Правдивые истории еврейского местечка Черняхов

Нужно добавить, что семья Хаима жила в сыром подвале, состоящем из одной единственной комнаты. Кровати стояли везде, даже у дверей. И тогда, когда жена обкомовского работника ехала на работу в шикарном легковом автомобиле с личным водителем, жена бедного сапожника Хаима полночи стояла в очереди за хлебом. Получив заветную буханку, она бежала в детскую кухню, чтобы получить хоть немного молока для маленького Йоси.

И наконец, на пару месяцев позже, чем у горкомовского чиновника родился сын Ким, у бедного сапожника – Йосиф, в семье родного брата Хаима, Шлёмы, тоже родился мальчик. Назвали мальчика самым, что ни на есть библейским именем Давид. Но брат Хаима, Шлёма, не хотел знаться со своими бедными родственниками, так как во все времена было известно, что бедный богатому не товарищ, даже если и родной брат.

То есть, как вы уже догадались, Додик был двоюродным братом Йосифа. Но дело в том, что маленькому Додику повезло больше, чем маленькому Йосе: ему повезло почти так, как маленькому Киму, сыну обкомовского работника. Брат Хаима был на самом деле очень богатым и очень уважаемым человеком. Как вы думаете, кем нужно работать, чтобы в маленьком городке прослыть уважаемым человеком? Отгадали, умные вы люди? Нет? Что же тут непонятного: брат Хаима служил завбазой и имел такую зарплату, что помимо официальной у него были ещё три неофициальных зарплаты. На те деньги, которые он каким-то образом умудрялся зарабатывать в месяц, можно было бы прокормить десять братьев со всеми их жёнами, детьми и даже внуками…

Прошло время, мальчики подросли, и Кимка, Давид и Йося пошли в детские садики. Как вы понимаете, они пошли в разные детские садики: сын обкомовского работника ходил в непростой садик, а в особенный: в него ходили только дети партийных работников. Поскольку его папа был самым большим чином, малыш с детства проявлял партийный характер в полную силу: он бил всех детей подряд, орал, как зарезанный, если кто-то ему пытался дать сдачи, царапался, кусался и абсолютно не боялся воспитателей.

Сын бедного сапожника тоже ходил в детский садик, но это был обычный детский сад для простых смертных. Все соседи Хаима водили своих детей в этот детский садик, и когда Хаим изредка приходил за своим сыном, воспитательница рассказывала, что малыш очень любит книги и что задаёт, порой, такие вопросы, на которые взрослые не могут дать вразумительный ответ.

Сын Шлёмы, Давид, вообще не знал, что такое детский садик. Жена Шлёмы, Ента, никогда не имела представлениео том, что значит ходить на работу: она не проработала ни одного дня своей счастливой жизни с мужем-завбазой, а занималась исключительно домом и воспитанием маленького Додика. И правда, кому она могла доверить такое сокровище, как Додик? Какой-то задрипанной воспитательнице, которая ходит на работу в драных чулках и старых изношенных калошах?

«Да ни за что! – сказала она Шлёме. – Наш единственный сын, наше сокровище, наш Додичек никогда, ты слышишь, Шлёма, никогда не сядет на один горшок с этими оборванцами!»

Кого она имела в виду, как раз таки было понятно. И всё же если бы Додик пошёл в детский садик, то именно в тот, куда ходил сын обкомовского работника.

Глава вторая

Школа

Так случилось, что на весь городок была только одна приличная школа. Вообще-то она была не одна, но поскольку в ней учился сын обкомовского работника и сын завбазой, она не могла не быть приличной. В городке были ещё две небольшие школы, не считая подпольных еврейских, Но Хаим, переступив через свою гордость, попросил у Шлёмы, чтобы тот устроил в эту, самую хорошую школу и малыша Йосифа, который к первому классу умел писать и считать, благодаря своим старшим сёстрам. Старшие дети Хаима ходили совсем в другую школу, как вы понимаете. Итак, маленький Йосиф пошёл в один класс с Кимкой и Додиком.

Ким сидел за одной партой с Йосей, ибо чтение книг сделало таки из Йосифа маленького вундеркинда, в то время как сын обкомовского работника был настоящим болваном. К тому же он был ленив, агрессивен, и маленькому Йосе часто доставалось от злобного Кима, что называется, за просто так. Йося пахал и за себя, и за «того парня». Давид сидел за следующей партой позади Кима и Йоси и не особенно водил с ними дружбу. Учился он и сам неплохо, хотя звёзд с неба не хватал. Папа завбазой привозил учителям сетки с продовольственными и промышленными товарами, поэтому Давиду ставили только отличные отметки. Он свысока смотрел на своего двоюродного брата и редко-редко заговаривал с ним о чём-либо, разве что в случае крайней необходимости.

