Лэндон и Шей. Разбитые сердца

Если это не заслуживает жалости, то что тогда?

Я тоже не хотел там находиться, но знал, что, если не приду, родители устроят мне ад. Ну, во всяком случае, моя мама. Отцу было бы наплевать.

Накануне вечером мама оставила мне голосовое сообщение. Она сказала, что хотела бы провести эту неделю со мной и не оставлять меня одного в день рождения Ланса, но не смогла отменить свою поездку.

Я ее понимал. Нельзя просто так взять и отменить поездку с подругами на Мауи[4]. Это было бы неслыханной глупостью. Кроме того, Карен впервые выбралась куда-то после рождения ребенка, Ребекка в кои-то веки смогла отпроситься с работы, а Ким нужно было развеяться после развода.

«Извини, Лэнд. Я бы хотела остаться с тобой. Я оставила тебе свою кредитку, так что ты можешь заказать еду. Или вызвать повара – его номер на холодильнике. Буду звонить тебе утром и вечером. Высыпайся как следует. Тебе нужен отдых. И не забывай принимать таблетки. Я так люблю тебя, дорогой. Я приеду, и мы поговорим. Я тебя люблю. Пока».

Она всегда говорила «Я люблю тебя» дважды.

Папа ограничился СМС. Его сообщение было гораздо более обнадеживающим.

Отец: Мы, Харрисоны, не слабаки. Выше нос. Ты мужчина.

Да уж, папа.

Если бы за звание «Лучший в Мире Отец» выдавали наклейку на бампер, на BMW Ральфа Харрисона ее бы точно не было.

Я знал, что, если пропущу встречу с миссис Леви, она сообщит об этом моим родителям и мама попытается отправить меня к моему предыдущему терапевту. Меньше всего мне хотелось идти в вонючий, душный кабинет после долгого школьного дня и рассказывать о своих чувствах шестидесятилетнему мужчине, который, вероятно, трахает свою секретаршу во время обеденного перерыва.

Моим любимым видом терапии было играть в Mortal Kombat до полуночи, пить Mountain Dew и запихивать в рот сложенные пополам куски пиццы – привилегии жизни в доме без родителей.

Во всяком случае, в кабинете миссис Леви пахло розами, а на столе стояла тарелка M&M’s с арахисом.

– Итак, Лэндон, – сказала миссис Леви с улыбкой на лице, – как прошла эта неделя?

Она всегда улыбалась, и это казалось мне странным. Для человека, который вынужден иметь дело и с чужими, и с собственными проблемами, она выглядела чересчур счастливой. Возможно, это приносило ей удовольствие – она была любительницей драмы. Наверное, она смотрела документальные фильмы об убийствах в качестве развлечения.

– Так же, как прошлая, – ответил я, сгорбившись в кресле напротив нее.

Ее стол был завален бумагами и фотографиями двух ее племянников. Уверен, что в ее кабинете было больше фотографий этих детей, чем в доме их собственных родителей.

Полгода назад ходили слухи о том, что у миссис Леви случился выкидыш. Люди говорили, что именно поэтому мистер Леви решил ее бросить. После этого ее кабинет стал своего рода алтарем, посвященным ее племяннице и племяннику. Она стала странно одержимой этими детьми, потому что не могла иметь своих собственных. Ее превратили в какую-то одинокую психопатку.

Я никогда не распространял этот слух. Прошлым летом у моей мамы был выкидыш, и это ее сломило. Она никогда не проводила столько времени дома. С одной стороны, было приятно знать, что рядом с тобой кто-то живет. С другой – было невыносимо каждую ночь слышать ее рыдания.

Вам когда-нибудь приходилось слышать, как мир вашей матери рушится?

Это ранило меня сильнее, чем я мог себе представить.

Папа был слишком занят на конференции в Калифорнии, чтобы вернуться домой и позаботиться о жене, так что мы с мамой остались вдвоем в огромном и пустом доме. Я не знал, как, черт возьми, ей помочь. Я не умел утешать людей. Как помочь человеку, который потерял часть себя? Как сказать ему, что все хорошо, когда на самом деле все очень плохо?

Я не знал, как чинить сломленных людей. Если бы знал, то давно починил бы себя. Поэтому вместо того, чтобы разговаривать с ней и кормить ее обещаниями, я каждую ночь сидел возле ее спальни – до тех пор, пока ее плач не сменялся храпом.

