Колхозное строительство 1

– Здравствуйте, Пётр Миронович, – поднялась женщина, – Вы к Михаил Петровичу?

– Пусть через десять минут зайдёт ко мне, – опять прокашлявшись, мало ли вдруг голос изменился, попросил женщину.

Дверь своего кабинета открывал с опаской, там ведь тоже секретарша – а он даже не знает, как её звать.

– Доброе утро, – секретарша тоже была немолода, даже старше романовской.

– С прошедшими вас праздниками, Пётр Миронович. Как отдохнули? – повернулась женщина, поливавшая цветы на подоконнике, – У вас я уже полила.

– Спасибо, – буркнул Пётр и вошёл к себе.

Да… Плохо всё. От памяти «Мироновича» не осталось и следа. Как выжить и не угодить в дурку? Или на Лубянку? Пётр осмотрел кабинет. На Георгиевский зал Кремля не тянет. Ряд страшных, самодельных, наверное, встроенных в стенку шкафов. Старый массивный стол с чернильным прибором со вставками малахита. Радиоприёмник на стене. Два телефона на столе. Второй-то куда? В Обком? К столу хозяина кабинета буквой «Т» пристроено ещё два, одинаковых, с задвинутыми стульями с дерматиновыми сиденьями и такой же вставкой на спинке. Естественно, коричневого цвета. Вот, интересно – империя «красная», а всё вокруг коричневое. Вон даже шторы на окнах, и те – того же цвета, только посветлее.

Штелле открыл один из встроенных шкафов. Гардероб. Обнаружилось несколько деревянных и алюминиевых вешалок. На одной висел чёрный сатиновый халат, на другой полушубок – ну, хоть он белый. Внизу стояли кирзовые сапоги и резиновые болотники. Сволочи эти Хрущёвы и Брежневы! Какая нищета кругом! Это так живёт первый секретарь горкома КПСС! А как тогда живёт техничка? Пётр скинул пальто и шапку, шарф оставил на шее – его знобило. Может, голова болит от того, что простыл?

В дверь постучали и, не дождавшись ответа, отворили.

– Привет, Пётр, звал? – вошедший темноволосый мужчина лет сорока пяти был для разнообразия в сером костюме, но тоже мешковатом.

– Присаживайся, – Пётр уселся за свой стол и указал председателю горисполкома на ближайший стул, – Голова раскалывается и знобит. Простыл, наверное, – заметив вопросительный взгляд на шарф, пояснил он.

– Опять, небось, в эдакий мороз на лыжах ходил? – покачал головой собеседник.

– Привычка – вторая натура, – нейтрально прокомментировал Штелле и спросил Романова, – Собак у горкома видел?

– Нет. А что? – нахмурился Николай Михайлович.

– Напали на меня, когда из двора выходил. Хорошо хоть, с этой стороны народу много, сразу отстали. Что-то с ними делать надо.

– В прошлом году осенью ведь отстреливали. Опять расплодились! – глава горкома импульсивно встал и прошёл к окну, отдёрнул штору. Собак, наверное, хотел увидеть.

– Сядь. И так голова болит. Давай так сделаем: берёшь сейчас листок бумаги и составляешь план мероприятий по зачистке города от этой нечисти. Через часик заходи.

Романов дошёл до стула, но садиться не стал. Покивал, почесал подбородок:

– Хорошо. Боюсь только, эта «нечисть», как с ней ни борись, опять заведётся.

– Вот. А на втором листке напиши мероприятия, которые это предотвратят.

– Ну, не знаю, – Романов опять поскрёб подбородок и направился к двери.

– Скажи, пожалуйста, секретарше, чтобы зашла и, если есть, таблетку анальгина захватила, – как только Николай Михайлович вышел, Пётр бросился к двери – и не напрасно.

– Вера Михайловна, Пётр Миронович простыл. Найдите, пожалуйста, по таблетке анальгина и аспирина и с чаем горячим занесите ему, – замечательно, теперь известно имя секретаря.