Первый секретарь обкома тоже иногда приезжал поговорить с директором школы, но как человек порядочный, он всегда предупреждал о приезде звонком. И тогда в школе начинался такой шмон, что словами не передать: дырки от туалета блестели, как будто дети вообще были небесными созданиями и справлять естественную нужду им не было никакой надобности. Зато в тот день, когда Кимкин папа приезжал в школу, все кусты вокруг школы становились общественным туалетом, и директору оставалось молиться, чтобы ветер дул в нужную сторону и чтобы запахи из этих кустов не проникали непосредственно в саму школу. Поэтому возле кустов дежурили учителя и гоняли мальчишек на всякий случай, а вдруг уже едет САМ!

Угадайте с трёх раз, кто таки получил золотую медаль, когда пришла пора мальчишкам выходить в большую жизнь? С третьей попытки вы догадались, что это был Ким, сын горкомовского работника, которого уже практически назначили в областной комитет партии.

Нужно сказать, что за десять лет учёбы Ким превратился в настоящего бандита: от него страдали буквально все, кто с ним соприкасался. Особенно плакали от его проделок девчонки и учителя. И когда на одном из родительских собраний бедный учитель осмелился поставить вопрос о проделках несносного парня, случилось нечто странное: этот учитель просто исчез в неизвестном направлении. Умные люди поговаривали, что его отправили на Колыму, а глупые люди предполагали, что его вообще могли убить. Открыто об этом никто не говорил, так как время было неспокойное, но мы с вами будем умными людьми и дадим шанс выжить бедному учителю, осмелившемуся сказать правду.

В институт Ким поступил безо всяких проблем, а так как сыну обкомовского работника нужна была рабочая лошадь, в этот же институт, на тот же исторический факультет, был принят и Йосиф, сын бедного сапожника Хаима. Сын завбазой маленького городка в институт не поступил вообще, хоть совсем уж дурнем он не был. Не помогла даже взятка, которую повёз в город Шлёма. Не взяли, и всё тут. Вернулся Давид под крыло к своей мамочке Енте, которая чуть было не умерла от горя, когда узнала, что Йосиф был принят, а её маленький, сладенький Додичек провалил первый же экзамен.

– Успокойся, Ента, – утешал жену Шлёма. Я поднакоплю деньжат, и ты увидишь, что наш Давид таки станет учёным! Скажи-но мне, что такое эта история? Тьфу на неё! Наплевать и растереть. Разве это наука! Сегодня так, завтра эдак. Кому она нужна будет, если завтра война?

Слухи о войне давно бродили по Черняхову, но вслух этого слова никто не произносил: люди боялись отправиться за школьным учителем. Помните, как в анекдоте того времени:

– Ви знали Рабиновича, шо жил напротив тюрьмы?

– Знал, и шо с ним?

– Таки сейчас он живёт напротив своего дома…

Именно поэтому все опасались говорить о войне открыто, хотя слухи о том, что творится в Европе, уже достигли этого Богом забытого местечка. Всё обговаривалось в очень конспиративном виде, скорее, вопросами, чем ответами на них:

– Ицик, ну шо там?

– Да шо там может быть?

– Совсем таки да?

– Говорят, шо таки да.

– И шо?

– И шо…

Глава третья

Война

Когда гитлеровская свора напала на Советский Союз, семья сапожника Хаима успела эвакуироваться, но без Йосифа: он был призван в советскую армию, где умный и толковый Йося стал военным корреспондентом. Брат Хаима, завбазой Шлёма и его жена Ента эвакуироваться не успели. Все тогда думали, что обойдётся и что наша Красная Армия быстренько разобьёт врага на всю его больную голову. Поэтому Шлёма с Ентой и Давидом остались в городке.

Нужно отдать должное, обкомовский работник оказался не такой уж сволочью: он подал прошение идти на фронт, воевать против фашистов, и это прошение как ни странно было удовлетворено. С обкомовским работником, всем на удивление, на фронт отправилась и его жена. Бабушка и дедушка Кима, родители жены обкомовского работника, уехали в неизвестном направлении и больше их никто никогда не видел. И только Ким лёг в больничку, сказавшись больным, а значит, и непригодным для воинской службы.

