Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я женюсь на ней. – Возразил Гэбриэл, даже не морщась от сильной боли.

– Я не гадалка, и не пророчица. – Холодно произнесла Мамаша, не торопясь отвязывать его. – Но одно могу сказать совершенно точно: на ней ты не женишься никогда.

Глава первая: Гор

Погода на юго-востоке Нордланда зимой всегда была отвратительная. Кое-кто утверждал, что вовсе не всегда, а после войны эльфов с драконами, которая произошла лет пятьсот тому назад; что до этой войны весь юго-восток был эльфийским королевством Дуэ Сааре, и больше походил на цветущий райский сад. Но драконы выжгли не только сады и рощи; драконий огонь сжёг плодородную почву на несколько метров в глубину, превратив цветущие луга в унылые пустоши, болота и топи. От эльфийских дворцов остались только оплывшие камни, похожие на странных форм и очертаний столбы, которых много было разбросано на пустошах и вдоль дорог. Эти дороги одни остались свидетельством и напоминанием о роскоши и силе эльфийского королевства. Ровные, выложенные местным камнем, широкие и удобные, эльфийские дороги устояли и перед драконьим огнём, и перед не менее беспощадным действием времени.

Главная южная дорога вела из Элиота, где когда-то, говорят, находился город эльфийских магов Тарн, через Сандвикен в Кемь и дальше, через Кемское ущелье, в Найнпорт, когда-то большой эльфийский портовый город, а ныне – принадлежавший местному барону порт, утративший всё своё величие и всю красоту. Барон Теодор Драйвер вёл своё хозяйство из рук вон плохо. Доходы его происходили из какого-то другого источника, и благополучие подданных его не волновало нисколько. За последние двадцать с небольшим лет, с тех пор, как Драйвер окончательно разругался с принцем Элодисским, юго-восток разительно изменился, и изменился в худшую сторону. Дворяне, владетельные хозяева самых крупных феодов, таких, как Лосиный Угол, Кемь, Сандвикен, Ашфилд, Грачовник, – либо загадочным образом погибли, либо стали преданными друзьями и вассалами Драйвера, полностью попав в зависимость от него; деревни и маленькие посёлки нищали, фермеры разорялись, то же происходило и с цехами, и с мастерскими. Об этом никто не беспокоился. Но хуже всего был беспредел, который чинили на юго-востоке подручные барона, все, как один, высоченные кватронцы, одетые в чёрное, на вороных и тёмно-гнедых лошадях, которые бесчинствовали не только в Найнпорте, но и в остальных городах и посёлках, и никто не мог поставить их на место. Жители посёлка Прелестное попытались пожаловаться его высочеству, в итоге жителей убили, посёлок сожгли, а детей увезли куда-то, и никто так и не узнал, куда и зачем. Впоследствии судьбу Прелестного повторили Гремячее и Вороний Камень, и после этого у остальных пропало всякое желание кому-то жаловаться и у кого-то просить помощи. Жители нищающих деревень уходили на дорогу, грабить проезжающих и хоть так находить пропитание для семей. Некоторые, попав в кабалу к местному барону, вынуждены были продавать собственных детей, которые так же исчезали, неведомо, куда, и об их судьбе не было ни слуху, ни духу. Говорили, что Драйверу служит чёрная ведьма, Александра Барр, которую здесь звали Госпожой, и что ведьма эта продала душу дьяволу, приносит ему в жертву девственниц и молоденьких мальчиков, а так же купается в крови невинных детей. Правда, или нет, но Госпожу боялись хуже чёрта.

А в последние месяцы появились разные слухи о кошмарных колдовских тварях. О вампирах, выпивающих людей и животных досуха, так, что оставались только обескровленные сморщенные тела. О каргах, чудовищах Смутного Времени, с телом и лапами собаки, мордой и щетиной свиньи и глазами и хвостами крыс. О крылатой нечисти настолько страшной, что те, кто хоть краем глаза видели её, трогались умом и несли что попало, трясясь и заикаясь. И о том, что какие-то смельчаки всё-таки добрались до его высочества, но тот просто выгнал их вон, не пожелав ничего слышать и заявив, что проблемы Юга его не касаются.

