Зазеркальные близнецы

Несмотря на увлекательное зрелище, на душе было муторно. Скорее всего, поездку Бекбулатова в Екатеринбург придется отложить. Утром, после памятной перестрелки на Варшавском вокзале, по дороге в управление Володьке вдруг как-то сразу поплохело, он стал отвечать невпопад, позеленел и сник. У ворот клиники Вагнера, оказавшейся по дороге, он потерял сознание окончательно. Выскочившие санитары бодренько упаковали бесчувственного штаб-ротмистра в носилки и утащили куда-то в недра здания, а вышедший несколькими минутами позже очкастый и бородатый эскулап, профессионально потирая огромные, распаренные как у прачки лапы, радостно сообщил, что господин Бекбулатов, вероятно, задержится в их гостеприимном заведении «деньков на пятнадцать, батенька, ранее не обещаю», так как у него кроме сотрясения мозга (интересно, где он у Володьки нашел этот орган, для гусара прямо-таки неприличный) наличествуют два раздробленных (!) ребра и обширное внутреннее кровоизлияние. В связи с этим оптимистическим заявлением доктор Волькенштейн, поправляя толстенные линзы на мясистом носу, вкрадчиво поинтересовался наличием у вышеозначенного господина медицинской страховки. На ворчливый совет Бежецкого выяснить данный вопрос у пациента (честно говоря, Александр мало интересовался финансовыми делами друга по причине врожденной деликатности) не в меру меркантильный слуга Гиппократа, разведя руками, сообщил, что еще несколько часов это будет затруднительно, так как пациент находится под общим наркозом в операционной.

Поблагодарив медика и заверив, что без средств для оплаты его, Волькенштейна, услуг пациента не оставят, Александр направился в управление, где уже «крутили» утренних фигурантов, в коий процесс и попытался активно включиться. К сожалению, благими намерениями, как известно, черти мостят роскошный автобан в преисподнюю. Александр до самого вечера был вынужден выслушивать телефонные и очные разносы начальства самых разных рангов и писать вороха всевозможных объяснительных бумажек, бумаг и настоящих бумажищ. Под занавес последовал отцовский звонок, причем ледяной тон и требование незамедлительной встречи не оставили никаких сомнений относительно его причины. С огромным трудом Бежецкому-младшему удалось выторговать у непреклонного старшего отсрочку до завтрашнего вечера.

Одним словом, денек выдался явно не самым слабым и до краев переполненным событиями. Ко всему вышеперечисленному следует добавить послезавтрашнюю процедуру передачи дел преемнику, ротмистру Афанасьеву, по слухам весьма неглупому и довольно многообещающему армейцу, вышедшему из нижних чинов (о времена, о нравы!) и переведенному недавно из Заокеанских Владений. Такие рокировки были весьма во вкусе князя Орлова, обожающего демонстрировать глобальность своего мышления. Конечно, сомнительно, что служака, отдавший полжизни открытым сражениям на «переднем крае наркотической войны», сразу же вникнет во все перипетии войны, по преимуществу кабинетной, но… Спорить с начальством, как известно,– все равно что…

Ко всему прочему нужно ломать голову над трудноразрешимой шарадой, кого из оперативников отправить завтра на Урал вместо Володьки (черт бы побрал его со всей его гусарской самодеятельностью, пусть только выйдет из больницы…), поскольку обе наиболее подходящие кандидатуры (Голицын – как все-таки был неправ Бежецкий в отношении юноши – скорее всего, вообще перейдет только на кабинетную работу и то если разрешат медики) выбыли из строя. А из оставшихся выбирать – дело сложное… Не потому, что Александр не доверял своим подчиненным, просто у всех есть свой надел и они скрупулезно его возделывают. Сорви хоть одного с места – и многие разработки пойдут… Александр вздохнул: он постоянно забывал, что через два дня маршруты, по которым пойдут все разработки, уже мало будут его волновать…

Напоминальник, привычно брошенный на стол в соседней комнате вместе с кобурой, вкрадчивой трелью извлек Александра из приятного расслабления полудремы. В такой час, судя по мелодии, мог звонить только кто-то из своих.

Автоматически выждав три звонка, Александр поднялся и пошел за аппаратом. На экранчике определителя светилась только строчка маловразумительных закорючек – звонили с защищенного аппарата.

Щелкнув клавишей записи (на всякий случай), Александр сказал:

– Ротмистр Бежецкий слушает.