Город Черняхов был оккупирован в первые дни войны, и это стало трагедией для всех оставшихся в городке евреев. Завбазой Шлёма собрал всё, что у него было, а было у него много, и отнёс это богатство своему водителю Василию, попросив спрятать у себя Давида. Василий взял богатство за милую душу и спрятал Додика в старом, полуразрушенном сарае, где было холодно и сыро. Но тем не менее это был шанс для Давида спастись. Сам Шлёма, его жена Ента и почти все евреи Черняхова были расстреляны фашистами почти сразу, в первые же дни после оккупации. Можно сказать, что им повезло: они хотя бы не мучились. К началу зимы евреев в Черняхове уже совсем не было, и только Давид да ещё некоторые спрятавшиеся еврейские дети отсиживались в сараях и на чердаках тех, кто за еврейские деньги рисковал жизнью и своими семьями: все знали, что за спрятанного еврея полагалась смертная казнь всей семьи.

Дорогие читатели! Я хочу расставить некоторые акценты, чтобы у вас не возникло неловкости, которая почему-то возникает у меня, когда я описываю те страшные события.

Во-первых, все истории происходили на Украине, поэтому речь пойдёт об украинцах, которые были причастны к массовым убийствам евреев. Нет надобности говорить, что слово «предатель» национальности не имеет. Все вы знаете, что были те, которые предавали, а были те, кто спасал, рискуя своими семьями. И даже если евреев спасали за их же деньги, то честь и хвала тем людям, независимо от того, сколько стоило это спасение. Задайте себе вопрос: а вы бы отдали всё, что у вас есть, чтобы спасти своего ребёнка? Несомненно. Сняли бы с себя последнюю рубаху и отдали бы без сожаления. Но ведь были и те, кто не стал бы рисковать ни за какие деньги мира. Поэтому всех, кто спасал евреев во время Второй мировой войны, называют Праведниками Мира. В Яд ва-Шеме, под Иерусалимом, стоит мемориал памяти жертв Второй мировой войны. В честь каждого Праведника Мира в Яд ва-Шеме посажено дерево. И нигде не сказано, спасали они евреев за деньги или абсолютно даром. Спасли – низкий им поклон! Взяли что-то – это на вашей совести, но сам факт спасения перевешивает всё остальное.

И наконец, уже давно доказано, что на оккупированных территориях евреев убивали сами жители, а не немцы. Немцы редко пачкали свои руки и всё делали руками карателей. Этот кошмар происходил везде: в Украине, в Прибалтике, в Польше. Это доказанный факт. Но и спасали они же, правда, спасающих были единицы… И всё же были герои, и о них вы тоже узнаете, потому что в дневниках деда Изи были описаны и случаи спасения.

Именно тогда, когда по улицам городка перестали ходить евреи, начались облавы: искали везде, где только можно. Искали, как я уже писала, не фашисты, а натасканные ими полицаи, которые рыскали, как шакалы, по домам и вытаскивали найденных «жидов» на улицу. Их даже не уводили в лес: расстреливали на месте. Если попадалась девушка, её раздевали, насиловали, а потом убивали на виду у местных жителей.

Наконец, дошла очередь и до Василия. К дому подошёл наряд во главе со старшим полицаем. Этот полицай славился особыми зверствами, и на руках его было немало еврейской крови. Он ворвался со своей командой в дом и потребовал отдать прячущегося жида. Кто-то из «добрых» соседей донёс на Василия за какое-то мизерное вознаграждение. Вы знаете, кто был этим страшным зверем? Вы угадали сразу же – это был Ким, сын обкомовского работника.

Нужно сказать, что у Василия была семья, и, конечно, он никак не хотел и не мог рисковать: своя рубашка, сами понимаете, всегда ближе к телу. Да и кто такой этот Давид, чтобы ради него рисковать? Всю жизнь катался как сыр в масле на папиных харчах, в то время как сын Василия с пятнадцати лет гнул спину на той же базе, подрабатывая грузчиком.

Обыскивать дом полицаи не стали. Да и не было никакого смысла себя утруждать: всю семью Василия вывели во двор, и Ким поставил условие, что если они сейчас же не отдадут жида, то все домочадцы водителя завбазой сгорят вместе с домом и сараем. И осуждать этого Василия нельзя: нужно было быть героем, чтобы не отдать на растерзание оголтелой, алчущей крови своры, прячущегося парня.

