Полная версия
Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг (сборник)
Более приятные новости поджидали его в «Гербе». Генри Листер вернулся и укладывал вещи. Прыгая через три ступеньки, Фредди кинулся к нему.
Хотя увидел он только заднюю часть штанов, Фредди понял, что перед ним человек, в чью жизнь ворвалась трагедия. Появившееся вскоре лицо подтвердило это мнение.
– Глист! – закричал Фредди.
– Привет, Фредди. Вернулся?
– Я проездом. А с тобой что случилось?
– Вот, уезжаю.
– Это я вижу. И внизу сказали. Ты мне ответь – почему?
Генри положил в чемодан фуфайку, как кладут венок на могилу, и выпрямился. Вид у него был такой, словно он надкусил испорченный кокос.
– Выгнали, – сказал он.
Фредди огорчился, но не удивился. Он знал, что это может случиться, если оставить Глиста без присмотра.
– Так я и знал, – серьезно сказал он. – Надо мне было сидеть здесь. Что, отцу портрет не нравится?
– Да.
– Ты же его не кончил.
Листер немного оживился и положил в чемодан две пижамы довольно резко.
– Вот я ему и говорил! – воскликнул он. – Это же набросок. А старый хрыч… Прошу прощения.
– Ничего, ничего, я понимаю.
– Я говорил, что портрет свиньи надо оценивать в целом. Как об стенку!
– Где портрет?
– Вон, на кровати.
– Посмотрим, по… Господи, Глист!
– Что-нибудь не так?
– Что-нибудь? Ну, знаешь!
– Он не закончен.
Фредди покачал головой:
– Не надо, Глист. Скажи спасибо, что не кончен. Почему ты решил изобразить ее пьяной?
– Пьяной?
– Насосалась как свинья. Глаза стеклянные. Улыбка кривая. Типпи бывает точно таким. Знаешь, на кого она похожа? На этих комических свинок в рождественском журнале.
Генри подошел к кровати, всмотрелся в картину и поневоле признал, что друг его прав. На кротком лице Императрицы он различил признаки опьянения.
– Странно, – проговорил он.
– Хуже, – поправил его Фредди. – Жутко. Не удивляюсь, что отец взбеленился.
– Кажется, я вижу, в чем не прав, – сказал Генри, отступив на шаг и прищурив один глаз. – Ты не можешь себе представить, как трудно писать такую натуру. Лежит, вроде бы спит, изо рта торчит кожура какая-то. Веласкес бы опустил руки. Я ее потыкал палкой, чтобы схватить выражение, но нет, не то!
– А почему она… прямоугольная?
– О, это пустяки! Пробовал одну идею… Понимаешь, я последнее время увлекаюсь кубизмом.
Фредди взглянул на часы, представил себе вустерширских Фэншоу и вздохнул. Но оставить все так он не мог.
– Расскажи мне все по порядку, – сказал он. – Кое-что я себе представляю. Ты у мольберта, отец ходит вокруг, поправляет пенсне. Останавливается. Заглядывает тебе через плечо. Отпрыгивает, хрипло кричит. А потом что?
– Выгнал!
– Никаких надежд?
– Нет.
– А если ты смоешь это и опять начнешь?
– Понимаешь, я немного разволновался. Не помню точно, что я сказал, но примерно так: если вам нужна коробка для конфет, я этим не занимаюсь. Еще про свободу видения. Да, и послал к черту.
– Отца? М-да… – сказал Фредди. – Гм… Это, знаешь… нехорошо, Глист.
– Да.
– Пру рассердится.
Генри вздрогнул:
– Уже.
– Ты ее видел?
Генри вздрогнул еще раз.
– Да, – глухо сказал он, – видел. Она там была.
– И что?
– Разорвала помолвку.
– Поразительно. А может, ты не понял?
– Понял. Она сказала, что не хочет меня видеть и займется добрыми делами.
– А ты?
– Я не успел. Она захохотала и исчезла, как электрический заяц.