– Спишь, что ли? Я уже отключиться хотел!

Александр опустил аппарат и тихо ругнулся, прикрыв микрофон ладонью.

– Ты, что ли, контуженный?

– Я! – жизнерадостно заорал «шмель».

– Как тебе напоминальник-то дали? Ты из больницы?

– Ни фига, из дома! Когда завтра в аэропорт?

Александр ругнулся уже внятно:

– Ты что, сбежал? А ребра?

– А что с ними случится? Замотали, и все. Что я, действительно контуженный – две недели там париться. Ты знаешь, сколько там сутки стоят?

Конечно, этого и следовало ожидать. Живчика вроде Бекбулатова надолго приковала бы к постели только та же «болванка» в голове. Тьфу, тьфу, тьфу.

– Да, знаешь, сестры милосердия там та-а-кие! Твоей N и не снилось!

Бежецкий, со смешанным чувством облегчения и раздражения вполуха слушая друга, взахлеб перечисляющего объем, длину, размеры и охваты, думал, что, может быть, плюнув на дружбу, пришибить мерзавца? Или подождать до его возвращения?

2

Запах сирени за распахнутым в сад окном, приятный шум «Вдовы Клико» в голове, аромат дорогих сигар и ничего не значащая беседа старых друзей… Бал в загородной резиденции князя Николая Юсупова в самом разгаре.

– Майн либе фройляйн, разрешите вам представить моих друзей. Ротмистр барон фон Нейгарт, штаб-ротмистр граф Бежецкий, штаб-ротмистр князь Бекбулатов. Господа, мои кузины: графиня Ландсберг фон Клейхгоф и княжна Ростопчина. Прошу любить и жаловать. Молчать-с, штаб-ротмистр!

Сережка Волконский, как всегда в подобных случаях слегка подшофе, но сияющий как породистым лицом, так и роскошным флигель-адъютантским мундиром, держит под хрупкие ручки два таких прелестных воздушных создания, что все три офицера, не сговариваясь, подтягиваются и украдкой одергивают свои мундиры: лазоревые у Бежецкого и Бекбулатова и алый у фон Нейгарта.

И вновь звучит музыка, кружатся в вальсе пары. Александр вглядывается в лучистые серые глаза, в ушах звучит божественный голос, мило, совсем не по-нашему выговаривающий вечные как мир слова светской беседы, и пьяняще пахнет сирень за открытым окном…

Ах как пахнет сирень за окном…

Дверь привычно и противно скрипнула, впустив внутрь прямо-таки прожекторный свет ярчайшего солнечного дня, который ударил в глаза, отвыкшие от дневного света, так, что Александр, инстинктивно прикрыв их рукой, отшатнулся к глинобитной стене. В дверном проеме, опустив на неизменный «калашников» руки в щегольских таксистских прорезных перчатках без пальцев, стоял Рустам Шахоев, весь последний месяц – его бессменный конвоир, охранник и по совместительству ангел-хранитель.

– Выходи, майор! Закончились твои передряги! – Веселому гортанному голосу никогда не унывающего парня явно было тесно в крохотной конурке.

Неужели действительно все мучения завершаются и сейчас его прикончат? Хорошо бы пристрелили сразу, чтобы не мучиться… Александр с трудом, опираясь на осыпающуюся от каждого прикосновения дождем пересохших глиняных крошек стену, поднялся на ноги. Привычной ноющей болью сразу во множестве мест отозвалось избитое тело, знакомо задергала притихшая было рана в боку, хотя и поверхностная, но запущенная и давно загноившаяся, всем своим состоянием внушавшая сильные опасения. Хотя теперь вроде бы она уже никак не повредит здоровью: этого самого здоровья, по всем прикидкам, осталось минут на десять—пятнадцать…

– Что, в расход? – как можно безразличнее поинтересовался Александр, хотя сердце и замирало в ожидании ответа.

Смешно! Как будто этот достойный представитель своей нации скажет правду…

– Не торопись, майор! – как всегда скалил из черной курчавой бороды белоснежные крупные зубы Рустам.– Поживешь еще! Тариб-ходжа все-таки решил продать тебя вашим шакалам.

