Вечный Палач

– Ну, дык, ладно…

– Так о чем ты мне хочешь поведать, Петюшка? – закуривая сигарету, как бы промежду прочим, поинтересовался Катин.

– А хрен его знат… – пожал плечами старик. Хотя, извините за наглую ложь, дело в том, что плеч у Петюшки, как и многого другого не было. И вообще было не понятно, каким образом держалась душонка в этом обтянутом морщинистой кожей скелете, и была ли она вообще. Маленький, подвижный Петюшка вальяжно откинулся на спинку стула и, изобразив прямо-таки царский жест костлявой, трясущейся с бодуна рукой, полюбопытствовал:

– И де вы сёдня боролись с Геенной Огненной?

Сделав еще один царский жест, который означал все тоже – он хотел курить, Петюшка сник. Но Алексей, и в тот раз, проигнорировал его закодированную просьбу.

Вскоре официант принес пиво и селедку…

– Но я же просил!!!

– Заказано, – не без страха ответил работник общепита и боком, боком попытался улизнуть.

– То есть как это? – возмутился Катин и привстал.

– Да я…

– Леша… Леша… – заерзал на стуле Петюшка, – это я его попросил, жрать хотца…

Алексей перевесился через стол и, схватив Петюшку за грудки, нанес ему сокрушительной силы удар. Мужичок, визжа, как недорезанный поросенок, перелетел через стул и грохнулся на спину в узком проходе у соседнего столика, едва не сбив с ног официанта.

Едва очухавшись, Петюшка на четвереньках подполз к столику и, пустив жалостливую слезу, стал плаксивым голосом молить Катина о снисхождении.

– Ладно, уж… Только убери ее с моих глаз, а когда я уйду, похаваешь.

Обрадованный Петюшка смахнул селедку вместе с двумя черствыми, заплесневелыми кусками хлеба в какую-то засаленную авоську и осторожно присел на краешек стула, жалобно глядя, как Алексей попивает пиво. Потрогав левый глаз, под которым уже распускался сиреневый цветок с экзотическим названием «фингал», невинная «жертва террора» притихла, и пить свое пиво пока не отваживалась.

– Петюшка, а скажи мне, что такое, по-твоему, жизнь?

– Жизень?.. – мужичек наморщил и, без того сморщенный, узенький лобишко… – Да как тебе сказать…

Петюшка кивнул на пивную кружку, демонстративно глотая слюну.

– Пей, хрен с тобой…

Жадно отпив несколько глотков, старик заулыбался, и начал философствовать:

– Видишь ли, жизень – это, что-то навроде огромной цепи. Кому, значитца, украшение, а кому и кандалы. А мы, надо полагать, навроде звеньев у ейной. Деды наши да отцы – это, так сказать, начальные звенья, а уж детки, там, значитца, да внуки всяческие – это последующие, стал быть. На стыке, значитца, мы нарождаемся, на стыке и помираем.

– А после смерти что?

– Опосля што ли? – Петюшка еще отпил несколько глотков и, взяв кружку в руки, снова откинулся на спинку и начал качаться на задних ножках стула. – А снова жизня…

– То есть как это? – изобразил удивление Алексей, подвигая вторую кружку ближе к Петюшке.

«Философ» спросил взглядом: «Мене?» и, получив утвердительный ответ, продолжил свои размышления:

– Звено-то оно, почти круглое, так вот мы и бегаем по кругу, равно лошади по цирковой арене. Наша Вселенная тоже, может быть, представляет из себя кольцо. Ну шо таке бесконечность? Жутко даже вообразить, да и чижало. А ежели пораскинуть умишком, это незатейливое кольцо. Вселенная замкнута на самою себя, ни те начала, ни те конца, однозначно, слово – бесконечность.

Так и бытие – это нескончаемая цепь с круглыми звеньями или сцепленными меж собой листами Мёбиуса…

– Ты даже Мёбиуса знаешь! – приподнял от удивления бровь Катин и полюбопытствовал:

– И что в следующей жизни опять все будет так же, как и в предыдущей?

– Нет, на кой ляд же всё, – отозвался Петюшка, переливая пиво из катинской кружки в свою. – В цельном все не совсем так, а можа и вовсе не так. Но кое-что, поди, и воссоздается, ты неужто не примечал этого.