– Захохотала? Нехорошо. Иногда мне кажется, она немного того…
Генри стал грозным.
– Умереть хочешь? – спросил он.
– Нет, – отвечал Фредди. – Нет, нет. А что?
– Не оскорбляй Пру.
– Значит, ты ее любишь?
– Конечно.
– Я думал, ты рад избавиться от девицы, которая поднимает скандал – из-за чего? Из-за портрета свиньи!
Генри задрожал:
– Это не все.
– Видимо, я не понял.
– Она сказала, чтоб я бросил живопись.
– А, ясно. Кабачок.
– Ты все знаешь?
– Она мне сказала, ну, тогда, перед свадьбой. Ты получил в наследство эту «Шелковицу»…
– Да. Мы вечно об этом спорим.
– Вообще-то она права. Ты хоть посмотри. Дело хорошее.
– Ладно, съезжу. От тебя убегала в истерике любимая девушка?
– Скорее нет. С Агги разное бывает, но в другой манере. Я думаю, это неприятно.
– Что-то такое случается, Фредди. Видишь, какая ты гадина, скажем – свинья.
– Понимаю. Угрызения.
– Я теперь готов на все. Бросить живопись? Пожалуйста!
– Это хорошо.
– Я ей так и напишу.
– А тетя Гермиона перехватит.
– Да, верно.
– Куда уж верней! Когда девицу нашего рода высылают в Бландинг, письма просматривают.
– Тогда передай ей записку.
– Нет, я сейчас не в замок. Ладно, я туда заеду. Если она вернулась – сам поговорю. Подожди. Я скоро.
И он уехал, представляя себе, как Чедвики прижимаются носами к стеклу, жадно глядя вдаль.
Прошло не очень много времени, когда Фредди появился снова.
– Обернулся, как смог, – сказал он. – Если заждался, прости, о тебе же хлопотал.
– Ну как?
– Видел ли я Пруденс? Нет. Она не вернулась. Но ты сперва скажи, ты правда хочешь помириться? Ты готов пресмыкаться и ползать?
– Да.
– Зная при этом, что для брака нет ничего хуже?
– Да.
– Я бы не торопился, Глист. Я знаю твою Пруденс. Дай ей палец – отхватит еще что-нибудь. Со мной она вежлива, где там – почтительна, – но почему? Не распускаю. Эти… э… невысокие девушки – вроде болонок. Ты видел разъяренную болонку? Она…
– Ты рассказывай! – напомнил Генри. – Рассказывай, расска…
– Ладно. Увидев, что ее нет, я позвонил Галли.
– Галли?
– Кому же еще? Если кто-то и подскажет, что делать, то это он. Выслушав все, через две минуты, после одного бокала виски с содовой, он дал нам совет.
– Какой человек!
– Именно. Я тебе рассказывал, как он женил Ронни Фиша на хористке, хотя с ним боролись все наши тети?
– Нет. Так и женил?
– А то! Пределов для него нет. Тебе повезло.
– Что же он предложил?
– Замечал ли ты, – начал Фредди, – что хозяева замков, вроде моего отца, не знают толком, сколько человек у них служит? Возьмем садовников. Выйдет отец утром, идет и видит – оперся кто-то на лопату. Что ж, он скажет: «А, вот верный старый Джо, или Перси, или Питер, или Томас»? Нет. Он скажет: «А, садовник!» Таким образом…
– Ты бы рассказывал, – предложил Генри. – К чему тут садовники? Что предложил Галли?
– Я об этом и говорю. Дядя Галли, из Лондона, сказал, что буквально всякий может наняться к нам садовником. Ясно тебе? Ты заметишь, что ничего не смыслишь в садоводстве. И не надо. Ходи себе с граблями или с тяпкой и гляди поревностней. Купить их можно здесь, у Смитсона. Главное – ревностный вид.
Генри онемел, пораженный величием этой мысли; но тут же увидел и препятствия:
– Разве за ними никто не присматривает?
