Полная версия
На помощь, Дживс! Держим удар, Дживс! (сборник)
Это правда. Видимо, в силу какого-то изъяна в одном из полушарий мозга дядя Том начал собирать старинное серебро, когда я еще под стол пешком ходил. Думаю, что содержимое комнаты на нижнем этаже, где он держит свои сокровища, потянет на кругленькую сумму. Я хорошо знаком с его коллекцией не только потому, что мне часами приходилось слушать его разглагольствования о канделябрах, лиственных орнаментах, горельефах в виде венков и романских орнаментах в виде овалов; к этой коллекции я имею, можно сказать, личное отношение, поскольку однажды украл для нее сливочник восемнадцатого века в виде коровы. (Это длинная история. Сейчас нет времени рассказывать. Можете прочитать о ней в архивах.)
– Миссис Траверс на днях показывала коллекцию Уилли, и она произвела на него неизгладимое впечатление. Уилли ведь сам собирает старинное серебро.
С каждой минутой я все больше терялся, пытаясь составить себе представление об У. Артроузе. Характер, не поддающийся классификации, в жизни не встречал ничего подобного. Сначала поэтические экзерсисы, теперь вот старинное серебро. Я всегда считал, что плейбоям все до лампочки, кроме блондинок и выпивки. Это лишний раз доказывает, что половина человечества не знает, как живут остальные три четверти.
– Он сказал, что в коллекции мистера Траверса есть экспонаты, за которые он готов продать душу дьяволу. Особенно ему нравится сливочник восемнадцатого века в виде коровы. Так что внимательно следите за дворецким. Уж я-то точно с него глаз не спущу. Что ж, – сказала Артроузиха и поднялась из-за стола. – Пора возвращаться в рудники. Всегда стараюсь набросать новую главу до конца рабочего дня.
Она резвым аллюром унеслась в сторону дома, и за столом воцарилась тишина.
– Ну и ну, – наконец выдохнула Бобби, и я согласился, что ничего другого в данной ситуации не скажешь.
– Нужно срочно отослать Глоссопа, – сказал я.
– Но каким образом? Решать тете, а она уехала.
– Тогда я сам отсюда смотаюсь. В здешнем оркестре чересчур громко звучит тема гибельного рока. Бринкли-Корт, некогда мирный загородный дом, превратился в мрачную обитель из новелл Эдгара Аллана По – просто мурашки по коже. Так что я уезжаю.
– Ты не имеешь права сбежать до возвращения тети. Должен же кто-то остаться за хозяина или за хозяйку, а мне просто необходимо уехать завтра домой, надо поговорить с мамой. Тебе остается только стиснуть зубы и терпеть.
– А на сильнейший нервный стресс, который я при этом испытаю, тебе, разумеется, наплевать?
– Абсолютно. Только пойдет тебе на пользу. Раскрывает поры.
Я бы наверняка сказал ей в ответ что-нибудь убийственное, если бы нашелся, что сказать, но, поскольку ничего в голову не пришло, я ничего и не сказал.
– А где остановилась тетя Далия? – спросил я.
– Отель «Ройял», Истбурн. А что?
– А то, – сказал я и взял еще один сандвич с огурцом, – что завтра же непременно позвоню ей с утра и расскажу, что творится в этом бедламе.
Глава 6
Не помню уж, с чего тогда зашел разговор, но Дживс однажды заметил, что «сон животворящий распутает клубок дневных забот». «Бальзам больной души» – так он тогда выразился. В том смысле, если я правильно понял, что, когда дела идут из рук вон, жизнь может снова показаться сносной после восьмичасовой отключки.
По-моему, все это чепуха на постном масле. Мне сон редко помогает, не помог и на этот раз. Я отправился на покой с самыми мрачными предчувствиями, но когда я, выражаясь высоким стилем, открыл глаза навстречу новому дню, то ситуация, сложившаяся в Бринкли-Корте, показалась мне еще более безнадежной. Кто знает, спрашивал я себя за завтраком, отставив в сторону почти не тронутое яйцо всмятку, что сумела раскопать мамаша Артроуз? И кто может поручиться, что в самом скором времени Уилберт не почувствует, что сыт по горло моей назойливостью, и просто не накостыляет мне по шее? Уже сейчас весь его вид выдает человека, которого тошнит от общества Бертрама Вустера и который, в случае если последний снова вздумает мозолить ему глаза, вынужден будет принять решительные и адекватные меры.
