Боя часов я так и не услышал

Тетя Астрид не просто шила – она сшивала саму ткань пространства и времени, поддевая слои иглой и стягивая их простой черной ниткой. Если пройтись по коридорам Дома, то можно увидеть стежки, висящие в воздухе, покрывающие античные статуи и даже кирпичные стены – это все результат экспериментов Астрид. Она была чрезвычайно любопытной. Черные нитки до сих пор удерживают ту огромную бомбу в воздухе. Интересно, останется ли у них прежняя сила, после исчезновения Астрид? Впрочем, лучше не думать об этом и идти вниз по лестнице. Пусть тетя вернется, и разбирается со своим шитьем сама.

Как говорили родители, когда-то, много-много лет назад, Астрид была портнихой в одном маленьком бутике, где подгоняла по фигуре плоских, как доски, фрау и пузатых, точно бочонки, герров фраки и пиджаки. Она любила свою работу, но ненавидела собственного начальника, чье имя начиналось на букву П, а фамилия на букву К. Тот постоянно придирался к ней, делал замечания и выписывал такие штрафы, что их приходилось сворачивать вчетверо, что бы уложить в карман.

Да и сама Астрид, могла вспомнить былое, если мы пересекались на кухне.

– Ты бы только видел этого богатого ублюдка, Вили, – ласково говорила мне она, погладив по голове, – В его глазах уже не было ничего человеческого. Только деньги и власть. Самыми отвратительными начальниками становятся те люди, которым дали совсем немного и того, и другого.

– Он обижал тебя, тетя?

– Еще как обижал, дорогой мой. Но он не знал, с кем решил начать войну. По сути своей, Вили, – тетя Астрид очень красиво улыбалась. Да и вообще, она всегда была молода и прекрасна. Ее портил черный шов, наложенный ею самой чуть ниже подбородка. Видимо, так она сумела остановить собственное время старения, – По сути своей, каждый человек – это только одежда для его души. Нет человека из плоти и крови – и его душа остается здесь, на грешной нашей Земле, навеки холодная и обнаженная.

– Это слишком сложно для ребенка, – кривилась бабушка Анна, – И звучит, как чушь!

– Не слушай старую маразматичку, мальчик мой, – улыбалась мне тетя Астрид, – В мире можно все. Даже снять одежду с одной души и отдать другой. Это называется помочь обездоленному. Очень по-библейски, между прочим!

Они частенько спорили с бабушкой на тему религии, но я мало что в этом понимаю.

Итак, тетя Астрид ненавидела своего начальника. Поэтому нет ничего удивительного в том, что однажды, она прибегла к своему любимому занятию и господина ПК не стало. Зато у тети появился замечательный кожаный плащ, спускающийся почти до земли – господин ПК был довольно высоким тучным человеком, и из его шкуры можно было сделать не только плащ, но еще и сумочку, чемодан, перчатки и футляр для очков. Не знаю, удобно ли было носить такую штуку, но подруги Астрид завидовали.

– Мне кажется, они поверили, что я привезла плащ из Столицы, – хрустально смеялась она, и ее бледная кожа становилась почти белой. Практически такой же, как листы для художеств дяди Лео, – Они до сих пор спрашивают меня, сколько марок мне пришлось за него выложить! Знали бы эти дуры, сколько всего можно получить, если быть немного смелее!

– Но разве это не обман? – наивно спрашивал я, – Ведь ты говорила мне, что врать нельзя…

– Нет, Вили, господин К был родом из Столицы, – отвечала она мне, немного подумав, – Поэтому, в моих словах нет лжи, но есть утаенная правда. Ты же умницы, ты сам должен это понимать!

Со временем она открыла собственную мастерскую на одном из этажей нашего Дома. Кажется, дедушка Оскар и Папа приволокли ей целую кучу манекенов откуда-то из леса или кладбища, и уставили почти каждый свободный дюйм ее комнаты. Не знаю, и зачем ей столько волокиты?

Астрид привыкла засиживаться на работе до самого позднего вечера и принимала одиноких клиентов всегда с закрытой на засов дверью.

– Как ты понимаешь, Вили, – отвечала, смеясь, тетя, – Обнаженная душа – это слишком интимно. Я обещаю людям самый лучший пошив костюма в их жизни, но никогда не утверждаю, что они получат его. Видишь, есть большая разница между тем говоришь ты неправду, или просто немного недоговариваешь. Всегда нужно оставаться честным. Это мой тебе совет.

