Когда овцы станут волками

Когда овцы станут волками

Алексей Немоляев

Дизайнер обложки Григорий Борисович Россов

© Алексей Немоляев, 2023

© Григорий Борисович Россов, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-7198-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Глава 1. Дежурный вызов

Далекий громовой раскат будит задремавшего следователя Фролова. Едва отдышавшись от схлынувшего кошмара, потерев глаза, молодой человек двадцати семи лет, с маленьким носом и бескровными губами, бросает заспанный взгляд в грязное окно служебной машины. Мимо проплывают тусклые огни фонарей – блеклые светлячки, втиснутые в рамку измороси, едва заметные в густом, набухшем тумане. Сутулые прохожие в очках семенят по мокрой брусчатке. Кричащие вывески потоковых забегаловок собирают вокруг себя толпу проходимцев. Бездельники хватают прохожих за руки и клянчат блокчейновую мелочь на спуск в эфирной капсуле. Нищету разрывает желание лечь в проводниковый раствор и забыться. Хотя бы на полчаса почувствовать себя кем-то другим… Реальность застревает в горле как кость, не вздохнуть.

Последняя осень двадцать первого века нависает над Петербургом, отдает сыростью и белковыми опарышами… даже на подъезде к набережной чувствуется жуткая вонь, и Фролов морщится. После сна всегда нужно заново привыкать к этому запаху. Во всех районах, кроме центрального, есть производства, а поэтому удушающая густота непререкаемо преследует жителей, оседает в легких, втискивается в ДНК… Но после кризиса с растениями-мутантами надо что-то есть, поэтому…

Фролов смотрит на старые наручные часы (они питаются крохотным гальваническим элементом… батарейки надо покупать на грязной барахолке Рыбацкой деревни, мерзкое место, но ради памяти следователь идет на жертвы). Круглый циферблат напоминает ему об интернатском учителе. Подарок доброго старика, память о котором затуманивается прожитыми годами… но Фролов борется…

Мудрый лектор подарил ему счастливый билет в жизнь, научил вгрызаться в существование, не забывать, не забывать, не забывать…

Другие мальчишки… а что они? Судьба жестока, проходится каленым железом по судьбам, не оставляет никаких шансов. Как легко оступиться, низвергнуться в генонаркотическую пропасть. Одно неловкое движение – и ты на крючке. Многие, с кем учился Фролов, успели превратиться в мутантов. Отрастили когти, сгорбились как собаки, заболели жаждой крови, вынуждены теперь прятаться в переплетениях покинутого метро.

Если не новые наркотики, то что-то другое. Лишь бы не утопать в одиноком безумии… Примкнуть к одной из банд: крахмальным, испанцам, торговцам органами… или погрузиться в поток, благословенный эфир, радостную виртуальность, дарующую беззаботность и легкость. Лечь в прохладную капсулу, отгородиться от пепельной России, которая никогда не сможет оправиться от ужасов Гражданской войны…

Кто-то спрыгнул с покатой крыши стоэтажного небоскреба, не в силах продолжать. Жизнь нелепа, сурова… достаточно одного неловкого движения, чтобы оступиться. Переходный период. Но Петербургу еще повезло. Не то, что диким российским землям, разобщенным, разбомбленным, полуразрушенным.

Фролов, все же, не оступился, благодаря… мысли прерываются трескучим кашлем напарника. Денисов закуривает, и вонь сигареты перебивает запах опарышей. Автопилот несет полицейскую машину по дорожному руслу вдоль посеревшей набережной Невы.

Потоковые указатели высвечиваются на лобовом стекле. Здесь остановка запрещена, а там, дальше, возвышается шахматная доска пешеходного перехода. Денисов молчалив, очень странно, на него непохоже… обычно заливается скорострельной речью, будто река течет, не остановить… Наверное, все еще никак не проснется…

***

«Будь честным… Хотя бы с самим собой» – сказал учитель на выпускном. Их последняя встреча была окрашена завесой таинственного страха перед безмолвным океаном жизни. Что дальше? Где искать правду, если Гражданская война, со своим чертовым нейрогазом, бросила страну в пучину беспамятства? Как жить? Под ногами нет твердой земли, а сами ноги набиты ватой. Трудно устоять… Пять лет назад появился поток, но его виртуальная память… черт, кто может поручиться за ее правдивость? Своей-то памяти почти нет…

Последний школьный вечер был темным, дождливым, невозможным. Фролов обещал держаться на плаву. В полицейском отделе, когда ему не удавалось заснуть (а секунды… тик-так/тик-так… бледными тенями пролетали мимо, пестуя далекий рассвет), он ломал голову, никак не мог уразуметь: выполнил ли он обещание?