Ноги предательски ослабли, по заросшей щеке сама собой щекотно пробежала слеза. Уже третий месяц он, Александр Павлович Бежецкий, майор ВДВ, находился в плену. Семьдесят четвертые сутки, если не подвели вычисления, горцы, уходя от федералов, таскают его за собой по горам в надежде выгодно обменять или продать. Ребят из его батальона, захваченных вместе с ним в том памятном бою, давно уже ликвидировали – на простых солдат сейчас, как всем известно, спроса нет… До сих пор стоят в ушах их предсмертные вопли. Что делать: арабские моджахеды не представляют себе успешного боя без отрезанных голов гяуров. И не только они… Правда, большинство горцев, и Рустам в их числе, подобной жестокостью не отличались, но с братьями по оружию не спорили, справедливо полагая, что парой-тройкой неверных больше или меньше – разница невелика…

Во дворе жмурящемуся от непривычного дневного света Александру пришлось долго ждать, пока Рустам горячо препирался с такими же, как и он, увешанными оружием бородачами в новеньком камуфляже, сидящими и лежащими в тенечке в живописных позах. Пребывая в плену, Бежецкий иногда ловил себя на мысли, что все эти воины ислама неприятно напоминают ему храбрых кубинских барбудос Фиделя, которыми в далеком и безоблачном пионерском детстве искренне восторгался. Вот этому, жадно, взахлеб пившему из армейской фляги, надеть берет вместо зеленой банданы – вылитый команданте Че. А вот тот, дремлющий, обняв обернутый лентой «ручник», здорово смахивает на самого Федю Кострова… Самое страшное, что и эти парни, наверняка ровесники Александра, тоже в детстве читали те же книжки, пели те же песни о товарище Че и носили такие же, как и Саша, красные галстуки. Какая же сила развела их по разные стороны баррикад? И кто постоянно подпитывает эту силу, поставляя новенькое оружие в заводской смазке, тонны боеприпасов, упаковки с обмундированием, ящики с тушенкой?

Александр вспомнил, как его батальон зачищал базу незаконных вооруженных формирований в одном из горных аулов. Ребята матерились, выгребая из слегка обгорелых тюков ни разу не стиранный камуфляж, пачки белья в целлофане, новенькие горные ботинки. На всех вещах – ярлычки российских фабрик. Тогда весь батальон переоделся, а пацаны, поскидывав изношенное до лохмотьев и перепревшее, завшивленное белье в огонь, наконец стали похожи на солдат регулярной армии, а не на банду дезертиров. Правда, два часа спустя на вертушках прибыли высокие чины. Согласно приказу, трофеи были оприходованы и вывезены в тыл для уничтожения по акту. Слава богу, раздевать бойцов не стали… Один чинуша из столичных долго распекал Александра, сыпля угрозами и обещая сурово и разнообразно покарать за самоуправство, причем самой мягкой карой был размен одной звезды на четыре. Бежецкий, которого перспектива понижения в звании тогда волновала меньше всего, бесстрастно стоял навытяжку перед кипятящимся шаркуном и непроизвольно разглядывал то место на туго обтянутом необмятым камуфляжем животе, куда, по его мнению, должна была войти «акашная» пуля, чтобы наверняка наворотить делов в протухшем полковничьем ливере. Под конец затянувшееся глумление над боевым офицером настолько надоело остальным членам комиссии, среди которых имелись и повыше чином, что «полкана» одернули и даже милостиво разрешили бойцам взять из трофеев по два сухпая, а также пополнить запас патронов и гранат…

Наконец горцы решили все свои проблемы и после недолгой, но не менее горячей перепалки за свободные места погрузились в машины и выступили небольшой колонной, видимо, к месту обмена. На технике, почти сплошь открытой, к их кубинскому виду добавилось еще что-то неуловимо цыганское.

Трясясь вместе с неизменным Рустамом в кузове раздолбанной на горных серпантинах «газели», Александр, радость которого как-то незаметно улетучилась, невесело думал о том, что его ожидает у своих. Конечно, бок обязательно подлечат, может, даже в путёвом госпитале, подкормят, возможно, домой на пару недель отпустят. А потом?

