Записки ракетчика

В специальной палатке начальник химической службы полка разливал мерзко пахнущую жидкость – хлорпикрин. Все надевали противогазы и входили в эту палатку на несколько секунд. Были такие, кто пытался схитрить, вынимая из противогаза клапан. Дышать на воздухе, конечно, было легче, но из палатки такие «хитрецы» выскакивали мгновенно. Сразу получали «втык» от всех начальников по очереди, от сержанта до комбата, устраняли недостаток и опять заходили в палатку уже под контролем. После первого же КЗ с заправкой, когда видели, как парит окислитель, повторить «фокус» с клапаном ни у кого желания не возникало.

Конечно, особенно тщательно готовили технику, особенно в отделении заправки КРТ. Одной из операций по проверке систем и агрегатов был «барботаж» в переводе с латыни – перемешивание. К цистерне окислителя 8г131 специальными гибкими металлорукавами из нержавейки присоединялся агрегат 8г113 (заправщик окислителя, он же заправщик азотной кислоты, в обиходе ЗАК). А из него окислитель по другим металлорукавам (в обиходе, шланг СРГС) опять попадал в цистерну окислителя. Таким образом проверялись все элементы наземной системы заправки.

Для КЗ с заправкой использовали специальные ракеты 8К63Д (в обиходе «Дэшная ракета»). Её системы, естественно, тоже проверяли, только не мы, стартовики, а специалисты ГР (группа регламента). Они подавали в топливные системы горючего и окислителя воздух под давлением. И если давление падало, искали и устраняли повреждение.

Вот такое мероприятие (барботаж) и был назначен в моей батарее в один из дней. Защита и противогазы личного состава были проверены, инструктаж проведен, руководил работой начальник отделения заправки капитан Витя Дербышев. Старшие товарищи называли его просто «Дербаш», но я себе такого общения позволить не мог. Он, как, впрочем, и все другие офицеры батареи, был старше меня. Опытный офицер, он понимал всю важность и ответственность этого мероприятия. Даже манометры в ЗАКе, по указанию инженера полка, были проверены в полковой лаборатории на две недели раньше срока. Как оказалось, зря.

Я с моим заместителем Валей Степановым, осматривали технику в сооружениях на старте. В семнадцать часов начиналось совещание, которое проводил командир полка. Около часов шестнадцати Валя предложил дойти до складов спец топлив, где и работал Дербышев. «Посмотрим, как они технику приводят в исходное, и пойдем на совещание», -предложил он.

Как оказалось, просто «посмотреть» не получилось. Почему Дербышев задержал проверку, сейчас и не вспомнить. Наверно, причина была в том, что к нему назначили нового сержанта, старшего механика ЗАК. И тренировка «в сухую» была далеко не лишней. Мы уже походили, когда я обратил внимание, что сам Дербышев был не одет в защиту, а стоял возле ЗАКа в брюках навыпуск и рубашке. Я не успел даже крикнуть, как Дербышев махнул рукой.

То, что случилось дальше, происходило, как в замедленном кино. Резко взревел двигатель ЗАКа, что говорило о начале перекачки окислителя. И тут же раздался взрыв, и кабина ЗАКа наполнилась ядовито желтым дымом – парами окислителя. Из кабины ЗАКа на бетон вывалился, одетый в защиту и противогаз, человек. Облако дыма увеличивалось. Дербашев быстро надел противогаз и прыгнул в кабину. Там оставался ещё один человек. Двигатель ЗАКа заглох, водитель обмывщика заливал кабину струей воды.

Мы подбежали к лежащему человеку и оттащили его на несколько десятков метров в сторону. Из второго обмывщика облили водой и сняли поврежденный противогаз. Маска была рваная, а стекла разбиты. Глаза молодого младшего сержанта, а это был он, были закрыты. Вода привела его в чувство, он что-то невнятно бормотал. Поднесли нашатырь, он мотнул головой и наконец сказал: «Что-то взорвалось». Это мы и сами видели. С сержанта сняли защиту, посадили в машину и Валя Степанов повез его в санчасть.

