Волшебный край короля Оберона (сборник)

Когда вечером Мик вернулся домой с работы, она рассказала ему, что случилось и что сказал Тим Каррол. Мик, само собой, был рад-радёшенек, потому что и сам печалился о несчастной судьбе сына-бедолаги. Так что на следующий день, не откладывая, повёз он свинью на ярмарку, а на вырученные деньги заказал в Клонмеле новенькую волынку.

Через неделю волынка была готова, и как только заморыш её увидел, то завизжал от восторга и пошёл подкидывать ноги, скакать и гримасничать в своей кровати. Чтобы успокоить его, родители дали ему волынку, и тут же он выдал такую скользящую джигу, что все слышавшие её замерли от восхищения.

Слава его разнеслась повсюду. Ни один волынщик в ближайших шести графствах не мог сравниться с ним в исполнении старинных мелодий, а также любой ирландской джиги, которая заставляет добрых людей плясать, даже если они того не хотят. А уж как он играл «Охоту на лис»! Казалось, что все взаправду находились на охоте – слышали зов гончих и тявканье терьеров, крики охотников, отзывающих собак и науськивающих их! Вот как он играл!

Музыки своей он не жалел, и соседские парни и девушки часто собирались в хижине его отца, чтобы поплясать. Когда же он играл, то словно быстрая ртуть проникала в ноги танцующих, и все как один говорили, что никакой другой волынщик своей музыкой не мог заставить танцоров двигаться так легко и воздушно.

Но помимо старой доброй ирландской музыки играл он ещё одну мелодию, не похожую ни на какую другую. Как только заморыш начинал её играть, как всё в доме пускалось в пляс. Миски и тарелки позванивали на буфете, котелки и крюки для мяса звенели в очаге, а людям казалось, что табуретки под ними подпрыгивают, хотя это было и неважно – и стар, и млад всё равно усидеть на них не могли и срывались в самый безудержный пляс. Девицы жаловались, что сбиваются с ноги, потому как от этой мелодии пол под ними обращается в лёд, и боязно им поскользнуться и оказаться на спине, а то и лицом приложиться. Молодые кавалеры, хотевшие показать своё искусство и специально нарядившиеся для этого в новые туфли и красные да жёлтые подвязки, готовы были поклясться, что мелодия путает их и не даёт станцевать как следует «носок-пятку», «через-пряжку» и прочие шаги. И все, стар и млад, чувствовали себя не в своей тарелке, и в результате плясали кучей, странно дёргаясь и наталкиваясь друг на друга, а волынщик, доведя их до этого, от радости хихикал и хехекал, точь-в-точь как злая цирковая обезьянка Жако, сделавшая пакость.

Чем старше он становился, тем хуже делался. К шести его годам жить в доме стало невозможно, потому что он всё время умудрялся делать так, что братья его то обжигались, то обваривались кипятком, то ломали ноги, споткнувшись о котелок или натолкнувшись на табуретку. Однажды в страду его оставили одного в доме. Вернувшись, мать застала кошку верхом на собаке, мордой к хвосту, с лапами, связанными под брюхом, а малый играл им свою дикую мелодию. Пёс лаял и подскакивал, кошка орала как резаная и дёргала хвостом, за который пёс пытался её цапнуть. И гам стоял – будь здоров!

Другой раз сельский помещик, очень порядочный и уважаемый человек, на которого работал Мик, проходил мимо, и Джуди пригласила его присесть отдохнуть у очага. Спиной гость пришёлся к колыбели, а рядом стояла миска со свиной кровью, потому как Джуди готовила кровяную колбасу. Малый лежал в колыбели тихонечко, пока не дождался момента, чтобы припасённым крючком на бечёвке стащить новенький парик гостя прямо в эту миску.

А ещё как-то мать вошла в хижину прямо из коровника, с подойником, полным молока, на голове. Тут-то сынок и сыграл ей свою дьявольскую мелодию, и бедная женщина, забыв про молоко, отпустила подойник, упёрла руки в боки и давай отплясывать джигу, а молоком окатило её мужа, как раз принесшего торф для растопки, чтобы готовить ужин. Короче, всех его проделок не опишешь и про все пакости не расскажешь.

