Домик для человека

Андрей Моисеев

Домик для человека

Мама. Андрей случайно подглядел в телефон мальчишки, сидевшего справа от него. Он старался так не делать, однако случайные взгляды в телефоны незнакомцев казались ему меньшей проблемой, чем увидеть что-то у близкого человека. Особенно, если остаёшься незамеченным.

Мальчишка справа переписывался с мамой, что позабавило и привлекло Андрея. Он не стал читать переписку, но оглядел мальчишку. Ему сразу представились нездоровые отношения с подавлением личности и следующим её разрушением, и проблемами в общении с девушками. Но Андрей постарался отбросить нарастающий ком, ведь не все матери должны быть абьюзивным. Или все. Он не знал, но равнял по себе. И выходил сплошной абьюз.

Глубокого выдохнув, что надулись щёки, он пытался думать. О чём угодно, лишь бы переключиться. Оглядев девушек в вагоне, Андрей постарался представить, как заводит с кем-нибудь разговор. Во внешнем мире он бы не смог сейчас этого сделать; у него шла фаза или полоса, которая превращала в человека, неспособного связать и пары слов в разговоре с кем-нибудь симпатичным. Но и фантазий хватало. Взгляд задержался на худой рыжей девушке простуженного вида. Пару раз она смешно шмыгнула носом. До Андрея едва долетел звук, сдуваемый шумом вагона. Забавно, улыбнулся он, удивившись, как мило у неё получалось болеть.

Незнакомка вышла из вагона, так и не заметив Андрея. В целом, это было хорошо. Не та полоса в жизни. Однако он проводил её взглядом, черты в профиль заставили задержать внимание. Такая тощая, даже через пуховик понятно, усмехнулся он с похотью в глазах и представил девушку без чёрного пуховика, а потом и без остальной одежды. Гадко, может быть, но пробежал мягкий ток удовольствия.

Поезд тронулся, голова качнулась от импульса. Он снова случайно зацепил телефон парнишки. Теперь тот смотрел видео, но Андрей вспомнил о переписке с матерью. Нашёл, о ком напоминать. В её же духе Андрей захотел отвесить оплеуху парнишке, но дальше фантазий не зашёл.

Через пару минут пришло его и парнишки время выходить. Встали. Теперь Андрей смотрел свысока. Резко прибавив в росте после седьмого класса, он так и не привык хвастаться своими данными вслух. Даже если отмечал победу в своей голове, как сейчас. Никогда не надоест, встретился он взглядом с тусклым отражением в открывающейся двери и пошагал в толпе.

Среди указателей нашёл нужное направление. В очередной раз он выделялся в толпе из-за роста. И это очень помогало. Например, Андрею нужно было забежать в цветочный магазин, но сначала найти вывеску над головами окружающих. К моменту приезда магазины могли закрыться, поэтому он решил купить цветы заранее.

Уже на улице нашлась искомая точка. Поведи он головой в другую сторону, пока открывал тяжёлую стеклянную дверь, не заметил бы.

Неаккуратно перебежав дорогу, Андрей замер перед дверью. Внутри горел белый свет, чтобы красные цветы выглядели более красными. Яркая вывеска снаружи чуть мерцала, точно это требовалось, чтобы привлечь глаза людей. Мотыльки, посмеялся он.

Рука зацепилась за ручку двери и замерла, словно в одну секунду стукнул полярный мороз и Андрей промёрз до самого сердца. И он стоял так, чувствуя и кисть, и плечо, но не двигая ими. Зачем это всё? В голове заплутали мысли, похожие на посещавшие его некоторое время назад. Такие же сомнение и неуверенность он чувствовал в дни поступления в институт и при смене работы. Крутилось одинаковое “зачем это всё?” Зачем бессознательному человеку цветы? Зачем в семнадцать лет делать выбор, который может испортить целую жизнь?

По ту сторону двери кто-то захотел выйти, толкнул, заставил Андрея пошевелиться. И нет больше арктического мороза. Со стороны выглядело, точно он открыл человеку с большим букетом в руках дверь, однако никаких добрых помыслов в голове здоровяка не было. Поглядев сверху вниз на мужичка с обернутыми в бумагу цветами, он воспринял это знаком обязательности и вошёл в магазин.

Зачем всё? Лучше бы взял конфет или вина, а нет – она ни цветов не увидит, ни вина не выпьет. Ровным счётом не сделает ничего.