Денисов крепко кашляет, разносит невидимый аэрозоль по тесной кабине электроавто. Фролов опускает взгляд на часы.

Зеленые стрелки… подсветка максимально убавлена, чтобы как можно реже ездить в Рыбацкую деревню… батарейки в жутком дефиците и продаются по одной-две за раз… высвечивают 05:37.

Тридцать минут назад оперативная сводка известила следователя о трупе молодой девушки. Тело нашли на набережной в полукилометре от судоверфи. Личность пока не установлена – криминалисты, как всегда, ждут следователей.

Когда очки громыхнули вызовом из дежурки, Фролов восстал со скрипучей раскладушки, влил в горло стакан еле теплого кофе, а после стал искать напарника. Нашел его быстро, спящего в заброшенной кишке пустого коридора. Денисов обожал протертый до дыр диван у глухого окна, в котором смутно мелькали всполохи низколетящих беспилотников. Через пять минут сели в авто, щелчок денисовских пальцев завел мягко шуршащий электрический двигатель…

В служебной машине Фролов задремал… хотя, нет… Это больше похоже на падение в бушующую бездну: тягучее подобие смерти, в которое следователь раз за разом возвращается. Память о далеком детстве покинула его, оставив взамен жуткие образы, застревающие в мозгу, заставляющие чувствовать необъяснимую вину за что-то неизведанное… ломать голову…

зачем это, для чего?

Дух правды оставил его, как и всех в этом городе.

Он летит в беззвёздной пустоте, язык немеет, сознание отвергает само себя… Тонет, пытается побороть густеющую, полуночно-синюю бездну. Ледяная глубина обволакивает его, сдавливает грудную клетку… душит, душит… кожа мучительно натягивается, почти лопается.

Смутный, неизъяснимый кошмар.

Фролов борется с жаждой вдоха… виски пульсируют, легкие горят, боль накатывает… Вода пузырится внутри гортани. Надо проснуться. Проснуться… Но никак… Никак…

Стоп.

Сначала.

От далекого раската грома Фролов всплывает в прокуренную кабину служебной машины. Хватает дрожащими губами просмоленный воздух. Трясёт головой, прогоняя наваждение.

Сестра говорит, что в детстве он боялся воды, никогда не заплывал на глубину, но даже этого Фролов не помнит. Вместо прошлого в его памяти ширится пустота, и ее нечем заполнить.

– Немного недотянули, – говорит Денисов, голос грубый, глухой… табачный дым витает над головой, вытягивается в тонкую струю и уплывает через приоткрытое окно в сумеречное утро. – Пара часов, и… Задолбали эти дежурства.

Фролов молчит, ему не хочется говорить. Служебный электромобиль бесшумно вкатывается на запустелую набережную. Руль вибрирует, призывая взять управление. Автопилот отключается (дзыыыынь), и Денисов резко сворачивает направо, вторгаясь в спящую зелёную зону, вытянутую по-над чёрным зеркалом Невы.

По крыше сыпется мелкое зерно града, в кабину залетает порыв влажного ветра. Денисов громко кашляет.

Все от мерзких а-у-тен-тич-ных сигарет, Фролов уверен… начинённых перемолотым табаком трубочек из пергаментной бумаги, спрятавшихся в мятой пачке темно-коричневого цвета. Жутко старомодно, как и сам Денисов.

За три месяца Фролов так и не смог привыкнуть. Да, уже пролетело три месяца… этим летом он сел с Денисовым в патрульную машину, укатил с ним на первый выезд… а потом запросил перевод.

Но начальство осталось глухо.

Денисов – бронебойный снаряд, облаченный в черную дерматиновую куртку, почти что двухметровый полу-грузин. Брови похожи на черные сабельные лезвия, совсем смоляные. Опытный полицейский – отслужил пять лет в спецназе и еще пять в следствии, но характер… Особенно, неистовая жажда адреналина: всегда и везде лезет на рожон.