Погруженный в столь невеселые мысли, я во время обеда ел без всякого аппетита, хотя Анатоль в который раз превзошел самого себя. Я вздрагивал всякий раз, как Артроузиха бросала подозрительный взгляд на папашу Глоссопа, суетившегося у буфетной стойки, а уж от долгих влюбленных взглядов, которыми ее сын Уилберт одарял Филлис, у меня просто мороз пробегал по коже. После обеда он скорее всего пригласит барышню прогуляться с ним на Тенистую поляну, и напрасно надеяться, что он не испытает раздражения или даже глубокой обиды, когда я снова составлю им компанию.
К счастью, когда мы поднялись из-за стола, Филлис сказала, что пойдет к себе печатать речь для папочки, и я ненадолго успокоился – во всяком случае, по этому поводу. Даже нью-йоркский плейбой, привыкший с пеленок гоняться за блондинками, вряд ли решится последовать за ней и строить куры в ее комнате.
Видимо, осознав, что ничего конструктивного в этом направлении ему сейчас предпринять не удастся, он задумчиво объявил, что пойдет прогуляться с Крошкой. Это, как я понял, был его излюбленный способ смягчать горечь разочарования, и весьма удачный, должен заметить, с точки зрения пса, которому необходимы движение и смена впечатлений. Они тотчас же отправились в путь и вскоре скрылись из глаз: пес – резвясь и играя, он – правда, не резвясь, но то и дело нервно рассекая тростью воздух с видом сильного возбуждения; а я, решив, что это будет самым уместным при данных обстоятельствах, выбрал в библиотеке тетушки Далии один из романов мамаши Артроуз и устроился в шезлонге на лужайке. И, несомненно, получил бы от чтения массу удовольствия, ибо миссис Артроуз прекрасно владеет пером, если бы меня не разморило от жары и я не погрузился в сладкий послеобеденный сон на середине второй главы.
Когда я проснулся и проверил, не распутался ли за это время клубок дневных забот – а он, увы, не распутался, – меня позвали к телефону. Я поспешил к аппарату и услышал на другом конце провода громовые раскаты голоса тетушки Далии:
– Берти?
– Он самый.
– Какого дьявола ты так долго тащишься к телефону? Уже целый час я прижимаю к уху эту чертову трубку.
– Извините, я летел как ветер, просто я был в саду, когда вы позвонили.
– Небось дрых после обеда?
– Не исключено, что на минутку прикрыл глаза.
– У тебя по-прежнему одно обжорство на уме.
– Я всегда полагал, что в это время суток принято подкреплять себя некоторым количеством пищи, – сухо сказал я. – Как Бонзо?
– Лучше.
– А что с ним?
– Корь, но сейчас он уже вне опасности. Слушай, что у вас там стряслось? Почему ты просил меня позвонить? Захотелось услышать голос любимой тетушки?
– Я всегда рад слышать голос любимой тетушки, но на этот раз у меня более серьезные и веские причины. Думаю, вы должны знать о тайных силах, угрожающих вашему дому.
– Что еще за тайные силы?
– Во-первых, мамаша Артроуз. Развернула бурную деятельность. Она подозревает.
– Что подозревает?
– Папашу Глоссопа. Говорит, ей не нравится его лицо.
– На себя бы посмотрела!
– Она думает, он не настоящий дворецкий.
Тут у меня чуть не лопнула барабанная перепонка, и я заключил, что тетушка весело рассмеялась в ответ.
– Ну и пусть думает.
– Вас это не тревожит?
– Нисколько. А что она может сделать? Все равно Глоссоп через неделю уедет. Он сказал, что за неделю составит мнение относительно Уилберта. Так что Адела Артроуз меня совершенно не тревожит.
– Ну ладно, вам виднее, но мне кажется, она может что-нибудь выкинуть.
– Не выкинет. Что еще?
– Проблема «Уилберт Артроуз – Филлис Миллс».
– А, это другое дело. Это действительно важно. Бобби тебе сказала, что ты должен прилепиться к нему, как…
– Верная жена? «И прилепится жена к мужу своему…»
– Я хотела сказать, как лейкопластырь, но пусть будет по-твоему. Она объяснила тебе, в чем дело?
– Да, и именно этот вопрос я и хотел провентилировать.
– Хотел что?
– Провентилировать.
– Что ж, давай вентилируй.