– Как же, присматривает, Макалистер. Все в порядке. Дал ему пять фунтов. Если к тебе подойдет шотландец, похожий на малого пророка, не пугайся. Кивни и похвали сад. Увидишь отца – кланяйся.
– Потрясающе! – вскричал Генри.
– Я тебе говорил.
– Буду бродить…
– …пока Пру не вернется…
– Поговорю с ней…
– …и помиришься. А то передай записку с верным человеком. Приготовь заранее. В чем дело?
– О Господи!
– Что с тобой?
– Ничего не выйдет. Твой отец меня знает.
– Неужели ты думаешь, – удивился Фредди, – что дядя Галли это упустил? Он вышлет первой же почтой.
– Кого?
– Ее.
Генри побледнел:
– Не ее?
– Именно ее. Он сразу пошел к Биффену и забрал.
– Ой!
– Честное слово, Глист, я тебя не понимаю! Сам я ее не видел, но ассирийский царь – это очень солидно. В конце концов, нужен же тебе грим, вот и бери, от всей души советую. Ладно, пока! Желаю удачи.
Глава 6
1
Полковник Уэдж сидел в ногах постели и беседовал с женой, пока она завтракала, как у них повелось. Он встал, подошел к окну, нервно позвякивая ключами в кармане.
– Нет, что за человек! – сказал он. – В жизни такого не видел.
Если бы рядом случился добрый друг и проследил, куда он смотрит, ему бы показалось, что эти слова относятся к садовнику с граблями, который стоит внизу, на газоне, и он бы с ним согласился. Природа создала в свое время много странных существ, в том числе вот это. Особенно в нем поражала борода – светло-горчичного цвета, ассирийской формы.
Но друг ошибся бы. Полковник говорил не о нем. Когда сердце гнетет забота – до садовников ли, даже бородатых? Говорил он о Типтоне Плимсоле.
Многие отцы смотрят на поклонников дочери, как пастухи, у которых хотят увести овечку. Полковник был не из них. Не принадлежал он и к тем, кто сидит сложа руки, пуская все на самотек, тем более если поклонник – миллионер.
– Чего он ждет? – сварливо спросил он, возвращаясь к постели. – Ясно, что он влюбился. Чего же он ждет, а?
Леди Гермиона печально с ним согласилась. И она любила расторопность, сочувствовала смелости. Вид у нее был такой, словно кухарка учуяла, что подгорает обед.
– Да, странно, – сказала она.
– Странно? – переспросил полковник. – Я бы сказал – мерзко.
Леди Гермиона опять согласилась.
– Так хорошо все шло, – прибавила она. – Вероника сама не своя. Она страдает.
– Ты заметила? Молчит и молчит.
– Как будто размышляет.
– Именно. Напоминает эту девушку, у Шекспира… Как это там? Черви какие-то, щека… А, вот! «Она молчала о своей любви, но тайна эта, словно червь в бутоне, румянец на щеках ее точила». Размышляет. А что ей делать? Влюбилась с первого взгляда. Знает, что и он влюбился. Казалось бы, все хорошо? Нет!.. Мычит, гудит, топчется. Трагедия! Знаешь, что мне Фредди сказал? – Полковник понизил голос. – Этот Плимсол держит контрольный пакет самой большой сети магазинов. Сама понимаешь.
Леди Гермиона кивнула, как кухарка, которая видит, что спасти обед нельзя.
– Он такой милый, – сказала она. – Тихий, деликатный. Совершенно не пьет. Что такое?
Вопрос был вызван криком, сорвавшимся с уст ее мужа. Если не считать одежды, полковник Уэдж походил на Архимеда, выпрыгивавшего из ванны с криком «Эврика!».
– Старушка, – вскричал он, – дело ясно! Не пьет. Пить-то он пьет – но что? Ячменную воду. Разве можно сделать самый трудный, самый решительный шаг на ячменной воде? Да раньше чем подойти к тебе, я выдул кварту пива с шампанским! Ну все. Иду прямо к нему, кладу руку на плечо и так это по-отцовски говорю: «Опрокинь стаканчик – и вперед!»
