Она из тех, кто любит вещи, но терпеть не может людей

Ничего не останется!

Торжество смял ветер, который рванулся откуда-то из-под софы и разогнал пелену перед глазами. Здесь много вещей; спасаемые коллекционерами, такими как Гецель, из подвалов и захламленных гаражей, эти свидетели прошедших эпох должны были прожить оставшееся время в почёте и уважении, но, конечно, не так. Варя увидела литовский радиоприёмник, который самолично продала пару месяцев назад. Прежде чистенький и блестящий, он походил на печального старого медведя в зоопарке, носа которого считал своим долгом коснуться каждый посетитель. На одном из его торцов, словно на далёкой чужой планете, она когда-то оставила свои поэтические следы. Конечно, от надписи ничего не осталось – настолько приёмник выглядел захватанным.

Все предметы имели здесь сугубо утилитарную функцию. Серебряными ложками ели, по часам сверяли время, дверную ручку с головой быка со вдетым в ноздри кольцом приспособили к двери в ванную, книги читали, а в старинных банках из дутого стекла, с гравировкой, хранили консервы.

В глазах Вари дрожали слёзы узнавания. На многих из этих вещей она оставила послания для вечности, и, похоже, что ни одно не пережило даже следующий день. «Глупо так убиваться из-за какого-то старья», сказал бы ей Миша, робко погладив по волосам. А Гецель бы, сверившись с документами в сейфе, сказал: «Деньги уплачены вперёд и в полном объёме». Но ни того, ни другого рядом не было, и Варя продолжала плакать.

Она не заметила, как гавкнул мастиф. Его хвост очерчивал щедрую дугу. Открылась дверь, и только теперь Варя принялась лихорадочно метаться, ища укрытие. В дверях она нос-к-носу столкнулась с хозяином.

– Ай! – сказал мужчина, отшатнувшись и закрывая лицо руками. – Кто вы?

Утерев рукавом слёзы, Варя уставилась на вошедшего. Это господи в летах, упакованный, как в чемодан, в драповое пальто с петлицами на плечах и огромными чёрными пуговицами. Кажется, его не смущала относительная (для Питера) жара на улице. В руках авоська с хлебом и несколькими жёлтыми яблоками, которые, воспользовавшись заминкой, сбежали через прореху. На голове фуражка, а на носу большие прямоугольные очки, делавшие его похожим на редкое насекомое. За одеждой трудно было разглядеть человека, и чуть позже Варя сформулировала для себя эту мысль: его попросту не было. Это человек-невидимка, такой как его могли бы показать в советском фильме. Бледная, почти прозрачная кожа, жидкие седые волосы, зачёсанные назад, козлиная бородка, безвольно открытый рот. От такого стараешься поскорее отвести взгляд, потому что боишься, что несчастье, которое плотно и давно им завладело, может одним решительным броском преодолеть расстояние между вами.

Он сидел на полу в прихожей с таким видом, будто Варя его толкнула; девушка не помнила, чтобы поднимала руки. К брюкам прилипла пыль и тополиный пух, хотя все тополя давно уже отцвели. Словно он, шагая по ступеням крыльца, с каждой преодолевал по неделе.

– Простите, – сказала она. – Я не хотела вас напугать.

– Вы в моём доме.

Подтянув колени к животу, мужчина попытался поправить покосившиеся очки, но руки его не слушались.

– Уходите, – сказал он плаксиво.

Что-то шевельнулось в груди. Варя смотрела на самого несуразного на свете человека. Хотелось высмеять и пожалеть его – одновременно. Напоминал коробку, полную тупых канцелярских кнопок.

– А как мне лучше уйти? Через окно, как пришла, или можно уже через дверь?

– Как хотите.

Его звали Павлом Артёмовичем – Варя знала это из журнала. Это единственный человек с таким отчеством, с которым она имела честь быть знакомой, и они на все сто подходили друг к другу.

Вопросы сыпались, как рис из дырявого мешка:

– Чем вы занимаетесь? Когда я ехала сюда, то думала, что вы обычный коллекционер. Как все. Зачем вам эти старые вещи? Ведь можно же купить всё, что необходимо, в магазине. Гецель, как и все остальные, дерёт за любую из этих безделушек три шкуры.

Начиная говорить, Варя думала, как он смешон и жалок, но закончила, чувствуя, как в груди закипает кровь. Неловко елозя, старик выползал из пальто. Фуражка упала с головы и лежала у правой руки, напоминая коровью лепёшку. Наблюдая за неловкими движениями, девушка презрительно сказала:

– Это ценности, а вы, похоже, даже не знаете, как обращаться с антиквариатом.

Выставив вверх лицо с болезненно подрагивающим подбородком, старик хрипло ответил:

– Если ты из полиции по защите и моральной поддержке всякого старья, пожалуйста, предъяви-ка свой значок, корочки, или что там у тебя есть.