Тут ещё стали приключаться несчастья со скотиной помещика. То охромеет конь, то помрёт телёнок, то пропадут овцы, то коровы перестанут доиться и начнут лягать хозяйку, а то провалится крыша сарая. И втемяшилось помещику в голову, что источник всех бед – нечестивый сынок Мика Фланигана. Отозвал он как-то Мика в сторонку и говорит:

– Слушай, Мик, я тут сам не свой от того, что делается со скотиной. Заснуть не могу – боюсь, что проснусь, а там опять горе какое приключилось. И сдаётся мне, Мик, что сынок твой негожий тому виной. Так что я буду рад, если ты поищешь себе работу у кого-нибудь другого. Работник ты справный и найдёшь себе дело в любом графстве Ирландии.

Мик ответил хозяину, что сожалеет об убытках, а ещё печальнее, что его считают в тех убытках виноватым. Сказал, что он и сам не всегда доволен сыном, но коли уж тот родился, то ничего не поделаешь – надо его вырастить. И пообещал, что работу на новом месте начнёт искать прямо сразу.

Как только Мик объявил, что уходит от Джона Риордана, так тут же другой помещик, чьё хозяйство находилось всего в паре миль, дал знать, что нужен ему человек за плугом (он как раз расстался с предыдущим пахарем). Он предложил Мику домик с огородом и работу круглый год. Мик знал его как доброго хозяина, они ударили по рукам и договорились, что тот пришлёт телегу для перевозки всех нехитрых пожитков и мебели в будущий четверг.

В четверг Мик погрузил в телегу пожитки, наверх взгромоздил колыбель с сыном и волынкой, а рядом села Джуди – смотреть, чтобы сын не скатился вниз. Впереди привязали корову, сзади побежал пёс, но кошку, конечно, оставили вместе с домом. Другие дети бежали по обочине дороги, собирая ягоды боярышника и ежевики, потому что это был славный денёк на исходе жатвы.

Пришлось им пересекать реку, которая бежала между крутых берегов, так что пока не подойдёшь близко, воды не увидишь. Малыш лежал тихо на дне колыбели, пока не добрались они до моста. Услышав рёв воды (а несколько дней назад прошёл сильный дождь, и река поднялась), он сел в колыбели и огляделся вокруг. Увидев воду и поняв, что ему придётся через реку переправляться, он поднял такой крик, с которым даже писк крысы в ловушке не сравнится.

– Будет тебе! Уймись! – сказала Джуди. – Чего тебе бояться-то? По каменному мосту поедем.

– Чтоб тебе пусто было, старая оборванка! – визжал он. – Что за пакость, заманить меня сюда!

И он орал и вопил, и чем дальше двигались они по мосту – тем громче, пока Мик не вытянул его кнутом, сказав:

– Поганец! Да когда ты замолчишь? От этих воплей аж собственных ушей не слыхать!

Едва почувствовав прикосновение кнута, уродец встал в полный рост в кровати, подхватил волынку, улыбнулся Мику ядовитой ухмылкой и спрыгнул с телеги, миновав перила моста, прямо в воду.

– О, сынок, мой сынок! – закричала Джуди. – Он пропал, пропал навеки!

Мик и дети перебежали на другую сторону реки и увидели его, выплывающего из-под арки моста. Он сидел верхом на белогривой волне, сложив ноги по-турецки, и играл на волынке во всю мочь, да так весело, как будто ничего особенного не случилось. Течение было быстрым, так что и несло его быстро, но играл он ещё быстрее. Как ни торопились Мик и дети, река делала резкий поворот у подножия холма в сотне ярдов от моста, и когда они добежали, волынщик уже скрылся из виду.

И никто никогда больше его не видал. Но всеобщее мнение было такое, что он вернулся к своим настоящим родичам, к доброму народцу, и теперь сочиняет им музыку и играет для них на волынке.

– Повезло им избавиться от такой обузы! – произнёс Оберон, хотя было замечено, что и он, и большинство фей весело смеялись при мысли о том, как удивились Мик и Джуди, увидев заморыша, прыгающего с телеги в реку.

Смех ещё не успел утихнуть, когда раздалось:

– Я расскажу короткую историю с длинным названием.