–Выбрали что-нибудь? – голос из-за спины показался компьютерным и пришёлся очень некстати. Андрей даже не попытался выбрать букет.

–Что-нибудь среднее по цене. И поярче, чтобы плохо видящий человек смог разглядеть.

Невысокая, вполне стройная, но с подозрительным валиком на животе продавец растерялась от набора информации. Андрей бросил взгляд на неё и снова упёрся в холодильник, потом наблюдал, как по ту сторону стекла она собирает красные розочки в кучу, стряхивая со стеблей капли воды. Чёт или нечет? В обычном случае ответ на вопрос был прост, но не сегодня. Мать, несомненно, ещё жива, но недостаточно, чтобы в этом не сомневаться. Одного пульса для уверенности недостаточно.

–Тысяча восемьсот пятьдесят! – ворвалась в мысли девушка.

Андрей даже не заметил, как она вышла из холодильника и начала скручивать цветы лентой. Для неё он мог выглядеть заторможенным или уставшим. И любой вариант подходил.

–В бумагу спрятать?

–Да, пожалуй. В дороге замёрзнут.

–И колоться не будут, – уверенно улыбнулась продавец, точно пыталась показать своё превосходство. Андрей улыбнулся в ответ, ему это понравилось.

За неимением возможности читать или ковыряться в телефоне, Андрей закрыл глаза. Им этого явно не хватало – веки точно скрипнули, перемещаясь по глазам. Если бы не укачивание, он бы замучал их ещё больше. И в неудаче нашлось что-то хорошее. Минут пять царило спокойствие; Андрей успел погрузиться в мысли. Однако начала затекать шея, и мысли уже не дарили такого удовольствия. Жаль. Он открыл глаза, которые оказались не готовы к белому свету автобуса.

Пересадка из автобуса в автобус. Так Андрей добрался до дома родителей. Здесь он прожил семнадцать лет и точно помнил каждый метр дороги до нужного подъезда, но воспоминания задваивались: одни были хорошо знакомыми и отправляющими в детство, другие – кадрами из фильма, который много раз просмотрен, но так и не вызвал отклика.

У домофона Андрей застопорился в очередной раз. Никто без признаков деменции не мог забыть номер квартиры детства, особенно в тридцать лет. А он смог. Точнее две части человека не хотели искать компромисса. Войти или уйти? Не вспоминать или вспомнить? Весь путь он не думал, что в квартире у него валялись ключи от этой квартиры. Мозг бунтовал. Половина человека очень не хотела заходить, но вторая взяла верх. Пальцы легко пробежали по кнопкам, пошли гудки.

–Кто там? – динамик занижал голос Саши, но Андрей узнал её сразу.

–Это я, – он решил проверить, узнает ли она двоюродного брата. Даже чуть улыбнулся своей шалости. Две противоречивших части смазались в одну.

В старых подъездах время шло медленнее, чем во всём мире. Эйнштейн бы оценил. Стены остались такими же зелёными и обветшалыми. Полы, возможно, чуть потемнели. Или это новые лампочки светили ярче?

Вестибюль пах сыростью, как и все года прежде. Целый подъезд или даже дом, или целый город не боялись времени. Хотя изменения нашлись, но уже в квартире. Пару месяцев назад сосед сверху залил квартиру, особенно пострадал коридор. Теперь тут не было половины стеллажей и ковра, и обоев. Голые стены походили на пол в подъезде.

–Привет, – менее уверенно, чем через домофон, прозвучал голос Саши.

Андрей видел растерянность даже вокруг неё, точно та могла распыляться наподобие парфюмерной воды. Наверняка, и его лицо выглядело не менее растерянным, но в коридоре не осталось зеркала, чтобы сравнить. В других домах барахло в годами только накапливалось, а в этом произошёл сбой – вещей стало меньше. Полное несогласие с энтропией.

–Привет.

Стоило бы сказать ещё что-нибудь, но слова не строились и не хотели вылетать. Точно он пытался познакомиться с девушкой, а не поговорить с сестрой. Хотя мог бы сказать что-то хорошее или что-то гадкое, ведь сейчас она выглядела хуже обычного; уставшие глаза прятались за набухшими мешками, одежда подходила тётке, а не девушке, в руке зажата скомканная пелёнка. Однако никто в мире не посмел бы сказать плохого слова тому, кто ухаживает за человеком. Потому Андрей только улыбнулся и потянулся за шнурком, но заметил, что одна рука занята.

–Тапочки нужны?

–Не. Терпеть их не могу.