Варя почувствовала себя не в своей тарелке. Впору вспомнить, что она влезла в чужой дом.

– Я всего лишь работаю в антикварном, – сказала она примирительно. – В «Лавке старьёвщика» на Красносельской.

Из горла мужчины вырвался блеющий смешок. Потом он закашлялся и вдруг уставился на неё с отчаянной мольбой.

– Слушай, девочка. Я серьёзно болен. Разве не заметно? Я не могу общаться с людьми. Каждый раз, когда прикасаюсь к кому-нибудь или даже просто подхожу близко, мне становится дурно.

Варя подумала, что неплохо было бы исчезнуть прямо сейчас, пока дело не приняло непоправимый оборот, но вместо этого опустилась на корточки, так, чтобы её глаза оказались на одном уровне с глазами мужчины.

– Это какое-то душевное заболевание?

– Скорее, физическое. Меня бьёт током. Каждое прикосновение для меня болезненно.

Девушка фыркнула. Просто не могла себя сдержать.

– Вот охота вам так из-за этого париться. Я вообще не люблю людей. И когда меня трогают, не переношу. Так что мы с вами в какой-то мере нашли друг друга. Можем сидеть по углам и болтать. Хотя я, наверное, всё-таки пойду… как только дождусь ответа на свой вопрос.

Она кивнула на авоську с покупками.

– Как вы в магазин-то ходите?

Голова на тонкой шее качнулась.

– Кое-как. В ларьке на углу меня все знают. Сначала я кладу деньги на прилавок и отхожу, а потом Марина Васильевна кладёт туда же сдачу и нагружает пакет. Она милая девушка. Думает, наверное, что в один прекрасный момент, когда она отойдёт, я схвачу пачку жвачки и убегу. Она знает, что прежде чем войти, я долго стою у входа, пока не удостоверюсь, что кроме меня и неё в помещении никого нет. Чем больше людей, тем… словом, колотит так, что сердце из груди выпрыгивает. О поездке в транспорте вообще можно забыть.

– А что врачи говорят?

– В поликлинику я не хожу. Вообще никуда не хожу. У меня есть компьютер, и… и… – он огляделся по сторонам, – моё маленькое гнёздышко. Абсолютно, как я думал до сего момента, безопасное.

– Извините уж, – без сожаления сказала Варя. – Но у меня был повод сюда прийти. Один человек меня очень обидел.

– Надеюсь, не я? – Павел Артёмович сжался.

– Не вы. Я даже не знаю кто. Скажите, зачем вы покупаете все эти вещи? Они не дёшевы. И, если хотите начистоту, своё уже отслужили. Это символы прошедшей эпохи, – она нашла глазами советский флаг на стене. – Разве этим серпом жали, а молотом забивали сваи?

– Отнюдь, – несмелая улыбка на губах хозяина вызвала у Вари желание возмущённо сплюнуть. – Они ещё могут послужить на благо человека, и под этим «человеком» я имею ввиду себя. Эти руки очень чувствительны, что совершенно точно связано с моей болезнью.

Он с пристрастием изучил свои ладони, будто ожидал, что линия жизни превратится из едва заметной бороздки в овраг.

– Когда в них оказываются старые вещи, я ощущаю прикосновения других людей. Все, кто когда-либо их касался, будто каким-то образом касаются моих рук. Они давно умерли, но… всё ещё живут в вещах и предметах, когда-то служивших им верой и правдой.

Он приподнялся, чтобы взять стоящий на комоде фотоаппарат. «Ленинград», – прочитала Варя. Это вещь не из их магазина; Гецель не любил фотоаппараты и кинокамеры, считая, что с ними слишком много возни.

– Один мужчина владел этой камерой. Он фотографировал птиц. Он снял их так много, что камера сама научилась спускать затвор в наилучший момент. Поэтому его кадры выходили такими живыми и волнительными. Он просто целился, и всё. Ловил в объектив очередную птаху и ждал, стараясь чтобы не дрожали руки. Всё остальное делала камера. По крайней мере, ему так казалось. Он называл её: «Кошка с острыми коготками».

Павел Артёмович отложил камеру в сторону, потянулся и с видом фокусника извлёк из пространства между комодом и кроватью чугунный утюг. Засмеялся:

– Вообще-то, я редко глажу одежду. Перед кем красоваться? Да и раскалить его – настоящая проблема. Но я люблю держать этот утюг в руках. Посмотри, какая гладкая ручка! Многие и многие гладили его, полировали прикосновениями. Одна женщина, за неимением горшка, выращивала в нём помидоры.

Он откинул крышку и показал Варе полость, куда должны загружаться угли.