– Спасибо, Астрид, я это запомню.

– Ну, что за чудесный ребенок, – умилялась тетя Астрид, но при этом ее глаза оставались бесконечно холодными, – Всегда нужно слушать советы тети. Тетя плохого не посоветует. Ты же помнишь господина К, который поступил иначе?

Да уж, как не помнить. Плащ Астрид до сих пор пылится где-то на вешалке, как памятник ее нерушимой правоте, воздвигнутый ниткой и иголкой.

– Да, тетя, я это помню. Я не такой, как господин К.

– Твое счастье, дорогой, что я это знаю, – всегда говорила она на прощание и грозила пальцем, – И не вздумай есть много сладкого. От этого болят зубы и живот!

Не знаю, как она воспитывала Томаса и Люси, но видимо, любителями сладкого они точно не были. А вот, что случилось с тремя их мертвыми братьями и сестрами остается только гадать.

Кажется, когда я родился, их уже не было.

Все видели, как посетители входят к нам, но никто не видел, как они выходят обратно. Мама говорила, что тетя отправляет их через черный ход, но мне кажется, она говорила мне неправду. Для начала, в доме никогда не было запасного выхода, а во-вторых, откуда тогда у тети берутся все новые и новые наряды? Да и черных стежков, которыми Астрид перетягивала время, в ее мастерской полно.

Мне кажется, она перематывала время, что бы скрыть момент убийства, а после отрезала этот период с помощью своих бесконечных инструментов. Жаль, что тетя Астрид тоже не смогла спастись. Уж кто-кто, а она всегда была уверена в себе и могла за себя постоять, но, видимо, тот Монстр из Подвала оказался куда более опасным, чем всем нам казалось изначально.

О том, что пропала тетя Астрид, нам стало известно поздно вечером. Из ее комнаты выкатился маленький клубок ниток и, перепрыгивая через ступени, размотался на полу гостиной на первом этаже. Это было невозможно по двум причинам: Астрид всегда строго следила за своими вещами и никогда не оставляла дверь мастерской нараспашку. Может быть, опасалась, что кто-то из нас случайно уронит бомбу, а может быть, имела какие-то свои тайны, которыми не хотела делиться с окружающими. Трудно сказать, что было в ее голове.

Плащ из господина К валялся смятым прямо на пороге, а половина манекенов пропала. Впрочем, оно и к лучшему. Плоть с них уже давно успела слезть, а гнилое мясо и кости были не самым лучшим зрелищем.

– Снова отправилась шить костюм, – буркнул тогда папа, потянувшись к бутылке, – Скоро припрется, можете не переживать. Или я не знаю свою двоюродную сестрицу!

Видимо, папа не знал Астрид. Астрид так и не пришла.

Пятнадцатый этаж

Как говорил мне прадедушка, раньше лестница была в разы длиннее и шире. И сделана она была не из шатких плах, сколоченных ржавыми гвоздями, а вытесана из ствола цельного дерева, которое росло откуда-то из недр подвала. Но однажды в Дом пришли тяжелые времена и жгучий холод, лестница отправилась на растопку в камин – пришлось заменить ее тем, что первым попалось под руку. Поэтому теперь она стонала при каждом шаге и раскачивалась из стороны в сторону. Странное винтовое сооружение, крепящееся на гнилых лохматых веревках к расшатанным петлям. Иногда идти по ней весело, иногда страшно – зависит от настроения, но сейчас, в почти кромешной темноте, властвующей в Доме, хлипкие ступени кажутся почти живыми.

Я стараюсь не обращать внимания на хруст под ногами – маленькие орды паучков и тараканов испуганно шарахаются от меня, но не все успевают убежать. Конечно, мне жаль их, но спускаться надо. Я должен понять, что случилось в Доме, и куда пропали вся моя семья.

Шестнадцатый этаж позади, и значит можно на какое-то время забыть о тете Астрид и дяде Лео. Пусть комнаты и дальше скалятся мне в спину пастями открытых дверей – теперь, когда я миновал их, мне уже не страшно.