– Эгберт! Этого делать нельзя!
– А что?
– Нельзя, и все.
Полковник растерялся, лицо его угасло.
– Вообще-то ты права, – признал он. – Но кто-то должен ему намекнуть. На карту поставлено счастье двух сердец. Сколько можно тянуть бодягу?
Леди Гермиона села в постели, расплескивая чай. Похожа она была на женщину-Архимеда.
– Пруденс!
– Пруденс?
– Намекнет.
– Что-то в этом есть… Пруденс, э? Я тебя понимаю. Серьезная, порывистая девушка… Любит кузину… Страдает за нее… «Не обижайтесь, пожалуйста, мистер Плимсол…» Да, что-то есть. А она согласится?
– Согласится. Ты не заметил, как она изменилась? Стала тише, рассудительней… делает добро. Вчера говорила, что надо помочь викарию с этим базаром. Это очень показательно.
– Да уж, викарию не поможешь, если ты не… хм… хороший.
– Пойди поговори с ней.
– Ладно, старушка.
– Я думаю, она у Кларенса, – подсказала леди Гермиона, допивая чашку и наливая себе новую. – Вчера она говорила, что надо там прибрать.
2
«О гнезда родовитых англичан, – пела Фелисия Доротея Химанс, явно их любившая, – как вы прекрасны!»; и гнездо девятого графа Эмсвортского вполне подходило под это определение. Тяжелое, серое, величественное, окруженное садами и парками, с собственным озером и личным флагом на самой высокой башне, оно и впрямь радовало глаз. Даже Типтон Плимсол, не такой уж поэтичный, щелкнул языком, произведя звук, похожий на хлопанье плетки, и сказал: «Вот это да!»
Но, как бывает часто с этими гнездами, надо зайти внутрь, чтобы все понять. Топчась перед замком на террасе, Типтон Плимсол испытывал всякие чувства к его обитателям. Ну и типы, подумал он, ну и экземпляры! Один к одному. Сами посудите:
Лорд Эмсворт – чучело
Полковник Уэдж – петух
Леди Гермиона – колбаса
Пруденс – козявка
Фредди – змий
Вероника…
Тут он остановился. Даже сейчас, когда он чувствовал себя как пророк Израиля, обличающий грехи своего народа, он не мог подобрать определения к этому имени. Ее, и ее одну, он должен был пощадить.
Нет, он не простил ее – если уж девушка, поддавшаяся чарам Фредди, не заслуживает разящего определения, я и не знаю, кто его заслуживает. А что она поддалась, доказывал ее вид после того, как этот змий уехал. Сразу ясно – тоскует.
Однако, на свою беду, он все равно ее любил. Как вы помните, то же самое было с королем Артуром и Гиневерой.
Проклиная свою слабость, Типтон пошел к сплошной двери, которая вела в гостиную, и столкнулся с кем-то, оказавшимся этой козявкой.
– Ах, здравствуйте, мистер Плимсол! – сказала она.
– Здрасте, – отвечал Типтон.
Он бы прошел мимо, но тут она прибавила, что ищет его и думает о том, может ли он с ней поговорить.
Мало-мальски воспитанный человек не способен отшить женщину, тем более когда она так к нему обращается. «М-м-м-да» можно сказать и более приветливо, но он это сказал, отошел к каменной скамье и сел. Пруденс смотрела на него, он – на корову.
Несколько напряженное молчание нарушила козявка.
– Мистер Плимсол, – проговорила она ангельским голосом.
– А?
– Я хочу вам кое-что сказать.
– Да?
– Только вы не сердитесь.
– Э?
– Насчет Вероники.
Типтон оставил корову. Собственно, он на нее насмотрелся. Красивая – это да, но какая-то однообразная. Разговор ему начал нравиться. Он думал, что фитюлька попросит что-нибудь для благотворительного базара.
– Да-да! – живо откликнулся он.
