Последний молот

Арсений Зензин

Последний молот

Пролог

Аутодафе.

Свидетельство обвинения за номером 7. Предоставленное святому трибуналу карающей длани Илира в качестве доказательств ереси и причастности к богохульным ритуалам кровавого волховства греховного, перенятым от врага всего светлого. Вменяется отринувшим истину Илирову братству воинов, перенявших сторону тьмы посланцев. Часть текста изъята из одной из книг, обнаруженных во взятой праведным воинством главной крепости воронов. Повествование сеё греховное записное со слов великого магистра, вдеться о Бёрге чистом. Основателе воинского братства, самозвано провозглашённого ордена «Воронов бдящих», средь народа (молотами) прозванных. Сам первоисточник подтверждающий сделку основателя со злым духом дабы извести неповинный род людской, предан анафеме ( сожжен ) дабы не смущать греховными посулами еретическими, умы праведной паствы Илировой

Словно по бескрайним океанским просторам, не ведающим в своей извечной смуте покоя, средь золотистого океана пшеницы гуляли волны, порождённые легким ветерком, тихо шепча шорохом высоких колосьев. Урожай тяжелел, готовясь отдать всё то, что вложили в него заботливые обагренные потом и кровью руки фермеров. А средь обнесённого кривеньким забором поля, прямо посреди житницы возвышалось разряженное в обрывки одежд пугало с жуткой нарисованной на мешковине зубастой мордой, под старенькой дыра на дыре шапкой.

Бдительный не ведающий продыху страж с широко раскинутыми руками-палками, должный отпугивать жадное до зёрен пшеницы вороньё, качался из стороны в сторону. Но не проказами ветра, а градом ударов наносимых длинным обмольным цепом в виде двух палок одной длинной, другой короткой соединенных меж собой цепочкой. Хозяйственного инструмента чей черед придёт опосля жатвенных серпов, но ревностному воителю Бёрку чей рост надёжно скрывала пшеница, он казался истинной булавой такой металлической с страшенными шипами в точь-в-точь такой же которую он видел давиче. У одного рыцаря, что верхом на боевом коне да в пластинчатом доспехе, сверкая золоченой дланью Илира на нагруднике и щите проходил мимо их старенькой фермы с отрядом кнехтов.

Мать, испугавшись, загнала тогда засмотревшегося Бёрка домой, незнамо для чего. Ведь рыцари всегда сражаются со злом, именем пречистого Илира изгоняя монстров и тьму, что из осененных его светом земель, что из прогнивших сердец. Ну как-то так всегда говорил добрый пастырь в храме, он то не пачкает уст ложью, Илира свет не коснется лжецов, ложь не иначе первый шаг во мрак ереси.

Битва была в самом разгаре, а пугало виделось воину свирепым неодолимым монстром всё никак не поддающемся праведному напору. Бёрк истово мечтал стать воином. Мечтал, когда вырастет ограждать людей от зла всяческого. И потому справив всю потребную работу по хозяйству накормив скот, поросей да овец, натаскав с колодца воды, и дров на кухню, бежал сюда оттачивать навыки, силясь крепнуть для будущих свершений.

Худой словно жердь мальчуган в грубой суконной рубахе и штанах, месивший тёплую землю босыми ногами замер, в очередном замахе услыхав шум откуда-то со стороны спины, заметив, что рядом легла длинная чужая тень. Маленькая, кое-как кротко остриженная головёнка мальчика обернулась, а на худом вечно чумазом лице удивлённо распахнулись серые глазищи. Над Бёрком навис хорошо сложенный кряжистый старец в длинной стеганой куртке высокого ворота, льняных штанах и дюже дорогих сапогах ботфортах. Со смачными такими отворотами, прям такими-же коие когда-нибудь всенепременно будут и у мальчика. На поясе, до которого Бёрг едва доставал ростом, висело несколько увесистых кошелей, да длинный боевой нож (корд) костяной рукояти трех непонятных символов. И как не странно изрядно полнящий вес пояса лихо закрученный рог, выделанный по горловине серебром и рубинами. Морщинистое лицо старика, обрамленное длинной расходящийся множеством кос седой бородой и глубоко посаженными голубыми глазами застыло в добродушной улыбке.

– Здравствовать тебе будущий воин, наследник достойного отца. Как нарек тебя отче? Представься старшему. – грубый чуть с хрипцой голос старца чем-то походил на карканье ворона.