– Никому-то мы не надобны. – Сплюнув, хрипло сказал щуплый небритый персонаж, грея руки в грязных митенках над костром, разведённым в убежище меж оплавленных камней на выходе из Кемского ущелья. – Ни королеве, ни принцу. Да и богу-то мы без надобности, а?..

– Богохульствуешь, Обротай. – Не менее хрипло и как-то лениво, без запала, произнёс сидевший у костра на корточках толстяк с бритой благообразной, хоть и грязной, физиономией бывшего духовного лица. – Только бог-то нас и помнит ещё, грешных. Это мы его забыли. Разбоем вот промышляем.

– Так ты, это, валяй. Покайся да оставь промысел-то. – Так же лениво возразил Обротай. – А не хошь, так и молчи. – Они все – пятеро оборванцев, хмурых, замёрзших и вооружённых как попало, – были голодны и с нетерпением ожидали, пока приготовится на огне их добыча: украденная с постоялого двора в деревеньке Дичь собачка. Погода, крайне скверная в последние дни, лишила их и того жалкого заработка, который они имели обычно, грабя таких же оборванцев, какими были сами. На дичь побогаче, сопровождаемую обычно вооружёнными наёмниками, нападать они не решались. Северо-восточный ветер, который здесь называли Белым Эльфом, нёс промозглый влажный холод и мокрый мелкий снег, вынудив возможных жертв задержаться у тёплых очагов в придорожных харчевнях. Бродяги костерили Белого Эльфа, эльфов вообще и свою поганую жизнь. Говорили о том, что в Междуречье и ветров таких нет, и народ богаче, но там и банды свои промышляют, сплошь из полукровок. А в Далвегане делать нечего, там народ такой же нищий, как здесь. Поближе к Элиоту бы податься, да там лесов и скал нет, не спрячешься… Кругом засада, а виноваты, знамо дело, Хлоринги. Его высочество послал людишек подальше с их бедами, да взвинтил налоги до небес, чтобы сынок его, полукровка, чельфяк проклятый, и дальше где-то в европах всяких пировал, беспутничал да с бабами озоровал – а баб у него, говорят, бывает по четыре в раз.

– Тьфу! – Сплюнул рябой работник меча и топора, – срам и паскудство, больше ничего! Ну, разве это дело: сразу четыре бабы?..

– Тут одной-то месяцами не видишь. – Просипел его коллега, лысый тощага с перебитым носом. – Четверо детей было, двое осталось. А может, и к лучшему: кормить меньше-то. Они ж, это, как сороки: дай, дай, дай! И жена-то, это, нудит и нудит, жрать, жрать, дети, дети… Домой идти-то не хоцца. Чё я, не знаю, чё дети-то?.. Чё нудить?.. Хоть бы раз улыбнулась да дала бы с радостью, да подмахнула бы, да…

– Тихо! – Привстал Обротай. – Никак всадник?..

Все притихли, вслушиваясь с надеждой. Потрескивал костёр, посвистывал Белый Эльф. К этим звукам примешивался такой желанный и долгожданный звук: чавканье копыт по грязи, слегка схваченной холодом. Бродяги оживились, потянулись к оружию. Копыта – это конь, а конь – это деньги. Или конина, на худой конец. И то, и то хорошо. Всадник, судя по всему, был один – неосмотрительно с его стороны! Бродяги собирались убить его, не задумываясь; им нужны были его деньги, его вещи, его одежда – любое рваньё можно было продать трактирщикам, которые давали за него хотя бы дешёвое пойло. А если всадник был одет хоть немного добротнее и теплее, то и вовсе хорошо: что-то могло перепасть и семьям. А жизнь всадника… Кого она волновала?.. Рябой вышел на дорогу, Обротай и Лысый вооружились арбалетами, скверными, но убить способными.