Пруденс помолчала. Разрыв с возлюбленным обратил ее в монахиню, для которой только и осталось чужое счастье, но она сомневалась, надо ли было так быстро соглашаться на просьбу дяди Эгберта. Ей могут дать по носу будь здоров.
Что-что, а храбрость в ней была. Она закрыла глаза и сказала:
– Вы влюблены в Веронику, правда?
Глаза открылись сами собой от какого-то грохота. Типтон упал со скамьи.
– Вот, влюблены, – повторила она, помогая ему подняться. – Оп-ля! Это всякому видно.
– Неужели? – не очень приветливо спросил Типтон. Как многие люди, которые молоды и открыты, он был уверен, что главное в нем – стойкость и непостижимость.
– Конечно! – заверила Пруденс. – Почему вы ей не скажете? Она очень страдает.
Типтон уставился на нее, как золотая рыбка.
– Вы считаете, у меня есть шанс? – спросил он.
– Шанс? Да это верный выигрыш.
Типтон хрюкнул, глотнул и стал валиться снова.
– Верный? – обалдело повторил он.
– Абсолютно.
– А Фредди?
– Фредди?
– Разве она в него не влюблена?
– Какая дикая мысль! С чего вы взяли?
– В первый вечер, за обедом, она его хлопнула по руке.
– Наверное, там был комар.
Типтон покачал головой:
– Нет, он ей что-то шепнул. А она сказала: «Не глупи».
– А, тогда? Я все слышала. Он говорил, что этот корм могут есть люди.
– Господи!
– Между ними ничего нет.
– Они были обручены.
– Сейчас он женат.
Типтон мрачно усмехнулся:
– Женат… Женат, ха!
– Да и обручены они были дней десять. Это случилось тут, в замке. Шли дожди, нечего было делать. Не играть же все время в триктрак. Честное слово, беспокоиться не о чем. Вероника вас любит, мистер Плимсол. Я просто уверена. Вы бы послушали, как она восхищалась, когда вы жонглировали бокалом и вилкой.
– Ей понравилось? – совсем оживился Типтон.
– Забыть не могла. Ей очень нравятся деятельные люди. Я бы на вашем месте сейчас же сделала ей предложение.
– Прямо сейчас? – переспросил он, удивляясь, что считал ее козявкой. Разве дело в росте? Душа – вот что важно.
– Не теряя ни минуты. Давайте я пойду и скажу, что вы хотите с ней поговорить. Решать вам, но мне кажется так: стойте там, за рододендронами, а когда она выйдет, хватайте ее, целуйте и говорите: «О, моя жизнь!» Зачем тратить слова? Р-раз – и готово.
Фильм, показанный ею, очень понравился Типтону. Какое-то время он прокручивал его, потом покачал головой:
– Не выйдет.
– Почему?
– Не решусь. Надо сперва хлопнуть.
– Что ж, хлопайте. Я как раз хотела сказать – вы пьете только эту воду. Дерните как следует.
– Хорошо вам говорить! А лицо?
– Какое лицо?
Он ей все рассказал. Она посидела молча, глядя на корову.
– Да, – сказала она наконец, – это очень неприятно.
– Очень, – согласился Типтон. – Противно.
– Еще как!
– Ну хоть бы карлик с черной бородой. А это…
– Но вы его больше не видели?
– Нет.
– Вот!
Типтон поинтересовался, что она имеет в виду, и она объяснила, что, по всей вероятности, дело идет к выздоровлению. Тут он предположил, что лицо просто спряталось, но Пруденс возразила, что, на ее взгляд, ячменная вода его извела, а потому – умеренно, немного – выпить можно.
Тон ее был так тверд, словно она-то знала все повадки призрачных лиц, и Типтон этому поддался.
– Ладно, – сказал он. – Пойду хлопну. Загляну к себе. Там у меня… Ах ты, нету!
– Что вы хотели сказать?
– Я хотел сказать, что там у меня фляжка. Но вспомнил, что я ее отдал лорду Эмсворту. Понимаете, я как раз увидел лицо и решил – так будет вернее.