– Бёрком вот только матушка дала имя. – чуть погрустнел ребёнок. – Отец почил ещё до рождения в омуте баронской смуты! Как матушка говаривает хвала Илиру успокоились окаянные. – мать раз от раза поучала его некогда не говорить с незнакомцами, но старец вызывал только дюжий интерес в детской душе, что видом своим, что чудным говором.

– А вот оно как, ну покоя ему да достойного посмертия. – сочувственно склонил незнакомец голову, но буквально на мгновение, а затем снова добро улыбнулся. – как и тебе долгой жизни дитя почтенной женщины.

От последних его слов мальчик улыбнулся, сверкнув неровными пустотами выпавших молочных зубов. Он очень любил свою заботливую, но сильно устающую маму в одиночку его, воспитавшую, и радовался, когда её, вот так уважительно поминали.

– Вижу, сражению обучаешься, дело хорошее даже достойное. – задумчиво кивнул головой старик, снова радуя маленького воителя. – А скажи-ка мне для чего? Для какой цели тебе вздумалось уметь оружием пользоваться? К чему ведёт тебя зов сердца, врагов много или славы бардов достойной жаждешь?

– Хочу, чтобы мама по ночам не плакала. Чтобы люди не страдали, справедливо жили, тьмы не боясь! Против зла и монстров злобных воевать жажду.

Услыхав мгновенный ответ ребенка, незнакомец аш в ладоши хлопнул на радостях.

– Это хорошая цель доблестный воин! Главное, чтобы сердце не черствело, а оставалось всегда открыто истине да солнца лучам. Да миру нужны войны нерушимые духом. Тьма крепнет, порождая страшных тварей, а сваи держащие границы мира слабеют мутными могильными потоками извне. – последние слова старец произнёс очень тихо скорей самому себе, а не ребёнку коий крепко задумался. Как это сваи и мир держат? Берк любил прыгать по этим бревнам, торчащим из воды у речной мельницы на соседней ферме чьё бурлящее в течении огромное колесо так смачно обдавало брызгами. Но некогда не думал, что они такие важные.

– Но, чтобы с тьмой воевать силы нужны, да не обычные, что сможет простой человек даже будь крепок он в вере, противопоставить страшным монстрам, да неупокоенным умертвиям? – скрипучий голос вернул воителя обратно к разговору.

– А где их взять то силы эти? – лицо ребёнка вытянулось в задумчивости сдобренной страхом, веявшим от последних слов старца.

– Я могу подсказать, но великая сила не приходит бесплатно! – чуть склонился старец, ожигая немигающим взором.

– Плата – понимающе потянул мальчик и спустя несколько мгновений решительно кивнув, продолжил. – Могу отдать крючки рыболовные, они мне на память от отца остались. Стальные с зазубренными концами, чтобы рыба не срывалась. Я их даже друзьям не показывал. – смешно, но важно выпучил Бёрг глаза предложив самое ценное из своих сокровищ. – Все три отдам.

– Нет, не то это, да и не буду я брать последнюю память о родителе твоём.

– А денег у меня нет. – чуть хлюпнул носом в конец, расстроившийся ребенок, чья мечта буквально проскользнула меж пальцев, поминая как бережно, хранила мать все их невеликие медяки да одну затертую серебреную монету.

– Деньги – будто над чем смешным громко захохотал незнакомец. – Деньги я тебе и сам могу дать, от этого метала одни лишь горести. Давай подставляй ладошки.

Повинуясь приказу, Берг, положив обмольную снасть, вытянул свои чумазые руки сложенными вместе ладонями и чуть не упал беспамятством, когда морщинистая длань пошерудив в кошеле высыпала в них целую горсть золотых монет. Желтый блеск которых, ребёнок видел впервые в жизни.

– Только никому не показывай, да матери дома отдай – назидательно погрозил незнакомец крючковатым пальцем. Глаголя и без того понятную истину.

– А если ни добро моё и даже деньги не нужны, то что-же ты хочешь за силу способную людям помочь с тьмой бороться? – спросил будущий воин, трясущимися руками ссыпая невиданное богатство, за ворот рубахи чувствуя холод монет, ожегших живот уперевшись о пояс.

– А что даёт тебе жизнь? Что бежит по твоим венам, даруя силы? Что ценнее любых богатств? Но мало ценимо покуда не прольется? – сощурившись, посуровел старик.