–Пол плохой. Как залили, ходить противно.

–Бывало и хуже. Особенно в общаге, но и там в тапках не ходил. Возьми цветы, пожалуйста.

–Ща, – подняла Саша свободную руку и убежала на кухню. Вернулась уже без пелёнки.

На секунду Андрей замер в коридоре между комнатой и ванной. Привычки сыграли своё, и он пошёл мыть руки. Только теперь не осталось преград на пути. Значит, придётся, понял Андрей.

Шагая обратно по коридору и замерев перед закрытой дверью, он представил себя осуждённым на повешение, а дверной проём – виселицей. Хорош был бы мир, где не происходило ничего пугающего и плохого, но Андрей родился в другом, где даже простые движения иногда сдавливали сердце и пугали до онемения.

Ручка двери точно сама опустилась и открыла дверь. Приговор приведён в исполнение. Стоит зайти, раз уж и дверь открыл. Мозг убедил ноги перешагнуть порожек. Противный ковролин пощекотал стопы. В слабом свете от экрана телевизора комната казалась целиком синей. Особенно лицо матери. На нём не проглядывались эмоции, не дёргалась ни одна мышца. Андрей видел лица мёртвых людей, и это он отнёс бы туда же, если бы не знал правды.

Саша накрыла её одеялом по самый подбородок, хотя в комнате было жарко. Рядом с разложенным диваном, который и раньше редко собирали, стоял стул с кучей лекарств. Что-то похоже таилось в памяти из времён, когда мать ухаживала за бабушкой. Только та оставалась в сознании до последнего дня.

Секунду Андрей мялся, думая, хочет ли поздороваться вслух. Решил, что не хочет. Продержав взгляд ещё пару секунд на опустевшем опухшем лице, он отвернул голову к телевизору. Саша смотрела или включила фоном фильм, которого он раньше не видел. И всё внимание переключилось на сюжет. Душа и память прошлой жизни – в любой день такое кино стоило внимания, особенно, когда хочешь сбежать от реальности. Сзади застонала мать. Андрей успел забыть о ней. Оглянулся – челюсть повисла на коже. Снова неправильные мысли: именно так выглядели люди за минуты до смерти.

–Саша!

Крик отразился от стен и эхом вернулся, дополнившись стеклянным звоном. Старый пол в коридоре выдал шаги Саши. Она торопилась. Паника брата передалась и ей.

–Что случилось? – ворвалась она в комнату и удивлённо замерла в середине, точно причин для паники могло быть много.

–Это нормально? У неё провисла челюсть.

–Ты больной?! – возмутилась Саша. По глазам читалось: будь в её руках тряпка, ой бы и отходила брата за панику. – Сам не дрыхнешь с открытым ртом? Храпишь похлеще любого деда.

После слов вылетела ещё и череда звуков. Саша была почти на две головы ниже, очевидно слабее, но общение с матерью, а для неё – с тётей, превратили тридцатилетнюю девчонку во вредную даму без страхов. И это работало не только на нём, на людях вообще.

Она сказала что-то ещё, но Андрей не слушал, рассуждал о взрослении сестры. Стоило Саше выйти из комнаты, он шагнул следом. Находиться в комнате вдруг стало сдавливающе тяжело, даже фильм не отвлекал.

Со времени его жизни здесь произошли и хорошие изменения: в детстве в маленькой комнате не стоял телевизор. Сюда его поставила Саша, теперь проводившая в квартире много времени. Развалившись на старом диванчике, Андрей включил его и наткнулся на тот же фильм. И снова втянулся. Иногда в кухне шумела сестра, но помочь ей большого желания не нашлось.

Чуть продавленный короткий диванчик и слишком мягкая подушка отодвинули последние тринадцать лет жизни и закинули в семнадцатилетие, когда он жил здесь постоянным членом семьи, когда жизнь шагала и выглядела иначе. Кино снова проиграло. Андрей начал вылавливать и хорошие, и плохие воспоминания из прошлой жизни. И те волнами понеслись вместо картинки на экране телевизора. Стало очень неуютно, как и в большинство дней жизни здесь.

А потом он вспомнил, что когда-то в этой комнате висели медали и стояли кубки за спортивные успехи, в основном, за баскетбол. Саша или мама успела спрятать их.

–Не быть тебе больше спортсменом, – усмехнулся Андрей, поглядев на правую кисть, которой не хватало среднего пальца. – Никем не быть.