Поскольку я достаточно долго анализировал эту проблему, мобилизовав всю мощь свойственного Вустерам интеллекта, мне не составило ни малейшего труда изложить вопрос по пунктам. Поэтому я заговорил как по писаному:
– Чем больший путь проходим мы по дороге жизни, любимая родственница, тем яснее становится, что мы должны стараться принимать во внимание точку зрения противоположной стороны, в качестве которой в данном случае выступает Уилберт Артроуз. Приходило ли вам когда-либо в голову встать на место Уилберта Артроуза и спросить себя, понравится ли ему, что за ним кто-то постоянно ходит по пятам? Ведь он же не Мэри.
– Что ты сказал?
– Я сказал, что он не Мэри. Это Мэри нравилось, что за ней все время кто-то таскается.
– Берти, по-моему, ты здорово набрался.
– Ничего подобного.
– Скажи: «На дворе трава, на траве дрова».
Я сказал.
– А теперь скажи: «Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали».
Я легко справился и с кораблями.
– Да нет, ты вроде в порядке, – нехотя признала она. – Тогда почему ты плетешь про какую-то Мэри? Что еще за Мэри?
– Не могу сообщить вам ее фамилию и адрес. Я имею в виду маленькую девочку. «У нашей Мэри есть баран, собаки он верней. В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней». Не стану утверждать, что «собаки я верней», но я таскаюсь повсюду, куда бы ни пошел Уилберт, и мне очень интересно знать, чем все это кончится. Ему осточертело мое постоянное присутствие.
– Он тебе об этом сказал?
– Нет, но он бросает на меня злобные взгляды.
– Пусть бросает. Меня ему не запугать.
Я понял, что она не улавливает сути проблемы.
– Разве вы не видите, какими это нам угрожает последствиями?
– Ты, кажется, говорил, что нам угрожают тайные силы?
– И последствия. Я хочу сказать, что, если я не прекращу это лейкопластыревое преследование, рано или поздно он неизбежно решит, что действия убедительнее слов, развернется и влепит мне хорошую плюху. А в этом случае у меня не будет иной альтернативы, как развернуться и влепить плюху ему. У Вустеров есть гордость. А уж если я кого-то двину, так двину.
В знак своего глубокого возмущения тетушка взревела, как пароходная сирена.
– И думать не смей, иначе тебе доставят мое проклятие на дом с курьерской почтой. Затеешь с ним драку, и я вырежу у тебя на груди мои инициалы кухонным ножом. Подставь ему другую щеку, дуралей. Адела Артроуз никогда не простит мне, если мой племянник вздует ее сына. Она побежит к мужу…
– И тогда накроется сделка дяди Тома. Об этом-то я вам и толкую. Если кому-то суждено поколотить Уилберта Артроуза, это должен сделать человек, не имеющий отношения к семье Траверс. Нужно срочно найти замену Бертраму.
– Ты предлагаешь мне нанять частного детектива?
– Теперь их принято называть «агентами». Но я не о них. Вы должны пригласить сюда Селедку. Он возьмет на себя мою работу и будет таскаться за Уилбертом по пятам, а если Уилберт ему врежет и он в ответ врежет Уилберту, это не будет иметь никакого значения, поскольку Селедка – человек посторонний. Да и вряд ли Уилберту придет в голову поднять на него руку, уже один вид Селедки внушает должное почтение – загорелые мускулистые ручищи, как две стальные балки, боксерское ухо.
Она молчала, нетрудно было догадаться, что она обдумывает мои слова «и умом проворным сомненью подвергает так и этак», как выражается в таких случаях Дживс. Когда она вновь заговорила, в ее голосе звучало уважение.
– Знаешь, Берти, бывают минуты – нечасто, конечно, – когда твой интеллект приближается к разуму человека. Отличная мысль! Я и не подумала про Сельдинга. Думаешь, он приедет?
– Только позавчера он мне сам говорил, что мечтает напроситься к тебе в гости. Воспоминания о кулинарных изысках Анатоля все еще свежи в его памяти.
– Пошли ему телеграмму. Можешь позвонить на почту и продиктовать. Подпиши моим именем.
– Будет сделано.
– Скажи, пусть все бросит и приезжает немедленно.