А еще… может, и не подумаешь сразу, но… Денисов любит болтать. И Фролов не сразу понял, почему, но потом раскусил. Безрассветный взгляд: глаза никогда не обманывают, противодействуют пухлым губам, растянутым в кривой ухмылке, вечной ухмылке, вроде бы, беспечной, несерьезной… да и за словами порой последишь, обманешься… Но глаза…

Напарник все помнит. Это внушает Фролову судорожный потусторонний страх. Иногда он чувствует, будто разговаривает с мертвецом. Холодная дрожь забытых времен плещется в крови, оплавляет мозг.

Денисов помнит войну, во всех подробностях, во всех ракурсах и переплетениях созвездий, распластанных по полям сражений. Загрызенные, задушенные бойцы с кровавыми глазницами не дают покоя, приходят во снах, жутких полусновидческих осколках. Нелепые позы, в которых застыли братья по оружию, окропленные подорванным нейрогазом, откинув старые винтовки, заедающие через раз… все помнит, все заново, заново, заново переживает, как в далеком юношестве, когда только вылупился из школьного гнезда, взяв в охапку друга своего, бесконечно любимого Владика, с которым радостно маршировал на фронт.

Помнит все сам – без потока, без помощи отрывков знаний, собранных виртуальностью и запертых в проводниковом эфире. Денисов – вестник странного забытого времени, один из немногих, чья память не выбелена нейрогазом…

Помнит и довоенное время. Родную Рязань – сумрачную тень посреди затухания. Печально-зеленые аллеи, заваленные бурым снегом. Тихие причитания голодных, звероподобных людей… Мать с большими голубыми глазами. Вены на ее руках дыбились под кожей, выпирали темно-синими буграми…

Часто говорит о войне. Нет, это не приносит Денисову никакого удовольствия, но как по-другому? Не-выплеснутая, обращенная внутрь память, разъедает быстрее серной кислоты…

Дождь бьет в лобовое стекло, пульсирующие капли растекаются по прозрачному плексигласу. Потоковые изображения мелко подёргиваются… Не оттого ли, что надвигается солнечная буря?

Денисов поворачивает к Фролову свою большую голову с надвинутой на лоб восьмиклинкой. В ней он особенно похож на клишированного бандита из диких земель (образ из потоковой комедийки, где смеются над князьком Ваней, спящим в обнимочку с дряхлой ядерной бомбой). Грубые черты лица, обрамленные щетиной.

– Ну и погодка, – говорит. – Сейчас ливанет. Если так, то надолго. Вот и началась осень… Не хочу. Посыплются сейчас, – кашляет, – сейчас… бедных девчонок. Долбаные контрабандисты.

– Ты же сам был контрабандистом.

– И что? – усмехается. – Это было давно. Раньше было… по-другому все было. Не то, что сейчас. Раньше, хоть и вытворяли всякое, было какое-никакое понимание… чести.

Дождливая осень в стоэтажном Петербурге – время диких убийств. Контрабандистские корабли швартуются на городской судоверфи, навигация закрывается до начала зимы, где-то до Рождества. Пока город готовится к ежегодной Игре смерти, обдолбанные судоходцы ведут свою игру, жесткую, кровопролитную…

– К вечеру успеем? – говорит Денисов.

– А?

– Поймать его… Не хочу сегодня задерживаться. Хочу в бар. Надо поймать сегодня, чтобы к концу недели воткнули чип. Закроем план.

Небо расколото всплесками ярких молний, они взрезают низкие тучи, пропечатываются на шершавой плоскости. Хватка туч сильна, непререкаема. Вот-вот морось превратится в настоящий дождь. Захлестнет город ливневыми потоками, заструится по задраенным окнам титанических небоскребов.

Денисов опускает окно, высовывает голову и ругается на пешехода, застрявшего на переходе.

– Так и знал, – втягивает голову обратно в задымленную кабину. – Хотели же поменяться дежурствами с Рыжим. Почему же не поменялись?

– Ты предлагал вчера. Или забыл? Но ты… ты задолжал ему уже шесть, так что…

Денисов морщится.

– Она была в контейнере?

– Да.

– Откуда приплыл, как думаешь?

Под колёсами шуршит мелкий гравий.

– Надо проверить течение каналов… я направил запрос, – говорит Фролов; голова все ещё смутна от послевкусия удушливого кошмара. – Когда разрешат, можно будет, – внимание отвлечено блеском виртуальных вывесок… пицца, вкуснейшая в галактике… ядерный гриб-болоньезе, супер-острый, сжигающий сознание… суровые расщелины Шангри-Ла, ярчайшее потоковое приключение по следам Снежного Человека, – можно будет понять, откуда приплыл контейнер.