Женщина появилась через пять минут. На дебильном жестяном подносе стоял стакан в подстаканнике, скорее всего мельхиоровом, в маленькой стеклянной розеточке был мёд, и в ложечке лежали две таблетки.

– Пётр Миронович, может, скорую вызвать? Я вон у девочек из бухгалтерии мёду добыла.

– Спасибо, Вера Михайловна. Не надо скорой, пройдёт само. На лыжах, наверное, перекатался. Вера Михайловна, раздобудьте мне, пожалуйста, подшивку «Зари Урала» за прошлый год, – нужно же узнать, как зовут «начальников» в городе Краснотурьинске, а заодно посмотреть, какие тут проблемы сейчас.

Секретарша покивала седой головой и, осуждающе взглянув на не заботящегося о своём здоровье шефа, вышла из кабинета. Пётр принял таблетки и допивал чай, заедая мёдом, когда Вера Михайловна появилась снова, на этот раз – с прошитой шнурком пачкой газет. Газеты явно были не для мебели, следы неоднократной читки присутствовали. Крепились они на фанерке с обломанным краем. Блин, как же бедно народ живёт! Отдав поднос с пустым стаканом, Пётр уже хотел было отпустить секретаршу, но вдруг вспомнил, что не увидел на столе еженедельника с планом на сегодняшний день.

– Вера Михайловна, не напомните, я на сегодня какие-то встречи или совещания планировал? Голова как ватой набита.

– Может, вызвать врача? – с надеждой в голосе спросила женщина. Видно было, что и вправду переживает за реципиента.

– Ну, таблетки же выпил, да и чаю с мёдом – сейчас полегчает. Так что с совещаниями?

– Завтра в девять строительная планёрка, а на сегодня ничего нет. Стойте, – махнула рукой, сокрушаясь, секретарша, – Вы же после обеда собирались в интернат съездить!

– И то верно, – сделал вид, что вспомнил Штелле, – Ладно. Собирался – значит, съезжу. Хотя нет, пешком прогуляюсь, может, голова прояснится. Вера Михайловна, скоро должен Романов подойти – пусть захватит с собой комсомольского вожака.

– Может, ещё чайку?

– Вот как придут – всем троим, если не затруднит.

– Шутите! Чего же тут трудного. Раз шутите, то поправитесь, – и женщина вышла.

Получается, как-то не совсем правильно себя вёл, раз вежливость секретарь приняла за шутку. Покороче нужно фразы строить, и более нейтрально. Ладно, пока мэр не подошёл с собаками, нужно пролистать прессу, фамилии поузнавать, да и с проблемами вверенного ему города ознакомиться.

– Гриша, заходи! Как устроился? – Романов махнул рукой, приглашая молодого русоволосого парня с короткой стрижкой, застрявшего в дверях кабинета.

Григорий Максимович Каёта. Вспомнил Пётр прочитанное за прошедший час в газете. Память подсказала: только что назначенный первый секретарь горкома комсомола потом станет главным редактором городской газеты «Заря Урала», а потом даже переберётся в «Уральский рабочий», в Свердловск.

Скромный молодой человек как-то боком протиснулся к столу мимо расставляющей стаканы секретарши. Надо сказать, что чай, аспирин и анальгин помогли: голова почти не болела, да и озноб прошёл – плюс в кабинете работал принесённый Верой Михайловной обогреватель. Пётр взял исписанные «мэром» листки, прочитал и со вздохом вернул.

– Масштаба нет, Николай Михайлович. Я тут тоже тезисы набросал. Доставай, комсомол, ручку, или лучше возьми вон карандаш, будешь протоколировать, – Пётр подождал, пока Григорий возьмёт лист бумаги и карандаш, и начал борьбу с собаками.