Она дала отбой, и я уже собрался набросать текст телеграммы, как вдруг почувствовал непреодолимое желание немедленно пропустить рюмочку, такое нередко случается с человеком, только что испытавшим сильное облегчение. Или, как выразился бы Дживс, осушить «кубок, льющий теплый юг». Поэтому я нажал кнопку звонка и уселся в кресло. Через некоторое время дверь отворилась, и предо мной предстала округлая фигура с лысым черепом и кустистыми бровями. Я вздрогнул от неожиданности. Забыл, что в нынешних обстоятельствах, если вызываешь дворецкого в Бринкли-Корте, на сцене неизбежно появляется сэр Родерик Глоссоп.
Не так-то легко вступить в беседу с человеком, представляющим собой помесь специалиста по психическим расстройствам с дворецким, особенно если ваши отношения в прошлом были не слишком дружескими, поэтому я растерялся и не знал, с чего начать. Я жаждал промочить горло – как «лань желает к потокам воды», но если вы просите дворецкого принести вам виски с содовой, а он по совместительству еще и знаменитый психиатр, вполне возможно, что он встанет в позу и испепелит вас взглядом. Все зависит от того, какая из двух его ипостасей возобладает в данную минуту. Поэтому я испытал облегчение, увидев, что он мне приветливо улыбается и явно рад возможности поболтать с Бертрамом Вустером. Я решил, что, если держаться подальше от воспоминаний о грелках, все может пройти наилучшим образом.
– Добрый день, мистер Вустер. Рад, что нам наконец представилась возможность поговорить наедине. Но, возможно, мисс Уикем уже успела вам все объяснить? Ага, успела. Тогда все в порядке, и я могу не опасаться, что вы случайно меня выдадите. Вы ведь понимаете, что миссис Артроуз ни в коем случае не должна заподозрить истинной цели моего пребывания в доме.
– Само собой… Молчание и тайна, верно? Если она догадается, что вы наблюдаете за ее сыном, чтобы выяснить, действительно ли у него шариков в голове не хватает, она ведь может обидеться или даже возмутиться до глубины души.
– Совершенно с вами согласен.
– Ну и как, что-то проклюнулось?
– Простите?
– Я про ваши наблюдения. Удалось вам углядеть какие-нибудь признаки того, что он слетел с катушек?
– Если вы подразумеваете, составил ли я уже определенное мнение относительно вменяемости Уилберта Артроуза, я отвечу – нет. Как правило, мне бывает достаточно одной беседы с пациентом, чтобы дать однозначный ответ, но в случае молодого Артроуза я все еще не могу ничего сказать наверняка. С одной стороны, мы знаем его «послужной список».
– Бомбы со зловонным газом?
– Совершенно верно.
– Размахивает «кольтом» в банках.
– Правильно. И другие выходки, которые указывают на психическую неуравновешенность. Вне всякого сомнения, Уилберт Артроуз – личность эксцентрическая.
– Но, по вашему мнению, мерку для смирительной рубашки снимать еще рано?
– Я бы предпочел продолжить наблюдения.
– Дживс упоминал о некоем факте из жизни Уилберта Артроуза, о котором ему кто-то рассказал, когда мы были в Нью-Йорке. Возможно, это могло бы пролить свет.
– Вполне вероятно. А что это за факт?
– Он забыл.
– Жаль. Но возвращаясь к нашему разговору: события его прежней жизни свидетельствуют о глубоко укоренившемся неврозе или даже шизофрении, но в разговоре симптомы этих заболеваний никак не проявляются. Вчера утром я имел с ним весьма продолжительную беседу, и он произвел на меня впечатление очень умного человека. Он интересуется старинным серебром и с восхищением расхваливал сливочник в виде коровы работы восемнадцатого века из коллекции вашего дяди.
– А он не говорил, что он сам – сливочник?
– Нет, разумеется.
– А может, он просто маскируется?
– Простите?
– Я хочу сказать, затаился на время. Хочет усыпить нашу бдительность. А потом, рано или поздно, покажет свое истинное лицо. Эти типы с глубоко укоренившимися неврозами бывают ужасно хитрыми.
Он с неодобрением покачал головой:
– Никогда не следует делать поспешных выводов, мистер Вустер. Мы не должны судить предвзято. Никогда не мешает как следует взвесить факты. Я думаю, вы не забыли, как однажды я поторопился при оценке вашего психического состояния. Эти двадцать три кошки в вашей спальне…
Я густо покраснел. История произошла несколько лет назад, и, на мой взгляд, стоило давно предать ее забвению.
– Но все же потом разъяснилось.
– Совершенно верно. Мне доказали, что я был не прав. Именно поэтому я и говорю, что в случае Уилберта Артроуза не стоит торопиться с выводами. Мне нужны дополнительные факты.