Пятнадцатый этаж мне нравится куда больше. Вернее, нравился. Там чище, просторнее, уютнее и тише. Иногда я даже ездил туда на лифте, если хотел с кем-нибудь поиграть, хотя Мама и Папа смотрели на это не одобрительно. Это прихожая нашего Дома. Как-то Папа рассказал мне, что много лет назад, прихожая была первым наземным этажом, но после того, как многие из нашей семьи решили отстроить себе новые комнаты и галереи, прихожая почему-то переползла наверх, да так и осталась там. Прадедушка просил ее вернуться, но так ничего и не добился. Довольно трудно убедить в чем-то кусок бетона, вы не находите? Тогда он сделал вторую прихожую из своего собственного этажа. Ну, и что, что теперь все должны были пересекать его личные покои? Прадедушке Гансу бывает скучно, вот он и ищет любой повод развлечься.

Это устроило всех. И прихожую, и жильцов Дома.

И все таки, на пятнадцатом этаже мне нравится до сих пор. Может быть, не так, как раньше, но все-таки. Это огромная комната, занимающая целый пролет. Наверное, внутри такого помещения могут поместиться не меньше десяти-пятнадцати мастерских тети Астрид, да еще и свободное место под бомбу останется. Здесь красивые зеленые обои с выдавленными золотыми рисунками, корзина для зонтов и тростей, оленьи рога вместо вешалки и маленький коврик у больших дверей, что бы вытирать грязные ботинки. Надпись на коврике давно стерлась, но еще можно разобрать буквы «Убери ноги! Убьет!», а чуть ниже и крупнее «Продается».

Прямо над головой хрустальная люстра, собранная из множества крохотных прозрачных капелек. Мама говорила, что отдала за эту штуку в Городе жалкие гроши.

– Есть прекрасное место прямо на объездной дороге! – всегда с восторгом вспоминала она, закатывая белые глаза, – Маленькая чудесная лавочка, где торгуют всякой всячиной. Цены такие низкие, что даже дух захватывает!

– Наверняка какой-нибудь хлам, – ворчливо отвечала бабушка Магда, – Или сделано абы как, или качества нет, или такое уродство, что глаза бы мои его не видели. Уж про крохоборов я многое знаю, милочка, поверь.

– Ну, конечно же, нет, фрау, – вздыхала Мама, поглядывая на люстру, – Это чудесное место находится совсем рядом с крематорием и бюро похоронных услуг. Все вещи, лежавшие на полках, были найдены мародерами в домах мертвецов, или лежали в их карманах. Я сама видела, как пара гробокопателей отдавали хозяину заведения две фарфоровые статуэтки, оттаявшие в чумной яме по весне. Вот оттуда-то такая низкая цена и прекрасное качество!

Маме можно верить. Ей редко нравятся какие-нибудь заведения.

– Ну, в таком случае, это, и правда, занятно, – соглашалась бабушка Магда, и всегда добавляла, – Нужно выбраться в Город, да посмотреть, не появился ли в продаже тюль этой старой ведьмы Штефани. Она уже давно дышит на ладан, а ее занавески с рюшечками мне всегда нравились!

Двери в прихожей большие, тяжелые, с витражным окном, состоящим из двух разных половинок. Есть блестящий засов и массивная цепочка. Однажды я попытался открыть их, и чуть не улетел вниз, прямо на кроны черного леса, раскинувшегося под Домом. Но какой оттуда красивый вид – дух захватывает!

Мама и Папа устроили мне настоящую головомойку за это, и пару недель я не покидал своей комнаты. Это, конечно, не так тоскливо, как стоять в углу, но все равно, довольно печально – со временем надоедает даже бумажная страна, спрятанная за обоями. Я расскажу вам о ней, когда доберемся до детской, хорошо?

Нет ничего удивительного, что гостиная на пятнадцатом этаже превратилась в настоящую навязчивую идею. Мой рассказ об этом месте подогревал интерес Люси и Томаса, поэтому наша вылазка была только под вопросом времени. Нам и прежде не слишком-то разрешали заглядывать в гостиную, а после моего эксперимента заходить туда стало вообще запрещено. Об этом недвусмысленно дали понять Папа и дедушка Клаус, пообещав оторвать голову всякому смельчаку, что нарушит самопровозглашенный интердикт. Впрочем, запрет всегда действует на детей, как вызов. Нет ничего удивительного, что мы пробрались наверх по лестнице, мимо лифта, который в это время обиженно ползал по шахте, подъедая летучих мышей и крыс одним поздним вечером.

– С такой высоты мы даже Город увидим, – утверждал Томас, привычно левитируя над ступенями, – А может, даже Столичный порт. Или Дальние Земли. Или что-то еще.