Время горя от утраты части себя прошло, теперь он даже не стеснялся смеяться над недостатком. Юмор, вообще, очень помог смириться с дефектами. За вытянутой вперёд рукой красовались и ноги, где уже не хватало вен. С таким варикозом не стоило играть совсем, но Андрей пытался. И смог бы, да с четырьмя пальцами на ведущей руке это совсем непросто.

Потеряв настроение лежать на маленьком диванчике, где уже лет с пятнадцати не помещался, он поднялся и побрёл на кухню. Тут Саша закончила дела и сгрудилась над чаем и телефоном.

–Думаю, я занял твой телевизор.

–Есть такое. В телефоне посижу.

Андрей собрался предложить ей занять маленькую комнату, но внутри что-то произошло. Ему стало не до Саши. Это чувство иногда приходило, только не в последние дни, и он уже успел подзабыть. Нервы начали обрываться, болтаться, бить по органам. Настоящий шторм. Оболочка держалась секунду невозмутимой, пока все импульсы забирались в голову и собирались в панику.

–Мне надо уехать!

Глаза смотрели мимо Саши, уши не слышали её. Или она молчала. Накинув куртку, Андрей впрыгнул в ботинки и побежал прочь. Он хотел только найти безопасное место, хотя также знал, что безопасности не существует, поэтому шёл, почти бежал, по полупустой улице вдоль такого же полупустого шоссе. Хотя эту маленькую дорогу он называл шоссе только из-за табличек на ближайших зданиях.

Провода зачастили с ударами. Шаг сменился на бег. Лёгкий, нужный. Так Андрей попытался убежать от внутренней части себя, сомневаясь, что это возможно. Попробовать стоило. Пару раз оступился, поскользнулся, удержал баланс, но не рискнул остановиться. А потом нервы замерли, страх замер, Андрей замер. Хорошо.

Он и не заметил, как умчал за пределы улицы. Впереди, за частным сектором, раскинулся парк. Саша как-то писала, что его облагородили. Стоило посмотреть, пока в ногах скопилось столько желания двигаться. И Андрей продолжил идти, уже спокойно, успевая замечать наступившую ночь, домики с яркими огнями внутри. И мерзкий зимний холод.

Когда закончился парк, в котором из новинок он заметил только новые ворота, на глаза попалась пивнуха. Может, остальные называли её баром или пабом, но Андрей расценил пивнухой. Или кабаком, как любил говорить коллега с прежней работы.

Уже через два часа таксист с недовольным лицом и кривой спиной довёз его до материного дома. Недовольство водителя вытекало из необходимости возить пьяных уродцев, вроде этого. Но кто виноват, кроме него самого? Пассажир попытался сказать что-нибудь приятное на прощание, вроде: “Не переживайте, все мы в одной куче говна тонем”. Только язык не смог связать и слова. Молча Андрей побрёл в подъезд.

Тихо, как ему показалось, он зашёл в комнату. На большом диване хватило места и матери, и Саше. Они спали по-разному, в слабом свете из коридора он видел отличия. Никак не мог отделаться от мысли, что мать выглядела человеком, ожидающим смерти. А Саша уютно сопела на боку, отвернувшись к стене.

Переключившись на окно, он увидел старую комнату, какой она была в раннем детстве. Мебель стояла по-другому. Сейчас вместо занавесок висели жалюзи, но эта комната осталась той же комнатой, в которой ему было одиноко. Хреново расти в девяностые, это Андрей усвоил хорошо; люди прожигали каждый день, не надеясь на завтра. Или только ему не повезло расти в таком окружении? Точно нет, он знал похожие истории.

Когда родители уходили, а фильмы с Джеки заканчивались, становилось неспокойно. И не хватало мамы. С отцом было как-то проще, ведь он всегда работал, всегда был не дома. Когда становилось совсем нестерпимо, Андрей вставал с кресла-кровати, подходил к этому окну, отодвигал занавески и, вытягиваясь струной, кричал. Изо всех сил кричал.

Он хорошо помнил, как мать говорила, что, если он будет плакать, она оставит его, уйдёт. В один раз ему стало особенно страшно. И кричал он особенно сильно:

–Мама! Мама, прости меня! Мама, вернись! Я больше не буду плакать!

Тут же плакал, но надеялся, что она не узнает. От крика звенело в ушах. Он до сих пор помнил это, даже пьяным скотом. А чтобы не зажимать себе уши от болезненного звука, хватался руками за пижаму, вытягивался ещё сильнее и старался кричать ещё громче. Бедные соседи, легко игнорировавшие истошные мольбы четырёхлетнего ребёнка. Он ведь часто кричал, но всегда без последствий. Разве что иногда получал за это от родителей, которым жаловались сами соседи.