Иногда это занимало пару часов. Иногда рыдания затихали с первыми лучами солнца.

Когда ей стало лучше, она села в самолет и снова исчезла.

Я скучал по ней всякий раз, когда она уезжала. Моя мама не была лучшей из матерей, но когда она была рядом, то полностью мне отдавалась. Так, словно материнство было ее единственным и главным предназначением. Кроме того, даже когда ее не было рядом, она не пропускала ни одного звонка – каждое утро и каждый вечер.

С папой все было иначе. Отец мог находиться со мной в одной комнате и не замечать моего существования. А если он и замечал меня, то в первую очередь видел мои недостатки. Тем не менее я все же ценил его присутствие – это лучше, чем ничего. Хотя и это случалось не так часто.

Можно ли судить меня за то, что я мечтал о трагедии, которая смогла бы объединить моих родителей? Мне было слишком одиноко в таком большом доме, как наш. Мой пес, Хэм, был моей единственной компанией. Он наблюдал за тем, как я играю в видеоигры.

– А как ты себя чувствуешь? Ты в порядке? – спросила миссис Леви.

– Я всегда в порядке.

Я хотел, чтобы она сразу перешла к делу, – к главной причине, по которой мы сидели в ее кабинете.

Какие-нибудь темные мысли, Лэндон?

Нет, миссис Леви. Сегодня нет, но на всякий случай спросите меня об этом завтра.

– Да, но впереди еще целая неделя… – начала было миссис Леви, и по ее интонации я понял, на что она намекает.

Миссис Леви говорила о несчастном случае с Лансом. Это заставило ее немного смутиться. Некоторые люди не умеют говорить о тяжелых вещах, и миссис Леви была одной из них.

Она определенно выбрала не ту профессию.

– Все в порядке, – сказал я, выпрямляясь на стуле. – Я знаю, что в прошлом году я был не в порядке, но сейчас все нормально. Время лечит, верно? С некоторых пор мне и правда полегчало.

– Исцеление не имеет временных рамок. Оно занимает столько времени, сколько потребуется.

Что ж, к этому моменту я чувствовал себя героем самого банального и клишированного ситкома о старшеклассниках во вселенной.

Миссис Леви наклонилась вперед и понизила голос на несколько тонов:

– Лэндон, скажи честно, что ты чувствуешь из-за Ланса? Ты думал о нем в последнее время?

Он всегда был в моих мыслях – как сигарета, которая никогда не прекращает гореть. Я чувствовал его искру всякий раз, когда закрывал глаза. Это было моим счастьем и моим проклятьем. Иногда я был благодарен за то, что он жил в моих воспоминаниях. В другие дни я ненавидел его за то, что он оккупировал мое сознание. У него была привычка являться без приглашения в самый неподходящий момент. Вам когда-нибудь приходилось целоваться с девушкой, которую вы пытались затащить в постель уже несколько недель? А что насчет того, чтобы ваш мертвый дядя внезапно всплыл у вас голове, потому что девушка пахла лимонами, а лимонные леденцы были его любимыми конфетами?

Это могло показаться притянутым за уши, потому что девушка даже не ела лимонных леденцов. Она всего лишь пахла лимоном, но мой мозг предпочитал работать по-своему – проводить глупые и неуместные параллели.

– Не-а. Я почти о нем не думаю, – солгал я.

Миссис Леви натянуто улыбнулась.

– Почему мне кажется, что ты лжешь?

Потому что это ложь, миссис Леви. Теперь мы можем продолжить?

– Людям бывает хуже, чем мне. Я не имею права жаловаться.

Я пожал плечами и постучал пальцами по краю подлокотника. Затем мой взгляд переместился на тикающие настенные часы, – сеанс тянулся мучительно долго. Я не хотел говорить о своих чувствах. Я хотел вернуться домой и делать то же, что и большинство других людей, – лежать в постели и переосмысливать каждый аспект своей жизни.

Она нахмурилась.

– Мы не должны сравнивать боль.

А стоило бы. Пора создать рейтинг, определяющий право жаловаться, на основе наших заслуг, степени и длительности страданий. В мире существуют люди, которым нечего есть. Люди, у которых нет семьи, которую можно было бы любить. Черт, ведь прямо сейчас где-то есть человек, потерявший всех своих близких в автомобильной аварии. Типографская краска на их свидетельствах о смерти еще не высохла. Следовательно, разве я имею право жаловаться?