– Чтобы их взвесить?
– Да, если вам угодно, чтобы их взвесить. Но вы звонили, мистер Вустер. Чем могу служить?
– Честно говоря, я хотел виски с содовой, но мне неловко вас беспокоить.
– Дорогой мистер Вустер, вы забываете, что в этом доме я – пусть на время – дворецкий, и, надеюсь, добросовестный дворецкий. Я принесу вам виски немедленно.
Когда он ушел, я задумался: не сказать ли ему о том, что миссис Артроуз тоже занимается взвешиванием фактов о нем самом, и решил, что лучше не стоит. Зачем смущать его душевный покой? Хватит с него и того, что приходится откликаться на такое имя, как Макпалтус. Если навалить еще новых забот, он совсем с лица спадет.
Вернувшись, он принес мне не только кубок, льющий теплый юг, к которому я с благодарностью тут же припал, но и письмо, пришедшее с дневной почтой. Утолив жажду, я взглянул на конверт и увидел, что письмо от Дживса. Я распечатал его без особого интереса, думая, что он просто сообщает мне, что благополучно добрался до места и выражает надежду, что письмо застало меня в таком же добром здравии, в каком оно оставило его самого. Словом, обычная чепуха.
Но оказалось, что далеко не чепуха. Едва пробежав письмо глазами, я невольно охнул, отчего папаша Глоссоп взглянул на меня с интересом.
– Плохие новости, мистер Вустер? Надеюсь, ничего страшного?
– Смотря что считать плохой новостью. Сенсационная новость – уж это точно. Это от Дживса, моего слуги, он сейчас ловит креветок в Херн-Бей, и письмо его проливает ослепительный свет на частную жизнь Уилберта Артроуза.
– В самом деле? Чрезвычайно интересно.
– Начну с того, что, когда Дживс уезжал в отпуск, у нас зашел разговор об У. Артроузе, поскольку тетя Далия сказала мне, что он – один из ее гостей, и мы подробно его обсуждали. Перемывали косточки, как водится. Так вот, перед тем как уйти, Дживс и обронил то важное замечание, о котором я только что упоминал, насчет того, что он что-то слышал про Уилберта, а потом забыл.
«Если вспомню – напишу», – сказал он мне. И, черт меня подери, вспомнил. Знаете, что он пишет в этом послании? Угадайте с трех раз.
– Полагаю, сейчас не время для игры в угадайку.
– Вы правы, хотя я эту игру очень люблю. Так вот, он пишет, что Уилберт Артроуз… Господи, опять забыл это слово, – я заглянул в письмо, – ну да, клептоман. А это означает – на случай, если вы не знакомы с этим термином – субъекта, который крадет все, что подвернется под руку.
– Боже милостивый!
– Я бы даже сказал: «Будь я проклят!»
– Мне и в голову не приходило…
– Я же говорил, что это маскировка. Наверное, они и за границу-то его из-за этого увезли.
– Вне всякого сомнения.
– Не учли, что в Англии тоже есть чего свистнуть, не меньше, чем в Америке. Вы ни о чем сейчас не подумали?
– Разумеется, подумал. О коллекции вашего дяди.
– И я тоже.
– Это сильное искушение для несчастного молодого человека.
– Не уверен, что он так уж несчастен. Готов поспорить, кражи доставляют ему удовольствие.
– Нужно немедленно пойти проверить коллекцию. Может быть, что-то уже пропало.
– Боюсь, что там остались лишь голые стены. Их просто не унесешь.
Нам потребовалось время, чтобы добраться до комнаты, где хранилась коллекция, ибо папаша Глоссоп был скроен скорее с расчетом на устойчивость, чем на скорость, но в конце концов мы туда доплыли, и моим первым чувством, когда я оглядел помещение, было облегчение, потому что вся серебряная рухлядь, казалось, была in statu quo[4]. И только после того, как папаша Глоссоп выдохнул «уфф» и вытер пот со лба после быстрой ходьбы, я обнаружил недостачу.
Сливочник в виде коровы исчез.