ЗАК стали поливать оба обмывщика. Дербышев, вместе со «старым» сержантом, крутили какие-то вентили, выскакивали из кабины ЗАКа к цистерне, потом возвращались назад. Наконец, парение окислителя почти прекратилось. Виктор и «старый» сержант, все мокрые, вышли из ЗАКа и отошли на несколько шагов. Первое, что спросил Дербышев, было, что с «молодым». Я рассказал, что вроде все нормально, только глаза не открывает. Заглянув в кабину ЗАКа, я увидел, что несколько манометров были повреждены, без стекол и стрелочных механизмов. Дербышев, подумав немного, сказал, что взорвались именно манометры. Почему-непонятно. А потом из трубок поврежденных манометров, начал «хлестать» окислитель, поскольку насос работал на максимальных оборотах. А когда остановили насос, окислитель потек и из него, сквозь прокладки. И только когда перекрыли все магистрали и залили все большим количеством воды, парение прекратилось. «Старый» механик ЗАКа, вытерев кровь с поврежденного стеклами лица, подтвердил версию Дербышева. Но причина взрыва манометров была непонятна.

Я сел в машину и поехал в санчасть. «Молодой» сидел с открытыми глазами, лицо было измазано зеленкой, но толком объяснить ничего не мог. «Товарищ старший лейтенант, -дрожащим голосом сказал он, – я все делал правильно, я не виноват, я не знаю, что взорвалось». Я успокоил его как мог. Доктор сказал, что держать его в санчасти не обязательно, но лучше пусть полежит несколько дней, успокоится.

Когда я вошел в клуб, совещание уже началось. Я доложил командиру полка, что случилось. Не буду описывать все, что я услышал потом. Слава Богу, все были живы и относительно здоровы. В этот же день выяснили и причину взрыва. Когда на ЗАК принесли новые манометры, оказалось, что резьба была смазана, а для удаления смазки применяли спирт. А то, что после этого надо было промыть резьбы дистиллированной водой, начальник полковой лаборатории своего помощника не предупредил. Вот как только окислитель попал на остатки спирта и произошел взрыв.

Служить в отделении заправки «молодой» младший сержант категорически отказался. Его не остановило даже то, что всем заправщикам был положен отпуск. Его забрали в подразделение охраны. А на КЗ с заправкой нам поставили только тройку, хотя по времени мы все сделали на отлично. Вот так нам «помог» «барботаж».

Веники

Вся моя жизнь связана с армией. Когда я родился, мой отец уже был офицером. В семь лет, а примерно с этого возраста я себя помню, я отличал солдата от сержанта, а офицера от сверхсрочника. Я знал, что такое взвод, полк, штаб, полеты и много других военных слов. В институте я уже сам носил солдатский ремень и пилотку и «стоял в наряде». Правда это было немного не по-настоящему.

А с 1972 года началась настоящая служба, которую я полюбил, которой гордился и горжусь до сих пор. И слова «на боевое дежурство по защите нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик заступить» всегда вызывали во мне трепет и готовность выполнить приказ.

А Приказ мог быть только один – провести боевой пуск ракет по объектам противника. Не какого-то там «вероятного», а вполне реального, объекты которого можно увидеть на карте Европы. Да, я прекрасно понимал, что «потом» уже не будет. Но это не имело для меня никакого значения. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок. И это правильно, и по- другому быть не может.

Читатель, наверное, подумает: как связаны «веники» с этой патетикой? Сейчас мы до этого дойдем.

Комплекс с ракетой 8к63, на котором начиналась моя служба, в полной мере подтверждал правильность понятия «ракетное оружие – оружие коллективное». Да, время подготовки ракеты к пуску из состояния повседневной жизнедеятельности составляло три часа пятнадцать минут. Но нас, офицеров стартовых батарей, это нисколько не смущало. А минимальная «пятиминутная» готовность к пуску позволяла надеяться, что пуск мы проведем.

Была масса анекдотов про наши комплексы, например, когда американский президент звонил Брежневу, «что, мол, все», а наш генсек отвечал, что у него «еще Смоленская армия есть».

Четыре комбата: старший лейтенант Терехов, старший лейтенант Каримов, майор Глазачев, майор Хотимич

И мы служили не за страх. А солдаты были самые разные. Я бы покривил душой, если бы сказал, что «дедовщины» у нас не было. Увы… Но я точно знаю, что, если случались между солдатами трения на национальной почве, мы этого, во-первых, старались не допустить, а, во-вторых, пресекали на корню самым жестким образом.

