Бродяги. Путь Скорпиона

Но когда до неё оставалось полсотни шагов, за спиной послышался мягкий топот копыт. Судя по звуку, кони были хороши: поступь лёгкая и быстрая. В другой раз Фабиус обязательно бы подождал и рассмотрел, что это за порода. Но сейчас ему было не до того.

Возможно, великан и лилипут сели на коней и преследуют его. А может, объявился колдун?

Фабиус пробежал ещё с десяток шагов и оглянулся.

Слабая надежда на подмогу угасла, как только он увидел, что всадников двое. Наездники и их кони двигались синхронно, как будто гладь озера повернулась вертикально и один из них был настоящим, а другой только отражением.

Мечехвост широко расставил ноги, готовясь встретить всадников в позе игуаны – самой надёжной для контратаки пешего против конного. Шансов немного, но на тренировках Фабиусу не раз удавалось обмануть всадников и нанести роковой удар. Главное – не оказаться между двух коней.

Его рука скользнула к рукояти палаша, задёргалась на поясе, как раненая птица, и сжалась на пустых ножнах. Неужели этот позор никогда не закончится? Такого фиаско Фабиус Мечехвост не терпел с юных лет… Потерять боевое оружие! Лишиться именного меча!

Его ноги прилипли к земле, лицо побледнело, губы скривились. Преследователи уже заметили его и ускорились, а Мечехвост всё пытался вспомнить, когда именно он умудрился обронить любимый палаш с гравировкой «Рази и пой» – когда слетел с коня или когда споткнулся о труп Корсиса у входа в шатёр? То-то ему бежалось так легко…

Фигуры всадников стали отчётливо различимы на фоне звёздного неба, и Фабиус узнал их: вернее, одного из них – стройного гимнаста в чёрном трико, который чуть не проткнул ему шею под сводом цирка. Правда, он не мог сказать точно, был ли им всадник слева или всадник справа: наездники оказались близнецами. По острым, ястребиным лицам и смуглой коже Фабиус узнал в них жителей Сизых гор.

И хотя выглядели они как два фантома, голоса их звучали так буднично, словно они выехали на конную прогулку.

– Это нечестно, Тамаз! С детства я отдаю тебе лучшие игрушки. И только потому, что ты родился на два часа позже!

– Хватит жаловаться, Яго. Ты уже большой, а всё говоришь про свои игрушки.

Они объехали беглеца, играючи пустили коней по кругу, и у Фабиуса перед глазами замелькали блестящие конские фигуры, похожие на огромные капли расплавленной смолы.

Фабиус Мечехвост никогда и никого не стал бы молить о пощаде, не встал бы на колени, но война научила его не только побеждать, но и вовремя признавать поражение. Он поднял руки.

– Что, опять будем бросать монетку? – продолжал между тем один из близнецов, замедляя коня.

– Будешь ползать на карачках, искать её в траве? Нет, Яго, давай в ножичек.

– В ножичек? Да ты никогда не мажешь, старик. Мы так до утра играть будем.

Фабиус прокашлялся. Всадники ни разу не посмотрели на него, как будто его не существовало. Было в поведении этих двоих что-то схожее с поведением великана и лилипута. И это «что-то» заставило лучшего фехтовальщика Гончих похолодеть.

– Вот как мы поступим, – сказал тот, кого звали Тамаз (или это был Яго?). – Брось-ка наземь тот палаш, что нашёл сегодня на арене. Упадёт гравировкой вверх – ты танцуешь. Упадёт гравировкой вниз – танцую я!

Брат исполнил сказанное мгновенно. Клинок блеснул в свете луны и вонзился в полуметре от сапог Фабиуса. Как зачарованный, Мечехвост уставился на качающуюся рукоять своего именного палаша, который он не надеялся больше увидеть.

– Вот засада! Он воткнулся в землю. Как же быть?

Вымуштрованные кони одновременно остановились.

– Хотите убить, так убивайте, – глухо произнёс Фабиус, раздувая ноздри и глядя на братьев исподлобья. – А развлекать я вас не стану, выродки.