– Ну, замечал нечто похожее… А скажи мне, горе мое луковое, неужели и в следующей жизни ты опять будешь такой же, как сейчас, свиньею? Ежели ты и раньше был ею, то, признайся, не надоело тебе шута из себя корчить да объедки с барского стола подбирать.

– Карма, значитца, таковская…

– Карма? А не хотелось ли тебе изменить эту карму? В конце концов, ты тоже, какой никакой, человек, не обидно, что ли, тебе свиньей обретаться? Как-то несправедливо получается, по твоей теории, одним, значит, звено из злата-серебра, а тебе наидостойнешему из отходов жизнедеятельности, спаянных дерьмовым оловом?

– Знаешь, Леха, мене и так покуда недурственно, ты меня токо изнаружи и видишь, да, чай, мозгуешь: «Вот како убожество, мразь небритая… вот, мол, из-за кружки пива кажному готов задницу лизать!»

А ты пошевели мозгой, разве тебе самому не доводилось совершать нечто подобное? Оно, правда, задницы, кои ты лизал – верно, поупитанней да почище, но вырабатывают-то они един продукт жизнедеятельности. Так что, ничем ты мене не лучша, а может даже и хужее…

Катин начал потирать кулак. Стоило только взглянуть на его раскрасневшуюся физиономию, то можно было, даже не обладая телепатией, прочитать одну лютую мысль: «Завали рот, чмо! А не то я тебе едальник-то заткну!»

Но Петюшка, казалось, не замечал его гнева и увлеченно продолжал:

– Я-то способен выскочить из замкнутого круга – устроиться, в пример, на работу, завесть семью, детишками обрасти, а ты, Лешенька, обречен, на веки вечныя, будто пони кака всю жизню по кругу гонять.

– Почему же? – выдавил Алексей, едва сдерживая себя.

– У тебя наличествуют блага, каковыми ты дорожишь, а мене нечего терять, кроме этой цепи, у меня не хрена нет, кроме этой мрази, кою все жизенью, почем зазря, кличут, да и та и гроша ломанного не стоит. У несчастного человека можно отнять тока несчастье.

– А неужели нет выхода из этого заколдованного круга… Вот, например, по буддистской модели, душа человека переселяется из одного тело в другое, а у тебя выходит, что он все время живет в одно и то же время, в одном и том же теле, одной и той же жизнью…

– Не… ну ты не совсем прав, – усмехнулся Петюшка, и начал весьма здраво излагать свои мысли, перейдя с простонародно-матерного на научно-популярный язык. – В буддизме нет понятия души как вечной субстанции, человечье «я» отождествляется с совокупным функционированием определенного набора дхарм, нет противопоставления субъекта и объекта, духа и материи, нет Бога как творца и, безусловно, высшего существа. После смерти человек разваливается на исходные составляющие, а позднее из множества отдельных частей собирается некая иная личность.

Но я подозреваю, что все несколько иначе. Время имеет вертикальное расположение, вовсе не так, как мы кумекаем, дескать, оно движется от прошлого к будущему, а все, понимаешь, слито в единое целое, концы сведены с началами, как в порнографической сцене. Поэтому все повторяется, как я уже заявлял, но каждый раз складывается немного по-разному, навроде как в крутящемся калейдоскопе осколки стекла кажный раз складываются в новую картинку…

Одно неизменно, господин Катин, так называемый исторический промежуток, в каком протекает твоя жизень, плюс минус несколько лет или столетий. Могет быть и родители, и место рождения и прочие причиндалы меняются, как те же стеклышки в калейдоскопе. Существует миллиарды вариантов земной истории и все они переплетены, перепутаны и поставлены раком, то есть, я хотел сказать, вертикально…

Ну, уразумел, что я тебе сказал, дурная ты голова.

Мы, Леха, будто электрон какой, скачем с одной энергетической орбиты на другую. В одном ты прав, наверняка, есть несколько человек, кои могут, переходить от одного звена к другому, будто монах, перебирающий четки…

Может быть это я, может быть – ты…

Хотя, поди, это и не ты и не я, слишком уж мы мелко плаваем…

– Слушай, Петюшка, откуда у тебя – грязной мрази – такие чистые и умные мысли… Ты же лицо без ничего: без места жительства, без ума и без права на жизнь…

– Давай лучше выпьем… – ушел от темы старик.

– За что будем пить?