– Ну и придумали с этими каналами, а? Когда ходил на барже, это… как, бывало, намучаешься с навигацией, что уж… уже от одного вида тошнит. То в одну сторону течение, то в другую. Сюда нельзя, туда можно, но через десять минут окно закроется… Так что приходится ждать, и… а потом, просишь, ну пустите на Неву. Мы быстро, никто не заметит. Но нет. Только перед судоверфью можно выплыть. Зараза.

Колесо попадает в яму (неглубокий уууххх…), через секунду электромобиль подпрыгивает, отпружинивает от дна темной колдобины. Боковое стекло дребезжит Фролову прямо в ухо: огромный палеозойский комар, раздражает нервные окончания. Закрыто не до конца. Следователь подносит холодную ладонь к заляпанному окну, клакелюрные борозды дождевых капель движутся вниз и немного вбок… ладонь набирает высоту, прикасается к темной крыше, но стекло не двигается. Застряло на мертвой точке.

– Вчера, – говорит Денисов, – ммм… вчера вечером наш психолог, ну ты знаешь, засранец этот, должен был проводить свои тесты… Ты в курсе? Я этого ушлепка, чтоб ему пусто было, битый час прождал, и… что ты думаешь?

– Он не пришел. Очевидно.

– Ты знал? Поэтому тебя… не было?

Фролов щупает тонкими пальцами влажный воротник пальто, слегка нагибается, чтобы почувствовать мокрый запах овечьей шерсти.

– Видел его вчера, он уходил с работы раньше времени. От него пахло алкоголем.

– И?

Восьмиклинка ходит вверх-вниз.

– И… это же и так понятно, – говорит Фролов. – Он же труспичер. Хоть и полицейский. Работает с чиповаными, с потоковыми данными, так что… они же все – те еще гедонисты. А если уж начал пить прямо на работе… какие могут быть тесты? Вечером. В семь часов… Он уже в четыре – в стельку… Поэтому, – Фролов вспоминает густые переплетения лабиринтов, потоковую аналитику нераскрытых убийств… смутные образы, перемешанные данные, цифры, факты, преображенные виртуальностью… врезаются в мозг, вы-чувствуются… он пытается найти недостающие звенья в пыльном уголовном деле, собрать паззл… не может жить без этого… вспоминает полеты по густому эфиру, падение в бездну, незаметные зацепки, ведущие к неминуемой разгадке. – Поэтому просто изучал старые темняки.

Денисов фыркает как лошадь в стойле.

– Вот тебе они сдались, – говорит. – Темняки на то они и темняки. Такими и должны оставаться. Если уж поток не смог понять, что к чему, ты-то чего лезешь?

– Поток не всесилен.

Фролов надевает очки – привычная тяжесть давит на ушные раковины. Перед загрузкой это всего лишь нулевые диоптрии, но через мгновение проявляются яркие линии, прошивающие пространство вокруг. Денисовская восьмиклинка на секунду подсвечивается. Пока что стандартные настройки дополненной реальности: вездесущая реклама, тизеры Игры смерти, распластанные по темному небу, переливающаяся на сумрачных небоскрёбах, вытянувшихся до-самых-туч.

Ветер смачно бьет в стекло. Фонарные столбы, вытянутые в строевой ряд, проплывают мимо расфокусированного взгляда Фролова. Он думает… пока не решается, три месяца не решался… но вопрос этот преследует его каждый день, провожает в тревожный сон, встречает вместе с утренней тьмой, заливающейся в глаза из пустого окна после пробуждения.

Набирает побольше воздуха в легкие.

– Скажи, каково это… все помнить? – говорит Фролов.

– Что все?

– Про войну.

– А, это, – на лице Денисова алеет кривая ухмылка. – Да. Хотелось бы забыть. Но… понимаешь, тут уж ничего не поделаешь. Память есть память. Иногда уходит, ненадолго. Напьёшься там, дело какое интересное найдётся, чтобы погоняться да пострелять. Но потом все равно. Завидую я вам, знаешь ли. Тем, кто ни черта не помнит.

– Не знаю, чему тут завидовать.

– Это лучше… поверь, намного лучше памяти. Лучше узнать все через поток. Ты, может, и пережил что-то, потерял кого-то в этой сраной войне, но… ты этого не помнишь. Ты даже не знаешь, был ли кто-то, кто заставил тебя… заставил страдать. Беспамятство – лучшее, что может быть после газовой, – имеет в виду страшнейшую газовую болезнь, последствие распыления нейрогаза. – Так что, каково, спрашиваешь? Хреново. Очень хреново.