Кавказская война, то затухая, то разгораясь с новой силой, перемалывая в своей зловонной пасти тысячи молодых жизней с обеих сторон и выплевывая только цинковые гробы и калек, идет уже девятый год. Александр хорошо помнил, как воспрянули все духом, когда в памятном девяносто шестом внезапно, между двумя турами выборов, после тяжелой и продолжительной болезни скоропостижно дал дуба всенародно избранный. Как все ждали перемен, конца опостылевшей войне, прекращения осточертевших всем реформ и прихватизации… Но Ельцина сменил сначала Газовщик, а затем, почти сразу, сам главный прихватизатор – Рыжий. Пока в Москве кипели события, выдохшиеся было боевики поднакопили сил, оправились и вытеснили наших, которым никто уже не отдавал никаких приказов, с Кавказа, попутно прихватив некоторое количество исконно русских земель. Войска, подчиняясь бессвязным приказам, безучастно отступали, оставляя без подмоги местное казачество, которое, наконец плюнув на армию и центральные власти, быстро организовалось в такие же, как и у чеченцев, полевые отряды, самостоятельно вооружилось и, вспомнив навыки полувековой давности, начало настоящую партизанскую войну, которой ни сами недавние борцы за независимость, ни их заокеанские друзья-вдохновители, ни московские «защитники демократии» никак не ожидали.

Когда летом девяносто восьмого Лебедь (весьма нелегитимно) пришел к власти, разогнав и прихватизаторов, и соперничавших с ними большевиков, оказалось, что идти на перемирие уже поздно. Кавказ кипел от моря до моря. Усмирение мятежной провинции переросло в войну с не понятными никому целями. То ли гражданскую, то ли колониальную – внятно определить не смог никто. Самым страшным было то, что и среди единоверцев-казаков нашлись (да вообще-то никогда они и не терялись) горячие головы, ратующие за отделение области Войска Донского от России. По некогда цветущему краю шастали банды новоявленных махновцев, восседавших вместо тачанок на бэтээрах, а то и на танках и не подчинявшихся никому, кроме своего местного батьки. Опять, как полсотни лет назад, завыли, заголосили, провожая сыновей, матери по всей необъятной России-матушке. Это был уже не Афган и не Чечня, впервые за полстолетия пацаны уходили не на срочную службу, а на войну, на фронт. Как ни странно, народ все понял правильно (с кремлевской, понятно, точки зрения, и «все как один…».

Загнать кавказскую вольницу в берега, хоть и не с первой попытки, удалось, но цепная реакция развала поразила всю Россию. Наконец аукнулись пресловутые реформы. Западные благодетели, почувствовав, что власть над, казалось бы, узаконенной новой колонией ускользает из рук, перекрыли санкциями поток импортного продовольствия и ширпотреба, местная коммерция, выкошенная потугами Ржавого Толика удержать бюджет в рамках и привлечь инвестиции, за год-другой, естественно, возродиться не могла, промышленность и сельское хозяйство, сладострастно и упоенно добиваемые «реформаторами», лежали уже не на боку, а в руинах. По стране гуляли уже не «лимоны», а «арбузы» и «трюфели» (триллионы рублей). Quo vadis [1], Россия?..

«Газель», прервав течение невеселых мыслей, дернулась и остановилась. Рустам, выглянув из-под дырявого тента, спрыгнул на пыльную дорогу, а затем, с заботливостью неуклюжей наседки, и Александру помог выбраться из кузова.

Сквозь медленно оседающую пыль Бежецкий разглядел в отдалении бэтээр и пару открытых «уазиков». Оттуда в сторону горской кавалькады направлялись трое безоружных на вид людей в камуфляже. К ним, снова подняв облако улегшейся было пыли, лихо подкатил открытый джип, как мартышками увешанный вооруженными до зубов «чехами».

О содержании беседы легко можно было догадаться по оживленной жестикуляции, потрясанию автоматами и беспрестанному передергиванию затворов. Несмотря на кажущуюся малочисленность, наши беспокойства не проявляли, что позволяло заподозрить нехилую подготовку к встрече. Вот на той высотке, например, очень удобно мог расположиться снайпер, а то и пара, а вон в том участке зеленки – легко укрыть еще парочку бэтээров или бээмпэ…

Наконец один из аборигенов обернулся и махнул Рустаму. Тот в ответ подтолкнул Александра вперед, неотступно как тень следуя сзади.

Все трое наших были в темных очках. Пот, ручейками струящийся из-под «афганок», превратил покрытые белесой пылью загорелые лица в удачные подобия африканских масок. Один, судя по зеленым звездочкам на матерчатом погончике – капитан, молча подошел к Бежецкому и бегло осмотрел его, бесцеремонно поворачивая, как бездушный манекен. «Врач»,– решил Александр. Осмотр его озадачил. Никогда он не слышал ни о чем подобном. Горцы, притихнув насколько это было возможно, тоже настороженно следили за действиями «покупателя». «Что, не подхожу по кондиции?» – чуть было не сорвалось у Бежецкого с языка, но, к его облегчению, капитан уже обернулся к старшему из встречающих и утвердительно кивнул.