– Заметь, Тамаз, мы ему ещё ни разу не нагрубили. Привезли потерянную вещь. А он нас за это назвал выродками. Несправедливо!

– Ориоль сказал бы, что он воспитывался в неблагополучной семье, – Яго сладко зевнул. – Может, его обижал отчим или таскал за ухо дядя. Вот он теперь и срывается на лицах мужского пола.

– Закройте свои пасти и дайте мне меч, – огрызнулся Фабиус, чувствуя, как волосы на руках встают дыбом. – Тогда и выясним, кто из нас мужчина.

– Я уж думал, ты не предложишь, – сказал Тамаз, тот из братьев, что, похоже, был серьёзнее и спокойней.

Мечехвост недоверчиво поглядел на свой палаш, воткнутый в землю, и сказал:

– Ага, знаю я эту шутку. Только протяну руку, тут же останусь с обрубком вместо неё.

Яго закатил глаза, чуть тронул лошадь пятками и отъехал в сторону.

– Мне кажется, этот всадник нас снова недооценивает. Тамаз, старина, как же нам убедить его в том, что мы сторонники честного поединка?

Мечехвост сплюнул на землю, хищно улыбнулся:

– Видел я сегодня ваши честные поединки. Цепи, тараны да ямы со зверьём. Ни дать ни взять хитрые цирковые уловки.

Тамаз спрыгнул на землю. Легко, пружинисто.

«С такой же лёгкостью, – подумал Фабиус, – он может запрыгнуть обратно в седло или вовсе перепрыгнуть через коня».

– Выбери, – сказал старший близнец, глядя ему в глаза, – выбери одного из нас. Мы делаем это только из уважения к твоему искусству. Других причин давать тебе шанс у нас нет.

Фабиус перевёл тяжёлый взгляд на Яго:

– Я буду драться с тем из вас, кто целился мне в шею на арене цирка, но не достал.

– Это был я, – сразу ответил Тамаз.

– Откуда мне знать?

– Мне всё равно, веришь ты или нет. Хотел доказать, что ты мужчина, – докажи.

– А если твой братик ударит мне в спину?

– Хотел бы – давно ударил.

Мечехвост быстро протянул руку, обхватил холодную удобную рукоять, выдернул остриё палаша из земли, поцеловал гравировку на клинке.

Тамаз неторопливо вынул из узорчатых ножен саблю. Клинок чернел, как уголь, только наточенное лезвие серебрилось под светом луны. Фабиус залюбовался искусной работой тасманских мастеров, изящным изгибом клинка. И где только этот бродяга достал лучшую в мире сталь?

– Готов? – спросил близнец.

– А ты готов, циркач?

Фабиус ударил первым, чуть наискось, под левую ключицу, вынуждая противника высоко поднять правую руку для защиты. У кавалеристов это всегда вызывает заминку, так как левой рукой они привыкли держать поводья, а правой – оружие. Отсюда перенапряжение и укорачивание мышц плеча и невозможность быстро опустить руку после защиты.

Противник Фабиуса – профессиональный наездник, а значит, и у него есть такая слабина. Ощутив сопротивление чужого клинка, оставалось лишь скользнуть по инерции вниз и рывком ткнуть остриём в подмышку. Даже если не удаётся пробить плечевую артерию, соперник замирает от болевого шока и всё, что остаётся, – добить его.

Когда-то Фабиус Мечехвост свалил таким вот неожиданным ударом двух кавалеристов, дравшихся с ним на поединке пешими. Оба погибли через пять секунд после начала боя, с перекошенными от недоумения лицами. Так будет и теперь!

Клинки столкнулись, негромко звякнули, и рука близнеца поднялась, открывая незащищённую подмышку.

«Этот циркач недостоин носить клинок из тасманской стали!» – успел подумать Фабиус. Он позволил палашу скользнуть по инерции вниз, согнул колени, готовясь к решающему тычку остриём в тело… И тут клинок стукнулся обо что-то твёрдое, скрипнул и засел намертво.