– Смотрите. Нужно привлечь максимальное количество людей, владеющих оружием и умеющих им пользоваться. Главное – это «Охрана общественного порядка», по-старому, милиция, – на самом деле, читая газеты, Штелле узнал, что сейчас вообще нет Министерства Внутренних Дел СССР. Есть республиканские министерства «охраны общественного порядка» – МООП.

– Николай Михайлович, это за тобой. Каждый милиционер должен ходить с оружием и при первой же возможности стрелять в собаку, если она без поводка, и если не рискует попасть в прохожих.

– А если собака не бродячая, а её хозяин отпустил свои дела утренние или вечерние сделать? – откинулся на спинку стула тоже вооружившийся карандашом Романов.

– Тогда нужно обязательно застрелить собаку и оштрафовать хозяина – и, кроме того, привлечь его, скажем, к пятидесяти часам по наведению чистоты в городе под присмотром участкового. Его собака гадит у подъезда, а он не только не убирает говно, но ещё и собаку с поводка спустил. Но об этом после поговорим – это для другого листа, там, где профилактика. Второе: общество охотников. Нужно пригласить сюда их руководителей и активистов и договориться – куда девать убитых собак, кто отвечает за безопасность, кто платит за порох и пули. Третье: геологи, лесники и прочие товарищи типа старателей. У них ведь тоже есть оружие. Нужно связаться с руководством этих предприятий – это тоже на тебе, – кивнул Романову Пётр.

– А я чем могу помочь? – рвался в бой Каёта.

– Нужно кинуть клич среди комсомольцев предприятий, техникума, училищ, пусть организуют патрули и, вооружившись самодельными сачками, пытаются ловить собак живыми. Кроме того, комсомольцы могут в составе ДНД или самостоятельно пройтись по городу и выяснить места, где чаще всего видели своры диких собак.

– И куда пойманных девать? – правильный вопрос комсомол задал.

– Есть такое мнение, что собачьим мясом можно вылечить туберкулёз. Николай Михайлович, ты переговори с инфекционистами, у нас ведь два диспансера. Выслушай все аргументы за и против, пара дней на это у нас есть. Даже если шанс, что дети вылечатся, всего 10 %, то нужно всех убитых собак передать им. Естественно, сначала найти людей, которые умеют и согласятся разделать собак. Ту же санэпидстанцию попросить проверить мясо каждой собаки на бешенство и прочую гадость. А вот из шкур нужно пошить шапки для детей из школы-интерната. Кто за это будет платить? Не знаю, подумай и над этим вопросом, я тоже с людьми пообщаюсь. Охотникам можно билеты на дефицитную дичь пообещать, или часть шкурок им на шапки. Думать будем.

– Да! Действительно, масштабно, – хмыкнул, не отрываясь от писанины, Романов.

– Это только начало. Теперь давайте подумаем о профилактике. Давай, Николай, читай свои мысли.

– Да мысли всего две. Нужно напечатать в газете и объявить по радио, что в случае появления новых бездомных собак нужно позвонить 02. И второе – создать в городе клуб собаководов и обязать их присматривать за появившимися щенками, – председатель горисполкома протянул Петру листок.

– Принимается. Давайте вот ещё что обдумаем: откуда берутся бродячие собаки? Возможны два варианта. Первый – хозяин гулял с ней без поводка, и она убежала за той же самой собачьей свадьбой. Второй, мне кажется, вероятнее – мальчик, увидев у соседей щенка, стал канючить у родителей, что ему обязательно такой же нужен, и будет он с ним гулять по утрам и вечерам, и кормить, и лапы после прогулки мыть, и прочая, и прочая. Родители устали от уговоров с соплями и слезами, стрясли с мальчика обещание все эти манипуляции проделывать и взяли щенка. Замечательно. А щенок давай гадить в квартире. Изорвал матери единственные капроновые чулки, сгрыз ножку с таким трудом купленного дивана, истрепал только что приклеенные обои. И, самое главное, ребёнка не разбудить в шесть часов, чтобы он выгулял собаку. Не найти и в восемь вечера – он на каток убежал, или играет в футбол в соседнем дворе. Как думаете, что сделают родители?