– Кровь? – вслух осознал Берг, всегда побеждавший друзей в загадки. – И много нужно отдать? Всю? – голос маленького война обдавал несвойственной детям решимостью.

– Всю? – неподдельно изумился старец. – Зачем же мне вся, как ты тогда будешь со тьмою сражаться и других наставлять сему благородному начинанию. Только часть. – на плечо, сокрытое стёганкой опустился большущий ворон, смеривший чуть испугавшегося ребёнка умным взором.

– Не бойся. Это друг мой. – почесал голову птицы незнакомец. – Это тебе воин, не эти пустобрехи каркуши. – указал он на стаи ворон, круживших над согретым солнечными лучами полем, жаждя разжиться его тяжелеющим урожаем. А Бёрг только сейчас обратил внимание, как много их собралось в округе.

– Эта птица мудра ведь живёт сотни лет, она подскажет, откуда ждать беды, ибо чует смерть, прислушайся к ней, когда заплутаешь, или усомнишься, и вели внимать всем, кто придёт после тебя. Так готов ли ты обрести силу для своей великой цели? Готов защищать мир и людей ценой собственной крови дарованной чистым сердцем?

Ошарашено слушавший старца маленький воитель только и нашел сил кивнуть.

– Вот и славно. – просиял незнакомец, улыбнувшись поднимая обмолочьный цеп и доставая из ещё одного кошеля недлинный кованный гвоздь. – Только кровь есть суть жизни, отданная как плата дарует силы на дело достойное. Отнимая от себя сок жизни ради других, наполняем мы силой дух свой. – тихо сказал старец, пробив рукоятку цепа гвоздём вошедшим в волокна силою одного пальца, словно не в дерево, а в кусок теста. – Вдарь по чучелу ещё разок. – протянул он жатвенный инструмент Бёрку. Одобрительно кивая при виде того как маленький воитель зацепив суть сказанного специально взялся правой рукою за торчащее острие гвоздя.

– Сильнее сожми не скупись. – услыхал обернувшейся обратно к чучелу Бёрг голос старца.

Решительно сдавив ладонь, он чуть поморщился, когда острие гвоздя, пробив кожу, вошло в плоть, добротно смачивая отполированное древко кровью. Боль подмывала бросить длинную палку, но была опровергнута видением плачущей над горестями матери.

– И заклинаю тебя воин, не позволь сердцу забыть. Не позволь душе порасти тленом соблазнов! Всегда помни для чего ты жертвуешь частью себя! Бей Бёрг не медли!

Маленький воитель к своему удивлению ощутил, как по волшебству задрожала рукоять цепа в руке. А затем, следуя наитию и словам так и не представившегося незнакомца, он крутанул своё оружие над головой для пущего размаха и ударил в толстый столб держащий пугало-монстра, от души вдарив, будто хлыстом самой обмольной палкой, по привычке используя подвижность цепи.

Словно волной от невиданного ветра шарахнулись колосья в сторону, а толстенный столб, глубоко врытый в землю с громким треском плюнув щепой, разломился на две части опрокинув седока монстра. Пару мгновений Бёрг изумленно моргая смотрел на дело рук своих, отказываясь верить в произошедшее, а затем тихо прошептав (колдовство) обернулся назад к старцу горя желанием отблагодарить незнакомца чароплёта. Но позади ребёнка никого не оказалась, только золотистое поле всё ещё шумно ворчавшее шелестом колосьев от силы удара.

Бёрг решил было позвать своего благодетеля, но вспомнил что не знает, как того зовут. Он оббежал большое поле несколько раз, но так и некого не найдя, встал у разъезженной телегами дороги посмотрев на всё ещё зажатую в руке длинную рукоять обмольного цепа. Маленькая ладошка под громкий стук сердца разжалась, но серые детские глаза не увидели раны лишь коричневую палку, заляпанную кровью, загнутый гвоздь и маленький рубец им оставленный.

Над кое-как остриженной головой каркнул большой ворон, не сводящий с Бёга пристального взора, невысоко парящий над полем. А воитель, разогнув гвоздь, решительно направился обратно к чучелу, сердцем веря и твердя себе, мол, не морок, не привиделось. Монеты то настоящие всё также по животу лобызают.

Позже он приведёт сюда мать, которая долго не могла говорить после того как увидела горсть золотых высыпанную на стол сияющим сыном. Он покажет ей и оба рубца на ладони, и поваленное чучело, и вбитый до конца в землю остов столба. Тем днём у него появиться и третий рубец, а когда он раз в тысячный повторит ей всю историю, она разбудит его среди ночи и отведёт глубоко в лес.