Мечехвост инстинктивно рванул палаш на себя, но оружие словно прилипло к сабле противника. Фабиус бросил взгляд на смуглое лицо врага и встретился с чёрными горящими глазами.

– Азкурахат, – прорычал Тамаз незнакомое слово на языке горцев, шагнул назад, дёрнул саблю на себя.

Фабиус упёрся ногами, сопротивляясь всем телом, потянул застрявший палаш в обратном направлении.

На волчьем лице Тамаза мелькнула усмешка. Его рука едва заметно сжалась на рукояти, в сабле что-то тренькнуло, и высвободившийся палаш Фабиуса полетел ему в лицо.

Удар не самый сильный, к тому же тупой частью клинка, пришёлся всаднику Гончих прямо промеж глаз. И хотя Фабиус устоял на ногах, превозмогая жгучую боль в переносице, столкновение с собственным мечом оскорбило его и вывело из себя. Волна ярости ударила в голову, и он несколько раз разрубил перед собой пустой воздух.

– Ещё одна клоунская уловка, – сказал Тамаз, отступая. Он отсалютовал противнику саблей, демонстрируя хитрый механизм у основания лезвия, работающий как плоские щипцы. – Поприветствуй ты меня в начале боя, мастер-мечник, как требует обычай, – я бы не позволил себе обмануть тебя. Так кто из нас циркач?

– Заканчивай, Тамаз, – послышался ленивый голос Яго из темноты. – Узнай, что нужно, и поедем ужинать.

Фабиус Мечехвост глубоко вдохнул, собрал всю свою мощь для мгновенной и сокрушительной атаки и ринулся на врага.

Верный палаш запел в его руках, высекая искры. Пять чётких выверенных движений, пять точных рассчитанных ударов, заставивших противника попятиться. Близнец неожиданно ушёл в сторону, совершил молниеносный выпад. Фабиус вскрикнул и рухнул на колени. Кровь из глубоко рассечённого лба превратила его лицо в пурпурную маску. В голове звенела, звенела, звенела сталь. Костяная луна укрылась тучкой.

– Тамаз, болван, ты перестарался, – Яго подошёл, попыхивая длинной трубкой, которую он едва успел раскурить за время короткого поединка. – Ну сколько раз тебе говорить: не по голове.

Старший брат пнул в сторону палаш, выпавший из руки Фабиуса, снял с шеи чёрный платок и протянул младшему. Тамаз наклонился к стоящему на коленях противнику, вытер с лица набежавшую кровь.

– Отвечай нам, Фабиус Мечехвост, отвечай честно, глядя смерти в глаза. Зачем вы преследовали Гаспара из Тауруса, которого называют Скорпионом?

Раненого била дрожь. Целую минуту тот молчал, беззвучно двигая тонкими губами, так что близнецы уже решили, что всадник Гончих повредился рассудком.

Но изо рта Мечехвоста всё-таки зазвучали слова:

– Скорпион ищет артефакт. Гончие должны были помешать ему.

– Почему не помешали? – спросил Яго.

Фабиус часто задышал, облизывая окровавленные губы:

– Он запутал след. Нам пришлось разделиться. Часть отряда отправилась в Глухолесье, а часть – сюда, к вам.

Тамаз нагнулся, заглянул своему противнику в глаза:

– Неужели ты не знал, Фабиус, что Скорпион нам как брат и мы не выдадим его?

Мечехвост криво ухмыльнулся, показывая красные зубы, покачнулся и закрыл глаза:

– Хочешь обмануть меня перед смертью, циркач? Я знаю правду. Понял её в тот момент, когда попал к вам на арену. Скорпиона среди вас нет и не было. Клоун сказал правду: он ушёл к Чёрной Язве.

– Чему же ты так радуешься?

Кровавый пузырь надулся на губах Фабиуса.

– Тому, что по возвращении его будут ждать. Если, конечно, он вообще вернётся.

Близнецы переглянулись, и впервые за вечер на их лицах прочиталась тревога.