Смех тут же замолк, и все посмотрели на табурет рассказчика, на котором сидел престраннейший гном. Он положил ногу на ногу и раскачивался взад-вперёд, схватившись за свой башмак, а увидев устремлённые на него взгляды, продолжил:

– Иногда добрый народец не так-то добр к людям. Кое-кто пытается навредить им под видом оказания услуги, но не всегда бывает успешен в своих планах. Что вы и узнаете, как узнал

Румпель-штальцхен

На самом краю дремучего леса протекал светлый и быстрый ручей; над ним стояла мельница. Сам мельник жил неподалёку в своём домике вместе с красавицей-дочерью, которая была к тому же ещё и умной, и работящей. Мельник так гордился ею, что однажды даже похвастался проезжавшему мимо на охоту королю, что она может спрясть золото из соломы.

Король же, как это часто случается, был жадноват и золото очень любил. Когда он услышал, что говорит мельник, тут же повелел привести к нему девушку.

Король взял её с собой во дворец, но там он отвёл её в сарай, доверху забитый соломой, дал ей прялку и приказал:

– Всё это ты должна спрясть в золото до утра, если тебе дорога жизнь.

Напрасно бедная девушка плакала и говорила, что всё это лишь глупое хвастовство её отца. Ведь никто не может спрясть золото из соломы! Дверь заперли, и она осталась одна.

Девушка села в дальнем уголке и зарыдала в голос над своей тяжёлой судьбой. Как вдруг дверь отворилась, и появился очень уродливый, хромой, маленький человечек, который спросил её:

– Над чем ты так убиваешься, моя хорошая?

– Ах! – ответила девушка. – Я должна спрясть золото из соломы, а я не знаю, как это сделать.

– Что ты мне дашь, – спросил человечек, – если я тебе помогу?

– Моё ожерелье, – тут же сказала девушка.

Человечек согласился, сел за прялку, закрутил её так, что только спицы замелькали, и запел:

– Колесо, вертись, вертись!Солома, в золото прядись!

Колесо послушно вертелось, солома двигалась, и очень скоро на самом деле вся спрялась в чистое золото.

Когда король утром увидел это золото, он был поражён и счастлив. Но, поскольку его жадность никуда не делась, он велел принести побольше свежей соломы и снова запер дочку мельника в сарае. Она снова не знала, что ей поделать, но гном явился к ней и в этот раз, спросив:

– Что ты мне дашь за работу?

– Колечко с пальца, – сказала девушка.

Гном взял колечко, сел за прялку и снова принялся за работу, посвистывая и напевая:

– Колесо, вертись, вертись!Солома, в золото прядись!

И опять всё было сделано ещё до рассвета.

Король обрадовался ещё больше, увидев своё сверкающее богатство. Но ему и этого было мало, и он повелел принести в сарай всю солому, какая только нашлась в королевстве, и сказал:

– Спряди всё это за ночь – и станешь моей королевой.

Когда карлик пришёл в третий раз и снова задал вопрос, что ему дадут за работу, бедная девушка заплакала и сказала:

– У меня больше ничего не осталось.

– Тогда, – сказал гном, – обещай мне, что отдашь мне своего первого ребёнка, который у тебя родится, когда ты станешь королевой.

Девушка подумала, что этого никогда не случится, и согласилась – другого-то выхода у неё всё равно не было. Снова закрутилось колесо прялки, и карлик в третий раз спрял всю солому в золото.

Утром пришёл король и увидел, что задание его выполнено. Ему пришлось сдержать королевское слово и взять дочку мельника в жёны. Она стала королевой.

Когда же у неё родился первенец, она была вне себя от счастья и на радостях совсем позабыла про карлика. Но однажды он появился в спальне, где королева баюкала своё дитя, чтобы напомнить ей о её обещании. Она горько сокрушалась над своим несчастьем, сулила ему хоть всё богатство казны, но тщетно. Однако в конце концов её слезы и рыдания тронули карлика, и он сказал:

– Я дам тебе три дня. Если за это время ты сумеешь угадать моё имя, дитя останется с тобой.

Королева не спала всю ночь, вспоминая все имена, которые она когда-либо слышала. Она разослала гонцов по всей стране, чтобы они искали самые редкие имена.

На следующее утро маленький человечек явился вновь, и королева стала называть ему имена, которые ей удалось вспомнить:

– Тимоти, Ихабод, Бенжамен, Иеремия… – и много других имён.