Василий молча показал на сарай, и через две минуты голодный, исхудавший, измученный сын завбазой стоял перед счастливыми полицаями. Счастливы они были потому, что за поимку жида им полагалась бутылка водки, шоколад и консервы.

Ким подошёл к своему бывшему однокласснику, посмотрел ему в глаза, ухмыльнулся и осмотрел двор. Во дворе у Василия стояла огромная, старая, но ещё крепкая бочка. Она была пуста: раньше, до войны, жена Василия собирала в неё дождевую воду для стирки белья. Ким приказал выкатить бочку и поставить её посреди двора. Бочку поставили туда, куда велел старший полицай.

– А ну-ка, Додик, полезай-ка ты в эту замечательную бочку! – распорядился Ким.

Давид понимал, что полезет он в бочку или нет – это уже никакого значения не имеет и поэтому стоял не шелохнувшись.

– Не хочешь, жид, в бочку залезать? Ну, так мы тебя туда сами затолкнём. Разденьте жида!

Два полицая бросились к Давиду, который продолжал стоять не двигаясь. С него быстренько сняли изношенную за эти несколько месяцев одежду и голого затолкали в бочку.

Если вы думаете, что, как в сказке о царе Салтане, «засмолили, покатили и пустили в Окиян», вы ошибаетесь. Бочку не засмолили и никуда не покатили – ну не было в Черняхове океана. В бочку стали наливать воду прямо из колодца. Нужно сказать, что морозы стояли в то время года крепкие, поэтому и вода в колодце была ледяной: опускаясь в колодец, ведро разбивало корочку льда, которым покрывалась вода за считанные минуты.

Давид не издавал ни звука. Скрючившись, абсолютно голый, он сидел в бочке. Может, он помутился рассудком, а может, понимал, что ему оставалось жить считанные минуты. Кто знает, о чём он думал в те последние минуты своей жизни, но представить себе его мысли страшно, очень страшно… Мне почему-то кажется, что в эти последние минуты жизни он разговаривал с самим Богом:

«Господи, почему ты допускаешь это?»

«Потому что так нужно».

«Кому нужно, Господи?»

«Людям нужно, чтобы поняли люди, то от веры отходить нельзя».

«А я причём, Господи?»

«А при том, что жил ты, Давид, вольготно, законы божьи презрел, молишься вот только сейчас…»

«Но ведь другие молились чаще, а их тоже уже нет! Это несправедливо, и я не хочу умирать такой ужасной смертью, сидя в бочке. Почему, Господи?»

«Потому что пути мои неисповедимы…»

Больше Давид ничего не говорил и ничего не слышал. Бочку оставили стоять на морозе прямо во дворе. Утром, когда Василий, оставшийся в живых по доброй воле Кимки, осторожно вышел посмотреть что и как, он увидел страшную картину: вода в бочке превратилась в кусок льда, и сквозь толщу льда на него смотрели открытые глаза Давида. Его голова была запрокинута, а в глазах стоял немой вопрос: «За что, Господи?»

Глава четвёртая

Возвращение

Всё рано или поздно заканчивается, закончилась и эта страшная война. Домой, в разгромленный Черняхов, наряду со всеми выжившими в боях и вернувшимися из эвакуации, вернулся и бедный сапожник Хаим с женой, и жена бывшего обкомовского работника. Сам обкомовский работник погиб, и это было его великим счастьем: ему не суждено было узнать, какого монстра он вырастил. Мать Кима прошла всю войну и вернулась в надежде хоть что-то узнать о своём сыне.

Приехал и сын Хаима, Йосиф, который окончил войну в звании майора. Именно Йосиф и узнал от местных жителей о зверствах Кима: к тому времени тот как сквозь землю провалился. И жители рассказали Йосифу, как погиб его брат Давид, и как были убиты все евреи городка Черняхов. О преступлениях своего сына сразу узнала и мать Кима. Она не могла пройти по улицам городка: соседи показывали на неё пальцем, горожане, узнав в этой женщине мать преступника, кричали ей в спину страшные слова. «Смотрите, люди добрые, мать фашиста идёт», – раздавалось у женщины за спиной. И она, вжимая голову в плечи, добегала до соседней лавки, чтобы купить себе немного еды, и почти бегом возвращалась домой. Ни заслуги перед отечеством, ни награды, присвоенные ей по праву, не спасли женщину от позора: разве спрячешься за наградами, когда у тебя сын вырос подонком и убийцей? Бедная женщина, прошедшая всю войну, не вынесла людского осуждения, собрала оставшиеся пожитки и уехала в неизвестном направлении… Больше ни о ней, ни о её муже, обкомовском работнике, который пал на поле боя, никто и никогда в Черняхове не вспоминал. Как будто их никогда и не было. Вспоминали только Кима, но того и след простыл.