Поэтому спали рядом армяне и азербайджанцы, грузины и белорусы, русские и узбеки, и еще солдаты многих национальностей. Да у некоторых были трудности с языком и образованность солдат была самой разной. Были даже такие, кто в армии впервые увидел наволочки и простыни.

Но, если солдат попал служить в стартовую батарею, то мы любому находили место, где он мог освоить специальность и приносил пользу. А когда за маленький успех человека похвалишь, он стремится в другой раз сделать свою работу еще лучше.

Осенью 1974 года ко мне во второе отделение первой стартовой батареи пришел небольшого роста солдат. До армии он жил в небольшом татарском селе, по-русски говорил плохо, но понимал все очень хорошо.

Командир батареи майор Александр Михайлович Косарев, определяя этого солдата ко мне, сразу сказал, каким номером расчета он сможет работать. Уже через месяц солдат освоил несложные действия и старательно выполнял любую работу, которой на старте всегда было немало. Фамилия этого солдата была Салахов.

Через некоторое время меня перевели с повышением в четвертую батарею. Но всегда, когда мы встречались, он улыбался и лихо прикладывал руку к пилотке. А через год я снова вернулся в первую батарею, уже комбатом. Многие солдаты мне были знакомы. Естественно, я узнал и Салахова.

Он служил уже второй год и на КЗ работал мастерски. Его по-прежнему, можно было увидеть в посудомойке солдатской столовой, драящим пол «палубным способом» в казарме, метущим территорию осенью и на многих других местах, куда солдаты второго года службы старались не попадать. Так прошли зима, весна и лето 1976 года. Подходила к концу и служба Салахова.

В то время перед увольнением в запас, или, как говорили солдаты, «перед дембелем» в полку, дивизионе и в стартовых батареях создавались группы солдат, которые выполняли различные работы по благоустройству столовых, казарм, учебных классов и других объектов. Солдаты и сержанты, которым до увольнения оставался месяц-два по своим специальностям, как правило, были подготовлены отлично. Поэтому вместо занятий они ремонтировали все, что было нужно или создавали новые объекты. Это называлось «дембельский аккорд».

В зависимости от того, кто был инициатором создания таких бригад, были уровень поощрения. Командир полка мог уволить сразу после окончания работ и сдачи объекта, с торжественным построением, оглашением приказа о поощрении, вручении подарков и документов об увольнении. Поэтому мы старались подбирать в такие бригады наиболее дисциплинированных солдат. Хотя иногда случалось и по-другому. Недисциплинированный солдат оказывался прекрасным каменщиком или художником, сварщиком или плиточником. Но с этим приходилось мириться.

Так было и осенью 1976 года. В соответствие с Приказом Министра обороны увольнение проходило в период с октября по декабрь. Как правило командиры батарей, учитывая прохождение службы и заслуги солдат и сержантов заранее ориентировали личный состав по датам увольнения в запас. Это называлось «распределение по партиям», а солдаты называли проще «по пачкам».

Конечно, главным при определении порядка увольнения была подготовка качественной замены номеров расчета. Поэтому, как правило, после работ на «дембельском аккорде» увольняемые обучали свою «замену». Поскольку вечером в классы пройти было нельзя, увольняемые рисовали нужные картинки, проводили словесные тренажи, заставляли на память учить уставы, наставления и другие документы.

О чем же я задумался?

Прошел октябрь и половина ноября. У меня в батарее осталось четыре увольняемых. Трое были систематическими нарушителями дисциплины, отсидевшими неоднократно на «губе», так в просторечии называли гауптвахту, исключенными из комсомола. Они знали, что уволятся позже всех, но вели себя тихо и дисциплину не нарушали. Я предупредил, что малейшее нарушение – и они отправятся в дисциплинарный батальон, а не на гауптвахту. А четвертым был Салахов.

Не знаю по какой причине, но и начальник отделения, и я про него попросту забыли. Он не попадался на глаза, работал «как молодой» и до поры о себе не напоминал, наверное, по причине природной скромности.