Но карлик только качал головой:

– Госпожа, меня зовут совсем не так.

На другой день она перечислила ему все самые странные и смешные имена, какие только смогла придумать:

– Кривоног, Горбун, Длиннонос…

Но он повторял:

– Госпожа, меня зовут не так.

На третий день к отчаявшейся королеве вернулся последний из посланных ею гонцов и рассказал вот что:

– Я шёл два дня и всё не находил никаких имён. Но вчера на высоком холме, среди леса, где лиса с зайцем желали друг другу доброй ночи, я увидел маленькую хижину. Возле неё горел костёр, а вокруг огня прыгал смешной маленький гном. Он скакал на одной ножке и пел:

– Нынче буду суп варить,Пиво-мёд-вино пить,Завтра – праздник собирать,К себе гостя ожидать,Ведь хозяйке не узнать –Румпельштильцхен меня звать.

Как только королева это услышала, она прямо подскочила от радости. Когда же карлик пришёл в третий раз, она села на трон и собрала вокруг себя весь двор. Возле трона стояла кормилица с младенцем на руках, как будто королева действительно была готова его отдать. Карлик радостно хихикнул, представляя себе, как отнесёт ребёночка в свою хижину, и воскликнул в нетерпении:

– Ну что же, госпожа, как меня зовут?

– Джон? – спросила королева.

– Нет, госпожа.

– Том?

– Нет, госпожа.

– Тогда, – тихо сказала королева, – тебя зовут Румпельштильцхен.

– Чёрт! – воскликнул карлик. – Чёрт тебе это подсказал! – И так сильно топнул ногой со злости, что проломил под собой пол и застрял между досками.

Ему долго пришлось оттуда выбираться. Вырвавшись, он тут же исчез с глаз долой. Кормилица смеялась до слёз, младенец пускал пузыри, а все придворные махали руками и приговаривали:

– Стоит ли так переживать из-за ерунды? Всего вам хорошего, дорогой господин Румпельштильцхен!

– Слишком уж коротко, – вздохнул Оберон.

– Ваше величество, – возразил рассказчик с достоинством. – История измеряется не количеством слов. Нет нужды тратить двадцать минут на сказку, которую можно рассказать за десять.

– Верно, – добродушно согласился Оберон. – Но раз уж ты сумел рассказать нам так много за столь малое время, так, может быть, расскажешь ещё что-нибудь?

– С радостью, – согласился гном, переложил ноги так, что сверху теперь оказалась левая вместо правой, и начал историю, героем которой был

Карл Катц

Среди поросшего лесом Гарца есть гора, о которой рассказывают всякие истории: как феи и гоблины танцуют ночами на её вершине, как старый краснобородый император Барбаросса вершит там королевский суд, сидя на мраморном троне, а борода его свисает до самой земли.

Много лет назад в деревеньке у подножия этой горы жил некий Карл Катц. Был он козопас и каждое утро выгонял своих коз на зелёные лужайки, что разбросаны по горным склонам.

Иногда он не успевал вернуться домой до темноты и устраивался на ночлег в руинах старого замка: остатки его стен были достаточно высоки и могли служить убежищем для стада. Однажды вечером, когда он загнал коз на ночлег, выяснилось, что самая красивая козочка пропала. Безуспешно проискал он беглянку полночи и в расстройстве лёг спать. Но на рассвете снова увидел свою потерянную козу в стаде.

Раз за разом повторялась эта странная история. Карл решил понаблюдать за козочкой и обнаружил в одной из стен узенький проход, через который, должно быть, она и уходила. Карл последовал за козой в проход и увидел тропинку, ведущую вниз через расщелину в скале. Он стал спускаться по тропинке и добрался до входа в пещеру, где и потерял козу из виду. Тут он заметил, что верная собака больше не сопровождает его. Карл посвистел ей, но собака не прибежала, так что пришлось ему самому лезть в пещеру за козой.

Некоторое время он шёл на ощупь, но потом добрался до места, куда просачивался свет. Тут он поблуждал достаточно в поисках козочки, а по дороге грыз зёрна, которые почему-то градом сыпались ему на голову. Он пытался разглядеть, откуда падает зерно, но всё пространство над его головой было погружено в темноту, и он так и не нашёл объяснения этому странному обстоятельству.