– Это он! тот старец волшебник. – скажет Бёрг, нервно теребящей подол матери, указывая пальцем на одну из древних каменных голов, кружком стоящих на хорошо утаенной поляне в самой дремучей чаще. – А кто он?

К неопровержимому свидетельству прилагаются показания послушников ордена и воинов младшего ранга к коим были применены специальные меры дознания. Со слов добровольно отрекшихся и вернувшихся к истиной вере в светоносного и пречистого Илира. Подобными текстами и легендами их насильно отваживали от горячо любимой веры, ересиархи наставники и командоры, уловками и тёмными таинствами, заставляя покланяться ложным идолам плюя на святые учения истинные.

День 35 святого судилища над павшим в ересь греховным воинским орденом Воронов бдящих. Обвиняемых в утрате земель, переданных тьме на заклание.

Год 487 от Илира пришествия. Секретарь святого трибунала Освидир.

Год 485.

Окрестности вольного града Эльбурга.

Снаружи радуя скорбящее сердце, возможной прибылью и разговором застучали копыта, звонко отдаваясь подковами по камням мощеного тракта.

«Моеть мимо на судилище поспешает?» – подумал Хельберт.

Кому претит в такой день вывеска его трактира в виде резанной из добротной плахи фигуры. Изображавшей странное горбатое существо небольшого роста с нахально перекошенной собачей мордой длинных ушей, держащее в руке пивную кружку. Над вывеской, болтавшейся над обширным трактирным двором, обнесённым высоким забором, расположенным в пяти лигах от Эльбурга красовалось большая надпись (Хмельной гнолл). Отдавая дань существам, некогда населявшим пещеры Ломанных хребтов, но безжалостно вытесненным беспрерывно плодящимися гоблинами, истинным проклятьем детей камня гномов.

Э нет, не на аутодафе смекнул Хельберт, заслышав возню на конюшне. Дородный хозяин, отерев руки, о засаленный кожаный фартук покрывающий светлую рубаху, натянутую добротным брюшком, крикнул жене да дочерями на кухне, дабы чуть что, готовы были подать снедь. Сам же встал за длинную трактирную стойку, отполированную легионом кружек перекрывающею подход к длинному стеллажу бочек, расположенную аккурат напротив двери. Придирчиво оглядывая большой зал в преддверии первого за сегодня посетителя.

Вот уже третье поколение, не руша добропорядочной марки, содержала семья Хельберта сеё честное заведение. Благо дед нынешнего трактирщика за долгую военную тяжбу, растянувшуюся в тридцать лет проведённых на службе в рядах кавалеристов ландскнехтов на должности капитана, получил рукою местного графа этот клочок земли в вечное пользование. Да знатно тряхнул мошной, уплатив мастерам гномам, что сложили до сих дней, не терпящие ущерба от любых невзгод каменные стены основного дома. Что за три поколения оброс большой конюшней парой сараев да малым гостевым домом, на случай если мест не будет хватать.

Многие говаривали Хёльберту, ну на кой тебе в теперешние благостные времена содержать такой забор по виду настоящий частокол-тын, деньги зря тратить. Но хозяин, поминая рассказы отца о временах баронской смуты, денег не жалел, отвечая каждому "мне за ним спокойнее!"

Все десять круглых дубовых столов были застелены чистыми скатертями, а полы начисто выметены. Множество окон на лицевой солнечной стороне были широко распахнуты ставнями. Большущий камин в дальнем конце зала над коим висело полуистлевшее чучело гнолльей собачей головы, ныне этих страсть жадных до битвы существ хвала пречистому Илиру мало кто видел, хоть и не пылал, обдавая жаром, но добродушно трещал поленьями. Даже три кованые люстры под высоким прокопчённым потолком со множеством свечей и те не видели и клочь-ка паутины.

Все честь по чести, как и должно вымученно улыбнулся себе трактирщик, колыхнув добротными щеками на округлом лице с сверкающей ровно сковорода лысиной, сдобренной по бокам коротко остриженными волосами.

Дюжая дубовая дверь с откинутым в сторону большим на зависть крепостным вратам засовом, отворилась, впуская первого посетителя. По одному виду, которого Хельберт понял, денег ему не видать, совесть не позволит, а улыбка на лице хозяина, как ни странно в разрез убыткам стала куда как шире, таких гостей он жаловал обособливо в столь тёмный день.