Глава 7
Для тех, кому интересно, спешу сообщить, что сливочник представлял собой серебряный сосуд, или кувшинчик, или как там еще называют емкости подобной формы, выполненный почему-то в виде коровы с задранным дугой хвостом и физиономией малолетней преступницы, на которой ясно было написано, что она задумала во время следующей дойки засветить хозяйке копытом промеж глаз. На спине у нее открывалась крышка на петлях, а кончик хвоста касался хребта, образуя что-то вроде ручки, за которую это сооружение надлежало держать при разливании сливок. Для меня всегда оставалось загадкой, как может нравиться подобное уродство, но, по-видимому, в восемнадцатом веке такие сливочники шли на ура, да и в наше время дядя Том от него просто без ума, так же, как и Уилберт – если верить показаниям свидетеля Глоссопа. Ну да о вкусах не спорят.
Впрочем, дело не в том, нравится кому-то это страшилище или нет, а в том, что корова бесследно исчезла, и я уже собирался поставить об этом в известность папашу Глоссопа и выяснить его просвещенное мнение по этому поводу, как в комнату вошла Бобби Уикем. Она уже приготовилась к отъезду и сменила рубашку и шорты на дорожное платье.
– Всем привет, – сказала Бобби. – Как жизнь? Чего это ты такой взъерошенный, Берти? Что стряслось?
– Я скажу тебе, что стряслось, – прямо в лоб брякнул я. – Ты знаешь коровий сливочник дяди Тома?
– Нет. Что это за штука?
– Это такой кувшинчик для сливок, безобразный до ужаса, но чертовски дорогой. Можно без преувеличения сказать, что дядя Том бережет его как зеницу ока. Просто души в нем не чает.
– Ну и на здоровье.
– Оно, конечно, так, только чертова штуковина пропала.
Тишину летнего дня нарушил звук, похожий на гудение шмеля, который пытается выбраться из бутылки. Это зажужжал папаша Глоссоп. Глаза у него округлились, нос начал подергиваться, и можно было легко догадаться, что эта новость подействовала на него, как удар по основанию черепа носком, в который предварительно набили мокрый песок.
– Пропала?
– Да.
– Вы в этом уверены?
Я сказал, что уверен, потому что, как вы знаете, так оно и было.
– Может быть, вы просто его не заметили?
– Такую штуку нельзя не заметить.
Он снова зажужжал.
– Но это же ужасно!
– Хуже не придумаешь, согласен.
– Ваш дядя будет страшно огорчен.
– Да он будет реветь от горя как белуга.
– Почему именно как белуга?
– Этого я вам сказать не могу, но то, что заревет, – гарантирую.
По выражению, появившемуся на лице Бобби, пока она слушала наш диалог, можно было догадаться, что от нее ускользает суть разговора. Как будто мы говорим на суахили.
– Ничего не понимаю, – сказала она. – Как это – пропала?
– Ее украли.
– В загородных домах не бывает краж.
– Бывают, если появится Уилберт Артроуз. Он же кле… клеп… ну, как там это называется, – сказал я и протянул ей письмо Дживса. Она с большим интересом его изучила и, когда смысл послания до нее дошел, воскликнула: «Чтоб мне провалиться со всеми потрохами!» – добавив, что в наше время можно ждать чего угодно. «Но, с другой стороны, – сказала она, – это нам на руку».
– Теперь, сэр Родерик, вы сможете с полным основанием подтвердить, что он и вправду чокнутый.
Последовала пауза, во время которой папаша Глоссоп, по-видимому, взвешивал ее слова и скорее всего сравнивал с У. Артроузом других чокнутых, которых ему доводилось встречать на протяжении долгой лечебной практики.
– Вне всякого сомнения, его метаболизм чрезмерно подвержен стрессам, возникающим вследствие взаимодействия внешних раздражителей, – произнес он, и Бобби с покровительственным видом похлопала его по плечу, на что я ни за что не отважился бы, хотя наши отношения, как я уже упоминал, стали гораздо более сердечными, чем прежде, и заявила, что лучше не скажешь.
– Ну вот, давно бы так! Повторите эти слова миссис Траверс, когда она вернется. Тогда у нее будут все козыри на руках в этой истории с Уилбертом и Филлис. У нее наконец появится аргумент, чтобы заявить протест против заключения брака. «А что вы скажете насчет его метаболизма?» – спросит она, и Апджону нечем будет крыть. Так что все прекрасно.
– Все, – уточнил я, – кроме того, что дядя Том лишился зеницы ока.
Она задумчиво закусила губу.
– Да, верно. Здесь ты прав. Какие мы можем принять меры?
Она взглянула на меня, и я сказал, что не знаю, и тогда она взглянула на папашу Глоссопа, и он тоже сказал, что не знает.