Только Йосиф не сидел сложа руки – он искал. Он искал своего одноклассника, одногрупника, предателя Родины и убийцу двоюродного брата. Он рассылал письма во все инстанции, куда только мог, но всегда получал отрицательный ответ: Ким как будто бы сгинул.

И вот однажды, когда Йосиф сидел в редакции, в своём кабинете, к нему зашёл знакомый ещё с войны корреспондент. Йосиф в это время писал очередные запросы на Кима. Знакомый корреспондент, взяв в руки письмо, прочитал его, посмотрел на студенческую фотографию и задумался. Потом нахмурился и ещё раз вгляделся в лицо Кима.

– Что-то не так? – спросил Йосиф товарища.

И услышал Йося историю, от которой у него закружилась голова, застучало в висках и захотелось выбежать на улицу, чтобы вдохнуть хоть один глоток свежего воздуха.

Знакомый Йосифа рассказал ему, что, когда по делам поехал в Коми АССР, попал в тюрьму: он писал статью о предателях Родины. Там ему рассказали, что в этой самой тюрьме сидел заключённый по имени Ким. Сидел совсем недолго. Почему недолго? Потому что его убили зэки. Странно убили, не как всех, не ножом и не заточкой. Его посадили в огромную бочку и залили эту бочку до краёв водой. Утром в бочке был кусок льда, и чтобы вытащить тело, пришлось вырубать его топором, по кускам. Охранники, которые обнаружили страшную находку, рассказывали, что сквозь прозрачную толщу льда на них смотрели раскрытые глаза убитого полицая. Лицо было искажено такой страшной гримасой смерти, что, когда его оттуда вырубили, прикрыли валявшейся рядом с бочкой одеждой. Одежда, как вы понимаете, принадлежала Киму: он сидел в бочке абсолютно голый…

Так и закончилась эта страшная история про сына обкомовского работника и двух братьев. Можно догадываться, откуда заключённые узнали о бочке: скорее всего, от самого Кима. Или это была страшная случайность, ибо пути Господни неисповедимы…

История третья

Пока я есть, ты – человек!

Глава первая

Меламед Моисей и его жена Броха

Жили-были в городке Черняхов меламед Моисей Гринштейн и его жена Броха Гринштейн. Вы не знаете, кто такой меламед? Ничего страшного в том, что вы не знаете, нет. Это слово давно не употребляется в разговорной речи. Оно пришло к нам из того времени, когда в городках и местечках были старые добрые еврейские школы. А меламедами звали учителей еврейских школ. Так вот, меламед Моисей Гринштейн как раз и был учителем в еврейской школе, которая располагалась прямо у него в доме. Домик был небольшой, но места всегда хватало всем его ученикам.

Реб Моше, как звали его ученики, был очень праведным евреем и молился с утра до ночи. В перерывах между уроками он тоже молился. Его жена, Броха, тоже молилась и благодарила Всевышнего за те милости, которые он ей отпустил: за чудесного мужа, за родителей, за мир во всём мире и за простых людей. Все жители Черняхова любили эту замечательную во всех отношениях пару. Когда по вечерам Моисей и Броха шли по улице, все евреи, встречавшиеся им на пути, почтенно здоровались с парой: их дети посещали маленькую еврейскую школу Черняхова и обожали своего учителя. Его таки было за что обожать: за доброту, за знания и за сердце, умеющее любить. Многие дети евреев Черняхова прошли через руки меламеда: он и сейчас имел двадцать сорванцов. С ними, с этими мальчишками, день за днём, несмотря на погоду и прочие катаклизмы, обрушенные на городок, он неизменно изучал Книгу Книг – Тору – самую главную книгу еврейского народа со времён великого еврейского пророка и его тёзки Моисея.