– Сам бы выгнал её на улицу и ребёнка выпорол, – проникся Каёта.

– Правильно! Значит, нужно создать трудности, чтоб не так просто было завести собаку. Нужно провести через городской Совет Положение, что перед тем, как приобрести собаку, следует обойти всех жильцов подъезда и получить от них письменное согласие. Ведь собака будет лаять утром и выть, когда никого нет дома. Думаю, сразу поменьше будет желающих. Кроме того, в этом же Положении должно быть условие приобретения собаки в виде постановки её на учёт у ветеринара и обеспечения необходимыми прививками. От чумки и ещё от всякой другой гадости – нужно проконсультироваться у врачей. Ещё в этом же Положении должны быть предусмотрены штрафы за выгул собак без намордника, строгого ошейника и поводка. Кроме того, нужно предусмотреть штрафные санкции для тех, кто не убирает за своей собакой дерьмо. И самое главное: за повторное нарушение Положения – двойной штраф, а за третье – принудительное усыпление собаки и часов сто работ по благоустройству города для безответственного хозяина. Пусть убирают какашки за себя и за того парня, которого ещё не поймали, – Штелле оглядел собеседников: оба скрипели карандашами.

– Не слишком круто? – покачал головой Романов.

– Точно. Ещё нужно предусмотреть штрафные санкции, если собака кого-то укусила или порвала одежду. Кроме того, ведь есть какие-то статьи по этому поводу и в кодексе. Их нужно обязательно продублировать в принятом Положении.

– Можно ещё в газете выпустить серию статей об искусанных и напуганных детях. Слышал где-то, что один мальчик заикаться стал после нападения овчарки.

– Молодец, Григорий! Это на тебе, смотайся в газету, пусть поищут такие случаи. Можно и из чужих газет статьи перепечатать.

– Хорошо, Пётр Миронович. А когда всё это начнём? – поёрзал от нетерпения на стуле комсомольский вожак.

– Давайте вот как сделаем. Николай Михайлович, обзвони всех, и давайте назначим совещание на пятницу, скажем, часов в десять, а в понедельник вечером начнём. И нужно по радио и через газету объявить, что после шести желательно на улицу не выходить, а то ещё ранят кого случайно. Думаю, трёх дней на первое время хватит, а там подведём итоги и решим, что дальше делать.

Когда соратники по борьбе с собачьими свадьбами ушли, Штелле глянул на часы. Вроде бы и сидели недолго, а полтора часа пролетело – близилось к двенадцати. Со слов жены было понятно, что обеденный перерыв у него с часу дня. Что ж, как раз есть время дочитать подшивку газет. Он уже наметил себе пару мероприятий. Каких? Скажем так, улучшение жизни и построение развитого социализма в отдельно взятом городе и нескольких прилегающих посёлках и деревнях.

Домой шёл медленно, славу богу, хоть случайно узнал имя жены. Секретарша, когда убирала стаканы, по окончании мозгового штурма оставшиеся после нарушителей будущего закона о жестоком обращении с животными (Федеральный закон от 27 декабря 2018 г. N 498-ФЗ «Об ответственном обращении с животными и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»), спросила:

– Как там Юрочка и Лия Ивановна, вы их не заразите? – и осуждающий взгляд – мол, зря он отказался от вызова врача.

– Утром вроде всё нормально было, а я постараюсь к Юре не подходить пару дней. У жены есть, наверное, что-нибудь от простуды, ну а нет – зайду в аптеку по дороге в школу-интернат.

