Врата Рима. Гибель царей

– Это не важно, он тебя не прогонит, – заметил Кабера, придирчиво оглядывая отполированный лук.

Марк внимательно посмотрел на старика:

– Больно уж ты уверен.

Кабера пожал плечами:

– В этом мире уверенным быть нельзя ни в чем.

– Тогда решено. Пошлю вперед гонца и навещу дядю, – заметно повеселев, сказал Гай.

– Я с тобой, – быстро добавил Марк. – Ты еще не вполне окреп, а Рим сейчас, знаешь ли, не самое безопасное место.

Впервые за весь день Гай улыбнулся по-настоящему.

– А я же и пришел-то в эту страну Рим посмотреть, – пробурчал Кабера, словно бы ни к кому не обращаясь. – Жил когда-то в горах, видел в своих странствиях племена, которые еще в древности считались исчезнувшими. Думал, что повидал все, но, где бы ни оказался, люди всегда говорили, что до смерти надо побывать в Риме. Бывало, хвалю какое-нибудь озеро – мол, какое красивое, – а они в ответ: «Видел бы ты Рим!» Удивительное место, средина мира, а моя нога так и не ступила ни разу за его стены.

Друзья улыбнулись, разгадав уловку старика.

– Конечно, ты пойдешь с нами. Ты – друг дома. Клянусь честью, где бы я ни был, тебе везде будет оказано уважение, – ответил Гай тоном человека, дающего клятву.

Кабера отложил лук, поднялся и протянул руку. Гай крепко ее пожал.

– И тебя с почетом примут у меня на родине, – сказал старик. – Мне по вкусу здешний климат и здешние люди. Думаю, странствия немного подождут.

Гай отпустил его руку и задумчиво кивнул:

– Если я хочу сделать карьеру, то в первый год мне понадобятся все верные друзья. Как говорил мой отец, заниматься политикой – то же самое, что ступить босой ногой в гадючье гнездо.

– Похоже, он умел образно выражаться и мнения о своих товарищах был не слишком высокого, – сухо усмехнулся Кабера. – Что ж, будем ступать осторожно и, когда надо, бить по головам.

Все четверо улыбнулись, ощутив силу дружбы, которая не зависит ни от возраста, ни от положения в обществе.

– Хочу взять еще Александрию, – неожиданно добавил Гай.

– Вот как? Это ту милашечку? – уточнил, обрадовавшись, Марк.

Гай почувствовал, как потеплели щеки. Но может быть, остальные ничего не заметили? Впрочем, судя по их физиономиям, надеялся он зря.

– Тебе надо познакомить меня с ней, – сказал Кабера.

– Знаешь, Рений отстегал ее плеткой за то, что отвлекала нас от занятий, – продолжал Марк.

Кабера щелкнул языком:

– Умеет он подать себя в не самом лучшем свете. Красивые женщины – радость жизни…

– Послушай, я… – начал Гай.

– Да, конечно, тебе она нужна, чтобы держать лошадь, пока ты занимаешься делами и все такое. Вы, римляне, так обращаетесь с женщинами, что я удивляюсь, как ваш народ еще не вымер.

Гай скоро ушел, оставив друзей в веселом настроении.

Гай постучал в дверь комнаты, куда положили Рения. Старик был один, хотя Луций только что заходил проверить раны и швы. В полутьме Гай подумал, что он спит, и повернулся, чтобы уйти и дать раненому отдохнуть, но тот остановил его.

– Гай? Так и подумал, что это ты.

– Рений. Я хотел поблагодарить тебя. – Гай подошел к кровати, пододвинул стул и всмотрелся в лицо старого гладиатора. Удивительно, но глаза у Рения были ясные, и, более того, возможно из-за слабого освещения, он казался как будто помолодевшим. Быть такого, конечно, не могло, но глубоких, похожих на шрамы, морщин и впрямь стало меньше, а на висках, в серой щетине, появились черные волоски.

– Ты… хорошо выглядишь, – только и смог сказать Гай.