– За красавицу Жизнь! Пригожую и загадошную незнакомку, с коей не кажному дано переспать и испытать всю гамму неземных услад и блаженств. За похотливый поцелуй Смерти, коя хотя бы на краткое время ослободит нас от всех земных мучений и вымарает навсегда наши имена из истории нашей бесталанной, самой ординарной планетки, на коей ни одна скотина никогда не помянет нас душевным словом.

– Ты что помирать собрался? К чему этот патетичный, высокий штиль, говори проще, я тебя совсем перестал понимать…

– Или не чаешь разуметь? Давай дербалызнем за взаимопонимание.

– Давай…

Алексей протянул свою кружку, и обрадованный старикашка легонько стукнул об нее своей кружкой и жадно втянул вонючее содержимое.

– Ну, как пошла? – с явным сарказмом в голосе поинтересовался Катин, закуривая сигарету.

– Но, но… Не очень-то. Немудрено потешаться, когда тебя не терзает похмельный синдром… Я вот только одного никак не могу расчухать, какого черта, при твоих-то доходах, ты слоняешься по «Рюмочным» да пивнякам, шел бы в какое-нибудь благопристойное заведение, чего ты позабыл в наших, Богом проклятых, забегаловках?

Алексей откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и, затянувшись, попытался объяснить Петюшке свое поведение:

– Я пытаюсь раскумекать, как вы, люди, не имеющие за душой ничего, кроме долгов, люди, каковые и людьми называются лишь по праву человеческого происхождения, как вы живете? для чего? чем? В чем смысл вашего бессмысленного существования? Вот ты, например, Петюшка, объясни мне, неразумному, для чего ты живешь?

– Потому что меня мать родила…

– Нет, ты мне ответь на вопрос: «для чего?», а не «почему?»…

– Слушай, Катин, давай еще примем, а то у меня крыша поехала от твоего допроса, может ты еще меня сказнить собрался, фамилия у тебе подходящая для етого делу…

– Пей, – ответил Катин, протягивая старику свою кружку, – я пока воздержусь, хочу сохранить ясность ума.

– Не понЯл… – удивленно расширил глаза старик. – Знаешь, а, по-моему, ты не прав, именно алкоголь и осветляет ум, мысли сами так и вливаются в пустой сосуд головы. Пьяный мозг, будто губка, жадно вбирает в себя все, что ей преподносят… Правда, поутрянке после этого «сушняк», но ведь это же потом. А и потом: кому на Руси по утру хорошо?..

– И все-таки я воздержусь.

– Как знашь… – Петюшка покачал головой и, помыслив: «Мне бы его заботы…», опростал почти наполовину подвинутую к нему кружку пива и закурил, без спроса взяв сигарету из катиновской пачки, покоящейся на столе.

– А вообще мне малопонятен твой прямо-таки болезненный интерес к нашему брату. Живи – как могёшь, и не лезь – куда не след!

– Это твой жизненный принцип или трёп пьяного языка? Вообще, ты, опустившийся ниже уровня городской канализации, ты, переводящий добро на дерьмо, чего ты живешь? Таких, как ты, нужно уничтожать, выжигать как бородавку, вскочившую на здоровом теле нашего общества.

– Во-первых, ты не первой, кто предлагал такие ка-аардинальные меры. А, во-вторых, кто тебе провещал, что наше обчество здорово? Пусть я – бородавка, пусть я не приношу никакой пользы, но ведь и вреда от меня никакого нет.

А вот, такие люди, как ты и иже подобные – не потребны, ежели не сказать более, вредоносны. Если и надо кого-нибудь уничтожать – так это вас!

Вы, как энцефалитные клещи, присосались к нездоровому телу нашего обчества и сосете нашу последнюю кровь. Разжились тут, «висками» балуетесь, икру трескаете да на «мерсах» разъезжаете… Сволочье, ворье – да и только.

– Ты бы последил за базаром. У меня и машины нет, а все деньги, каковые я имею, я заработал… – Алексей показал свои мозолистые ладони, – вот этими руками. Да и потом, кто тебе мешает разбогатеть?

– Совесть. Пускай у меня неприличная одежда, непристойные мысли, матерный разговор, но душа-то у меня чиста, как стеклышко. Ежели ее ослободить от скверны, коя прилипла ко мне, как ракушки к кораблю, долгое время пробывшему в плаванье, то она заблистает, как брильянт на солнце, в своей чистоте и детской невинности.

– Чья бы корова мычала… Да и потом ты же – материалист, ты же отрицаешь существование души.