Миссис Леви изучала меня, словно пытаясь понять мою точку зрения или ход мыслей, но она напрасно теряла время. Она могла смотреть на меня с утра до вечера, и у нее все равно не вышло бы проникнуть в мой мозг. Я не впускал людей в свою душу – они не вернулись бы прежними.

– Лэндон, ты же знаешь, что поступок Ланса не имел к тебе никакого отношения, верно? Он страдал от депрессии, с этим очень трудно справиться. Он был сломленным человеком.

Мне хотелось, чтобы она перестала говорить о Лансе так, словно она его знала. Она знала только то, что было написано в его некрологе. Он не был сломленным. Он был моим лучшим другом. Моей семьей. Моим героем. Он и моя мать взяли на себя большую часть моего воспитания, в то время как отец пропадал на работе. Ланс был младшим братом матери, и они были по-настоящему близки. Когда он переехал в наш дом, мы почувствовали, что такое настоящая семья. Ланс научил меня кататься на велосипеде. Он показал мне, как прыгать через лужи. Он научил меня морали и умел заставить меня смеяться.

Миссис Леви не понимала, о чем говорит, но все равно продолжала:

– Его поступок не имел к тебе никакого отношения. Ты это знаешь?

– Ага.

Это тоже было ложью. Мне бы хотелось не связывать тот несчастный случай с собой, но иногда слишком трудно отделить чужую боль от своей собственной. Вот что делает с человеком любовь – ваши сердца превращаются в одно целое. Вы оказываетесь так близко, что не можете отличить их боль от своей.

Я знал, что Ланс страдал от депрессии, и, честно говоря, думал, что я единственный, кто это заметил. Все остальные были слишком заняты собой. Поэтому я винил себя. Я должен был что-то с этим сделать. Я должен был кому-нибудь рассказать. Я должен был оказаться рядом с ним.

У меня закружилась голова, глаза начали слезиться. Мы, Харрисоны, не слабаки. Выше нос.

Он никогда не говорил мне о своей боли, но я замечал это и без слов. Может, потому что я был очень похож на своего дядю.

Он скрывал это так хорошо, словно его фальшивое счастье было щитом, позволявшим держать всех остальных на расстоянии вытянутой руки. Пока никто не знал о его боли, никто не мог по-настоящему его жалеть, а последнее, чего Ланс хотел, – человеческой жалости.

В эту субботу ему бы исполнилось сорок пять.

Я не должен был об этом думать. Я не должен был позволять ему проникать в мой разум. Но, черт возьми, он уже был здесь.

«Прекрати», – приказал я себе, качая головой. Мысли стали слишком навязчивыми, эмоции рвались наружу. Выше нос. Выше нос. Выше нос.

– Ты все еще со мной, Лэндон? – спросила миссис Леви, выводя меня из оцепенения.

Я поерзал в ее офисном кресле и откашлялся. Заботливые люди вызывали у меня дискомфорт.

– Я могу идти? Не волнуйтесь, я передам родителям, что вы проделали большую работу по исцелению моей души.

– Лэнд…

Ее прервал звук школьного звонка. Свобода. Я вскочил со стула, закинул лямку рюкзака за правое плечо и направился к двери.

– Лэндон, подожди, – крикнула она мне вдогонку.

Я оглянулся. Она улыбалась, и чем шире становилась ее улыбка, тем больше я убеждался в том, что она вызвана ее беспокойством и неловкостью.

– Возможно, сейчас тебе стоит найти себе занятие, это поможет тебе справиться. Отвлекись, переключи внимание на что-нибудь интересное – и тебе станет легче. Хорошо?

Ее добрый совет не имел никакого смысла – все это я знал и без ее слов. Мне нужно было нечто большее: то, на чем действительно можно сосредоточиться. Что-то, что позволило бы мне пережить эти адские недели, наполнило мой разум и заставило забыть о том, что моя жизнь – полный бардак.

Мне нужно было отвлечься.

– Увидимся в следующий понедельник, – сказала она мне, но я не ответил.

Одна мысль о предстоящей встрече вызывала усталость. Впрочем, это была не ее вина.

Я устал от всего.

* * *

Свет обжигает мои глаза – я хочу, чтобы это прекратилось.

Каждое утро, лежа в постели, я изо всех сил пытаюсь заставить себя встать.

Я устал.