Всадник и в самом деле был один. Ну, если не считать огромного чёрного мастиффа, бегущего подле лошади. Обротай тут же прицелился в собаку. Конь переступил длинными ногами, захрапел, выпустив облачко пара из раздутых ноздрей – очень хороший конь. Олджернон, или даже кастилец?.. Вороной, без единой отметины, с модно подвязанным хвостом. Всадник, закутанный в подбитый мехом плащ с капюшоном, похлопал коня по шее, успокаивая.

– Спокойно, Лирр. – Голос был женский, и бродяги заухмылялись.

– Эй, слезай с коня-то, дамочка. – Сказал, ухмыляясь, Рябой. – Это четыре бабы на одного мужика – срам и паскудство, а одна на пятерых – самое то, а, Гнилой?.. Ну? Чё, это, непонятно чё-то?!

– В самом деле непонятно. – Голосом как бы немного утомлённым произнесла женщина, откидывая капюшон, и бродяги окостенели от ужаса. – Как вы ещё живы, идиоты такие?

– Госпо… – Заговорил Рябой, но договорить не успел: женщина щёлкнула пальцами, и бродяги застыли, роняя оружие. Бледное, некрасивое, но волевое лицо женщины, с большим горбатым носом, странным образом не казавшимся уродливым, а делавшим её узкое костистое лицо характерным и даже сексуальным, с ледяными бледно-голубыми глазами и узкими бледными губами осветилось изнутри мрачным удовольствием – она любила делать ЭТО. Способная убить этих бродяг мгновенно, она поступила иначе, наблюдая своими гадючьими глазами за агонией четырёх человек, которые дрожали и корчились от невыносимой боли, раздирающей их внутренности. Из глаз, носов и ушей их сначала сочилась, а потом хлынула чёрная кровь, но они не могли даже кричать. Рябой видел, по крайней мере, одного из них, и лицо его напряглось от ужаса и попытки крикнуть, взмолиться.

– Что-то хочешь сказать? – Лениво поинтересовалась Барр и вновь щёлкнула пальцами.

– По… по… поща… – Пролепетал Рябой, по щекам его ползли мутные слёзы.

– Пощады? – Изогнула почти невидимую бровь ведьма. Усмехнулась змеиной усмешкой.

– Я не знаю, что это такое, смерд. – Голос её мгновенно утратил ленивую томность. – Ты сдохнешь, но не совсем. Твои попы не врут, говоря, что смерти нет. Но то, что ждёт тебя, тебе не понравится.

Некоторое – не слишком большое, – время спустя всадница и большой чёрный пёс продолжили свой одинокий путь. Четыре страшно изуродованных трупа остались на обочине, а то, во что превратился Рябой, деревянно переставляя ноги, двигалось в обратную сторону. К постоялому двору, где ведьме не понравилась молодая жена хозяина.

Голуби страстно урчали, толпились на широком подоконнике, жадно глотали пшено и успевали тут же пофлиртовать; к ним постоянно подлетали всё новые и новые. В помещении было так жарко натоплено, что холодный воздух из раскрытого окна был даже приятен. Высокий долговязый человек, лет сорока пяти, неприметный ничем, кроме высокого роста и лица классического растяпы, с удовольствием подсыпал голубям пшено и любовался ими. Одет он был тоже неброско и с виду очень скромно; только намётанный глаз сразу определил бы, что одежда и обувь его были самого отменного качества и пошива, а камень на скромном колечке был дивной красоты и огромной стоимости инклюзом.

– Запечатай и отправь в Рим. – Он только что закончил диктовать письмо монаху-доминиканцу. – Обычными путями, чтобы все видели, что у нас нет тайн. Смотри, какой красавец! – Он указал на рябого, как далматинец, голубя. – Ну, как не верить в мир божий, когда он так прекрасен?