– Души в христианском понимании. Душа – это нечто непостижимое для нашего ума. – Петюшка перевел дыхание и, раскурив погасшую сигарету, продолжил:

– Человек – разумное животное, но с ограниченными способностями и рассудком; и раскусить такую тайну мироздания, как душа, ему не дано никогда в жизни. Но наличествует прочая форма существования материи, способная осмыслить человеческое, порой лишенное смысла, существование.

– Петюшечка, да ты никак филосОф?

– Катинькин мой, когда ты еще в пеленки писался, я имел счастие, а может несчастие, цельных четыре года протирать штаны на отделении Научного Коммунизма в нашенском универе…

– Боже… – неподдельно тяжко вздохнул Алексей, – как же низко ты пал. Почему? Ответь мне, почему ты не пытался, и не пытаешься подняться?

– А кто тебе взговорил, что я пал. Я вознесся над суетой, воспарил над нашей мелочной суетой и теперича наслаждаюсь свободным…

– … падением…

– Нет, Лешенька, полетом, коий вам простым смертным неведом. А звания и прочие регалии мене ни к чему. И, потом, кому нужно мое, отличное от общеустановшегося, толкование многих вещей?

– Например?

– Пжалуйста… – осклабился Петюшка, приложился губами к пивной и, кряхтя и причмокивая, сделал пару ненасытных глотков. – По материалистической философии наличествуют две формы существования материи: вещество и поле.

Но что тогда именуется жизнью?

«Существование белковых тел»?

Слишком малограмотно и расплывчато…

Жизня, Лешенька, дражайший мой, это не что иное, как третья форма существования материи.

– А разум – это четвертая форма? – предложил Алексей, отхлебнув из Петюшкиной кружки.

«Что-то горло пересохло, уж не от волнения?

Чушь!

Какой-то доморощенный философ несет откровенную ахинею, и, наверняка, не им придуманную, а я принимаю ее за чистую монету…

Похоже, опустившись на самое дно жизни и пытаясь понять психологию поведения, образ мыслей падших, я сам стал таким же или, по крайней мере, становлюсь. Как бы мне не свихнуться часом, я и так последнее время замечаю, как катастрофически я глупею…» – мысли одна за другой бороздили узкий лоб Катина, оставляя глубокие, неизгладимые морщины. А Петюшка продолжал наседать со своим, «отличным от общеустановившегося» учением:

– Да. Вот видишь – и ты согласен со мной.

– Я согласен? Я только предположил. А существует ли иные более высокие формы существования материи?

– Знамо дело, коллективный разум, в пример – это, когда ряд здравомыслящих существ, обладая автономными телесными оболочками, имеют единый сверхмозг, в смысле обладают, а не имеют, в смысле, трахают. Именно из его темных глубин они черпают свои сверхзнания и в евоных мрачных глубинах хранят свой скопленный опыт, будто олигархи, кои держат наворованный капитал в надежном швейцарском банке.

В отличие от мелкого, мало мозгующего человечишка, навроде тебя, данные существа менее зависимы от тела и, чаю, способны подключать к единому мозгу различные телесные субстанции, то бишь генерировать разум в любом белковом теле.

Думается, и у нас на Земле есть подобные существа, но их не так уж много, ибо код к заветному сейфу не просто подобрать, для этого нужны о-го-го какие способности и изворотливость, не нам чета…

– Неужели есть?

– Ну, ты гонишь! А гении – кто они, по-твоему?.. Откудова они заимствуют свои сверхзнания? Подозреваю, что именно они открыли возможность перехода из одного звена цепи к другому, причем совершенно в произвольном направлении как вперед, так и взад.

Петюшка долго разминал свежеукраденную сигарету, как бы выдерживая паузу, дабы его собеседник успел осознать произнесенное, потом также медленно закурил и нехотя продолжил:

– Но наличествует еще более тонкая форма материи – (но я не уверен, что самая высокая) это БОГИ! Всемогущи, всеведущи, вездесущи… Наличествует, по моей мысли, по крайней мере, два таких существа…

Одно сеет разумное, доброе, вечное.

Другое все это посеянное изничтожает…

– Единство и борьба противоположностей…

– Откуда ты это знаешь, ты же ни только не любишь думать, но и читать, особенно умные книги.

– Наверное, я подключился к сверхразуму и черпаю оттудова сверхзнания.