Впрочем, у меня нет времени на усталость. Вокруг так много людей, которые рассчитывают на то, что я встану, улыбнусь и буду тем человеком, к которому они привыкли. Это так утомительно. Улыбаться больно, потому что я знаю, что это обман. Я знаю, что за каждой моей улыбкой скрывается хмурый взгляд. Нормально ли это? Неужели так живут все люди? С камнем на душе?

Тяжело.

Мне. Так. Тяжело.

Но я все равно это сделаю.

Я встану с кровати.

Я улыбнусь. Я буду смеяться. Я буду тем, кем они захотят, потому что это то, чего от меня ждут. Они ждут, что я буду сиять.

Даже когда мои огни погасли.

Л.

3

Шей

Мой отец был королем нашего замка, а я – его маленькой принцессой.

Я была его единственной дочерью, что автоматически делало меня его любимицей, но мама все равно не уставала мне об этом напоминать:

– Отец очень тебя любит, но не всегда знает, как это показать.

Это была чистая правда. Мой отец не был хорошим человеком, но в большинстве случаев был хорошим отцом, хоть и не проявлял свою любовь открыто. Он демонстрировал любовь своими действиями и своей критикой. Когда я была ребенком, моя мама училась на медсестру и попросила папу помочь ей с учебой. Он отказал, объяснив это тем, что она должна научиться всему сама, потому что на экзамене ей придется отвечать без него.

Я подумала, что это было беспричинной жестокостью.

Мама не согласилась.

– Он прав. На экзамене я буду одна, поэтому и учить должна без чужой помощи.

Она сдала экзамен, а когда сообщила ему эту новость, в гостиной ее ждало бриллиантовое колье.

– Я знал, что ты справишься сама, – сказал он ей. – Ты способна на все и без моей помощи.

Они любили друг друга. Со стороны могло показаться, что мама любила его больше, чем он ее, но я знала их лучше. Мой отец был сложным человеком. Я не могла вспомнить, когда он в последний раз говорил, что любит меня, но он выражал эту любовь взглядами, короткими кивками и крошечной ухмылкой. Когда он был доволен, он дважды кивал в мою сторону. Когда был расстроен – прожигал меня ледяными голубыми глазами. Когда отец был очень недоволен, он пробивал дыру в стене. Когда ему было грустно, он исчезал.

История любви моих родителей сопровождалась годами испытаний. В молодости отец часто попадал в неприятности, продавая наркотики. Хотя об этом не принято говорить, но в своем деле отец был гением. Он был великолепным продавцом. Мама всегда говорила, что он может продать людям дерьмо, и они будут использовать его вместо шампуня. Какое-то время мы вели довольно роскошную жизнь. Но когда он сам стал употреблять наркотики, все начало рушиться. Худшее, что может сделать наркоторговец, – попробовать свой продукт. Спустя время к наркотикам добавился алкоголь, и он стал еще холоднее, чем раньше. Отстраненным. Жестким.

Жестоким.

Много раз он возвращался домой ночью, пьяный и под кайфом. Иногда он и вовсе не приходил.

Однажды его приятеля застрелили, а сам отец попался копам – это стало поворотным моментом. На несколько лет он оказался в тюрьме.

После того как его освободили, он завязал с торговлей и употреблением.

С тех пор как он вернулся домой, прошло уже больше года.

Год, два месяца и двадцать один день.

Но разве кто-то считал?

Мама ненавидела говорить о прежних проблемах отца. Она вычеркнула эти события из жизни так, словно их никогда не существовало. Зато моя бабушка – мы звали ее Мима – не стала открещиваться от прошлого папы. Она переехала к нам с мамой, как только его посадили. Нам нужна была помощь по дому, и Мима без лишних слов взяла на себя оплату счетов. Честно говоря, я была ей благодарна. Отец всегда был очень холоден, а бабушка – его полная противоположность. Она была теплой, открытой и щедрой. Сердце Мимы сделано из золота, и она изо всех сил старалась окружить заботой тех, кого любит.

Пока мы жили втроем, дом казался таким светлым, таким веселым, таким свободным. В то время я спокойно спала по ночам, не опасаясь за отца. По крайней мере, сидя за решеткой, он не сможет нажить себе проблем. Не погибнет из-за неудачной сделки.