– Вам не успеть, – произнёс в угрюмой тишине Фабиус, – даже на ваших резвых скакунах. Дело сделано. Скорпион раздавлен каблуком.

Тамаз крепче сжал рукоять сабли, свёл густые чёрные брови. Рука брата легла ему на плечо.

Яго присел на корточки, вынул изо рта трубку:

– Последний вопрос, всадник: что бы ты сделал, если бы нашёл артефакт и он оказался невинным ребёнком?

– Ты знаешь, что́ бы я сделал. Выполнил приказ. А теперь хватит болтать. Меч в землю. Голову – победителю.

Братья снова переглянулись. Тамаз кивнул. Яго поднял палаш с гравировкой и воткнул его в шаге от Фабиуса.

– Хочешь умереть красиво?

– Это ваш удел – устраивать представления. А я хочу просто сыграть в последний раз.

– Ну что ж, сыграй. Меч в землю, голову – победителю.

Фабиус Мечехвост метнулся к оружию, но сабля близнеца отделила его голову от туловища прежде, чем рука коснулась рукояти палаша.

4

Ещё до рассвета, слаженно и скоро, как муравьи, они разобрали шатёр. Вынули колья, развязали узлы, распутали верёвки. Разобрали хитрую конструкцию купола, придуманную Ориолем. Бережно скатали залатанную, видавшую виды ткань в рулоны. По досочкам разметали и сложили в стопки деревянные трибуны, собиравшиеся и разбиравшиеся без гвоздей.

Деревенские помогали грузить опорные столбы и реквизит на повозки. То, что принесли с собой, с собой же и уносили.

Звери вернулись в клетки. Яму-ловушку закопали, мёртвых зарыли глубоко. Разровняли песок деревянными граблями.

Получилась этакая проплешина в чистом поле – не поймёшь, то ли человек сделал, то ли ветер и солнце. И только следов ног вокруг было по-прежнему много, но и их со временем размоют осенние дожди.

Женщины качали на руках засыпающих детей, тех, что постарше, уводили за руку. Подростки оборачивались и глазели на циркачей, как голодные на кусок хлеба. Селяне расходились молча, иногда кивали, иногда долгим взглядом прощались с Бродягами. Кто-то клал в их корзину, стоящую на краю проплешины, фамильную монету, прибережённую на чёрный день, кто-то хлеб, овощи, сушёную рыбу, ягоду и орехи.

Циркачи их об этом не просили, но и не отказывались, чтобы не обидеть.

Когда площадка опустела, повозки накрыли сшитыми кожами, развели костёр. Не сговариваясь, вся честная компания собралась вокруг, запахло печёной картошкой, рыбой и хлебом.

Ориоль стругал ножом палочку, хмуро поглядывая на тусклые проблески зари.

– Великоват шатёр, – нарушил он тишину и вытянул руку, любуясь на кривой узор, вырезанный на коре. – Долго собираем, долго разбираем. Не дело.

– Да я и по-большому не успел сходить, Ори, – заметил лилипут, – а вы уже всё разобрали.

– Долго… – повторил клоун, взвесил палочку на руке и кинул в огонь. – Вон они помогли, – он указал пальцем на вереницу уходящих зрителей, превратившихся в точки на горизонте. – Без них мы бы не справились.

– Сделаешь шатёр ещё ниже, кудрявый, и я буду скакать по головам людей, – сказала девушка в накинутой на плечи медвежьей шкуре, из-под которой торчали стройные ноги, обтянутые розовым атласом.

Она наклонилась, выставив испачканные руки. Великан Зубрик полил из кувшина, и она обмыла ладони. Струя окрасилась в красный цвет.

Гимнастка плеснула на лицо холодной водой, блаженно разогнулась, взяла из рук гиганта чистый кусок тряпицы, прижала к лицу:

– Наконец… пф-ф… высп… пф-ф… люсь!..

– Что? – не расслышал гигант.

– Высплюсь уже!