Один из трех офицеров, повинуясь команде старшего, сбегал к бэтээру и вернулся, держа в руках обычный желтый пластиковый пакет с рекламным «кэмеловским» верблюдом на боку. Александр отметил, что башенка доселе безучастного бэтээра, дрогнув, медленно повернулась, и могучий КПВТ заинтересованно и недобро глянул на «теплую компанию». Александр догадался, что операция вступает в завершающую, не самую, видимо, приятную фазу. Алчность воинов джихада давно вошла в поговорку, и большинство подобных сегодняшней операций срывалось именно при обмене «товаром».

Старший спокойно принял ношу у расторопного летёхи, сделал десяток неторопливых шагов, четко, как на плацу, остановился и кинул пакет барбудос. Один из молодых горцев, шестерка судя по всему, суетливо кинулся его ловить и – вот косорукий! – не удержал в руках скользкий пластик. Пакет, подняв облачко пыли, плашмя шлепнулся на дорогу, и из него посыпались плотные зеленоватые «кирпичи».

Возле джипа тут же поднялась шумная возня. Весело переговариваясь, моджахеды считали и, видимо, тут же делили баксы по понятиям.

Александр, оценив увесистость пакета, озадаченно подумал о том, что за его скромную персону явно выложили слишком много. Или, пока он тут на курорте прохлаждался, доллар упал? А что, вдруг в Америке начался кризис…

Неожиданно один из чеченцев, здоровенный бородач, известный Александру как Ваха, по словам Рустама, бывший комсомольский вожак, подбежал к пленнику и завопил, надсаживая глотку, будто до офицеров было минимум километр:

– Эй, командыр! Мы так не договаривались! Маловато баксов привез. Я ща-аз справедливость навэду!

И, выхватив прадедовский кинжал с серебряной насечкой, немытыми, корявыми от грязи пальцами ухватил отшатнувшегося Александра за ухо.

– Обкорнаю, как барана, командыр! Давай еще штуку, а то сэквестэр навэду, мамой кланусь!

Рустам, что-то предостерегающе выкрикнул Вахе прямо в лицо и перехватил руку, сжимающую кинжал. Встречающие подались вперед, горцы тоже заволновались. Атмосфера накалилась до предела: один выстрел и…

Старший из встречающих молча, одним жестом, остановил своих и, расстегнув нагрудный карман камуфляжки, не считая, презрительно швырнул под ноги экс-комсомольцу еще несколько бумажек. «Во как,– подумал Александр,– точно Штаты накрылись! Наше нищее офицерство бабки уже и не считает».

Рустам, не отпуская руки с кинжалом, торопливо толкнул Александра к своим и, продолжая в чем-то убеждать, потащил Ваху в сторону джипов.

Каждую секунду ожидая пули в спину, Александр на почти негнущихся ногах шел к встречающим, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать. Тогда точно конец. Тихо, майор, спокойно…

И, когда до своих оставалось метров пятнадцать, а Бежецкий уже решил, что все позади, прогрохотала автоматная очередь.

Александр, втянув голову в плечи и замерев на месте, видел, как попадали за машины встречающие, как хищно и, казалось, обрадованно, повел стволом крупнокалиберного пулемета бэтээр. «Ложись! Беги!» – кричало все внутри Бежецкого, но он упрямо, не поднимая глаз от дороги и не ускоряя шага, прощаясь в душе с жизнью, двинулся вперед.

Старший запрещающе вскинул ладонь. За спиной Бежецкого довольно загоготали чеченцы, взревели моторы разворачивающихся джипов, и, постреливая временами в воздух, воины ислама наконец отбыли восвояси.

Встречающий полковник (Александр только сейчас разобрал на пыльных погонах звездочки) снял темные очки, делавшие его похожим на латиноамериканца, и улыбнулся Бежецкому одними глазами, голубыми и неожиданно добрыми, как у дедушки Ленина. Бежецкий вскинул было ладонь к виску, но вовремя вспомнил, что голова не покрыта, и, насколько позволяла рана в боку, разболевшаяся не на шутку, принял стойку «смирно».

– Майор Бежецкий, воинская часть…

– Отставить, майор.