Не секрет, что бабушка и отец часто расходились во мнениях. Когда его освободили, он вернулся в дом, думая, что снова станет главой семьи, но у Мимы была другая точка зрения. Они регулярно сталкивались лбами. Мама изо всех сил старалась восстановить мир. Часто это срабатывало. Мима избегала отца, а отец избегал ее.

За исключением тех случаев, когда вся наша семья собиралась за праздничным столом.

Если и существовало что-то, в чем моя семья была по-настоящему хороша, так это в праздновании важных дат. День рождения мамы – одна из них. Ей исполнялось тридцать два, но я могла поклясться, что она не выглядела старше восемнадцати. Люди часто принимали нас с мамой за сестер – и, черт возьми, ей это нравилось. Я была уверена, что в будущем скажу ей спасибо за эти гены.

Моя кузина Элеонора и ее родители Кевин и Пейдж всегда приезжали на наши семейные застолья. Дядя Кевин был старшим братом отца, но, могу поклясться, что он выглядел по меньшей мере на пять лет моложе папы. Неудивительно – жизнь Кевина была куда менее опасной и авантюрной. Морщины на лице Кевина появлялись не от стресса и переживаний, а от смеха и улыбок.

Мима поставила именинный торт на стол и запела «С днем рождения!» – все начали петь вслед за ней. Мама улыбалась от уха до уха. Она села рядом с папой, и я видела, как его рука нежно сжала ее колено.

Иногда я замечала, как папа смотрит на маму с изумлением в глазах. Когда я обращалась к нему в такие моменты, он качал головой и говорил:

– Я ее не заслуживаю. Никогда не заслуживал и никогда не заслужу. Твоя мать святая, она слишком хороша для меня – и слишком хороша для этого мира.

С этим легко было согласиться. Я с трудом представляла, через какие испытания она прошла из-за папы. Мама никогда не рассказывала мне о таких вещах. Я была уверена, что если узнаю все их секреты, то возненавижу отца, – наверное, поэтому мама мне об этом не говорила. Она не хотела опорочить мое мнение о человеке, который меня воспитал. Но я знала, что любить такого мужчину, как мой отец, было непростой задачей. Нужно иметь сильное сердце, чтобы иметь дело с таким человеком, как он. Мама была очень сильной. Если в моей жизни и было что-то постоянное, так это любовь моей матери. Мне никогда не приходилось в ней сомневаться – так же, как и моему отцу. Она была живым воплощением «любви до гроба» – верной до конца. Она полностью отдавала свое сердце тем, кого любила, даже ценой своих страданий.

Мима принялась резать торт, и Пейдж ей улыбнулась.

– Ты обязана дать мне рецепт торта, Мария. Просто пальчики оближешь!

– Ну уж нет, дорогая. Мои рецепты умрут вместе со мной. Я давно решила, что меня похоронят с моей поваренной книгой, – полушутя ответила Мима.

Я не сомневалась, что она унесет эту книгу с собой в могилу. Мама, вероятно, выкопала бы ее голыми руками, лишь бы еще раз попробовать энчиладас[5] Мимы. И я бы не стала ее осуждать.

Стряпня Мимы была сродни райской амброзии, и я бы наверняка копала землю бок о бок с мамой в поисках секретного ингредиента бабушкиных домашних лепешек.

Когда перед каждым гостем стояла тарелка с тортом, отец встал из-за стола и прочистил горло. Папа не был любителем речей. Он – довольно тихий человек. Мама всегда говорила, что он продумывал каждое слово так долго, что к моменту, когда они наконец-то были готовы покинуть его рот, он не мог произнести ни звука.

Но каждый год на ее день рождения он произносил тост за маму – не считая тех лет, когда его не было дома.

– Я бы хотел, чтобы вы подняли свои бокалы шампанского, – заявил папа, – и газированного виноградного сока. Камилла, ты всегда была светом для этой семьи и для этого мира, и нам невероятно повезло провести с тобой еще один год. Спасибо, что поддерживаешь эту семью – и меня, – несмотря ни на что. Ты мой мир, мое дыхание, мой воздух, и сегодня все мы чествуем тебя. Поздравляю тебя с еще одним оборотом вокруг солнца.

Все веселились, пили и смеялись. Эти моменты были одними из лучших в моей жизни, воспоминания были наполнены смехом и счастьем.

– О, и, конечно же, твой подарок, – сказал папа, выходя из столовой и возвращаясь с маленькой коробочкой.

Мама немного приподнялась.

– Курт, тебе не стоило ничего мне дарить.