Наконец, прислушавшись, Карл услышал отдалённое лошадиное ржание и топот копыт. Похоже, над ним было стойло, а зерно просыпалось из лошадиных кормушек. Но кто станет держать коней в скалах, где и козе не всегда есть, куда поставить копыто? Какие-то люди тут живут? Но кто они? И стоит ли им доверяться и водить с ними знакомство? Карл поразмыслил немного, но любопытство его всё возрастало.

И тут внезапно кто-то позвал его по имени: «Карл Катц!», и эхо разнесло по пещере: «Карл Катц». Он обернулся, но никого не увидел. И тут прямо над ухом у него снова раздалось: «Карл Катц!», и из тёмного угла пещеры вышел гном-паж в красном плаще и островерхой шапочке.

Гном кивнул и поманил Карла за собой. Тот подумал, что неплохо было бы сперва разузнать, кто домогается встречи с ним, и попытался задать вопрос, но гном, не говоря ни слова, только покачал головой и снова поманил его за собой.

Карл поспешил следом и, петляя среди руин, скоро услышал приближающийся шум, похожий на раскаты грома. Шум становился всё громче, пока, наконец, они не вышли во внутренний двор, окружённый заросшими плющом стенами. Похоже, это было сердце долины, потому что вокруг вздымались отвесные скалы. Тенистые деревья раскинули ветви над головой, так что только сумеречный свет проникал сквозь листья. А под деревьями на траве Карл увидел дюжину странных фигур в старинных одеждах, степенно развлекавшихся игрой в кегли.

Одежда незнакомцев была Карлу знакома. В церкви городка, куда каждую неделю он ходил на рынок, стоял старый памятник, и древние каменные рыцари на том памятнике были одеты точно так же.

Не говоря ни слова, рыцари медленно и торжественно по очереди сбивали кегли. Самый старый из них поманил молча Карла Катца и жестом велел ему собирать сбитые кегли после каждой попытки и устанавливать их обратно.

Сначала дрожь в коленях мешала Карлу бросать исподтишка взгляды на роскошные старинные одежды и длинные бороды благородных рыцарей, но потом он разглядел, что, отыграв тур, каждый рыцарь возвращался на свой трон и отпивал из наполняемого гномом-пажом кубка что-то, источавшее аромат старого выдержанного вина. Постепенно Карл расхрабрился и жестом показал гному, что и он не прочь отхлебнуть из кубка. Гном поднёс ему кубок с поклоном, и Карл, отпив, решил, что никогда в жизни не пробовал такого вкусного напитка. Сил у него прибавилось, и он стал при первых признаках усталости подзывать жестом друга-гнома, чтобы сделать ещё глоток-другой.

Кто утомился первым – он или рыцари, или хмель овладел им наконец, он не помнил, только оказалось, что проснулся Карл наутро в том же загоне, где оставил накануне коз. Яркое солнце сияло над ним в небесах. Те же увитые плющом стены окружали его, та же зеленая трава стелилась под ногами. Он свистнул собаке, но она не появилась. Коз он тоже не нашёл.

Он опять огляделся и понял, что трава под ногами выше, чем была вчера, а вокруг растут незнакомые деревья, которые он то ли забыл, то ли никогда в жизни не видел. «Так мне и надо! – подумал он. – Спать надо в своей постели!» Постепенно он вспомнил вчерашнюю игру и облизнулся при мысли о дивном вине, которого явно перепил. «Но кто же, – подумал он, – приходил играть в кегли в таком странном месте?» Он поискал проход, в который накануне отправился за козой, но, к его изумлению, проход исчез без следа. Ни единой щели не было в стене – даже крысе не пролезть.

Почесав голову, он обнаружил, что шапка у него дырявая. «Что такое, она ж была куплена на Масленицу!» – воскликнул он. Бросив взгляд на башмаки, которые тоже были почти новыми, когда он накануне выходил в них из дома, Карл Катц понял, что это старьё может совсем развалиться по дороге обратно. Вся его одежда находилась в том же плачевном состоянии. Чем больше он себя оглядывал, тем больше удивлялся, и никак не мог понять, что же произошло.