Полковник широко улыбнулся, сверкнув по-голливудски ровным рядом зубов, и протянул твердую и сухую ладонь. От ее теплого прикосновения вдруг все поплыло в глазах Александра, как от стакана неразбавленного спиртяги после недельной голодовки. Он еще какое-то мгновение, стыдясь самого себя, пытался бороться с позорным обмороком, но…

Встречающие бережно подхватили оседающего майора и погрузили в одну из машин, тут же тронувшуюся с места. Последним, как и подобает защитнику, солидно двинулся бэтээр, а выхлоп его могучего движка подхватил и долго кружил в воздухе забытые на дороге черно-зеленые бумажки с портретом недовольно надувшего щеки Бенджамина Франклина…

Александр, очнувшись, сначала не понял, где он, и долго лежал, не открывая глаз и напряженно вслушиваясь в мерный гул. Смутно вспоминалось что-то насчет обмена, выплывали в памяти по-ленински добрые глаза… Чушь какая! Очередной сон, а впереди снова нудный день со ставшей привычной перспективой получить пулю в затылок где-нибудь под вечер… Открыв глаза, он несколько минут тупо разглядывал низкий потолок, одновременно анализируя свои ощущения. «Самолет,– наконец решил Бежецкий.– Меня куда-то везут в самолете. „Груз-300“. Мысли были какими-то отстраненными, голова – необычно пустой. Александр попытался пошевелить руками, но не смог, а от этого легкого усилия перед глазами снова все завертелось. Тусклый свет заслонило чье-то смутно знакомое лицо, и Александр почувствовал мимолетный укус шприца. Глаза сами собой закрылись, шум самолетных двигателей действовал убаюкивающе, и майор снова провалился в благословенное небытие, успев отметить про себя, что все-таки хорошо, когда ты – „груз-300“, а не 200…

Второй раз Александр пришел в себя уже в госпитальной палате. Правда, таких палат он, повидавший за свою пятнадцатилетнюю военную карьеру немало госпиталей, припомнить не мог.

Небольшая, но не производящая впечатления тесной комната, плотно зашторенное реечной занавесью (кажется, жалюзи, прямо как в буржуйских фильмах!) и пропускающее только слабое подобие дневного света большое окно, удобная койка, вернее, широкая деревянная, судя по отсутствию скрипа пружин, кровать, огромный телевизор с плоским экраном (неужели японский, зараза?) у противоположной стены, небольшой столик и два мягких кресла у изголовья. На столике – о господи! – ваза с фруктами и два пластиковых двухлитровых пузыря с напитками (причем, судя по благородной мутноватости – не банальная газировка, а фруктовый сок!) и высокий тонкостенный бокал. На полу – ворсистый палас, на стенах – обои под штоф. Прямо номер люкс для генералитета, а не палата. Полноте, да госпиталь ли это?!

Нет, вот у койки, тьфу, у кровати стандартная госпитальная стойка с капельницей, трубка от которой уходит куда-то под одеяло. Александр приметил еще пару-другую трубочек и проводков, отходящих от его тела, проследил за ними взглядом и обнаружил в изголовье кровати какой-то сложный агрегат, мерцающий десятками лампочек и экранчиков. Это уже ни в какие рамки не лезло. Такую аппаратуру Бежецкий видел только в американских фильмах по видаку. Самым сложным оборудованием, с которым он сталкивался в госпитальных палатах, была капельница. Даже когда он в восемьдесят седьмом лежал в реанимации хирургического отделения ашхабадского госпиталя (Афган оставил маленькую, но очень памятную отметину) после проникающего ранения брюшной полости, отечественные гиппократы того, далекого уже, но сравнительно богатого советского времени конечно же не почтили героического лейтенанта отдельной палатой.

Видимо, движения Александра, хотя и весьма осторожные, разбудили чутко дремлющую аппаратуру, поскольку через мгновение дверь бесшумно приоткрылась и в палате появилась сестра, тоже, видимо, сбежавшая из заокеанского фильма (не триллера, понятно). Потрясенный чудесным видением, Бежецкий безропотно позволил ей отстегнуть себя от аппарата-вампира (или, наоборот, донора), выслушал парочку комплиментов на тему цветущего внешнего вида, ответил на медицинские (не очень аппетитные, чтобы их здесь приводить) вопросы, голливудскую улыбку и проводил ошарашенным взглядом. Опытный по женской части глаз автоматически отметил великолепную фигуру и стройные ножки, подчеркнутые вызывающе сексуальным халатиком. Да, медсестры в этом, можно прямо выразиться, странном госпитале тоже необычные. Или это все же не госпиталь? А что тогда?