В отличие от других учителей, меламед Моисей Гринштейн пальцем не трогал своих учеников, а если он подходил к ребятам, то только лишь для того, чтобы погладить их по голове или угостить коржиками, которые большими алюминиевыми тазами пекла его жена Броха. О! Вы никогда не пробовали эти коржики? Ну как же, вы обязательно должны были попробовать знаменитые коржики Брохи Гринштейн! Это были лучшие коржики в округе: круглой формы, посыпанные корицей и сахаром, они источали такой аромат, что, когда Броха вынимала противень из печи, к её дому сбегались все мальчишки с улицы. Броха выкладывала на блюдо первую партию, ставила в печь вторую и с блюдом, полным горячих коржиков, выходила во двор. Через несколько секунд на блюде не оставалось ни одного коржика.

Но не только коржиками потчевала хозяйственная Броха учеников своего замечательного мужа: у Брохи была коза, и эта коза давала молоко. Молоко вообще полезная пища, а для полуголодных детей козье молоко было просто обедом в Раю: горячие, пахнущие корицей коржики да полстакана тёплого козьего молока – и дети могли дальше с головой уходить в учёбу.

А ещё у Брохи были курочки, которые имели обыкновение нести яйца. Именно эти яйца Броха и клала в тесто для коржиков. Возможно, поэтому оно и было такое воздушно-песочное и жёлтое-прежёлтое. Вы же знаете, что тесто для коржиков напрямую зависит от яиц, а у Брохи были прекрасные яйца, как, впрочем, и куры, и коза – как всё, за что брались её трудолюбивые натруженные руки. Броху часто приглашали богатые евреи Черняхова приготовить обед на шабес, так как она была отменным поваром. Что бы она ни готовила: гефелты фиш, кугл или чолнт – все знали, что лучше Брохи это мог бы сделать разве что сам Бог, если бы он увлекался кулинарией.

Так уж случилось, что своих детей у меламеда Моисея Гринштейна и его жены Брохи не было. Не дал Господь, что тут поделаешь. Но у меламеда Моисея не было и чужих детей: всех детей он считал своими. И Броха всех учеников своего мужа тоже считала своими. Часто, очень часто, когда Броха смотрела на своего мужа, глядящего в одну точку, она понимала причину его грусти: какой мужчина не мечтает о наследнике? Кто продолжит дело его жизни?

Она подходила к мужу, садилась в ногах на маленькую «тУбАреточку» и виновато смотрела на него снизу.

– Ничего, дорогая, ничего, – успокаивал Броху Моисей, гладя по голове, всегда покрытой чистой, выглаженной косынкой.

– Моисей, прошу тебя, не упрямься! – просила его Броха.

– Нет! – неизменно твёрдо отвечал ей муж.

– Моисей, я не могу смотреть, как ты смотришь на детей! Это мне Господь не даёт родить, а ты можешь быть отцом! Каким прекрасным отцом ты был бы своим детям, Моисей! Прошу тебя, дай мне Гет!

Гет – это «развод» по-еврейски. Когда муж давал жене гет, она получала от него бракоразводное письмо о двенадцати строках, в котором были указаны все подробности этого процесса. Если жена не могла родить мужу ребёнка, часто мужчина давал жене гет и женился на другой женщине. Именно на таком письме и настаивала бедная Броха, поскольку она так любила своего мужа, что не могла смириться с его грустными глазами и болью в сердце.

– Броха, ты моя Броха! Сколько раз я повторял тебе, что есть две причины, почему я не могу дать тебе гет! Первая: гет не даётся по принуждению, а то, что ты требуешь, именно принуждение и есть. И второе. Дорогая моя Броха, ты же знаешь, что браки заключаются на небесах! Когда я родился, Бог решил, чтобы у Моисея не было детей, а, значит, пусть так и будет.

– Моисей, я так люблю тебя! – говорила Броха, и из её глаз лились слёзы.

– И я люблю тебя, Броха, – неизменно отвечал жене Моисей.

Так они и жили пока…

Глава вторая

Верите ли вы в чудо?

Скажите, вы верите в чудо? Поймите меня правильно, это вовсе не риторический вопрос, потому что лично я в чудеса верю. Так вот, меламед Моисей тоже верил в Бога, а значит, он верил и в чудо. Господь услышал искренние молитвы супружеской пары: то ли ему импонировала щедрость Брохи, когда та кормила коржиками всю округу, то ли набожность самого Моисея, но чудо таки произошло: Броха забеременела, и через положенный срок на свет появилась девочка.