В тот день я пришел на вечернюю поверку личного состава. А после построения и команды «Отбой» Салахов подошел ко мне сам. Обратившись, как положено, он спросил: «Товарищ старший лейтенант, а можете и мне дать «дембельский аккорд?»

Это было для меня, как холодный душ. Его можно было уволить, замена готова, ничего его не держало. Я сказал, что подумаю и утром ему сообщу. Пока шел в общежитие, а я был на дежурстве, думал, что можно ему поручить. Случайно, возле учебного корпуса, где располагался дежурный по дивизиону, мне на глаза попался солдат. Он веником убирал с дорожки опавшие листья. Веник был весь истертый, как иногда говорили «в две хворостинки». Я терпеть не мог, если видел солдата с таким веником. Видно его начальникам было все равно, как и чем солдаты подметают дорожки.

Идея пришла сама собой. Наутро я подозвал Салахова и спросил, умеет ли он вязать веники. Он удивился, но сказал, что умеет. Я не стал долго думать и сказал: «Сто веников сделаешь, и сразу уволю». Количество его нисколько не смутило. «Вы только мне разрешите на старт уходить с Елькиным», – попросил солдат. Елькин был механиком моей «боевой двойки» и ходил на старт самостоятельно, подметал территорию возле хранилища до прихода НДБР. Я согласился.

К семнадцати тридцати, перед уходом со старта, я подошел к деревянному домику, возле которого увидел Салахова. Возле него лежала гора веток, топор и куски проволоки. К сучку стоящего рядом дерева была привязана веревка с небольшим кольцом на нижнем конце. Солдат собирал нужное количество веток, обвязывал их веревочной петлей и ногой, вставленной в нижнее кольцо, эту петлю затягивал. Куском проволоки связывал веник, делал еще одну петлю и опять связывал это место проволокой. Таким образом получался очень крепко связанный отличный веник.

Я никогда не видел, чтобы для вязки веников использовали такое приспособление. Это было очень просто, надежно и быстро. На вопрос, сколько уже готово, Салахов пригласил в домик, где лежала гора готовых веников. «Уже шестьдесят пять», -с гордостью сказал солдат. Я был поражен. Естественно пересчитывать эту гору я не стал.

С утра, сразу после развода, пошел в строевую часть и попросил подготовить документы к увольнению. Затем зашел к замполиту полка и спросил, можно ли солдату оформить грамоту от командира полка. На вопрос, кому и за что, я рассказал про Салахова, его службу и «дембельский аккорд». «Да для него в селе эта грамота будет как самая большая награда, он же героем для своих сельчан будет», – убеждал я замполита. Замполит ко мне хорошо относился и сказал, что к обеду все будет готово.

А перед обедом на старте ко мне подошел Салахов и доложил, что все готово, можно считать. Я, для вида, зашел в домик. Куча веников была огромной. «Ну что ж, пойдем на обед, а потом будешь переодеваться, сегодня поедешь домой», сказал я солдату, и мы вдвоем пошли к казарме. На вечернем построении я вручил солдату грамоту и документы, поблагодарил и просил от меня передать благодарность родителям. Вот так.

В моей памяти, увы, осталась только фамилия солдата, а жаль. Понятно, что его родственники вряд ли прочитают этот рассказ. Но хорошо бы написать и имя, и отчество. Человек заслужил такую память.

А вениками мы пользовались до следующей осени, почти год. Спасибо тебе, солдат Салахов.

1977 год

Отпуск. Это замечательное мероприятие ежегодно случалось с каждым офицером и прапорщиком. Отменить его не мог никто. Только чрезвычайные обстоятельства могли повлиять на время отпуска.

Естественно, все мероприятия в армии планируются заранее. Только внезапные проверки нельзя было предугадать. Однако, в те времена понятие «внезапная» было достаточно условным. Проверки, как правило, вносились в планы боевой подготовки дивизии, армии и Главного штаба РВСН. А уж какими путями узнавали о них нижестоящие командиры, можно только догадываться.

Было и еще одно обстоятельство, влиявшее на время проведения отпуска.

«Солнце жарит и палит, едет в отпуск замполит. Слякоть, дождь и непогода, едет в отпуск зам комвзвода».

Это крылатое выражение я узнал еще в детстве. Услышать его можно было от каждого офицера, я услышал это от своего отца. А когда сам начал служить, понял, что это действительно так.