– Если нас не схватят раньше, – отвечала Люси, со скучающим видом переступая через две ступени сразу, – Наша Мама не слишком-то станет церемониться, если узнает об этом…

– Ничего она не узнает, – убеждал я, едва поспевая за приятелями, – Я надеюсь, во всяком случае.

Гостиная встретила нас приглушенным светом и мигающей под потолком люстрой. Наверное, на такой высоте гуляет сильный ветер, если он даже раскачивает Дом из стороны в сторону. Падать отсюда далеко. И не факт, что упадешь на землю. Взять, к примеру, дедушку Генриха. Он умер множество лет назад, но никто из жильцов не знает отчего. Может быть, как раз оттого, что выпал из дверей гостиной, кстати говоря. Повторять его подвиг совсем не хочется.

– Ну, давай, отпирай, – толкнула меня в плечо Люси, когда мы в нерешительности остановились перед тяжелыми дверями, – Чего время-то терять?

Я повернул ручку, потянул на себя, удивившись, как легко створка поворачивается на ржавых петлях, и замер в изумлении. Потому, что вместо волшебных залитых луной пейзажей, нам открылась только безразличная кирпичная стена. Очень старая, кстати говоря. Местами побитая, выкрошенная, и исцарапанная. Пожелтевший лист бумаги, приклеенный сверху, сообщил нам о том, что поезд из Города в Столицу отбывает с первого и единственного пути через двадцать две минуты, и ходит каждые шесть часов. Снизу стояла печать, поверх которой кто-то написал матерное слово.

– Это слово звучит, как… – начала Люси, но Том перебил ее.

– Это расписание со стены вокзала в Городе, – определил он, – Я его точно узнаю.

Верить Томасу тяжело, он частенько врет, и порою, даже без собственной выгоды, но на этот раз с ним пришлось согласиться: он, на самом деле, бывал за стенами Дома больше, чем многие из нас. Я перечитал объявление еще раз, закрыл дверь, и распахнул ее заново. На этот раз петли душераздирающе заскрипели, так что я даже поморщился.

В лицо ударила отвратительная вонь мочи, грязи и старой одежды. Черный перекошенный переулок, освещенный парой газовых фонарей заглядывал через дверь прямо в Дом, с присущей таким местам наглостью и бесцеремонностью.

– А это жилая часть Города, – заметила Люси, скривив тонкий носик, – А немного дальше – морг и прозекторская, если я все правильно помню. Меня сюда водил дедушка на день Рождения.

– Эта дверь – межпространственный портал, действующий между заданными точками, – пожал я плечами, с отвращением разглядывая нищего, который справлял большую нужду в ближайшей канаве, – Не знал, что в нашем Доме кто-то увлекается физикой так глубоко.

– Не умничай, Вили, – отмахнулся Томас, – Ты становишься отвратительно скучным, когда начинаешь говорить эту непонятную ерунду.

– А он может отправлять нас в прошлое и будущее? – вклинилась Люси, – Или все будет так скучно?

– Может быть, но…

– Может, попробуем еще? – с сомнением спросил Томас, которому кладбищенский проулок пришелся совсем не по душе, – Мне здесь что-то не нравится. Давай заново, Вили.

За несколько часов, мы побывали не только в Городе. Дважды гостиная переносила нас на горную вершину, трижды в общественную баню, четырежды в какой-то столичный бордель, и по разу в Церковь, в парк и хоспис, а потом открылась прямо посреди театрального выступления в местном кабаре, где на нас уставились испуганные и изумленные лица, таращившиеся из зала. У одного пожилого господина монокль упал кружку с пивом, а какая-то барышня в яркой юбке, разукрашенная такими чудовищными красками, что ее лицом можно было пугать младенцев, испустила внушительный вопль, который долгое время звенел на уровне ультразвука. В баре лопнула бутылка, а лысый, как колено, официант в грязном фраке моментально упал в обморок.

– Здравствуйте, земляне, – сказал Томас, – Мы пришли с миром. Эй, Вили, ты же у нас умный. Как там надо говорить?

– Точно не так, – скривился я, – Нужно что-то более пафосное…

Земляне оказались очень приветливыми. Они сказали, что даже не слишком удивятся, если внезапно откроется портал в ад, и оттуда явится сам Дьявол за стаканчиком виски. Официанта привели в чувство, а визжавшая танцовщица так и осталась сидеть с открытым ртом и глазами навыкате, словно у нее внезапно выпала челюсть.

– Я могу поговорить с дедушкой Клаусом, если больно,– предложил я ей, – Он специалист в медицине, и вообще, настоящий ученый.