– Она у дяди Кларенса?
– Наверное.
– Я пойду возьму.
– Что вы, не беспокойтесь!
– Ничего, я хотела у него убрать. Кабинет убрала, теперь – спальню. Я занесу фляжку к вам.
– Спасибо большое!
– Не за что.
– Спасибо! – не сдался Типтон. – Вы просто ангел.
– Людям надо помогать, правда? – осведомилась Пруденс, кротко и светло улыбаясь, как Флоренс Найтингейл у ложа скорби. – Что еще остается!..
– А я могу вам помочь?
– Дайте что-нибудь для базара, если вам нетрудно.
– Дам что угодно, – пообещал Типтон. – Ну, я иду к себе. За вами – рододендроны и фляжка, остальное сделаю сам.
3
Через четверть часа с небольшим Типтон Плимсол не был ни мрачен, ни робок. Эликсир дал ему ровно то, что нужно, чтобы хватать девушек и целовать их, говоря при этом: «О, моя жизнь!» Излучая уверенность и силу, Типтон взглянул на небо, словно бросал ему вызов; взглянул и на рододендроны, чтобы ничего себе не позволяли; поправил галстук; стряхнул с рукава пылинку; прикинул, не заменить ли «жизнь» на «счастье», и отверг за сладковатость.
Словом, пещерный человек, примеряющий к руке дубинку перед любовным свиданием, охотно пожал бы Типтону руку.
Однако мы вас обманем, если дадим понять, что он не испытывал никакого смущения. Как-никак он бросил вызов лицу. Если оно возникнет, что тогда? Такую тонкую операцию не выполнишь, когда у локтя болтаются всякие лица. Так думал он, когда резкий свист побудил его обернуться.
По ту сторону дорожки, окаймляя газон, росли густые кусты. Из них, прямо из них, глядело оно. На сей раз его украшала квадратная борода, словно оно явилось с маскарада, но Типтон хорошо его помнил и поник в тупом отчаянии. Свои возможности он знал. При всяких лицах он не сможет хватать, целовать, восклицать. Куда там…
Резко повернувшись, он побежал по дорожке. Сзади доносился свист и вроде бы даже «Эй!», но он не оглянулся и скрылся из виду, когда Вероника Уэдж весело вышла из замка. Щеки ее горели, глаза сверкали. Фотограф, завидев ее, издал бы восторженный вопль.
Через несколько секунд, подойдя к рододендронам, она растерянно остановилась. Плимсола не было. Она огляделась. Нет и нет. Тут она удивилась. Именно в это мгновение до нее донесся тихий свист.
Удивляясь уже тому, что исчезнувший Ромео открывает чувствительнейшую сцену так прозаично, она повернулась – и застыла. Из кустов торчало лицо с бежевой бородой.
– Ик! – сказала Вероника.
Доброго, рыцарственного Генри очень бы огорчили заголовки, проносившиеся перед ее мысленным взором. Самым приятным был «ЗЛОДЕЙ РАЗРУБАЕТ НА ЧАСТИ КРАСАВИЦУ». Он думал о другом, он хотел передать записку, забыв при этом, что и без бороды внешность его – на любителя. С бородой Рожи Биффена он напугал бы и Жанну д'Арк.
На встречу с самой Пруденс он уже не надеялся. Где-то она гуляла, но не там, где он. Да и вообще, в записке все как-то яснее. Не сумев вручить ее типу в роговых очках, он положился на эту девицу. Она не слышала. Он вылез из кустов и двинулся к ней.
К довершению бед он зацепился за корень, покачнулся и стал хвататься за воздух, окончательно сокрушая дух Вероники. Если бы он долго тренировался, он бы не сумел лучше воплотить Злодея, который вот-вот РАЗРУБИТ НА ЧАСТИ КРАСАВИЦУ. «СТРАШНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В БЛАНДИНГСКОМ ЗАМКЕ», – думала Вероника, бледнея под румянами «Розовый цвет». «ИЗУВЕЧЕНА ДО НЕУЗНАВАЕМОСТИ». «ОБЕЗГЛАВЛЕННОЕ ТЕЛО СРЕДИ РОДОДЕНДРОНОВ».