Событие четвёртое

Школа-интернат стояла на улице Ленина, и от самой улицы была отгорожена вполне приличным забором из железных пик. Сейчас были каникулы, и основная масса детей находилась в семьях. Тем не менее, пустой она не была: слышались детские голоса и в самой школе, и в общежитии, куда после обхода классов Пётр прошёл с завучем. Директор школы болела уже неделю. Американцы ещё не успели заразить страну колорадским жуком и гриппом, по этой простой причине директор не грипповала, а лежала с простудой.

Что можно сказать о школе? Страшные, деревянные, ужасно покрашенные парты с откидывающимися столешницами и местом для портфеля. Но ведь сейчас во всех школах, во всех городах страны такие. Полы без линолеума, покрашенные в несколько слоёв и кое-где частично облупившиеся, скрипели на тысячи ладов. Окна проложены ватой и заклеены полосками белой бумаги, но, один чёрт, от них так и веет холодом, и сквознячки гуляют. Так ведь и на улице под тридцать градусов мороз.

В общежитии ничем не лучше: от окон тянет морозцем, даже бумажные полоски кое-где отвалились. Пётр указал на это следующим за ним женщинам.

– Простудите же детей!

Ответить ему не успели. В комнату вбежала девочка лет десяти с криками:

– Оставьте меня! Без вас тошно! – бросилась на одну из кроватей и зарыдала, сотрясаясь худенькими плечиками.

– Машенька, успокойся! Пойдём в столовую, пообедаешь, – слова были правильные, а вот интонацию заботливой не назовёшь.

– Да сколько раз вам повторять! Я не Маша! Я Вика! Вика Цыганова! – девочка подскочила на кровати и обвела комнату затравленным взглядом. Под левым глазом наливался синяк.

– Вы что, детей бьёте? – поразился Штелле.

– Нет, это она с соседками по комнате подралась. Словно бес в неё утром вселился. Бегает и кричит, что она не Маша, а какая-то Вика Цыганова, – устало пояснила женщина, забежавшая в комнату вслед за девочкой.

И только тут до Петра дошло. Вика Цыганова. Та самая, которую он пытался прикрыть собой, защищая от падающей фермы. Так значит, она всё же погибла – и её кто-то или что-то забросило в этот же год, в тело вот этой худенькой девочки с пронзительно-синими глазами.

– Разрешите, я с ней наедине поговорю? – обратился Пётр к завучу.

– Зачем? – напряглась та.

– Хочу узнать, правда ли у неё синяк от драки с соседкой, и с чего вдруг ей своё имя разонравилось, – усмехнулся Штелле, – Выйдите, пожалуйста, из комнаты.

С минуту они мерились остротой взглядов с завучем. Наконец она фыркнула и, схватив за руку стоящую столбом воспитательницу, вышла за дверь, неплотно её прикрыв. Пётр подождал минуту, а затем быстро подошёл к двери и толкнул её. Удара не было, но от двери отскочили с оханьем.

– Я же вроде просил оставить нас поговорить одних? – Штелле грозно зыркнул на смутившихся женщин.

– Маша – хорошая, послушная девочка. Я не понимаю, что на неё нашло, – попыталась огрызнуться воспитатель.

– Зоя Ивановна, я через пару минут подойду к вам в кабинет. Можете пока чайку горяченького сделать, а то я, кажется, простыл, – секретарь попытался перенаправить энергию педагогов в нужное русло.

– Конечно, Пётр Миронович. Только вы не мучайте девочку, – и женщины удались.

– Русская водка, чёрный хлеб, селёдка, – напел шёпотом Пётр, внимательно рассматривая попаданку.

Лицо девочки исказилось, она как-то совсем не по-детски охнула и открыла рот.

– Любовь и смерть. Добро и зло… – теперь уже со смешинкой в глазах речитативом продекламировал Штелле.

– Кто вы?

– Тот самый пенсионер, который подарил вам букет синих хризантем, перед тем как на нас обрушилась ферма, – развёл руками Пётр.