– Я думаю, ей больше поможет священник, – заметил господин с моноклем в бокале для пива – Потому что ее явно хватил удар. Но спасибо за предложение. Вы очень любезны, как для гостей из космоса. И если вы не заберете наши души, мы даже выпьем за ваше здоровье.

– Коллекцию душ у нас прежде собирала одна тетя, – сообщил ему Томас со сцены, когда кто-то дрожащий и воющий приволок пьяного священника со свечкой в руке – Но она давно умерла, так что можете не переживать.

– Это очень радует, – ответил господин с моноклем, – Может, тогда вы будете так добры, ходить по полу, а не летать, а то это многих нервирует. Вот, святого отца, к примеру.

Ох, этому герру и, правда, было не по себе. Святой отец открывал и закрывал рот, словно забыл, как нужно выговаривать слова, а свечка в его руках совершала такие интересные пассы, что оставалось удивительным, как она не погасла до сих пор.

– Здравствуйте, – сказал я ему, вспомнив о приличных манерах, – Как поживаете? Как настроение?

– У него туберкулез и сифилис, – вставила Люси, продиагностировав священника, – Поэтому правильнее будет спросить, как у него здоровье.

– Замечательно. Очень хорошо, – рассудительно сказал святой отец и сполз по стенке. Свечка выпала из рук, но не погасла. Наверное, бедняга немного перенервничал. Мне стало его почти жаль.

– Спасибо, – торжественно произнес пивной господин, поглядывая то на нас, то на мертвую танцовщицу, то на священника, когда Том послушно опустился на скрипучие доски – А еще, вы нас очень обяжете, если скажете, что вон тот мужчина, за вашими спинами, не хочет нас убить. У него злое синее лицо и большая кочерга. Заранее благодарен.

Официант снова рухнул в обморок. Кто-то в зале коротко взвыл, а пьяные музыканты, справа и слева, восприняв это, как знак, грянули что-то веселое и заводное на тубах, барабанах и концертинах.

– Вот и свету конец, – вздохнул господин с моноклем и пивом, – Мир несовершенен, люди довели Бога до крайних мер. Я знал, что буду пить в этот день. Давно пора, так сказать.

Он поднял бокал в тот самый момент, когда Папа захлопнул дверь прямо перед нашим носом. Я говорил вам, что его лучше не злить? Вот тогда-то я выучил это на зубок.

Двери в гостиную заколотили досками. Спустя три месяца, когда заточение в детской подошло к концу, а моя пятая точка перестала саднить при каждом движении (кочерга вместо ремня – это вам не шутки), мы пробовали выйти в Мир еще несколько раз, но ржавые гвозди, которыми Папа забил портал, никак не хотели поддаваться. Говорить со мной на эту тему никто не желал. Взрослые игнорировали вопросы, будто и не слышали их. Приходилось довольствоваться собственными догадками, а это не всегда бывает хорошей идеей.

Гостиная встречает меня привычным пустым полумраком. Люстра под потолком давно не горит, но продолжает раскачиваться из стороны в сторону, словно и сюда пробирается ветер, но в комнате затишье.

Кто-то могучий и сильный побывал здесь до меня, ибо крепкие доски валяются прямо на коврике. Гвозди вырваны вместе с кусками краски и дерева, а большой засов лежит где-то в стороне, перебитый и разломанный.

Массивные двери приоткрыты, но я не рискую подходить ближе. Не хочу даже думать, куда ведет портал в этот раз. В Доме произошло что-то очень злое и нехорошее, поэтому не стоит надеяться на удачу. Я обхожу гостиную стороной и спускаюсь еще ниже.

Что бы не скрывал пятнадцатый этаж, то, что ждет меня впереди будет хуже.

Гораздо хуже.

Четырнадцатый этаж

1

Прихожая остается позади, и можно передохнуть. Белый свет молний бьет через витражное стекло, играет на лицах фарфоровых кукол с вырванными волосами, на бездыханных кусках солдатиков, на разбитой вдребезги машине и лопнувшем барабане, заставляя тени шевелиться, словно те танцуют танго вокруг меня.

Кстати, а я говорил вам, что в нашем Доме есть даже бальный зал? Нет? Ну, это история для следующего раза, потому что-то сейчас я спускаюсь на четырнадцатый этаж – это личные покои моей старшей сестры Ники. Она тоже довольно необычная личность, можете мне поверить.