Вырвавшись из боли и страха четырёхлетнего себя, Андрей впился глазами в мать. Память он научился использовать, как оружие против родителей.

Никто сейчас не видел лица, полного отвращения, презрения, боли. Да и зачем показывать его кому-либо? Он стоял неподвижно сколько-то времени. Глаза улавливали черты лица матери: оно полнилось безразличием, и плевать, что ни одну мышцу она не могла контролировать. Так же безразличны ей были его крики много лет назад.

Скинув по пути верхнюю одежду, он добрался до комнаты, до диванчика, и быстро уснул. Некоторое время руки держались на ремне, но сил снять джинсы не нашлось. Да и стоило ли оно того?

Утро началось вспышками. Скорее, день, ведь часы показывали перевал за полдень. И тому уже стоило радоваться, ведь вернулся Андрей поздно. Когда вспышки превратились в нормальную картинку, он поднялся и выждал паузу, чтобы стихло головокружение. Были времена, подумал с улыбкой Андрей, когда в такое и не поверишь, а теперь даже от пива. Пил вчера он не только пиво, но с внутренним голосом согласился.

Ослабив противно давивший на кожу ремень джинсов, он пошагал в ванную комнату. Холодная вода обожгла пальцы, а лицу показалась оптимальной, била по сонным спрятавшимся в мешках глазам. В довесок ко всем неприятным ощущениям зачесался нос. Андрей замер, потянул кулак к носу.

В школьные годы его зацепило суеверие, что в таких ситуациях есть риск получить по носу, и пронеслось с ним через всю жизнь. Вплоть до этого утра. Приложив мокрый кулак, Андрей поморщился. Человек в зеркале и без того выглядел плохо: помятый и опухший, без среднего пальца на руке. Так ещё и веривший в ритуалы, которые мешали мыслить и поступать здраво.

Семья состояла из похожего бреда. Отец не разрешал ставить пустые бутылки на стол, дед не позволял рисовать бабочек, бабушка заставляла плевать через левое плечо. Но в мире изученной физики это казалось атавизмом, а Андрей не хотел жить с хвостом.

Особенно противно становилось, когда люди приплетали знаки судьбы, вселенной или богов, чтобы не объяснять события случайностью или возможностью. Задержавшись в коридоре по пути в кухню, Андрей перебрал несколько воспоминаний и выделил самое неприятное. Специально образованные и полуобразованные люди учили не делать так, не копать в плохом, но кто ж их слушал? В спине неприятно закололо, стрельнуло в грудь. Если бы за глупость можно было сжигать, за эту историю он сжёг бы многих, включая свою мать.

Лет в восемнадцать она рассказала ему, когда они праздновали что-то с игристым, о своём поступке. Может, время было другое, как говорили бабки, и тогда это считалось нормальным – делать аборт, если Луна и звёзды намекают, что родится мальчик, а хотелось бы девочку. Вот так просто. Даже не выяснив, здоров или нет, только полом не вышел. А может, и вышел. Звёзды не самый хороший узист.

А через время мать повторила это снова. Двойное убийство. Не каждому хватило бы сил. Ей хватило.

Андрей вошёл в кухню, Саша пила кофе. Уже к середине дня выглядела уставшей. Успевала ли отдохнуть за ночь?

–Тяжело? – ржаво спросил он, прочувствовал сухое горло.

–А? – отвлеклась от забытия сестра, но разобрать скрежет не смогла. – Чего говоришь?

–Сейчас, – Андрей выпил воды и выдохнул с удовольствием. – Тяжело?

–Ты о чём?

–Вообще. Глаза за тебя говорят, что дело непростое делаешь.

–Ну, а кто ещё его делать будет?

–Давай сиделку наймём.

–Ага! Тогда Майолик точно загнётся! – за все года Андрей так и не привык, что Саша называла свою тётку по имени.

–И то верно, – он чуть покачал головой, отвечая, хотя думал радикально наоборот и предпочёл бы уход от человека с навыками. И резон Саши легко угадывался, не стоило удивляться и заводить тему снова.

–Будешь кофе?

–Сиди. Сам налью. Заварного же нет?