Мой первый отпуск пришелся на позднюю осень 1973 года. А в 1974 году я поехал в отпуск в январе. Молодой начальник двигательного отделения 1 батареи, я только сдал на допуск к самостоятельной работе, заступил на дежурство и сразу после смены ушел в отпуск. Так было принято.

А в начале 1976 года, через несколько месяцев после того, как стал командиром батареи, сразу ушел в отпуск как самый молодой комбат. У каждой категории должностных лиц был свой график отпусков. И каждый командир старался максимально точно выполнять этот график. Я, как молодой офицер, принимал это как должное. И когда сам стал комбатом, тоже планировал отпуска своих офицеров. Хотя на график отпусков влияло и то, когда в отпуск уходят офицеры других батарей. Командир дивизиона не мог допустить, чтобы в отпуск одновременно ушли, например, все 4 начальника стартового (или другого) отделения.

Штаб дивизиона собирал от комбатов предложения, анализировал их, а потом выдавал нам, комбатам, рекомендации по корректировке.

Как получилось, что в 1977 году мой отпуск был запланирован на июль, я не знаю. Тем не менее, когда я узнал об этом, я очень обрадовался. Отпуск летом, с детишками на море… Увы, мечты остались мечтами.

Я уже купил билеты на самолет, получив отпускные документы чуть раньше, написал в «отпускной тетрадке» задание всем офицерам, провел небольшое совещание перед вечерним разводом, как меня вызвали к командиру полка. «Отпускная тетрадка» так я назвал тетрадь, в которой перед отпуском ставил задачи каждому офицеру батареи. Кто из комбатов – Косарев или Глазачев, научили меня так делать, сейчас уже не помню. Но и впоследствии я так делал неоднократно. Как говорил один из знакомых замполитов «самая острая память – тупой карандаш». Это, пожалуй, единственное выражение политработников, которое стоит того, чтобы выполнять.

Командир полка подполковник Соколых пришел после Абаева. И завоевать хоть малейшую симпатию у подчиненных, как это ни прискорбно, ему не удалось.

Едва я зашел в кабинет и доложил, на меня обрушился такой поток негатива, как будто я – главный виновник всего плохого, что есть в полку. И о чем я, кроме своего благополучия, думаю, если мог позволить себе отпуск вообще, а перед показными занятиями и годовым регламентом, в частности. И как это я спланировал отпуск (а то, что это планировал командир дивизиона, неважно). А когда я сказал, сдуру, что у меня уже и билеты куплены, это было не просто каплей, а ушатом на голову. Тут я услышал, что и ПНШ по строевой, выдавший проездные, такой-же негодяй, как я, и что в Таллин я ездил незаконно. Дальше я понял, что надо молча выслушать все до конца, и даже разбавлять речь командира только тихим «виноват» не стоит.

Наконец Соколых замолчал, глядя на меня, как на врага народа. Я, не оправдываясь, сказал, что, если он разрешит, я готов вернуться из отпуска дней на десять раньше, чтобы успеть все, что еще не сделано, доработать.

Оказалось, что кроме меня командир полка, чуть позже, вызвал и командира дивизиона. Подполковник Панов Виталий Андреевич, толковый и опытный командир дивизиона, относился ко мне очень хорошо. Он, естественно, знал и про регламент, и про показные занятия, и про то, что все уже готово и волноваться не стоит. Когда он вошел в кабинет, я понял, что это из-за меня. Соколых приказал мне выйти.

Можно только представить, что он говорил Панову. Через несколько минут дверь кабинета открылась, и Панов сказал, чтобы я вошел. Командир полка, не меняя «грозного» выражения лица, сказал, что в отпуск он меня отпускает, но приехать надо на неделю раньше. Я сказал «есть» и, спросив разрешения, вышел. Дождавшись у входа в штаб Панова, я сказал, что, если надо, я могу сдать билеты и не ехать. Виталий Андреевич махнул рукой, вполголоса невнятно буркнул «пошел он…» и мы пошли к штабу дивизиона. Вечерний развод уже прошел. Перед штабом он сказал мне подождать. Я закурил, а Панов вошел в штаб. Через несколько минут он вышел, пригласил меня в свою машину, и мы поехали домой. По дороге говорили обо всем, кроме разговора с командиром полка. А на следующий день мы уже ехали в Таллин.