Дочь воина, она не унаследовала смелости. Там, где другая подняла бы брови и процедила «Простите?», она кинулась по дорожке, как гончая светлой окраски. Сзади раздавался топот.
Мать (лучший друг дочери) стояла на террасе. Дочь кинулась к ней, громко вереща.
4
Генри вернулся на свой газон. Бывают в жизни минуты, когда все не ладится. Вот Фредди говорил, передай записку – а как ее передашь? Тут нужен ум Макиавелли, да и время поджимает. В любой момент могут обнаружить, что ты не настоящий садовник, а синтетический.
Утром он было подумал, что момент этот настал, когда лорд Эмсворт завел разговор о цветах, которых он не все знал по имени. Он отражал опасность, умело вворачивая «Да, милорд» – но надолго ли? Знакомство с девятым графом подсказывало ему, что тот мыслит нечетко, и все же…
Теперь он понял свою ошибку: надо спуститься ниже. Тип в очках, нервная барышня – это все аристократия. Тут нужен простой человек, с которым можно разговаривать по-деловому, тот свою выгоду знает.
И только Листер это подумал, как на газоне появилась плотная тетенька, в которой каждый узнал бы кухарку. Сердце у него запрыгало, словно он увидел радугу. Сжимая записку в одной руке, полкроны – в другой, он побежал ей навстречу. Недавно он решил, что Вероника послана небом. Сейчас он совершил ту же ошибку относительно ее матери.
В том, что он принял ее за кухарку, ничего необычного не было. Неточность он допустил, приняв ее за добрую кухарку, приветливую, сердечную, которая только рада помочь влюбленному в беде, тогда как походила она на кухарку грозную.
К тому же она задыхалась от злости. Самая кроткая женщина рассердится, если ее дочери угрожает бородатый злодей, а она кроткой не была. Когда она подошла к Листеру, лицо ее налилось пурпуром, и ей столько хотелось сказать ему, что она заговорила не сразу, выбирая самое лучшее.
Именно тогда Генри Листер сунул ей в руку монету и записку, настоятельно предупредив, чтобы она избегала Гермионы Уэдж.
– Мымра, – сообщил он, – палач первой руки. Да вы и сами знаете. – Ту т он улыбнулся, представляя себе, сколько стычек с демонической теткой претерпела эта милая женщина.
Странное оцепенение сковало леди Гермиону.
– Кто вы такой? – спросила она хрипло и глухо.
– Не беспокойтесь, – заверил Генри, которому очень понравилась такая серьезность, – все в порядке. Фамилия моя Листер. Мы с мисс Гарланд хотим пожениться. А эта чертова баба держит ее взаперти. Мымра, иначе не скажешь. Ей бы подлить мышьяку в суп. Вы не могли бы? – пошутил он. Все шло так хорошо, что как-то напрашивалась шутка.
5
Нежноголосые часы над конюшней только что пробили двенадцать, неназойливо, словно дворецкий, оповещающий: «Кушать подано», когда сияющая красота Бландингского замка умножилась, ибо приехал Фредди Трипвуд. Оторвавшись от вустерширских Фэншоу-Чедвиков, он ехал к шропширским Финчам, еще на сутки, но сделал большой крюк, чтобы узнать, как идут дела у Генри Листера.
В саду его вроде не было, зато был отец, пристойно, если не роскошно, одетый. Стоял он у свинарника, общался со свиньей.
Привыкнув видеть родителя в извилистых штанах и старой куртке, Фредди невольно ахнул, тот обернулся и тоже ахнул.
– Фредди! А я думал, ты у этих… как их… Ты надолго? – тревожно спросил он.
Сын усмирил его страхи:
– Проездом. Финчи ждут ко второму завтраку. А ты что, собрался на карнавал?
– Э?
– Костюм. Вырвиглаз, иначе не скажешь.