В темном, пенистом, бурлящем небе вспыхивает слащавое лицо известного актера. Фамилия вертится на языке. Кажется, играл в гендеро-нейтральном ремейке «Бегущего по лезвию».

Лицедей вальяжно надевает потоковые очки… пространство вокруг меняется, приобретает сюрреалистичные черты… нагромождение светотеней… Актер отправляется в головокружительное путешествие по мирам, созданным потоковыми архитекторами и труспичерами, мастерами потоковой экспозиции… летит по необитаемому космосу… приближается в огромной планете, сложенной из двух равных полусфер – золотого песка и лазурного океана, которые сплелись в идеальный теннисный мячик… удар! fifteen-love!.. звезды мерцают вокруг засилья образов. Улыбчивый парень оказывается на пляже, в руке греется изумрудная маргарита. На фоне звенит слащавый голосок:

«Пять лет технологии Компинк обеспечивают мир мгновенной связью! Переосмысленные разработки Николы Теслы избавляют человечество от спутников и оптоволокна. Сегодня виртуальная реальность как никогда близка и доступна каждому – нужно просто надеть очки или погрузиться в капсулу… Мы работаем для вас. Всегда. Присоединяйтесь к просмотру Игры смерти. Мы знаем, чем вас удивить.»

– Хочу послезавтра на футбол, – говорит Денисов. – Как думаешь, наш отпустит?

– В конце месяца?

Денисов пожимает широкими плечами.

– А знаешь, что я тебе скажу – черт бы с ним, с этим завалом. Каждый месяц одно и то же… Но на игру я должен пойти.

– Что в ней такого?

Денисов смотрит на Фролова через зеркало заднего вида.

– Это последняя игра.

– Вряд ли последняя.

– На нормальном футбольном стадионе.

– Почему бы не смотреть в потоке? – говорит Фролов.

– В капсуле?.. Ты и сам, ведь, понимаешь, как тупо это звучит. Ложишься, значит, в эту грязную воду, и… а дальше что, оказываешься на стадионе? Дух игры потерян… Только… только надо где-то билеты найти.

– А ты попробуй разок, – Фролов отвлекается на переливание туманной Невы: вода шепчет безмолвную песню, ноты размазываются по плоскому заляпанному плексигласу. – Уверен. Если попробуешь спуститься, то… тогда посмотришь на все по-другому. Этого не объяснить, это надо…

Напарник морщится.

– Я… уже. Ничего особенного.

Машина останавливается, движение ее затухает (двигатель умирает медленной, тихой смертью). Впереди желтеет яркая полоса оцепления. Фролов слышит, как звенит воздух в этой предрассветной пустоши. Его бьет предчувствие чего-то ужасного. Проснулся вчера утром с этим блеклым чувством, которое час от часа набухало.

Неподалеку набирают высоту яркоглазые дроны доставки, взирают на потемневший асфальт окулярами мерцающих датчиков, бережно несут в когтистых лапах блестящие термопакеты. За мерцающей линией пролегает толпа, которая медленно набирает критическую массу. Становится твердой, неприподъемной.

– Ночь на дворе, а сколько шалопаев понабежало, – говорит Денисов.

Дерматиновая куртка скрипуче топорщится на широких плечах.

Фролов смотрит на гнетущее молчаливое скопище. Как быстро оно разрастается, когда происходит что-то страшное… Вид окончательной гибели человеческого тела задевает тончайшую струну, спрятанную в чертогах непознанной души. Отливает свинцом в растерянном сердце. Ранку, которая начала заживать, человек ковыряет… снова и снова… пока одинокая капелька густой крови не вылупится из-под кожи. Непонятно, зачем он это делает. Просто делает.

Не слышит, нет… чувствует потусторонний зов, его низкочастотные раскаты от горизонта до горизонта. Всему свое время. Любой шаг, любой вдох, любое движение приближает конец всего. Падение так же неотвратимо, как сошедшая с горы лавина, погребающая под пенистой волной города, страны, цивилизации…

Тело не дышит. Ни единого звука не извергнется из посиневших губ. Черная пропасть рта распахнута (так обычно умирают люди… в исступленной борьбе, попытках не-умереть, не-погрузиться в пучину смертной тени… а когти демона хватают за лодыжки, тянут, тянут вниз, в жаркий ад гибели). Распластанное существо и не человек вовсе. Невозможно даже подумать, что когда-то оно обитало среди нас и было таким же, как мы. Мы – противопоставление. Оно – посеревший от старости негатив нашей жизни.