Она плюхнулась на землю возле общего костра, положила Ориолю голову на плечо, закрыла глаза и протянула руку лилипуту, который достал из мешочка пригоршню сушёных фиг, собираясь то ли поздно поужинать, то ли рано позавтракать. Лилипут поделился. Они поглядели друг на друга, синхронно заработали челюстями и то ли нервно, то ли устало расхохотались.

Яго и Тамаз, сидящие напротив, перестали жевать солёную говядину, подняли головы и, не понимая, в чём причина веселья, заулыбались. Клоун подвинул палкой съехавшее из костра полено и сказал:

– Едем на юг. Зимой будет тяжело в этих краях.

Братья одинаково сощурились. Тамаз распрямился:

– А как же Клешнявый? Мы его так не оставим. Сегодня мы с Яго…

– Сегодня вы с Яго, – перебил Ориоль и зевнул, – выспитесь, потому что не спите уже третью ночь. А потом поедете: один – вперёд, разведать путь; другой – назад, в деревню, посмотреть, нет ли хвоста.

– Какой хвост? – показал красивые ровные зубы Яго. – Сегодня Тамаз отрубил последнюю голову этой гидре. Нет головы – нет и хвоста.

– Ошибаешься, милый, – проворковала гимнастка, кутаясь в медвежью шкуру. – Пока вы прогуливались по окрестности, мы кое-кого приметили.

Она подняла голову и посмотрела на Ориоля, ожидая, что он продолжит. Но клоун сонно глядел в пламя и, слушая похрустывание костра, молчал.

Девушка подняла глаза к небу:

– Во-о-он там. В темноте так сразу и не разберёшь. Только не пяльтесь туда все вместе.

Она помяла в пальцах сушёную фигу и тихо пропела: На тонкой ниточке судьбы парит крылатый змей.

И если нить заметишь ты, перерезать не смей.И если нить ухватишь ты, перерезать не смей.

Циркачи по очереди взглянули на небо. В бледно-розовых облаках и правда что-то летало. Что-то похожее на полупрозрачную маску, глядящую на них из-за дымки. За ней тянулась тонкая, едва заметная лента, трепетавшая на ветру.

– Колдун, – сощурился Тамаз. – Почему не вошёл в шатёр со всеми, почему не напал на нас?

– Боится, – ответил с ходу Ориоль. – И правильно делает. У меня для таких, как он, всегда готов сюрприз. А ещё он слаб, его сила почти иссякла.

– Дай нам полчаса, и мы с Яго обшарим все рощи. Он творит своего змея где-то неподалёку.

– Полчаса? – клоун хмыкнул. – Будешь искать его там двое суток и не найдёшь. Этот умеет накладывать миражи и запутает в трёх соснах. Пусть смотрит. Меня не колдун беспокоит, а это. – Ориоль сунул руку под овечью телогрейку, вынул из-за широкого пояса чёрную грозную трубку с барабаном и рукоятью и протянул лилипуту. – Видал такие, Ёркель? Знаешь, как работает?

Маленький человек взял в руки гром-оружие, повертел в детских мозолистых ручках, откинул барабан, заглянул внутрь, посчитал количество отверстий, беззвучно щевеля губами, и ответил:

– Таких не встречал, только похожие. Нынче эти штуки тащат со стороны Чёрной Язвы черно-копатели и бедолаги из тех, кто смог выбраться. В том оружии, что я прежде видел, заряд всего один и надобно фитиль поджигать. А этот целых пять раз разит. Однажды, Ори, им уже воспользовались.

– Такое дело, други, – вздохнул клоун, хлопнув себя по коленям, – чуть помедлили бы мы сегодня – и четверо из наших лежали бы закопанные в песке. А вы ведь знаете, как я не люблю отменять представления…

Он по-отцовски поцеловал девушку в лоб, погладил её по волосам:

– Слава нашей Ру-Ру. Быстрой и точной.

Гимнастка чуть улыбнулась, не открывая глаз.