– До сих пор пахнет землёй. Она потом думала, что именно благодаря этому утюгу она и её дети остались живы в голодный тридцать третий. Это, скорее всего, не так, но люди – странные создания. Посмотри хотя бы на меня… Та мадам всегда его с собой потом таскала. И на базар, и за водой, и рядом с постелью своей ставила. Чудно, правда? Её за это прозвали прачкой, хотя к стирке и глажке она имела не больше отношения, чем любая другая женщина. Потом, когда она умерла, утюг продали. Спустя десять лет какой-то молодой человек на спор ставил его себе на живот и лежал так сутками.

– И что выиграл? – спросила Варя. Кончик её носа зудел от любопытства.

– Поцелуй прекрасной дамы, что же ещё, – сказал старик, покачав головой. – Во все времена парни были полны самых безумных идей ради сущей малости – касания губами о губы.

– И вы всё это видите?

– Не глазами. Скорее, чувствую. Картинка возникает в моей голове, как слайд.

– Расскажите ещё что-нибудь, – попросила Варя. Ноги затекли, и она вытянула их, больше не замечая, что к джинсам пристаёт пыль.

Павел Артёмович потёр брови – на пальцах остались мокрые следы. Очки сползли на нос.

– Вообще-то тебе пора. Я пока держусь, но это всё труднее. Зубы ноют; между ними будто искры проскакивают.

Девушка переполошилась.

– Что же вы сразу не сказали? Значит, вам больно даже когда мы друг от друга так далеко?.. Я уже ухожу.

– Не сказал, потому что шанс поговорить с живым человеком по душам мне выпадает не так часто. Я бы угостил тебя чаем, но боюсь, ещё пять минут, и моя голова взорвётся как тыква.

– Если вы не врёте и всё это было на самом деле – у вас дар, – серьёзно сказала Варя. – Хотела бы я обладать чем-то отдалённо похожим.

– Нет, девочка, тебе это не нужно. Все эти люди давно отжили своё. Их история застыла в куске янтаря. Вокруг тебя столько живых сердец! Почему ты их игнорируешь? Потрудись узнать их получше – и у тебя будут тысячи историй. Ты сама станешь непосредственным их действующим лицом.

Бросив взгляд в окно, Варя пожала плечами.

– Узнать получше? Всех этих? Сложно найти во вселенной столь же непоследовательных, недалёких существ. Как себя с ними вести? Сегодня они помнят о тебе – завтра переспрашивают имя, когда ты им звонишь.

Будто что-то для себя решив, девушка шлёпнула ладонью о ладонь.

– Вещи не такие. Они постоянны, и каждая несёт свою функцию, гордо, как знамя – в течение всей жизни, пока не рассыплется в прах. Вы так не считаете? С некоторыми я научилась общаться на своём, особенном языке. Не на таком, как у вас, и, если честно, я всё-таки завидую вашему дару…

– Я общаюсь не с вещами, – напомнил старик. – Вещи – просто вещи. Я общаюсь с людьми.

Без всякого пиетета вернув утюг на место, он хитро сощурился.

– Что всё-таки сделал человек, который тебя обидел?

Губы Вари сжались, напомнив крошащийся бетон.

– Отнял у меня смысл жизни.

– Да уж, – старик покачал головой. Девушка заметила, что капельки пота на его висках потекли вниз ручьями. – Ты производишь впечатление на редкость бессмысленной особы.

– А не пошли бы вы, – беззлобно сказала она. – Может, этот смысл был мне не больно-то и нужен? Может, я выбросила его, как обёртку от мороженого, и пошла дальше?

– Что ж, тогда – счастливого пути, – прокряхтел старик.

Всё так же сидя в углу, он смотрел, как девушка открыла окно и, сев на подоконник, перекинула ноги на ту сторону. Сразу же материализовался пёс, который, фыркнув, уткнулся мордой Варе в бок. Она засмеялась и отпихнула его голову. Из травы во все стороны прыгали кузнечики. Небо затянуло облаками: кажется, будет дождь. По дороге, объезжая припаркованные машины, носилась на самокатах малышня, за ними наблюдала, поставив между ног большую коричневую сумку, полная женщина преклонного возраста. В крашеных её волосах Варя разглядела затерявшуюся там бигуди. Подумать только… сотни, тысячи людей встречаются ей ежедневно на улицах, и у каждого есть пара-тройка историй. Просто ли заполучить их в своё пользование? Обратить этот ребус в стихотворные строчки? Едва ли. Особенно, если не иметь корней. Если парить над землёй тополиным пухом, скользя по ней равнодушным взглядом.

«Мысль заставляет течь реки на север с юга», – вспомнила Варя. Старые стихи ей больше не нужны. И те, другие, написанные загадочным пакостником, тоже. Наступает время для новой поэзии и новых историй.

Она повернулась лицом к дому и, сложив ладони рупором у рта, крикнула:

– Я ещё вернусь! Вернусь, и мы поговорим как следует!

Ведь нужно же с кого-то начинать?

Июнь 2016