Висок пульсирует легкой болью. Пальцы проходятся по кромке ворсистого воротника. Фролов с ужасом представляет, как будет продираться сквозь толпу, ввинчивать себя в пружинящее непостоянство. Стекло отделяет его от холодного мокрого твердого черного блестящего асфальта. Разноцветные небоскребы нечетко проступают сквозь предрассветную тьму, нависают над трепещущей гладью Невы.

Взгляд скользит к подсвеченному куполу судоверфи. Речной монстр выбрался на поверхность, съедает подобравшиеся слишком близко военные крейсера, торговые баржи, контрабандистские шхуны…

Его мерцающий навес распластан между берегами. Захватил клочок чернеющей воды, погрузил в свое подпространство. Под ним – древние переходы, подземный городок генонаркотиков. Остатки мутантских растений, спрятанные под толщей реки… Катализатор гибели многих-многих людей…

Невозможно представить, что двадцать пять лет назад Петербург был почти полностью разрушен. Неуловимые бесполитники выплевывали в горнило войны смерчеподобные снаряды, сеяли семена смерти. Их всходы – разрушающая антиматерия. Прибавление ко всему сущему частицы «не».

Отстроенный американцами город захватила раковая опухоль единообразия. Везде и всюду – небоскребы скоблят слоистое небо, стучатся в тяжёлый потемневший свод, нависающий над переплетением улиц, линий, длинных зелёных скверов, обёрнутых в фантик дополненной реальности.

Денисов вываливается из машины, стучит костяшками пальцев по стеклу, к другой стороне которого прилип Фролов.

– Ну? Чего застыл?

Очки присоединяются к птице криминалистического дрона, нависшей над темной пустошью. Надоедливая реклама пропадает, и добрая часть мелькающих/перекликающихся созвездий шаловливых вывесок уходит в небытие.

/…начат анализ данных… поиск/рекогносцировка следов преступления: капли крови, отпечатки пальцев, камеры слежения…/

Фролов собирается с духом…

вдох/выдох, вдох/выдох… еще… и еще…

загаженный воздух раздражает нервные окончания. Следователь выдавливает себя из задымлённой пещеры – наружу, в дрожащий ветреный Петербург. Острая морось липнет к белощекому лицу. Ветер пронизывает, заставляет крепче укутываться в длинное серое пальто, искусственную шерсть.

Набережная блеклой Невы. Отдает холодом и невозмутимостью. Длинна, брусчата. Пролегает через весь город. После расширяется и обхватывает Финский залив. Петляющая река делит Петербург на две почти равные части. Над ледяными водами нависают колоссы-небоскребы, наполовину врытые в мерзлую землю. Сто этажей вверх, сто этажей вниз, глубоко-глубоко. Вросли между заброшенными переходами старого метро.

Жилые дома, будто костяшки домино, длинные разноцветные свечи, сейчас, в полутьме – серые и безжизненные, далекие, отторгающие, суровые, похоронившие в себе тысячи и тысячи людей с отформатированным разумом. Пятьдесят миллионов душ ютятся в крохотных комнатках.

Вдали из темноты выпирает кольцо скоростного моста, по которому проносится стрела магнитного монорельса. Еще дальше торчит одинокий блестящий клык, высочайшая точка Петербурга, слоновая кость башни Компинк, научной клиники, которая владеет потоком, пестует разработки микро-робототехники, работает с госзаказами по внедрению чипов в мозги уголовных преступников, и многое-многое другое. Башня высока, недоступна, подчинена далекой Америке.

Очки на несколько секунд стирают толпу, выкидывают ее из поля зрения; подсвечивают матовую пленку, под которой прячется тело, мертвое, неподвижное. Рядом в чернеющей пустоте висят вспышки кадров с городских камер… здесь серый контейнер прибился к гранитному камню набережной… кран запускает длинную руку и вылавливает его… толстяк в желто-синем комбинезоне («начальник речной станции, ФИО, 47 лет, разведен, детей нет, вероятность причастности к преступлению: 0,13%») открывает контейнер, видит в его черной пучине мертвое тело одинокой девушки… что он чувствует? что он чувствует?.. выхватывает труп, бережно несет… куда?.. тяжелая ноша вываливается из трясущихся рук… толстяк убегает, прочь, прочь…