В конце концов он покинул руины замка и направился вниз – в деревню. Медленно переводя дух, шёл он по тропкам, где обычно паслись его козы, снова и снова свистел собаке, но так и не нашёл ни собаки, ни коз. Внизу в долине лежала его родная деревенька, и он постепенно спускался к ней, спотыкаясь и теряя дыхание, и продолжал по дороге свои поиски.

«Вот повстречаю соседей, – думал он. – Уж они-то подскажут, куда подевались мои козы». Но он не встретил по пути ни одного знакомого человека! Да и одеты местные жители были по-другому, к тому же они едва понимали его. Каждый встречный на вопрос, не видал ли он коз, таращился на Карла и задумчиво гладил подбородок. Карл прикоснулся к своему подбородку и обнаружил, что борода его отросла на целый фут!

«Мир перевернулся, – решил тут он, – или меня заколдовали!» Но, оглядевшись, он узнал и склоны горы, поросшие густым лесом, и домики с огородами.

Он знал эту деревню! Ещё он услышал, как дети назвали эту деревню прохожему, спросившему у них дорогу. Название тоже было Карлу знакомо.

Встряхнув головой, он отправился к себе домой. Увы – дом выглядел плачевно и явно нуждался в ремонте, окна побиты, дверь висела на одной петле, а во дворе чумазый оборванный ребёнок играл со старой беззубой собакой, которая показалась Карлу смутно знакомой. Но собака зарычала на него, а когда он попытался её подозвать, злобно залаяла.

Карл открыл дверь, но внутри всё было такое унылое и заброшенное, что он вывалился обратно во двор как пьяный и стал громко звать по имени жену и своих детей. Но никто его не услышал, по крайней мере, никто не отозвался.

Вокруг странного человека с длинной седой бородой собрались женщины и дети и накинулись на него с вопросами: «Ты кто такой? Чего тебе надо?» Карлу показалось странным спрашивать про своих жену и детей, стоя на пороге собственного дома. И он решил избавиться от любопытных, назвав имя первого, о ком вспомнил:

– Ганс-кузнец?

Все удивлённо смотрели на него и прищёлкивали языками. Наконец какая-то старуха сказала:

– Семь лет тому преставился!

– А Фриц-портной тогда?

– Упаси Господь его душу! – воскликнула старая карга на костылях. – Десять лет, как похоронили.

Вглядевшись в её лицо, Карл узнал деревенскую сплетницу, но она очень изменилась.

Ему расхотелось расспрашивать этих людей о ком бы то ни было, но тут к нему протиснулась сквозь толпу молодая женщина с младенцем на руках и дочкой лет трёх, державшейся за юбку. Все трое были очень похожи на его собственную жену.

– Как звать тебя? – спросил он диким голосом.

– Лизел!

– А кто твой отец?

– Карл Катц, благослови его небо! – отвечала она. – Несчастный пропал в горах ровно двадцать лет назад. Мы искали его день и ночь. Козы и собака вернулись, но о нашем отце с тех пор никто ничего не слышал. Мне тогда было семь лет.

Больше Карл Катц не мог сдерживаться:

– Я Карл Катц! Я! – закричал он, подхватил младенца с рук дочери и осыпал дитя поцелуями.

Все стояли в оцепенении, не зная, что и сказать. Но тут старый Стропкен, школьный учитель, подковылял поближе и стал пристально вглядываться в его лицо.

– Карл Катц, Карл Катц, – медленно проговорил он. – Так и есть, это Карл Катц! Вон у него над правой бровью шрам от моей дубовой палки.

Тут несколько человек тоже закричали:

– Карл Катц! С возвращением, сосед!

– Но где, – удивились соседи, – такой достойный и надёжный человек пропадал столько лет?

К этому моменту уже собралась вся деревня. Дети смеялись, собаки лаяли, и все соседи были рады, что Карл Катц вернулся домой живым и невредимым. Про то же, где он пропадал двадцать лет, Карл ничего не говорил, а предпочитал пожимать плечами и помалкивать, потому что сам плохо понимал, что случилось. А значит, чем меньше про это будет разговоров, тем лучше. Одно было ясно: больше всего запомнилось ему благородное вино, ласкавшее вкус, пока рыцари играли в кегли.

Стоило гному закончить рассказ, как другой гном, довольно странного вида, в головном уборе из перьев, короной стоявших на голове и спускавшихся за спину – точь-в-точь индеец в боевой раскраске, воскликнул: