Medieval 2023

Артём Анфимов

Medieval 2023

Цикл римских цифр

I

«Правильный выбор»

Я агрессивный человек. Мой психотерапевт прилагал титанические усилия на бесчестном количестве сеансов, чтобы добраться до истоков моей агрессии. Самому себе, не говоря уж о ком-либо, я не мог дать этого ответа. Мое внутреннее состояние достаточно трудно описать и практически невозможно понять, даже мне, прожившему с этим всю свою жизнь, где каждый новый день отзывался войной в моей больной голове, а я отважно сражался, подобно Римскому гладиатору, медленно приближаясь к пониманию неизбежного.

Еще в глубоком детстве я начал испытывать злость ко всему, ко всем, к каждой клетке окружающего меня пространства. Я ненавидел цвет комнатных обоев, расположение мебели и других вещей в доме, даже собственная прическа и даже тень казались мне чем-то отвратительным. Тогда я начал разбирать весь дом на мелкие части, начиная разбитой посудой и заканчивая поджогом родительской спальни. Долгое время мои родители не хотели обращаться к помощи специалистов, думали, что, воздействуя на меня всеми возможными гуманными способами можно добиться куда большего. Вскоре, уже в полной мере осознав проблему, они направили меня к психотерапевту, который принимал пациентов на дому, но после первого же сеанса он отказался работать со мной и полностью вернул деньги. Я рассказал ему о том, как и главное зачем отрезал соседскому коту хвост садовыми ножницами. После этого он выставил меня за дверь, и мы никогда не виделись.

Первый раз я ударил человека, когда стал немного старше, хотя мой маленький, неокрепший кулак еще не был приспособлен для качественного и жесткого удара. В то время я ходил в начальную школу, как все обычные дети, но чувствовал себя черным ребенком в начале пятидесятых. Там я смог поладить лишь с одним парнем из полутора тысяч учеников. Это был огненно-рыжий, невероятно жирный парень из обычной семьи среднего класса, с маленькими, как бусинки ядовито-зеленого цвета глазами, расположенными далеко друг от друга. Большие слоновьи уши, толстая и короткая, как старый пень, шея, кучерявые черные и вечно грязные волосы. Одним словом – урод, каких мало. Но вот было в нем что-то такое, что притягивало к нему самых разных людей и я не был исключением. Может быть эта манера как-то необычно разговаривать, а может какая-то мощная внутренняя энергия. Не знаю, но это точно не внешние данные. Таких, как он я видел в телешоу самых необычных людей планеты, и он с лёгкостью смог бы стать пастухом их безобразного стада. В общем и целом, мы провели вместе три сумасшедших года, вместе перешли в среднюю школу, вместе учились и проводили досуг. Я считал его другом и, как ни странно, не злился на него, как на остальных, а он доверял мне свои самые сокровенные тайны и секреты. Тот роковой день перечеркнул все жирным штрихом огромной и ужасной кисти необузданной, внезапной ярости. Вряд ли мне удастся вспомнить, чем именно я был тогда занят, когда Дени Кроули – так звали того парня, начал молотить по двери моего дома руками и ногами, громко, насколько только возможно, выкрикивал мое имя, будто за ним гналась стая голодных волков, а от моих действий зависела его жизнь. Отчасти так и было. Многое с годами ушло из памяти, но я отчетливо помню свои ощущения в тот миг. Этот грохот по деревянной двери, как от отбойного молотка, глушил все в округе, включая мои мысли, а его омерзительный свинячий голосок резал слух почище ленточной пилы. Тогда я решил, что если не умру, пока иду до двери, то убью его первым, голыми руками. Я быстро открыл эту чертову, постоянно скрипящую, массивную дверь и, не дав сказать Дени ни единого слова, начал вбивать его широкий красный нос в пустую огромную голову так, как забивал гвоздь тяжелым молотком в мягкую и сырую древесину. Мне было десять лет. Он выжил. Помню у дома стояли патрульные машины и карета скорой помощи. Всеобщий шок. Как следствие психиатрическая больница Джареда Маккли, гребаного мозгоправа, выходца из Кембриджа, с самооценкой летящего павлина. Редкий старый кусок дерьма. Жаль, что в один момент санитары не дали мне всего нескольких секунд, чтобы я успел сломать ему предплечье, ему повезло отделаться лишь переломом указательного пальца, которым он так любил ткнуть в грудь, указывая на низкое социальное положение и своё превосходство над пациентами.

Долгие восемь лет я прожил в этой тюрьме, сперва в детском отделении, а после меня перевели в общую «массу». Тюрьма – иначе это место просто не назвать. Целых восемь, невероятно долгих лет, казалось, я никогда не выйду из этого заведения. Если бы меня спросили, как выглядит ад, я бы не задумываясь, ответил: «Как лечебница Джареда Маккли». Лишённое смысла существование в этих стенах действительно походило на вечное, цикличное, по-настоящему адское страдание. Распорядок дня через пару недель сделал бы из абсолютно здорового человека сумасшедшего, но они неустанно твердили, что все, что они делают, благоприятно сказывается на пациентах. Трижды в день нас кормили препаратами, которые способны успокоить бешеного носорога или даже извергающийся вулкан. Ничего не изменялось на протяжении всех этих лет. Абсолютно ничего. Конечно, часто бывало, что я отказывался есть или принимать лекарства, тогда меня обязательно связывали и вкалывали лошадиную дозу какой-то мути, так что несколько дней сложно было даже ходить. Такие меры действительно не могли не действовать, видимо, правда профессионалы своего дела. Вероятно, их девиз: «Нет человека – нет проблем». За видимым спокойствием камня, все та же подавленная, загнанная в угол, ярость, таилась, где-то глубоко внутри меня, ожидая своего часа и с каждым днём возрастая в разы и казалось, что когда-нибудь она просто разорвёт меня на куски намного большим, чем ядерный взрыв. Каждый раз, глотая пилюли, моё воображение рисовало самую медленную и мучительную смерть для каждого работника этого дурдома. Стоило большого труда не потерять себя в лабиринтах собственного сознания, сопротивляясь эффектам медицинских препаратов и научиться отделять иллюзии от реальности. Каждый день я боролся и вот в один момент все это безумие закончилось.

Все изменилось за один счастливый день. Всеобщий траур. Старый Маккли умирает от сердечного приступа в собственном кабинете с телефонной трубкой в руках, широко распахнув рот и уже погасшие глаза, а вдобавок испачкал штаны и кресло, в котором сидел. На похоронах собрали всю больницу от поваров и санитаров до докторов и профессоров, даже пациенты и те были приглашены. Неофициально, конечно. Коллеги доктора читали прощальные речи, чуть ли, не возвышая усопшего над живыми, словно речь шла о господе боге. Мои коллеги напротив, вовсе не понимали, что происходит. Некоторые не могли вынести вид мертвеца и сходили с ума ещё больше. Кто-то пытался говорить с умершим и, похоже у него действительно получалось, а кто-то пел рождественские песни или просто катался по земле с безумными криками, а я в свою очередь глядел на тяжёлый дубовый гроб и слегка аплодировал той, кто забрал этого старого говнюка с загробный мир. Со стороны картина выглядела весьма забавно, несмотря на ситуацию. Полная вакханалия.

Место нового главного врача быстро занял Стэнли Кроук, сорокалетний англичанин, с самым вежливым и приятным выражением лица, которое я когда-либо видел. С самого начала я испытывал к нему симпатию, как к доктору и ни капли не ошибся, он был добр ко всем без исключения. Сразу после назначения он провёл с каждым пациентом по паре бесед лично и в заключение, уже через пару недель, выписал одиннадцать человек, в том числе и меня. Наверное, я должен был сделать радостное и удивлённое выражение лица, но внутри была бесконечная пустота, так тщательно сформировавшаяся в бледных стенах. Кроук говорил мне, что эта пустота быстро заполнится новыми событиями и эмоциями. Ничего не оставалось, как просто поверить в это.

Оставив за спиной мрачное здание и кованые врата лечебницы, я сразу почувствовал облегчение и страх неизвестности одновременно. «Что теперь делать?» – возник вопрос. Волнение подступило к горлу и вместе с тем начала проявляться, как я думал, покинувшая меня злость. Как-то слишком быстро.

Дойдя до дверей родного дома, до тех самых скрипящих и массивных дверей, в которые ломился Дэни, очертания, которого практически стёрлись из памяти, я заглянул в запотевшее окно и увидел родителей. Прошло немало лет, и они заметно состарились, новые глубокие морщины покрывали их лица, а в глазах сияла приобретённая мудрость и спокойствие. За все это время меня не навестили ни единого раза. Ни одной встречи за много лет. Тут я перехотел заходить в дом и даже просто показаться и поздороваться, не было ни малейшего желания. Они, должно быть, думали, что я уже мёртв или превращён в растение. Последний раз, взглянув в их счастливые лица я развернулся и зашагал прочь по длинной дороге, которая вела в самую гущу города, больше похожего на большую деревню и в этот самый момент я ощутил, как она покрывает собой все, каждого человека, каждое растение, каждую молекулу по-отдельности и весь мир сразу, как абсолютная, эталонная тьма, плотная, чёрная и уже почти осязаемая – тень моего безумства.

Вот мне восемнадцать лет, никакой цели, никаких средств, даже скромного угла и того нет. Мелькнула мысль пойти к Дэни, но вряд ли он был бы рад меня видеть. Больше я никого не знал. Какое-то время я жил в приюте для бездомных, пока не нашёл работу, естественно не без помощи самих работников приюта. Работа на автомойке с низким окладом, но зато предоставляли дешёвое жилье. Конечно, я сразу согласился. Где ещё я мог найти работу? На Уолл-Стрит? Даже забавно. Человек с сумасшедшим прошлым вряд ли мог бы рассчитывать на счастливое и благополучное будущее, хотя, признаться честно я был огорчён этим предложением, будто оскорбили права сумасшедшего, недооценив его возможности и способности к высокооплачиваемой и интеллектуальной работе. С другой стороны, ниже того социального статуса бездомного и безработного психопата мог быть только мертвый бездомный и безработный психопат. Доктор, возможно, все-таки был прав. Пустота постепенно терялась, а ее место занимали какие-то события, а агрессия проявлялась все реже.

Меня проводили в новую квартиру. Конечно, новую лишь для меня. На самом деле этой хибаре было уже больше сотни лет так же, как всей мебели, что была внутри. Самое главное, что был свет и вода, а также мягкая кровать, остальное было не столь важно. Осмотрев свою небольшую квартиру, я присел на край кровати, чувствуя какую-то неловкость, сам не понимая почему. Усталость и повышение уровня комфорта сделали свое дело, и я быстро погрузился в царство сладких снов, передавая пламенный привет Морфею.

Свободный доступ к информации и уйма времени позволили мне окунуться в целый океан литературы, откуда я мог узнавать о новейших методиках лечения в психиатрии, а также посвящал львиную долю своего времени на изучение техник релаксации, на практику различных медитаций и дыхательных упражнений. Все это позволяло держать эмоции под контролем, хоть и не всегда получалось. Как-то раз в одном из бесплатных журналов, что стопками лежат на прилавках в любом крупном магазине, я вычитал статью какого-то буддистского монаха по имени Сахрарси Вишудмандхар. Язык сломать можно. Его дыхательная техника по погашению гнева была проста и достаточно эффективна, даже для меня. Он писал: «Расслабьтесь и сосчитайте до десяти, представляя себе самый счастливый момент всей жизни, место, где вам по-настоящему комфортно и легко, место, где вы можете быть самим собой до самого конца, не скрывая свою суть под масками, наполняющих этот мир. Сделайте глубокий вдох. Раз. Два. Три. Задержите дыхание. Раз. Два. Три. Выдох. Раз. Два. Три. Задержите дыхание. Раз. Два. Три. Пять-шесть повторений, и вы непременно почувствуете облегчение, почувствуете, как гнев отступает, растворяется. Делайте это столько раз в день, сколько необходимо». Я часто использовал эту методику. Очень часто. Почему бы и нет, если она действительно работает.

Конечно, бывали моменты, когда я выходил из себя из-за мелочей вроде слишком долгой задержки дыхания или от посвистываний собственного носа. Я старался. Старался стать нормальным членом общества, без осуждения, без презрения, не разрушая себя и все, что меня окружает, а наоборот хотел что-то создать, хотел стать нужным в обществе, иначе дорога одна – психушка. Были моменты, когда не помогало абсолютно ничего.

В один день я зашел в супермаркет за покупками, ничего необычного или волнительного, все, как обычно. Я стоял в длинной очереди и постоянно глубоко дышал, стараясь избежать взрыва. Очередь двигалась бесконечно долго и вот я почти у кассы, а предо мной встал этот мужик. Он начал что-то выяснять с кассиршей, ругался, кричал, а та в свою очередь настоятельно рекомендовала оплатить покупки и пройти дальше, не задерживая очередь. С пеной у рта он кричал, что его надувают самым безжалостным и наглым образом, что цены на прилавках не соответствуют действительности и грозился подать в суд за мошеннические действия. Ему не хватало жалких пяти баксов. После двадцати минут этой клоунады люди начали уходит, оставляя тележки где попало, дети плакали от беспощадной духоты и томительного ожидания, мужчины и женщины открыто выражали недовольство сервисом, совсем не обращая внимания на обстоятельства, а бедная продавщица уже умоляла клиента оплатить счет и обратиться с жалобами в соответствующие инстанции и, может быть, ему удастся вернуть деньги. Что только люди не скажут. Удивительно, но я хорошо держался, отмечая это сам для себя, хоть и хотел пробить башку этому идиоту своим ботинком. Медленно подойдя ближе, я положил десятку перед носом этого болвана, но он смахнул ее на пол, не обратив на меня никакого внимания и продолжал горланить, что есть мощи, как бешенная горилла во время брачного сезона про свои непоколебимые принципы. «Десять секунд» – думал я. «Дыхание». На счет один его голова уже проминала металлический прилавок.

–Десять! – воскликнул я, отпуская его голову и наблюдая, как ещё мгновение назад, крепкое и поджарое тело превращалось в кучу жидкого детского дерьма, растекавшегося по полу. Его звали Крис Чаккер. Судьба еще не раз скрещивала наши пути именно в том супермаркете и каждый раз он задерживал очередь не менее, чем на полчаса и естественно его голова, вместе с тем же прилавком, получали всё новые вмятины, а окружающие, плохо скрываемое удовольствие.

В какой-то раз я увидел его у входа всё того же супермаркета, он придерживал дверь, пропуская вперед народ и каждому вежливо, с улыбкой, кланялся практически до самой земли. Единственный момент… Теперь он носил на голове настоящую каску морпеха США и был окутан в тяжелый бронежилет и щитки для голеней и предплечий. Он перестал разговаривать. Совсем. При виде меня он стремительно уносился со скоростью зебры, преследуемой голодным львом. Один раз он побежал и на всей скорости влетел в вывеску соседнего книжного магазина, как следствие сломал себе нос. После этого случая он сменил каску морпеха на защитный шлем футбольной команды местного технического университета.

Наверное, стоит сказать, что я сломал человеку жизнь, превратив его в настоящего параноика и полного кретина, не способным теперь связать и двух слов, похожим на тех бедолаг в лечебнице Маккли, хотя может быть я сохранил нервы и как следствие здоровье сотне других людей. Не знаю. В любом случае, что сделано то сделано, а совесть меня никогда не беспокоила.

Мой сосед, Роберт Фишер, работал на той же автомойке, но на соседнем потоке. Он предложил работать в паре, чтобы повысить эффективность и зарабатывать больше. Я согласился. Роберт, прознав о моем прошлом, лишь предупредил меня, что если я буду срываться на работе, бить клиентов или разбивать машины, то буду немедленно уволен и выселен из квартиры, а в добавок оплачу ремонт и любую моральную компенсацию из своего кармана и в лучшем случае отделаюсь штрафом или исправительными работами. Больше он ничего мне не сказал несмотря на то, что по соседству с ним живет псих. Он был отличным мужиком, всегда готовым помочь, высоким, сильным, с огромными, как кувалды, руками, но в сердце он был добряком, каких не сыскать на всей земле. Он постоянно слушал только тяжелую музыку, агрессивную. Его доброта и увлечения никак не могли сочетаться друг с другом, тем не менее это было именно так, возможно, он так же что-то таил внутри себя, да и у кого нет скелетов в шкафу, но если это действительно так, то он скрывал это намного лучше, чем я.

Все шло гладко. Я стал получать больше и еще больше в ночные смены. Максимально удалился от неблагоприятной среды, где хоть что-то могло бы спровоцировать меня на ненужные поступки. Техники монаха по-прежнему помогали. По вечерам мы с Фишером разговаривали о различных пустяках, вроде музыки и кино, а иногда играли в карты у него дома. Так пролетело три года.

Лишь однажды лавина моего гнева обрушилась на него, когда после длинного трудового дня я практически без чувств рухнул на кровать и именно тогда, именно в тот момент, когда мое сознание уже стояло на пороге сновидения, из его квартиры, что располагалась сразу против моей, казалось, на всю гребаную планету начал выть этот сумасшедший ублюдок Элис Купер. Никогда не мог понять, зачем, имея яйца, по собственной воле изменять имя на противоположное своему полу. Может все это ради пиара. Может так просто заведено в шоу-бизнесе, а может потому, что это мать ее Америка. Мой сон быстро оставил место бодрствованию. Я сжал кулак, но решил сперва позвонить ему и попросить убавить громкость. Трубку он не поднял. Ясное дело, такой шум заглушит все, что хочешь, любую сирену, не говоря о телефонном звонке. Немного позже заиграла песня TNT группы AC/DC и тут вместе с ними, как динамит взорвался на тысячи осколков своего безумия. Пролетев расстояние до двери Фишера, я начал молотить в его дверь, с каждым разом все сильней, но он, видимо, не собирался открывать. На стене, возле пожарного выхода, висел топор. Здоровенный, красный, пожарный топор. Разлетелось защитное стекло, а он уже был в моих руках и под припев TNT я начал рубить дверь Фишера, как опытный лесоруб, сильными и размашистыми ударами, после чего выбил дверь ударом ноги, и та влетела в квартиру, застилая пол крупной щепой. Сделав шаг в дверной проем, мое лицо соприкоснулось с деревом тяжелой бейсбольной биты. Какой невероятной силы был удар! Браво! Тут в голове прозвучало: «Занавес!». Это было последнее, что я видел, слышал и вообще чувствовал в тот вечер. Как я уже говорил, Роберт был добрым человеком, но надо отдать ему должное, удар у него, как у бывалого кузнеца, удивительно, что моя голова не разлетелась на куски, как спелый арбуз.

Думаю, что любой нормальный человек на его месте поступил бы точно так же. Когда безумец с сомнительным прошлым разрубает на части дверь твоей квартиры пожарным топором, а затем выносит ее ударом ноги, сложно представить, как в таком случае не огреть его битой и хорошо если битой. Обошлось без заявлений, я поставил Робу новую железную дверь, а после того, как на моей голове провелись действия механического характера, оставив после себя несколько шрамов, мы пожали друг другу руки.

Как только утихли шумы в моей голове мы с Робом решили сходить в бар и как следует утопить воспоминания того дня в бутылке хорошего виски и пусть шрамы будут о нем напоминать, мы должны были сделать все возможное. Я совершенно не умел пить. То есть совсем. Кто-то не умеет плавать, кто-то вышивать, а кто-то готовить. Мне повезло иметь навык отвратительного собутыльника, хуже которого представить себе невозможно. После первого же стакана щелкал невидимый переключатель в мозгу, и я совершенно забывал о любых нормах приличия и совершенно утрачивал контроль над «душой и телом» в прямом смысле. В этот раз я почему-то был уверен, что всё будет не так, со мной был друг и товарищ и я верил, что он предотвратит любые попытки с моей стороны навести хаос в приличном заведении. Я действительно в это верил.

Мы приехали в хороший бар в самом центре города. Перед входом толпы молодых веселых и уже достаточно пьяных людей громко пели песни и о чем-то невнятно беседовали, явно понимая друг друга с полуслова. Внутри было множество посетителей, вечер пятницы, свободных мест не найти. Сигаретный дым, висевший клубами под потолком, уже стал частью интерьера этого бара, временами перемещаясь из одного угла в другой, будто беседовал и проводил досуг в разных компаниях. Мы уселись за барную стойку и ни медля ни секунды заказали бутылку «Джека». Играла легкая музыка, со всех сторон слышался гул разговоров и звон стекла, а позади нас четверо симпатичных девушек неумело катали шары на бильярде. Что сказать, атмосфера была потрясающая, по-настоящему домашняя, не смотря на густую толпу.

Стаканы наполнились, при их виде меня даже бросило в пот, перед глазами пронеслась сцена двухлетней давности, когда я пил в баре последний раз. Тогда я влил в глотку наглого бармена полбутылки абсента и чиркнул спичкой. Парень чуть не сгорел заживо, а я скрылся, так и оставшись безнаказанным. Тем не менее стаканы были осушены и через мгновение наполнены вновь.

По ходу всего этого мероприятия мы не на шутку разговорились, Роберт считал крайне необычным и местами просто потрясающим мое поведение. Он предложил направить всю энергию в нужном русле, например, в спорт. Бокс или смешанные единоборства, может тяжелая атлетика. Он был убежден, что именно в той стези меня ожидает непременный успех. Я крепко задумался над его словами и погрузился в раздумья, уже не замечая, что он продолжает мне говорить. Действительно, думал я, почему бы и нет, найти хороший зал и хорошего тренера в наше время совсем не сложно. Моё воображение рисовало мне картины, где я стою на ринге с чемпионским поясом в руках, а пара красивых и как это принято, извечно улыбающихся девушек, несут мне огромный чек на баснословную сумму, а в округе шумит толпа, выкрикивая мое имя, вспышки фотообъективов и прочие прелести популярности и славы.

Опрокинув очередной стакан, я хотел было сказать Робу, что он черт возьми прав, но за спиной послышался нетрезвый голос, который принуждал нас уступить место этим известным в этих краях молодым людям. Роб что-то ему ответил, но дьявол. Я был уже пьян. Первое, что попалось под мою горячую руку это та самая банка с сахаром, которая стоит буквально на каждом столе в каждом заведении планеты. Пухлая, пузатая сахарница из толстого стекла и металлической крышкой с маленьким, узеньким дозатором. Все мои мечты о спортивной карьере рассыпались осколками стекла и кристаллами коричневого тростникового сахара по многолетнему, потрепанному кафелю моего темного будущего. Голову этого мужика я пробил с первого удара, но банка была куда крепче его головы и разбилась лишь на четвертый. Капли чужой теплой крови стекали, по-моему, и без того красному лицу, с каждой секундой все больше превращая меня в безжалостного убийцу. Ощущение страха, невыносимой духоты и голода сменялись порывами неконтролируемого смеха, нервной чесоткой и жаждой. Вновь оказавшись у барной стойки, я заказал бокал ледяного темного пива и острые сосиски. Я протянул мятую двадцатку бледному бармену, который вот-вот должен был свалиться в обморок, но он, осипшим от страха голосом, еле слышно пробубнил: «За счет заведения». Всё вокруг замерло, словно время попросту остановилось, все движения посетителей были настолько медлительны, что, казалось, будто они двигаются в пространстве, наполненным теплым пластилином. Я медленно жевал сосиску с таким видом, будто ничего и не произошло, но в то же самое время с нетерпением ждал, когда в бар зайдут офицеры полиции и, следуя указателям пальцев, направленных в мою спину, схватят меня и произнесут те самые слова, которые тысячи и тысячи раз звучали на телеэкранах: «Вы арестованы. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете будет использовано против вас в суде» и тому подобное. Но пиво в бокале исчезало, равно, как и закуска, а в дверь так никто и не заходил. Мой спутник аккуратными, неслышными шагами подошел ко мне и положив руку на мое плечо, громким басом запел какую-то песню на, как мне показалось, немецком языке.

– Тебя посадят в тюрьму до конца дней. – начал он. – Ты будешь околачивать полы и стены темной камеры, закрытой от солнечного света, женщин, ресторанов и баров с отменным алкоголем и изысканными блюдами. В общем и целом, будешь максимально ограничен в возможностях этой удивительной и прекрасной жизни. Это Айова, приятель, вряд ли тебе сделают скидку в этот раз.

Он так говорил, будто сбылась его давняя мечта, серьёзно конечно говорил, без улыбки, но мне казалось, что где-то в глубине все его существо просто ликовало. После этих слов я встал и вышел, по обыкновению через парадную дверь, оставив бармену эту чертову двадцатку прямо в тарелке. В глазах двоилось, тело с трудом слушалось пьяного командира в моей голове, я изрядно пригубил в этот раз. Выходя на улицу, я заметил, как какой-то мужик ставит на сигнализацию свой желтых кадиллак, старый кадиллак, годов семидесятых, местами покрытый ржавчиной. Этот мужик шел прямо ко мне. Подойдя к двери, он глянул на меня глазами, такими глазами, в которых читалось что-то знакомое, будто уже целую вечность мы знаем друг друга, но меня это ни капли не интересовало. Я ударил его головой в нос, и он стремительно повалился на землю, заливая ее свежей кровью, что струилась, как из пожарного шланга. Я добил его двумя прямыми ударами в челюсть, и он отключился, а я достал из кармана его куртки ключи от машины и через мгновение сидел, вцепившись в руль двумя руками, в заведенной машине.