Этаж Ники поделен на двенадцать маленьких комнат, каждая из которых запирается на отдельный ключ. Моя сестра носит связку с ключами у себя на груди, вместо ожерелья, что бы их не потерять. Ключей скоро станет больше – Ника никогда не останавливается на достигнутом, тем более, время свадьбы опять почти подошло. Вернее, подходило. Нику не так давно утащил Монстр, и теперь остается только гадать, будут новые праздники или нет – если спросите меня, то я отвечу, что мне они уже поперек горла стоят.

Нику можно назвать серийной вдовой. Или хронической невестой. Или просто очень милой юной девушкой, у которой что-то не ладится в личной жизни.

Она шла под венец уже двенадцать раз, и всякий раз, эта свадьба была в скором времени после похорон ее предыдущего мужа. Все дело в том, что Ника слишком уж часто выходит из себя. В прямом смысле этого слова.

Она обнаружила, что способна жить тремя разными жизнями одного и того же человека чуть больше трех лет назад, когда выходила замуж впервые. Кажется, это был пожилой и состоятельный коммивояжер. Или это был второй, а первым был промышленник? Ничего нельзя сказать точно – моя сестра очень влюбчивая и пылкая натура.

Итак, Ника приревновала своего супруга к себе самой прямо во время брачной ночи, и воткнула ему в шею нож для вскрытия писем, который хранила в собственном будуаре. Воткнула двадцать девять раз. Брак этот был коротким, но запоминающимся. Я первым нашел ее в общей зале, когда она сидела в компании двух собственных копий, перебирая в руках белый шелковый платок.

– Это ужасно, – плакала Ника, размазывая по лицу слезы и макияж, – Я так любила его, а он предал меня прямо в первую нашу ночь! Это нечестно! Это несправедливо!

– Зато ты избавилась от груза на шее, – заметила вторая Ника, попивая кофе из фарфоровой чашечки, – Это как вырезать опухоль у больного. Спроси, вон, дедушку Клауса. Он тебе скажет. А теперь, встряхнись, хорошо? Ты ведь женщина, а не тряпка, о которую можно ноги вытирать?

– Но для начала, нужно понять, где этот старый хрыч прятал свои сбережения и акции, – сухо вставила третья, подравнивая ногти окровавленным ножом, которым недавно вскрыла мужу горло, – И избавиться от тела, кстати говоря. Вы же в курсе, что тут через пару дней такая вонь будет…

– Как ты можешь быть такой бессердечной? – заливаясь слезами, простонала первая Ника, – Неужели для тебя важнее всего деньги?

– Для нее – да, – подтвердила вторая, – а вот для меня, самое важное – твоя самодостаточность. Видишь, как удобно, если можно разделить обязанности на три части, а?

Возможно и, правда, Нике так было удобнее. Во всяком случае, ответственность за все произошедшее, и происходящее впоследствии больше не лежало только на ее плечах. До сих пор неизвестно, где они спрятали в Доме труп первого мужа. Может, даже вынесли в лес или на кладбище? Или в тот самый пруд возле нашего сада? Впрочем, какая разница. Ника закрыла комнату, где произошло убийство на ключ, и отстроила новую спальню – точную копию предыдущей. Она вообще, частенько повторялась, моя бедная сестра.

Ника училась в Столице, и за короткий срок была под венцом со своим преподавателем, одним из студентов, и даже, подумайте только, с самим директором! Ника была очень хороша собой, и от отсутствия мужского внимания не страдала точно. Впрочем, счастливыми эти браки тоже назвать сложно. Самый долгий продлился чуть больше пяти дней. На рассвете шестого она забила директора Института кофейной туркой, а все из-за того, что тот лез под юбку одной ее личности, пока другая стояла у плиты. Студенту хватило вязальной спицы под ребрами, а преподаватель отравился мышьяком, которым Ника сдобрила его зеленый салат.

– Скоро у нас будет коллекция колец, – победоносно заявляла третья Ника, разглядывая украшения, нанизанные на пальцы, – Еще чуть-чуть, милочка моя, и все наладится. Небольшое состояние у нас уже есть.

– Да, но твердости духа у нее никакой, – вздыхала вторая Ника, обмахиваясь веером из павлиньих перьев, и театрально закатывая глаза, – Ты посмотри только, как ее выводят из себя эти убийства. Эй, милочка, скажи горничной, что бы убрала кровь. Я не собираюсь жить в грязи!