– Воистину. – Согласился секретарь. Человек, обожающий голубей, был Патрик Дрэд, специальный посол-инквизитор, предпочитающий, чтобы его называли просто мастер Дрэд. Впечатление на людей он производил самое благоприятное и безобидное: добрые, близорукие глаза, ласковые и словно чуть виноватые, добрая полуулыбочка на узких бледных губах, чуть заискивающие манеры. Но тех, кто с ним успел столкнуться вплотную, это уже не могло обмануть; как всякий высокопоставленный доминиканец, он был страшным человеком. В Нордланде Дрэд пока что держался в тени: у него здесь был свой интерес, ни в коем случае не совпадающий ни с интересами королевы, которую поддерживал официально, ни с интересами Далвеганцев, которых поддерживал тайно, ни с интересами междуреченских баронов, которых поддерживал тайно от королевы и Далвеганцев, ни с чьими бы то ни было ещё здесь. Цель его была проста: посеять смуту, раздор и смятение, уничтожить нелюдей, противных церкви, полностью уничтожить Хлорингов, Далвеганцев и Анвалонцев, поставить на их место марионеток Рима и утвердить власть Святого Официума и на этом краю земли. Он знал гораздо больше того, что знали все его оппоненты, вместе взятые, в его распоряжении были огромные средства, и всё это: знания и деньги, – он использовал, чтобы манипулировать людьми, словно куклами. У него был врождённый дар психолога, он отлично разбирался в людях и каким-то внутренним чутьём почти мгновенно распознавал их слабости и самые тёмные и постыдные тайны, что давало ему власть над ними. Дрэд знал, например, о трусости и развратности графа Кенки, и тот, как бы ни бесился, склонялся перед этим знанием, скрежеща зубами, внутренне проклиная Дрэда и себя. И то же самое происходило с другими людьми, которых использовал Дрэд. Они бессильно бесились, ненавидели его, боялись, мечтали избавиться от него – и подчинялись.

Отпустив секретаря, мастер Дрэд продолжал подсыпать пшено голубям, любуясь ими и забавляясь их проделками: он искренне любил птиц. В клетках у него распевали щеглы, малиновки, дрозды и скворцы, экзотические канарейки и кардиналы, был даже попугай. Дрэд сам ухаживал за ними, кормил, поил, чистил клетки и часами разговаривал с ними. А вот животных он не переносил, особенно кошек и собак.

Тихо постучав, вернулся секретарь.

– К вам посетитель, мастер.

– Кто? – Не поворачиваясь, спросил Дрэд. – Я никого не жду.

– Он не назвался. Но сказал, что у него есть для вас очень важная информация.

– Как он выглядит?

– Пожалуй, – почтительно, но без раболепия, склонил голову молодой, высокий и ладный сероглазый доминиканец, больше похожий на молодого воина, чем на монаха-секретаря, – он производит впечатление человека, у которого в самом деле есть что-то интересное.

– Он назвался?

– Нет. Я бы сказал.

– Впусти. – Дрэд не без сожаления прикрыл окно, отрезая струю свежего воздуха, уличный шум и голубиную возню, завязал мешочек с крупой, красный, бархатный, с золотым шитьём, и положил его в бюро, к нескольким таким же мешочкам. Пока он делал это – очень неторопливо, как делал всё и всегда, – дверь открылась, и вошёл неизвестный. Дрэд медленно развернулся к нему, придал своему лицу выражение самое что ни на есть безобидное и чудаковатое, но на гостя, судя по его странно неподвижному и очень холодному взгляду, впечатления это никакого не произвело. То ли он нисколько не удивился, увидев вместо грозного инквизитора классического растяпу, то ли ожидал этого, то ли просто так хорошо владел собой. Одет он был хорошо и в то же время как-то нейтрально, не поймёшь, к какому именно сословию и роду деятельности его можно было отнести. Ни дворянского герба, ни кольца с печаткой, ни цехового знака, ни рыцарской цепи и шпор… И на духовное лицо он не походил. Дрэд, мгновенно оценив его, решил, что это воин. Рыцарь, по какой-то причине не выставляющий напоказ свой герб, наёмник на службе какого-то крупного вельможи, но непременно человек, умеющий обращаться с оружием и уверенный в себе, не привыкший склоняться и подчиняться, зато умеющий командовать – и убивать. Глаза профессионального убийцы Дрэд узнавал мгновенно.