– Не смеши мои уши…

– Так что же ты там про противоположности говорил?

– А говорил, что этому сотни примеров: Каин и Авель, Сет и Осирис, Яго и Мавр, лед и пламень… Даже электрон рождается в паре с позитроном. Вот они-то подлинно умеют переходить от одного звена к другому. Вот в пример, если ты палач по природе, то есть человек, который предназначен тебе на заклание, и, помышляешь ты об этом, не желаешь, но придется его колесовать. У каждого плюса есть минус…

– Так что, по твоему учению, в каждом поколении есть свой Христос и Антихрист… – удивленно покачал плечами молодой человек, жадно припав к кружке.

– Да, но не всегда они прытко выказывают себя. Вот ты, мо быть, Антихрист, а мо Христос, хотя, чай, как я баял ране, Вечный Кат, кой все время мучает и изводит безобидных людей навроде меня, а может Вечный Ученик, коего все поучают, а выучить не могут…

– Почему?

– Да при всей своей выспренности, велеречивости и многозначительности, ты, при всей своей сучьей сути, обыкновенное непорочное создание, кое, при внешней расхлябанности и, извини, тупости, в душе – суть агнец божий, способный замочить любого…

– С чего это ты взял?

– Я много чего знаю… Я, знамо дело, не гений, но мене, как залатанному юродивому, тоже сверхзнание дано…

Загасив сигарету о край столешницы, Алексей вздохнул:

– «Ты, Моцарт, не достоин сам себя…»

– Довольно, сыт я… твоими глупыми расспросами и цитатами, – позевывая, произнес Петюшка. – Лучше попотчуй меня пивком или презентуй «бабки»…

Катин не выдержал, встал и, похлопав Петюшку по плечу, сказал:

– Может ты и прав.

Сунув старику бумажную купюру, молодой человек медленно направился к выходу. И, когда Алексей уже взялся рукой за ручку, за спиной раздался вскрик и шум упавшего со стула тела. Оглянувшись, молодой человек увидел, как на грязном полу в луже пива корчился в страшных муках Петюшка и, схватившись за живот, тщетно глотал широко раскрытым ртом прокуренный воздух. Рядом с ним валялись: старенький с поломанной ножкой стул, разбитая пивная кружка и засаленная авоська, из распахнутой пасти которой торчал облезлый хвост селедки. Громадный официант спешил к Петюшке, размахивая руками, заранее сжатыми в кулаки.

«Вот и замкнулось звено…» – ощерился Катин и, с трудом открыв дверь, вышел на улицу. Он ни чуточки не пожалел умирающего в муках Петушку, более того, сие бунтарское имя было начисто вымарано из мало извилистого мозга Алексея.

3. Сам себе режиссер

В это же время в другом конце города по направлению к студенческому общежитию пединститута гордо вышагивал тощий, приземистый и хилый юноша с латиноамериканским носом, пухлыми африканскими губами и классической римской лысиной. Звали этого гадкого утенка, который также явно не спешил становиться красавцем лебедем – Константином Обручниковым.

Молодой человек высокомерно вышагивал по изрядно потрескавшемуся асфальту, высоко задрав голову. Дело в том, что он только что закончил монтаж собственного получасового фильма, в котором аудио-визуальная бытовая жизнь фантастическим образом переплелась с иррациональной компьютерной графикой. Обручников потратил два года и уйму средств, чтобы снять этот фильм, смонтировать и записать на DVD-диск. И теперь работа по созданию фильма закончилась, создателю не терпелось самому посмотреть окончательную редакцию шедевра, и поэтому он так спешил в общагу.

Конечно, можно было прокрутить фильм и в студии, где молодой человек его и смонтировал, но, как истинный художник, Костя хотел насладиться фильмом в гордом одиночестве, чтобы никто ему не мог помешать. Почему-то этот наивный и блаженный во многих отношениях человек решил, что шумная, многонаселенная общага самое подходящее для этого место.

Во истину глаголят, яко гений сиречь сумасшедший – человек не от мира сего. Или мир слишком прост для таких людей, что им в нем очень сложно ужиться, или… впрочем, об этом поразмышляем попозже…

Обручников легко по-мальчишески перепрыгивал через многочисленные лужи, открыто улыбался встречным девушкам и фальшиво насвистывал, почему-то, свадебный марш Мендельсона…

На полпути в общежитие тощий «гений» нежданно-негаданно проголодался и решил зайти в «Пельменную». Вечно голодный студент, экономя на собственном желудке, питался один раз в день; но так как поесть он, все-таки, любил, пришлось искать компромисс между экономией и сытостью. И Константин выбрал пельмени. Три порции слипшихся мясокомбинатовских пельменей с кислой сметаной, три куска хлеба и жиденький, полусладкий компот – составлявшие его скудный ежедневный рацион – с лихвой восполняли те немногочисленные калории, израсходованные в грызьбе некалорийного гранита науки и творческие энергопотери, затраченные на создание фильма.

Не смотря на то, что в зале было раз-два и обчелся народу, немолодой мужчина с елейной улыбкой, подсел к жадно уплетающему пельмени студенту, даже не попросив разрешения. Немного поковырявшись в завядшем салате, он отодвинул тарелку в сторону и, брезгливо поддев на вилку разваренный пельмень, сунул его в искривившийся от отвращения рот. Немного пожевав отправленное в рот яство, он аккуратно вытащил несъедобное месиво чайной ложкой, и, отхлебнув глоток мутно-серого чая, непринужденно начал беседу:

– У меня за городом есть небольшой домик, нельзя назвать его дачей, но садом-огородом называть язык не поворачивается… Знаешь, я как-то не любитель ковыряться в земле. Сажать картошку, выращивать в теплице помидоры, я как-то не люблю, это же добровольное рабство. На моей фазенде ничего не растет, кроме аккуратно постриженной травки. В центре я выкопал огромный, бассейн, как в американских видиках, с бетонным дном и вышкой для ныряния, рядом с бассейном небольшая банька. Банька сделана добротно, по-русски, не люблю я эти, финские сауны, эти потогонялки. Толи дело пропарится в парилке с березовым веничком, а потом в бассейне охладишься, и годы с плеч долой. Знаешь, когда из бассейна опять в парилку влезешь, такой слоенный пирог получается, внутри жар, кожа холодная, а вокруг около восьмидесяти, я даже градусник в парилку повесил, для контроля.

Друзья, которые у меня бывают, говорят: «У тебя Юрий Михайлович», – незнакомец протянул руку Константину, – Юрий Михайлович,

– Очень приятно, – пробурчал студент, – Костя.

– Мне тоже приятно, – слащаво улыбнулся мужчина и, не спеша, продолжил. – Друзья говорят: «У тебя, Юрка, не банька – а предбанник в рай». Когда мы с тобой поближе познакомимся, ты по-настоящему поймешь, что такое доподлинная приятность. А езжу я на дачку на тачке. У меня старенькая «Волга», знаешь, такие были, «ГАЗ-21» – зверь, а не машина. Врубишь музЫку на всю катушку, несешься по автостраде и предвкушаешь блаженство, да в моей баньке не только членам правительства можно мыться, но и лицам королевских кровей. Эх, Костик, знаешь, а я бы с тобой прокатился бы с ветерком на мою дачку, ты бы познал, что такое настоящая мужская… компания, с горячей банькой да холодным пивком опосля парилки. Это же верх блаженства, откинешься на спинку кресла и кумекаешь, ежели смерть когда-нибудь коснется меня своим холодным крылом, то хорошо бы в этот момент, когда ты полностью расслаблен, душа еле держится в распаренном теле, дунь и сама отлетит.

Юрий Михайлович, мечтательно закатил глазки и пододвинул свой стул поближе к доедающему пельмени Константину.

– Знаешь, какие у меня на даче угощения, эти говянные пельмени – не та, пища, которую должен вкушать такой человек, как ты.

– А какой? – смутные подозрения закрались в душу студента, он уже начал подумывать о том, как бы смотать поскорее удочки. «Я, конечно, слышал о педерастах, но мне даже в голову даже не приходило, что одному из „гомиков“ глянется моя костлявая задница…»

– Ну, знаешь, ты конечно не красавец, но есть в тебе какая-то искра божья, талант, он прямо так и выпирает, его не скроешь. Только настоящий мужчина, может по-настоящему оценить красоту другого мужчины. Что могут эти жалкие сучки, погрязшие в разврате?..

– Это вы про кого?

– Про женщин, про это похотливое племя, которые толком ничего не понимают в мужской любви, им нужно только их тело и деньги. А мужчина любит другого мужчину, прежде всего за душу, а физическая близость…