– И всё-таки времена настали смутные, – продолжил Ориоль. – Искусство наше ничего не стоит, пока такие, как Циклоп, владеют оружием древних. Хотел бы я знать, откуда он его достал?

– Ясно откуда, со дна Чёрной Язвы. – Великан посмотрел в кувшин, перевернул его, выливая остатки воды себе на голову, зафыркал. – Такое великое было землетрясение, что лезут из чрева земли сокровища. А отчаянный люд тянет его из трещин.

– Так-то оно так, Зубрик, – согласился лилипут. – Но только не думаю, что Циклоп отважился ходить туда, откуда никто не возвращается. Кишка тонка.

– Но Скорпион же пошёл.

– Наш Клешнявый – сумасброд. Это другое.

Ёркель обхватил рукоять гром-оружия обеими ручками и прицелился в небо:

– А что, Ори, не сбить ли мне ту глазастую тварь, что следит за нами из облаков?

– Не надо, малыш. А то тебя отбросит в рощицу, как с той пукалкой, что тебе подарил Клешнявый. Ещё, чего доброго, сломаешь шею колдуну.

Они расхохотались.

– Колдун следит не за нами, – прошептала Ру-Ру. Её большие глаза распахнулись, и в них отразился студёный рассвет. – Он ищет мальчишку, которого мы чудом не убили вместе с остальными. Кстати, что нам теперь с ним делать?

Она оглянулась в сторону повозок, где на шкуре лежал раненый юноша-альбинос. Голову ему перевязали чистой тряпицей и дали дрём-травы, чтобы он не стонал. Теперь ученик колдуна спал.

– Белёсый держал меч в руке и сидел на коне, – высказался Тамаз. – В его возрасте я уже ходил в разведку и убивал врагов. Так что никакой он не мальчик. Знал, что делает. Добить, и в яму. К остальным.

– Тамаз, дружище, я тебя не узнаю, – Ориоль снова толкнул палкой полено, которое никак не желало сгорать и вываливалось из костра. – Понимаю, что ты не любишь Гончих и им подобных, но добивать раненых… Нет, таким мы не занимаемся.

Близнец сорвал стебелёк дикого злака, сунул в рот, горько усмехнулся.

– Наших врагов это не смущало. И где теперь мы, а где они?

Присутствующие переглянулись. Яго многозначительно выгнул бровь.

Клоун медленно поднялся на ноги. И тут все остальные тоже поднялись. Включая Тамаза, хотя никакой команды вставать не прозвучало.

– Белёсый связан с колдуном клятвой, – спокойно сказал Ориоль, отряхивая штаны от прилипших листиков. – Пусть вернётся к нему. Иначе за нами до самого Горького моря будет тянуться хвост. Надеюсь, никто не хочет, чтобы колдун читал ваши мысли и путал сны?

– Хвоста не будет. Но враги всё равно останутся за спиной, – возразил Тамаз. – Они придут за нами. Не сегодня и не завтра, но придут.

– И мы их встретим, как обычно, – пожал плечами клоун. – Ну и ладненько. Сбор!

И снова, словно по какой-то тайной договорённости, все члены команды задвигались, заработали слаженно и быстро, собрали вещи, затушили костёр и направились к повозкам.

Первые красные лучи солнца осветили фигурки циркачей, превращая их в ожившие гранатовые статуэтки.

Ру-Ру коснулась локтя Ориоля, её глаза взволнованно заблестели, голос сделался вкрадчивым.

– Ори, близнецам ты запретил, но мне ведь позволишь съездить к границе? Встретить его. Ты же знаешь, если он кого-то нашёл, ему нужна будет помощь. И я, я просто не выдержу. Я так долго ждала…

Её рука задрожала.

– Нет, – ответил клоун твёрдо. Но видно было, что эта твёрдость даётся ему тяжело. – Нет, Рузиль. Доверься ему. И давай следовать плану.

– Я не могу просто сидеть и ждать. Не могу! – вскрикнула она.

– Ты ждала много месяцев, – добавил он потеплевшим голосом. – Осталось подождать ещё немного.