Что-то ещё насторожило Дрэда. Что-то… непонятное. Он даже молниеносно окинул взглядом скулы и уши незнакомца – но нет. Не эльф, не полукровка и даже не кватронец. Человек. И всё-таки…

– Чем могу помочь, сударь? – Он радушным жестом предложил гостю сесть, и тот спокойно уселся в кресло напротив хозяина, который тоже сел, демонстративно охая и поправив подушечку, какие подкладывают при геморрое.

– Возраст, возраст… – Пожаловался Дрэд, но гость и глазом не моргнул, никак не изобразив понимание и сочувствие, хотя бы из вежливости. Ниточка не протягивалась, сцепка не получалась; Дрэду, как всякому манипулятору, нужен был контакт, но пока не вышло. Легче всего ему было достигать своей цели, внушив гостю, что у того есть какое-то превосходство над ним. Человек неизбежно расслаблялся, преисполненный сознания этого самого превосходства… И Дрэд читал его, как книгу. Этот гость был крепкий орешек.

– Это я могу вам помочь. – Сказал гость, и Дрэд невольно дрогнул при звуке этого голоса: низком, невероятно низком, каком-то прямо… подземном. В лице гостя было что-то восточное: в очертании чеканных скул, раскосых глаз почти без век, в бронзовом оттенке кожи. В принципе, лица азиатов вообще отличались непроницаемостью для европейца, и Дрэд это знал… И говорил гость с акцентом, почти незаметным, но явственным. Дрэд улыбнулся мягко, словно хотел сказать: «Ну-ну. И чем же?». Но гость иронию улыбки так же проигнорировал.

– Посмотрите на это. – Он бросил перед Дрэдом на низкий столик тяжёлый кожаный мешочек. Дрэд наклонился, осторожно развязал кожаную тесёмочку, и застыл, не веря своим глазам.

Госпожа, или Александра Барр, въехала в Найнпорт на следующий день к вечеру, буднично, без помпы. Горожане, привыкшие к этой фигуре и ее псу, тем не менее, старались как можно незаметнее исчезнуть с ее пути, не допустить, чтобы ее взгляд остановился на ком-то из них. Копыта вороного Лирра глухо протопотали по грязной мостовой, прогремели в арках, звонко процокали по набережной, единственному красивому и богатому району города, и конь внес ведьму во двор трехэтажного огромного дома. Почти все ставни этого дома были закрыты, дым валил только из одной трубы. Было холодно: Белый Эльф, как всегда, принес мороз. Инеем покрылись морда, усы и даже грива коня, и капюшон ведьмы там, где его касалось ее дыхание. Тяжелые ворота затворились за ведьмой, и молчаливый высоченный кватронец в темной одежде взял Лирра под уздцы, пока ведьма спешивалась. Никто не произнес ни звука – ни ведьма не взяла на себя труд поздороваться или заметить что-нибудь банальное насчет собачьего холода, ни кватронец не подумал приветствовать госпожу. Спрятав руки в меховой муфте, ведьма поднялась по широкому крыльцу и скрылась за тяжелыми двойными дверями, пропустив вперед своего пса, а кватронец повел коня в конюшню.