– Но ведь это невозможно! Где мы оказались? Какой сейчас год? Что вообще происходит? – вывалила девчушка с пронзительно-синими, как те самые хризантемы, глазами.

– Вика, успокойся давай. Тут крики и паника никак не помогут. Мы в том же самом городе Краснотурьинске. Сейчас 3 января, вот только 1967 года. Я не знаю, как это произошло. Ты, кстати, читала книги про попаданцев?

– Про попаданцев? Это как фильм «Туман», или эти французские комедии с Жаном Рено и Кристианом Клавье? – наморщила рот синеглазка.

– Насчёт Клавье не знаю, никогда особенно не интересовался актёрами – а вот Жан Рено там точно был. Только они попадали в будущее в своих телах, а нам вот эти достались, – Пётр ткнул в себя пальцем, – Это тело Первого Секретаря Горкома КПСС города Краснотурьинска. Ничего из прошлого реципиента я не помню. Только то, что знаю о нём из детства. Своего детства – я ведь здесь родился. Можно ведь считать, что нам с тобой повезло. Кто-то дал нам возможность прожить вторую жизнь. Тебе вон вообще почти пятьдесят лет скинули, радоваться надо, – вздохнул и усмехнулся одновременно Пётр.

Девочка слезла с кровати, подошла к двери и, открыв, выглянула в коридор.

– Эта тётка стоит в конце коридора, – сообщила она Петру, – И что делать-то теперь? Если мы скажем, что с нами случилось, то точно в дурдом угодим.

– А мы не будем никому говорить, – взял девочку за плечо и усадил её на кровать Штелле, – Будем жить-поживать и добра наживать. Или ты против наживания добра?

– Нужно найти Горбачёва и Ельцина и убить их, – из уст худенькой, даже тощей десятилетней девочки это прозвучало вполне себе грозно, – Меченого в первую очередь.

– Для начала нужно успокоиться и постараться на самом деле не попасть в дурдом, или, что ещё хуже, в лапы «кровавой гэбни», – Пётр сел на соседнюю кровать.

– У меня теперь что, есть другие родители? Или это детский дом, и эта девочка была сиротой? – вдруг вполне спокойным голосом поинтересовалась Вика Цыганова.

– Чёрт! А ведь и в самом деле. Нет, это не детский дом. Это – школа-интернат, сюда на неделю привозят детей из малообеспеченных семей и из далёких деревушек. Только вот сейчас каникулы – значит, с тобой что-то не так. Я поузнаю, – Штелле задумался. Что делать с девочкой?

– А мне-то что делать? У меня эта толстуха пыталась компот отобрать утром на завтраке, – девочка потрогала фингал под глазом.

– Давай сделаем так: я сейчас переговорю с завучем. Они тебя изолируют от остальных детей.

– И что, мне взаперти сидеть? – сморщила нос Цыганова.

– Мысль мне сейчас пришла интересная. Сейчас ещё не написаны многие песни о войне. Да даже «Журавли» ещё не написаны. Я попрошу, чтобы тебе дали чистую тетрадку и карандаш. Вспоминай песни о войне, записывай. Ты ведь и с нотами сможешь написать.

– Без гитары или пианино сложно, – покачала головой попаданка.

– Я спрошу. Скорее всего, гитара у них должна быть – да и пианино, наверное. Ладно, Вика, нельзя нам долго секретничать. Это подозрения вызовет. Я узнаю про твою новую семью и завтра у тебя появлюсь, – Пётр подошёл к двери. И завуч, и воспитательница переминались с ноги на ногу в конце коридора, – Не боись. Прорвёмся.

Легко сказать.

– И что же Маша? – прямо набросились женщины на первого секретаря.

– А что у нас с чаем, Зоя Ивановна? – попытался сбить их настрой Пётр.

– Ох, извините! Пойдёмте в столовую, там нам найдут по стакану, – и завуч пошла вниз по лестнице.

В столовой пахло отвратно: подгорелым молоком, кислой капустой и ещё какой-то мерзостью. Петра чуть не вытошнило.

– Почему такой запах? – повернулся он к женщинам и прикрыл за собой дверь.

– Молоко, наверное, убежало, – спокойно пожала плечами женщина.

– Расхотелось мне чай пить. Пойдёмте в ваш кабинет, там поговорим.

– С Машей-то что? – видя, что начальство уходит, напомнила о себе воспитательница.

– Как вас зовут? – остановился Пётр.

– Клавдия Семёновна.

– Клавдия Семёновна, а можно Машу избавить от общения с девочкой, с которой она подралась?

Воспитательница одёрнула вязаную, вытянутую спереди, конечно же, коричневую кофту.

– Зачем?

– А затем, что эта девочка пыталась за завтраком отобрать у Маши компот. Девочку нужно наказать, а чтобы та не стала мстить Маше, её нужно изолировать. Машу. У вас есть пианино или гитара?

– Есть и пианино, и гитара в красном уголке, – вмешалась завуч.

– Вот туда и отправьте Машу. А вечером проследите, чтобы девочки не оказались в одной комнате, и чтобы они при всём желании не смогли встретиться. Хулиганку лучше всего закрыть до утра одну. Утром я появлюсь и узнаю у Маши, как прошёл день и что случилось – или не случилось – за ночь, – Пётр не смотрел на воспитательницу, говорил это Зое Ивановне, – И ещё, оказывается, Маша пишет стихи. Дайте ей, пожалуйста, чистую тетрадку и карандаш мягкий.

– Мягкий? – хором потерянно отшатнулись обе.

– Мягкий, чтобы легко писал и не царапал бумагу. На нём ещё буква «М» стоит.

– Хорошо, поищем, – пыл он всё-таки с педагогов сбил.

В кабинете директора Зоя Ивановна села на краешек стула сбоку от стола и предложила Петру хозяйское место. Он ломаться не стал – ещё не поймут.

– Зоя Ивановна, а почему Маша здесь, а не дома? Каникулы же. Кстати, а как её фамилия?

– Фамилия – Нааб. Мать у неё умерла в прошлом году, их у отца осталось трое детей, или даже четверо – точно не помню. Остальные сейчас у родственников, а Маша у нас. А отец её сейчас в тубдиспансере. У него открытая форма, врачи говорят, что долго не протянет, – завуч нервно скомкала извлечённый из кармана кофты носовой платок.

– Н-да. Плохо. А если он умрёт? Что будет с детьми?

– Скорее всего, отправят в Серов, в детский дом.

– А у вас сирот нет?

– Нет. Мы же школа-интернат, – махнула рукой завуч, явно с облегчением.

– Как звать отца, вы не знаете? – Пётр решил сам заглянуть в тубдиспансер – нельзя допустить отправку Вики в Серов.

– Нужно посмотреть в журнале. Вроде бы Готлиб, – Зоя Ивановна вскочила и попыталась куда-то убежать, но Пётр остановил её жестом.

– Не нужно, я найду сам. Зоя Ивановна, у вас кто шефы?

– Глинозёмный цех БАЗа, – не поняла та резкого перехода, даже очки сняла.

– Позвоните им и скажите, что я попросил как следует проконопатить и заклеить все окна – и в учебном корпусе, и в жилом, – пора прощаться.

– Хорошо, Пётр Миронович, – женщина снова надела очки и сразу приобрела деловой вид.

– И поваров поругайте. Как можно есть при такой вони? Завтра я утром, часиков в одиннадцать, появлюсь, если совещание не затянется – но появлюсь в любом случае. Да, последний вопрос: ваши ученики побеждают в городских олимпиадах по каким-нибудь предметам?

– В прошлом году Женя Кулеша занял второе место по математике, а первых давно не было, – развела женщина руками.

– Спасибо. Не провожайте, ещё простынете. Я сам выберусь.