– Ну конечно. Открой.

Мама немного поерзала на стуле, так как все взгляды были устремлены на нее. Она категорически не любила внимание. Развернув подарок, она ахнула:

– Боже мой, Курт. Это уже слишком.

– Только не для тебя.

Мама подняла пару бриллиантовых серег, которые ослепительно переливались на солнце.

Мима подняла бровь.

– Они выглядят довольно дорого, – пробормотала она.

Папа пожал плечами.

– Нет ничего слишком дорогого для моей жены.

– За исключением тех случаев, когда ты подрабатываешь уборщиком и почтальоном, – парировала она.

– Как насчет того, чтобы побеспокоиться о собственных финансах, Мария? Со своими деньгами я разберусь сам, – прошипел ей отец.

Вот оно – напряжение, которое жило в нашем доме. Клянусь, всякий раз, когда они ссорились, воздух становился гуще.

– Спасибо тебе, милый, – сказала мама, вставая и обнимая папу. – Они и правда выглядят очень дорого.

– Не беспокойся об этом. Я откладывал деньги. Ты заслуживаешь таких подарков, – сказал он ей.

Мама выглядела так, словно ей было что сказать, но она предпочла оставить свои мысли при себе. В большинстве случаев она выбирала промолчать.

– Что ж! Давайте съедим этот торт, выпьем еще шампанского и продолжим наш праздник.

Тема серег с бриллиантами была закрыта, и я была за это благодарна. Повезло, что в тот вечер у нас были гости, иначе ссора между Мимой и папой не закончилась бы так быстро.

Элеонора сидела за столом с книгой в руках, ее глаза безостановочно бегали туда-сюда.

– Я рада видеть, что ты стала общительнее, Элли, – пошутила Мима, протягивая ей кусок торта.

Элеонора закрыла книгу, ее щеки покраснели.

– Прошу прощения. Я просто хотела закончить главу перед едой.

– Мне кажется, ты всегда пытаешься закончить главу, – сказала я, подталкивая кузена локтем.

– Говорит мне девушка, которая всегда пытается закончить рукопись, – ответила она.

Туше[6].

Единственное, что объединяло нас с Элеонорой, помимо общей ДНК, – наша любовь к словам и историям. Этого было достаточно, чтобы мы стали лучшими подругами.

Присутствие Элеоноры в моей жизни было сродни свежему букету цветов каждое утро.

Она была умна, добра и освежающе иронична. Могу поклясться, что никто не мог рассмешить меня больше, чем Элеонора.

Тихие люди всегда оставляют самые точные комментарии себе под нос.

– Кстати, о рукописях, – сказала Элеонора, поворачиваясь ко мне и запихивая торт себе в рот. – Когда я смогу прочитать ту, над которой ты сейчас работаешь?

Элеонора читала все мои рукописи – а их было очень много – и, без сомнения, была моей самой большой поклонницей. Она также была моим главным критиком и давала мне советы и комментарии, позволявшие мне совершенствоваться в писательском мастерстве.

Когда я впервые дала Элеоноре прочитать свои записи, я взяла с нее обещание никому о них не рассказывать.

На что она ответила:

– Хорошо, Шей. Постараюсь не разболтать твой секрет мистеру Дарси или Элизабет Беннет. Хотя я не могу обещать, что не расскажу Гарри, Рону или Гермионе.

Она шутила, ссылаясь на то, что, кроме меня, у нее не было друзей. Я этого не понимала. Слишком много людей упускали из внимания столь выдающегося человека, как Элеонора Гейбл.

Раздался звонок: на мой телефон пришло сообщение. Затем еще и еще – звонки стали почти непрерывными. Мама посмотрела на меня с понимающей улыбкой.

– Трейси?

– Конечно, – ответила я.

Единственным человеком, который безостановочно писал сообщения, не получая ответа, была моя близкая подруга Трейси. Мы выросли вместе, и все знали, что Трейси была чересчур болтливой. Она была капитаном группы поддержки и президентом студенческого совета, – Трейси была воплощением духа старшей школы. Конечно, я тоже участвовала в школьной жизни, но Трейси была на совершенно другом уровне. Она жила и дышала школой.

Неудивительно, что она была одной из самых популярных девчонок. Умная, красивая и забавная. Некоторые парни были почти напуганы ее отчаянным стремлением участвовать в общественной жизни – к несчастью для них.