– Проходи Молот. Эй на кухне десяток яиц да бекона. – крикнул он своим работникам домочадцем, тут-же наполняя солидную кружку из ближайшего бочонка да не просто пивом хорошим дорогим элем.

Ражий незнакомец, едва протиснувшийся во вроде бы немалую дверь, выглядел грозно, если не сказать больше. Как и любого другого представитель уважаемого всеми ордена, из-за его плеча высилась стальная рукоять редкого оружия. Частью гладкая, а частью ощетинившаяся ежу на зависть маленькими острыми лезвиями. Мощи, равно как и ширены и без того здорового тела прибавлял дублённый хобурек длинной до середины бедра усиленный нашитыми кольцами. Из-под толстого подбитого мехом плаща кросовались громоздкие воронённые наплечники и кованые пластинчатые наручи до запястий.

Обласканный привычным прозвищем, он учтиво поклонился в ответ на приветствие. Но придержал дверь, пропуская внутрь трактира своего друга, словно так и надобно залетевшего большого ворона чернее ночи пера. Птица, перелетев зал нагловато уселась на стойку, выжидающе уставившись на Хёльберта громко каркнув, требуя угощения на что получила от толстяка хозяина полоску вяленого мяса.

– Долгих лет в свете пречистого тебе Молот. – сказал хозяин едва воин тяжелой поступью миновав зал оказался у стойки.

– И тебе благостей хозяин. – заросшее длинной, но хорошо ухоженной заплетённой в косы бородой, посечённое лицо небесно голубых глаз с чуть сломленным на бок носом, ухмыльнулось в усы. А сам Ворон бдящий, чьи русые длинные волосы были убраны в тугой хвост, лязгнув пластинами наручей, скинул из-за спины дивной работы молот, чьё навершие в мельчайших деталях повторяло голову ворона. С одной стороны, клюв грозный чекан, страшный супротивник доспехов, а на другую ощетинившееся острыми перьями холка било. Облокотив молот о стойку, гость потянулся к кошелю извлекая на свет золотую монету.

– И слышать нечего не желаю, обратно клади. – возмутился Хёльберт в очередной раз уважительно переведя взгляд с местами усеянной остриями рукояти оружия на тыльную сторону ладоней воина ордена, всю покрытую чешуёю рубцов от многочисленных порезов.

Дорогую плату отдавали Вороны бдящие за свои могучие способности, что не раз ограждали людей во время всяческих войн. Они-то в отличие от прочих орденов всегда вставали на сторону простого люда, не одна баронская смута да междоусобица кончилась их вмешательством. Именно их горные твердыни-крепости, соседствуя с гномьими шахтами, стеной стояли на пути всяческой нелюдской мерзопакости из-за дальних рубежей королевств, норовившей добраться до честных людей. И увидав сегодня на своём пороге (молота) чей брат плевать хотел, на большинство мирских судов, сердце хозяина зажглось тлеющим огоньком надежды. Может, убережет от нагрянувшей беды затевающейся в ближнем Эльбурге.

– Бери, бери. Дочек подарком порадуешь, небось совсем кухонными делами загонял. – нетерпящим возражения тоном чуть ухмыльнулся молот на вид не старше сорока годов. Положив монету, цену месячного жилья на постое на стойку.

Словно услыхав его слова из дверей кухни, выглянула младшая дочь Айсвида в длинном переднике поверх свободного зелёного платья. Вечно шаловливый ребёнок с длинной тёмной косой и добрым открытым лицом прыснув смехом сказала – Как есть загонял. – и тут-же скрылась да так быстро что кулак Хёльберта погрозил пустому проходу.

– Откуда путь держишь. – спросил хозяин истинно нехотя беря денежку в тайне сжимаясь сердцем боясь услышать, что мол из города. Ведь доведись прозвучать такому вслух, то умерла бы и надежда что хоть кто-то может сказать слово поперёк фанатикам, что всюду выискивали еретиков да ведьм.

«Прости пречистый, свет твой надобен и слово твоё осеняет души, спасая от мрака, но разве волею твоей призванной на радость рода человеческого запаливаются костры криком жертв озарённые.» – Думал про себя Хельберт, глядя на этого могучего война.