Сестра отрицательно кивнула. Андрей принялся искать банку с растворимым кофе, вспоминая, где она стояла чаще всего в прежние годы. На безрыбье и сом – рыба или кто-то другой, подумал он и улыбнулся открытому шкафу. Майолик любила растворимый кофе или просто ленилась купить кофемашину. А он привык к кофе покрепче.

Усевшись на старый скрипучий уголок почти напротив Саши, он начал вспоминать разговор с матерью, когда она впервые призналась в абортах. Точнее, не призналась, а похвасталась, вряд ли её терзали муки совести. Тогда они пили, она смеялась. А потом случился первый инсульт. И она смогла связать события жизни так: то была кара за убийство нерождённых детей.

Разговор о кармической связи произошёл слишком поздно, что Андрей язвительно посмеялся, как все подростки, но слишком рано, чтобы отреагировать молчаливым осуждением. Эмоций было много, он не смог выразить и высказать и половины, часть спрятал за оскорблениями. А сейчас хотел бы вернуться и отреагировать ещё жёстче, ещё обиднее, согласиться, что инсульт стал карой. Злость забурлила в похмельном теле. Это не позволяло перенестись назад полностью, но помогало освежить те эмоции, увидеть снова, услышать снова.

Кружка немного тряслась, пока Андрей шёл в комнату. Саша продолжала тосковать на кухне. Она не мешала ему, он не мешал ей. А мать игнорировала мир, так и лежала, то всхрапывая, то затихая, но не прекращая дышать.

–За что тебе эта кара? Что ты успела натворить перед вторым ударом?

Он принял – не стоит ждать ответа. Неоспоримо. Однако хотел говорить, потому продолжал. Ещё хотел бежать, драться, кричать, но эти желания только созревали.

–Вряд ли очередной аборт. Хотя, кто знает? Времена стали свободные, глупых вопросов больше не задают. И порицающих взглядов не кидают. Но ты бы сказала о таком. Верно же? Как и всегда, во время застолья, когда большая часть людей уже ушла. Ещё и со смешком, как грубая советская ведьма. Я вот думаю, угадала ли ты с карой? Точно инсульты? Были в твоей жизни события и хуже. И связаны, например, со мной, и ничем их уже не переплюнуть.

Андрей подошёл к окну и поглядел через жалюзи на тоскливый ландшафт. За годы ничего не изменилось, разве что маленькое зданьице с тысячей кранов и задвижек внутри поменяло цвет и снова обросло граффити.

Озарением для Андрея стало понимание причины – почему у него такая нелюбовь к зиме? Холод, снег и лёд доводили его до ярости все взрослые годы, казалось бы, без явной причины. За тридцать лет мог бы и привыкнуть, но нет. Совсем нет. Скорее, наоборот, с каждым годом ненавидел всё сильнее.

–Лучше бы зим не было. Лучше бы дед не перевёз тебя сюда, а оставил на юге. Там нет зимы. Там я не смог бы так сглупить. Всё сложилось бы иначе.

Отложив со стула гигиенические мелочи и лекарства, Андрей сел и наклонился к матери.

–А может, ты моя кара? Где-то в прошлых жизнях я был редкой мразью, пришло время расплачиваться? Помнишь ту историю? Вряд ли. Память разбилась ещё после первого удара, и часть осколков потерялась. А я вот помню. Может, придумываю, но уверен, что помню каждый звук, особенно хлопающую дверь и дребезжащие стёкла, и твой крик.

В тот день и ночь всё так неудачно сложилось, что стоило бы поверить в судьбу. Хотя, что могло измениться от веры в неё? Андрей засиделся за компьютером. В эпоху до интернета игры на дисках забирали многие свободные вечера мальчишек. И он не заметил, как наступила ночь. В летнюю пору будние и выходные дни смешивались. Андрей не помнил, какой то был день недели, но родители ушли в гости после работы, оставив на нём младшую сестру. Невелико дело, постоянно случалось. Но в тот раз неудачный выбор места – в самом углу комнаты, где теперь лежала мать – отрезал его и от плача сестры, и от звуков возвращения матери. Почему-то она вернулась раньше отца и быстро пришла в ярость. Или пришла уже яростной.

Только из середины комнаты через звук в наушниках пробились крики. Прошла ещё секунда, прежде чем Андрей понял свой промах. Не так, чтобы он включал музыку на всю громкость, просто наушники плотно прилегали к ушам, и игры в стиле фэнтези так захватывали его.

Мать резко закрыла ноутбук. Сын едва успел убрать руки.