптироваться к новой ситуации.

Нина сначала не почувствовала угрозы. «В Питере полно профильных вузов,» – легкомысленно думала она. Но не тут-то было. Дочь-художница в планы генерала не входила. Сразу по приезду в Петербург, папаша завел её к какому-то армейскому приятелю, который оказался деканом одного из факультетов военной академии связи, и произнёс речь. О том, как прекрасно, что он доверяет свою единственную наследницу в руки надежного старого товарища, о том, что в этих стенах она и её нравственность будут как в сейфе, ну и так далее, и тому подобное.

Нине казалось, что это какой-то фарс. Ведь еще накануне она отнесла документы в Репинскую академию и на днях должен был состояться первый вступительный экзамен… Однако, споры с отцом были в семье категорическим табу. И через какое-то время Нина стала студенткой Военной Академии. Кроме нее на факультете было всего три девушки и мужского внимания было хоть отбавляй. Но Нину не цепляли грубоватые однокурсники в погонах и все они были для неё лишь приятелями и «своими парнями».

Удивительно, что пробить брешь в глухой обороне, взятой Ниной, удалось наименее достойному – Игорю Морозову, ловеласу и пустослову. Она, порой, и сама не понимала, что нашла в этом пустом нарциссе с подвешенным языком. Но уж больно долго и тщательно он её «окучивал» и в какой-то момент она неожиданно для себя проснулась с ним в общей постели.

Игорь учился со второго дня на третий, звезд с неба не хватал, и генеральская дочка виделась ему кратчайшим путём к блестящей карьере. Он вцепился в Нину мёртвой хваткой и не отпускал до тех пор, пока в её паспорте не появилась его фамилия.

Тут только он немного расслабился и поехал за женой по назначению в небольшой городок, где они рука об руку пошли вверх по карьерной лестнице.

Всё было расписано на годы вперед. Служебная квартира, звания, должности, планы. Жизнь просматривалась ясно и четко, как нарисованная на холсте известного художника.

Кстати, с год назад Нина вернулась к своему увлечению и начала рисовать акварели. В кабинете за шкафом у нее стоял мольберт, к которому она время от времени «убегала» от гнетущей действительности…

В какой момент и что в их семейной жизни пошло не так, Игорь не понимал. Одно ему стало ясно, когда он заехал в их «семейное гнездо» – жена исчезла навсегда, бесповоротно, и ни через какие две недели не вернется.

***

Нина и Адрей совсем немного отъехали от городка в сторону Москвы и остановились на обочине в «кармане» у придорожного кафе. Нина заглушила машину и повернулась к Андрею. По её лицу текли слезы. Он схватил её в охапку и молча обнял.

Оба помнили день, который перевернул в их жизни абсолютно всё. К тому времени они общались с пару месяцев, но больше вскользь, по работе. Хотя даже на расстоянии той социальной пропасти, которая непреодолимо их разделяла, они испытывали едва уловимую симпатию друг к другу.

Всё изменилось в один день. Андрей зашел в кабинет к Ирине подписать пару документов. И вдруг застыл у мольберта.

– Адмиралтейство? – спросил он.

– Да, – кивнула Ирина.

– По памяти рисовали или по фото?

– По памяти, – ответила она. – Мне не надо смотреть фотографии, чтобы вспомнить все детали. Я закрываю глаза и вижу Питер. Невский, Ваську, Исакий, мосты, проспект Обуховской обороны… Как будто вчера там гуляла.

– Я не знал, что вы из Питера. Я там родился и жил до 17 лет – сразу после школы уехал в Москву учиться. Да так там и осел.

– Забавно, – Ирина взглянула на Андрея с неподдельным интересом. А я наоборот, в 17 приехала в Питер – и, собственно, тоже за этим. Правда, училась не тому, о чем мечтала.

Она задумалась, а Андрей всё разглядывал картину, узнавая в ней знакомый облик родного города.

– А о чем мечтали? – спросил, наконец, он. И вдруг сам же и ответил: – Нет, не говорите, я сам скажу. Мечтали бродить с этюдником по небольшим городкам и рисовать людей, церкви, дома, закаты, озера… Ускользающую красоту.

Он взглянул на неё и прочёл в её глазах желание слушать ещё и ещё.

– Когда смешиваешь краски на холсте – или даже на листе бумаги – и из пустоты получается новый живой мир, чувствуешь себя немножко Богом. Потому что создаешь из ничего красоту. Это непередаваемые чувства. И даже если просто рисуешь с натуры, какой-нибудь костёл в центре Европы, который простоял уже тысячу лет, и был сфотографирован миллион раз с тысячи разных ракурсов – всё равно создаешь новое. Потому что картины – это живое и тёплое искусство, которое всегда передаёт настроение художника. Ни одна картина не является механическим отпечатком местности. Это всегда новое произведение, даже если каждый день рисовать одно и тоже…

– Вы тоже художник? – удивилась Нина.

– Ну, художник громко сказано. Но я рисую. Правда только карандашом. Краски для меня пока роскошь. И я никогда не рисую по памяти. Мне нравится рисовать то, что я еще ни разу не видел. Я представляю, что однажды выйду и поеду путешествовать по всем тем местам, которые нарисовал исходя из своих представлений. В общем… мои рисунки – это для меня путеводитель по будущему.

– А покажете? – Нине вдруг стало интересно, что рисует этот скромный интеллигентный мужчина, с которым она до этого разговора и десяти слов не сказала.

– Хорошо, – он смущенно улыбнулся, и она вдруг увидела, что это совсем молодой парень, лет на пять всего старше, чем она сама.

С того дня у них появился общий секрет. Они обменивались мнениями, обсуждали картины, давали советы друг другу и иногда даже рисовали вместе. Нина начинала рисунок по памяти, а Андрей добавлял в него какие-то объекты совсем из другой местности. Получались совершенно необыкновенные пейзажи, которые удивляли всех, кто их видел.

До освобождения Андрея оставалось чуть больше полгода…

***

Когда и в какой момент они стали близки было неясно им самим. Это произошло неожиданно и настолько естественно, что оба восприняли эти новые отношения как подарок судьбы. Их роднило всё, и общий интерес к живописи только укреплял все те ниточки, которые тянулись от одной души к другой. Когда до освобождения Андрея осталось чуть меньше недели, Нина сама предложила ему уехать вместе.

И не сказать, что выбор для неё был простым, но она вдруг поняла, что быть собой и заниматься любимым делом рядом с родственной душой – это счастье, от которого она уже не в силах отказаться. Предыдущие несколько лет виделась куском беспросветного серого тумана, в который её погрузили помимо её воли и который так долго выдавал себя за «нормальную и успешную жизнь» как у всех.

И вот они вместе, в одной машине, свободные и вольные как ветер!

От внезапно нахлынувшей эйфории хотелось смеяться и дурачится.

– Зайдем в кафе? – спросил Андрей, – перекусим чего-нибудь. Мне зарплату за год выдали, я ж не тратил. Могу угостить тебя шикарным обедом!

Ирина засмеялась, и они пошли в кафе, держась за руки.

***

Буфетчица, забиравшая пустые тарелки с соседнего стола, невольно залюбовалась этой парочкой. Удивительно красивая девушка и улыбчивый мужчина негромко разговаривали, поглаживая друг другу руки. Перед ними стояли чашки с чаем, который уже, надо сказать, подостыл. Вдруг девушка вскочила на ноги, громко отодвинув стул.

– Смотри, там Игорь! – сказала она спутнику, указывая в окно. – Боже, я так не хотела этих разборок! Как он нашел нас?