До полуночи дом был тих и темен. Одно лишь небольшое окно на третьем этаже тускло светилось от огня единственной свечи. Невозможно было понять, как живет дом, и живет ли вообще?.. Но после полуночи дом оживился. Ворота снова распахнулись, и во двор въехали две большие грузовые повозки с крытым верхом. Была глубокая ночь, город словно вымер, улицы были погружены во тьму и тишину. Но двое охранников, впустившие повозки во двор, какое-то время внимательно вглядывались в темноту улиц, прислушиваясь к малейшему шороху. Только было тихо. Лишь чуть слышно шуршала ледяная крошка, которой посыпали мостовые низкие тучи вместо снега или дождя. Убедившись, что всё в порядке, охранники – двое высоченных кватронцев, – затворили тяжёлые ворота и задвинули засовы. И лишь тогда с козел первой повозки спрыгнула невысокая полная, но подвижная женщина, и первым делом потёрла свои озябшие руки, приветствуя неподвижно стоявшую на верхней ступени широкого крыльца Александру Барр, не смотря на холод, вышедшую в легком полумонашеском одеянии. У ног ее вновь был пёс, громадный мастифф, чёрный, как сажа, а за спиной, у двери – уже шестеро охранников, снова кватронцев, очень высоких, одетых в чёрное, с закрытыми лицами.

– Все здесь? – Ледяным голосом спросила Барр.

– Все тринадцать! – Весело ответила приезжая, энергично согревая руки. – Здоровёхоньки, не смотря на мороз!

– Иди в дом. Я посмотрю, что ты привезла, и вручу тебе твою награду. Новеньких уже отобрали; сегодня их десять.

– Маловато!

– Времена такие. Ступай. – Хозяйка дома подошла к повозкам, кивнула охраннику, и дверцы повозок открылись. Факелы осветили лица совсем юных девочек, с боязливым любопытством поглядывающих на неё и на собаку.

– Сейчас вы тихо и чинно выйдете, и так же тихо проследуете за мной. Ни звука! Всем понятно? Меня зовут Госпожа, но вам незачем ко мне обращаться, вам вообще незачем разговаривать. Ступайте за мной, по двое.

Замёрзшие девочки молча поспешили за ней. Они были взволнованы, замёрзли и сильно нервничали, но никто не издал ни звука. Самой младшей из них было двенадцать, самой старшей – семнадцать, но большинству было четырнадцать. Воспитывались они на ферме, как и та, где когда-то встретились Алиса и Гэбриэл, находящейся в глуши, и воспитывали их сурово, даже жестоко. С утра до ночи они работали на ферме, выполняя самую грязную работу, мыли, пололи сорняки, ухаживали за животными. Их ничему не учили, даже шить и готовить; болтовня наказывалась, вольности наказывались, лишние вопросы наказывались. Одевали их в бесформенные серые халаты, белые передники и серые косынки; ничего более красивого и яркого девочки в жизни не видели. Воспитывала их женщина, велевшая называть её Матушкой, и точно так же девочки не знали имён остальных людей, присматривающих за ними. Каждый вечер Матушка перечисляла их проступки, и порола их, каждую соответственно её вине; хоть девочки были в целом послушными и молчаливыми, как от них и требовалось, без порки всё равно дня не проходило, как бы они не старались. Самым страшным преступлением считалось непослушание или сопротивление; девочек, склонных к этим страшным грехам, наказывали чаще и суровее, и заставляли носить жёлтые ленты на рукаве. Развлечений не было, но девочки есть девочки: все они, тайком от Матушки, всё-таки позволяли себе маленькие шалости и вольности, плели себе венки, колечки из трав и ягод, инстинктивно стремясь украсить себя и как-то раскрасить свою жизнь. Тайком от Матушки они дружили, играли в какие-то нехитрые игры, и если им запрещали развлекаться, то они жили в очень красивом месте, и любоваться красотой окружающего мира им никто не мог запретить.