– Может, он сгинул. Может, погиб… И она тоже…

Ориоль закрыл ей рот своей большой тёплой рукой.

– Только не Гаспар. Только не наш Клешня-вый. Нет. Он жив.

– Да откуда ты знаешь?

– Чувствую.

Он улыбнулся, обнял её и зашагал вперёд, туда, где пестрел в рассветных лучах раскрашенный цирковой фургончик.

Когда над равниной взошло солнце и прозрачный змей растворился в вышине, даря колдуну последний взгляд на удаляющийся обоз, Моргред поднялся с земли.

Превозмогая жгучую боль в суставах, он заспешил, почти побежал к телу юноши, который неподвижно лежал на песке.

Необычная бледность и усталость последних дней сделали лицо Анемеда почти прозрачным, мертвее мёртвых. Но колдуна это не сбило с толку. Дрожащими руками он снял с пояса инкрустированную яшмой табакерку, щёлкнул замочком, нашёптывая: «Сейчас… Сейчас, мой мальчик», сунул под нос юноше нюхательную соль.

Анемед распахнул глаза, хватил ртом воздух и задышал, как только что выловленный окунь. Его конечности беспорядочно задёргались, правая рука сорвала с головы повязку, обнажая страшную на вид, но неопасную рану на лбу.

– Тише-тише, мой мальчик.

– У неё коса. Блестящая, острая… А сама она розовая. Она стройная! Разве такая смерть?!

Альбинос то сжимал сведёнными пальцами песок, то норовил почесать рану, и Моргреду пришлось схватить его за руки.

– Остынь, Анемед! Остынь!

– Она поразила Луукаса. Отсекла ему руку.

Потом они убили Квитта и Ласса, прямо на лошадях. Микку из Глухолесья провалился в яму, и за ним я… А там, там…

Анемед задышал тяжело, с хрипом. Колдун снова отцепил от пояса что-то вроде зеленоватой бутылочки с масляной жидкостью, капнул прямо на воротник юноши.

– Вдыхай, вдыхай!

Альбинос уткнулся в ткань, глубоко вдохнул пахнущий эвкалиптом и мятой эфир, уронил голову на песок.

Его грудь медленно поднялась и опустилась. Он добавил сонно и вяло, как в бреду:

– Чудовище в яме… Чудовища повсюду…

Моргред кивнул, пригладил его белые жёсткие волосы тонкой ладонью, прошептал:

– Я просил тебя остаться. Ты не послушал.

Юноша перевернулся на бок и зарыдал.

Безмолвно сидели они, обнявшись, на клочке земли, лишённом растительности. А ветер поднимал песчинки в воздух и заметал тусклые следы, оставшиеся после кровавой ночи.

Часть III

Порча

Слабые умы, подверженные суевериям, становятся лёгкой добычей хитрых и изобретательных обманщиков, именующих себя колдунами. Нам, мужам учёным и зрелым, не пристало верить во всю эту чушь. Но следует понимать, что народные слухи о сих жуликах, отчасти основаны на правде. Дело в том, что колдуны – талантливые и убедительные ораторы. Они хорошо разбираются в человеческих страхах. Убедив кого-то, что навели порчу или сделали предсказание, они ждут благоприятного момента, чтобы с несчастным случилась беда. А ежели беда не случается, сами готовы совершить кражу или поджог.

Будь внимателен, мой дорогой сын, и не поддавайся на их проделки.

Из письма афалинского купцаМатти Кая[2]

1

Дни полетели быстро. Ветер начал гонять по Глухолесью красно-жёлтые листья. Временами их налетало так много, что можно было выйти во двор и полежать на душистом ковре. В «Мамочкином приюте» чаще стали топить печь.

И хотя осень в этом году обещала быть мягкой и солнечной, в трактире поселилась тревога – самая незваная гостья из всех, кто прежде здесь дневал и ночевал.

С тех пор как Луукас Краснолицый и его люди покинули двор «Мамочкиного приюта», его обитатели чутко прислушивались к звукам со стороны дороги.