Показные занятия, о которых говорил командир полка, проводились в связи с проведением годового регламента на вооружении и технике: одного из важнейших мероприятий Плана Боевой подготовки. Перед каждым годовым регламентом в полку проводились показные занятия. Как правило их проводили на той батарее, которая начинала регламент. А в 1977 году это была моя, первая батарея.

Мне исключительно повезло. В 1976 году, будучи заместителем командира четвертой батареи я готовил и проводил такое мероприятие. И новый главный инженер полка майор Краснолуцкий Анатолий Валентинович это тоже учитывал. В 1976 году он был главным инженером нашего дивизиона. Мы тогда хорошо подготовились и провели показные занятия и регламент. И в 1977 году он не сомневался, что я, имея такой хороший опыт, смогу провести показные занятия.

Кроме того, у меня были очень опытные офицеры. Мой заместитель Валя Степанов, был на год старше меня. Да и начальники отделений были «палец в рот не клади». Только начальник двигательного отделения, двухгодичник, не имел опыта. Но он был толковым и работящим офицером.

Главным инженером дивизиона был майор Лев Исаевич Нови. Я до сих пор хорошо помню этого человека. Он прекрасно знал всю технику батареи, был очень интеллигентным человеком. Мы с ним сразу «сошлись», прекрасно ладили и никогда не было недопонимания. Он очень уважал меня, молодого комбата, и наши отношения иногда выходили за пределы «служебных».

Немногие комбаты могли сказать, что предлагали Льву Исаевичу «принять по сотке» после, например, работ на старте в субботу, в парково-хозяйственный день. «Запанибрата» мы, естественно, никогда не были, но мне было приятно, когда он называл меня «Володя» и рассказывал разные прибаутки про службу в авиации, откуда он, «по велению Партии» стал ракетчиком. А когда, через три года, мы случайно встретились в поезде, оба были этому очень рады и прекрасно отметили эту случайную встречу.

Сейчас, через много лет после увольнения, я вспоминаю, что не было ни одного офицера службы вооружения, которые бы были «арапами», крикунами или неуважительно относились к другим. Никогда, ни один зам. по вооружению не требовал «сократить время проведения работ», «экономить ГСМ и расходные материалы» и тому подобное. Естественно, если солдаты выбрасывали банки с остатками смазки или выливали на землю отработку, начальник этих солдат получал «по полной». Но все мероприятия по службе вооружения всегда были толково спланированы, подготовлены и проводились в срок.

Офицеры 23 гвардейской ордена Ленина Краснознамённой Орловско-Берлинской ракетной дивизии на сборах. В центре – командир дивизии генерал-майор Орехов Л. В.

Показные занятия мы начали готовить заранее. Уже в июне 1977 года было готово все оборудование регламентных постов. Поскольку на показных занятиях должны были присутствовать не только офицеры нашего полка, но и руководство других полков, их подготовку контролировали офицеры службы вооружения дивизии. А заместителем командира дивизии по вооружению, тогда мы обычно говорили «главный инженер дивизии», был полковник Ярулин. Сейчас, конечно, трудно вспомнить все подробности. Но я точно знаю, что замечания, которые я, наверняка, получил от полковника Ярулина, были сделаны так, как будто это были слова отца к сыну, по-доброму, как слова старшего и более опытного товарища.

Выру. Танк в 1 дивизионе. Третий слева полковник Ярулин Мулланур Газизович, пятый слева полковник Мороз Виталий Васильевич.

Так случилось, что через пять лет после этих показных занятий я принял дивизион, начальником подвижного командного пункта которого был старший лейтенант Газинур Мулланурович Ярулин. И я сразу спросил, не его ли отец был главным инженером дивизии в Валге. А получив утвердительный ответ, сказал, что у меня только хорошие воспоминания о нескольких встречах с этим человеком. А недавно Газинур Мулланурович прислал мне две фотографии с вопросом, не узнаю-ли я кого- нибудь. Конечно, я сразу узнал командира дивизии полковника Мороз Виталия Васильевича. А ещё я сказал, что третьего слева офицера я видел несколько раз, но кто это – не помню.