Вслед за Госпожой девочки пришли в сумрачный зал, где им велели снять верхнюю одежду и сесть за широкий стол, на котором стояли печенье в оловянных блюдах и подогретое вино в простых бокалах. Сегодня девочек не кормили и не давали пить, поэтому, едва им позволили, они мгновенно съели печенье и выпили вино.

– Слушайте меня. – Заговорила Госпожа. – Ваше воспитание закончено, вы, подкидыши, рождённые от противоестественной связи людей и эльфов, давно объявлены вне закона, и если бы не мы, вас давно бы придушили или утопили, как щенков, которые никому не нужны. Мы подобрали вас, кормили, защищали, и пришла пора за это платить. Всё, что с вами будут делать, правильно, законно и необходимо для вас же. Ваша обязанность – покоряться всему и беспрекословно делать всё, что вам прикажут. Что бы вы об этом ни думали. Послушание, покорность и безмолвие – вот ваша жизнь отныне. Вы принадлежите нам, и мы… – Она говорила, а девочки, согревшись, клевали носами и одна за другой засыпали, уронив голову на стол. Когда уснула последняя, Госпожа хлопнула в ладоши, и мужчины в чёрном вошли в зал, сноровисто раздели девочек и, обнажённых, выложили рядком на стол. Госпожа придирчиво осмотрела их: зубы, волосы, кожу, пальцы, гениталии и ноги.

– Семь кватронок, пять полукровок и одна эльдар. – Заметила, окончив осмотр. – Все в самом деле здоровые, и привлекательные. Почему эльдар такая взрослая?

– У них поздно течка начинается. – С поклоном напомнила Матушка. – Как раз после Нового года впервые кровь пошла. Нелюдь!

– Получи свои деньги. – Сказала Госпожа. – По дукату за кватронок, по три – за полукровок, и пять – за эльдар. – Она прошлась, разглядывая девочек, остановилась возле полукровки, беленькой и нежной, лет тринадцати на вид. – Эта останется, остальных уносите.

Кватронцы в чёрном одели девочек в холщовые рубашки, и Госпожа проводила их в погреб, где неожиданно, в бочке из-под масла, открылся ход, уводивший вниз, в темноту. Закрыв за последним из них дверь, женщина вернулась в зал в сопровождении пса, который заскулил и попытался облапать спящую девочку, но Госпожа строго прикрикнула на него:

– Сидеть, Бут! Спокойно. Не сейчас.

Пёс замер, всем своим видом выражая молчаливый протест: нет, сейчас! Хвост вытянулся, не виляя, взгляд маленьких красных глазок…

…был недобрым, угрожающим. Из горла, прикрытого железным шипованным ошейником, вырывалось глухое рычание, с вспененных брылей текла слюна. Гор ненавидел собак. Весёлых, преданных и дружелюбных псов-приятелей в его жизни не было, были лишь вот такие: злобные, кровожадные, свирепые твари. Он напрягся в полуприседе, глядя псу в глаза. Гор был обнажён, только чёрная маска, простая и плотная, прикрывала верхнюю часть лица, оставляя открытыми только рот, сейчас оскаленный почти так же, как у пса, да подбородок. Тело было покрыто ореховой настойкой, превращая его светлую, не знавшую солнечного света уже почти десять лет, кожу в смуглую, соответствующую его прозвищу, и скрывая множество шрамов. И он, и здоровенный мастифф, в точности такой же, как у Госпожи, сейчас находились на небольшой, метров четырёх в диаметре, арене, посыпанной песком, уже обильно политом кровью – это был не первый поединок сегодня. На каменных ступенях вокруг арены, покрытых роскошными коврами и звериными шкурами, располагались зрители – все, как один, мужчины, тоже обнажённые и тоже в масках, только роскошнее. У одних маски были синие, с золотом, у других – красные с золотом, их было меньше всего, и у третьих – чёрные с золотом. Кто-то угощался вином, кто-то – подростками-полукровками. В основном, мальчиками.