– С дальнего форпоста Сатаркера что на северо-востоке Ломаных хребтов. Полгода как не был в родной обители. Я, да ещё трое братьев были отряжены командором посланцами к гномам, – чуть погрустнел ворон бдящий. – Помогали им выводить бестий, что появились в недавно открытых шахтах. Прескверные доложу тебе твари. – повозившись за пазухой молот достал здоровенную больше его кулака раза в два, изогнутую костяшку острую на конце, не иначе некогда принадлежащую живому существу.

– Это коготь такой? – изумлённо поднял брови трактирщик, запоздало осознав слова, меня и ещё троих, но ведь пред ним сейчас стоял только один орденский воин.

– Не, клык. – спокойно ответил воин, приложившийся наконец к кружке с элем. – А чего это пусто так у тебя сегодня? – оглядел он пустующий зал. – Не издольщиков ни купцов, ни цехового брата, да крестьян. Праздник, какой в Эльбурге или ярмарка.

– Ага праздник, упаси Илир от таких гуляний. – ответил Хельберт касаясь маленькой золоченой длани, висящей на шеи, с нескрываемой надеждой посмотрев на (молота). – Казнь сегодня, ведьму еретичку жгут на площади.

Ответом ему сослужил враз омертвевший лик орденского война, да хруст сжатых кулаков. Ворон бдящий догадывался, о чём беззвучно одним взором вопрошал его хозяин. Одерек именно так от роду звали воина, и сам ненавидел святош фанатиков, что всюду выискивали виноватых. Да матерей судительниц что, теряя ранее безоговорочную власть, соглашались с приговорами, предавая жуткой смерти в большинстве своём невинных людей. Но вмешаться не мог, такой пакт заключил с церковью магистр ордена после бойни в столице Нагдельбурге. Когда вороны бдящие, числом около пяти десятков утопили в крови местное ополчение вместе с церковными войнами, освобождая двух женщин крамолой учёных и обвинённых в ереси. Но про то было не ведомо доброму хозяину трактира, чьё сердце переборов страх, повелело обратиться за помощью к нему, ставя себя и семью, прознай кто, под прицел церковников.

– Она и в правду никакая ни ведьма. – тихо будто кто подслушать мог, сказал Хёльберт чуть подавшись вперёд. – Дочку мою младшенькую от лихорадки исцелила травами своими, не она, так изошлась бы кашлем кровавым кровиночка, благо про то ни кто не ведает Илир упаси.

– Прости добрый хозяин, но если мать судительница вынесла приговор, то тут даже я бессилен. – надтреснуто будто ковыряя иглой в своём сердце проговорил молот.

– Так приговор вынесен отцом настоятелем, а ни одной матери покровительницы… – всё ещё не теряя надежды, протараторил трактирщик, помянув сильно властных в церкви Илира женщин-судей более распространённым прозвищем. Махнув рукой, иди мол, появившейся из дверей кухни дочурке, застывшей на пороге с подносом полным дымящийся снеди. – И близко на судилище не-было только волею настоятеля храма вершиться аутердафе.

– Быть не может. – возмущённо рявкнул Одерек коему вторя под каркнул ворон сидящий на стойке неподалеку. – Только мать судительница вправе отправит на костёр. А не какой-то засранный пастырь, совсем обезумили.

Глаза орденского война, словно ещё более раздавшегося вширь праведным гневом будто зажглись изнутри неистовым пламенем. А от их взора их даже Хёльберту стало как-то не по себе, упаси пречистый увидать такой взгляд среди битвы. Ворон бдящий немедля, схватил свой молот, водружая грозное оружие за спину.

– Может, и сожгут эту вашу ведьму, но не ранее как на приговоре поставит печать мать судительница. Вот тебе моё слово хозяин. Спасибо за то, что не очерствел сердцем как прочие. – бросил направившийся к двери твёрдым шагом Молот.

– Поторопись Илиром заклинаю, может, успеешь всех от страшной смерти огородить. – крикнул, обретя смелость Хёльберт вдогонку едва Ворон бдящий, приоткрыв дверь выпустил вперед себя верную птицу, что сопровождала каждого наречённого брата и даровала собственно ордену его странное слуху прозвание.

– Кого это всех? – чуть ошарашено замер на пороге Одерек.

– Так вместе с целительницей проповедник вознамерился сжечь и всех детей, что она выходила. Мол полны они отныне тьмы силами, миньоны мракобесные ведьмой выпестованные. Как-то так на проповеди гово… – последнее слова заглушил грозный рёв Молота, донесшийся снаружи, обращенный к дюже перетрухнувшему конюшему служке.