Рений коротко кашлянул:

– Кабера вылечил… Чудеса, да и только. Он и сам удивился больше других. Сказал, что это, мол, судьба, раз у него так получилось. По правде говоря, я и сам силу чувствую, хотя левая рука лежит как плеть. Луций хотел ее отрезать, чтоб не болталась. Может, и соглашусь, когда раны затянутся.

Гай слушал его молча, отгоняя болезненные воспоминания.

– За какие-то несколько дней столько всего произошло! – сказал он. – Я рад, что ты с нами.

– Я не смог спасти твоего отца. Слишком далеко был и сам едва держался. Кабера сказал, что он умер мгновенно – меч в сердце. Наверное, и не понял, что случилось.

– Знаю, можешь не объяснять. Он выполнял свой долг. Я бы тоже хотел, но меня оставили в комнате и…

– Но ты все равно выбрался, да? Я рад, что так получилось. Тубрук говорит, ты спас его в самом конце. Подоспел… как запасной отряд.

Старик улыбнулся и закашлялся. Гай терпеливо ждал, пока приступ пройдет.

– Это я приказал не пускать тебя. Ты был слишком слаб для долгой схватки, и твой отец согласился. Хотел тебя защитить. И все-таки я рад, что ты к нам присоединился.

– Я тоже рад. Я дрался с Рением! – сказал Гай с улыбкой, хотя к глазам подступили слезы.

– Я всегда дерусь с Рением, – пробормотал старик. – Так что хвастать тут нечем.

Глава 11

Рассвет выдался холодный и серый, но небо над поместьем прояснилось. Низкий и скорбный звук рогов заглушал радостный птичий перепев, казавшийся неуместным в этот скорбный день. В доме убрали все украшения, и ветка кипариса над главными воротами предупреждала жрецов Юпитера: не входить, в доме покойник.

Трижды протрубили рога, и лишь затем их сменили человеческие голоса, запевшие «Conclamatum est»[2]. Двор у ворот заполнили мужчины в грубых шерстяных тогах, не умывавшиеся и не брившиеся в знак скорби по усопшему.

Гай стоял у ворот вместе с Тубруком и Марком. Тело его отца вынесли ногами вперед и бережно уложили на открытую повозку, чтобы отвезти к погребальному костру. Собравшиеся опустили головы – кто-то молился, кто-то предался своим мыслям, – и Гай подошел к умершему.

Он посмотрел на лицо, которое знал и любил всю жизнь, и попытался вспомнить его таким, каким оно было, когда эти глаза открывались, а крепкая рука сжимала ему плечо или ерошила волосы. Теперь руки лежали неподвижно, вытянутые вдоль тела, и чистая кожа блестела от втертого масла. Раны прикрыли складками тоги, но тело все равно осталось мертвым. Жизнь ушла из него. Не поднималась и не опускалась грудь; кожа выглядела неестественно бледной. Гай знал, что она холодная, но протянуть руку и дотронуться до нее не смог.

– Прощай, отец, – прошептал он, едва не запнувшись от захлестнувшего его горя.

Люди смотрели на него, и Гай взял себя в руки. Нельзя опозорить себя перед телом отца. Среди пришедших были друзья, которых он пока не знал, но были и падальщики, явившиеся, чтобы удостовериться в его слабости. Игла гнева помогла справиться со скорбью. Гай склонил голову и взял отцовскую руку. Ощущение было такое, будто он прикоснулся к полотну, грубому и холодному.

– Conclamatum est, – произнес он громко, и собравшиеся повторили за ним эти два слова.

Гай отступил в сторону и только молча смотрел, как его мать идет к телу мужа. Он видел, как она дрожит под грязной шерстяной одеждой. Волосы, оставшиеся в это утро нерасчесанными, торчали во все стороны в жутком беспорядке, глаза налились кровью. Протянув трясущуюся руку, она в последний раз дотронулась до супруга. Гай напрягся – только бы мать завершила ритуал достойно и не опозорилась. Находясь ближе всех, он единственный расслышал слова, которые она произнесла, склонившись над лицом покойника.

– Зачем ты оставил меня, любовь моя? Кто теперь развеселит меня в печали, кто обнимет в темноте? О, не об этом мы мечтали. Ты обещал всегда быть рядом, если я устану и рассержусь на весь мир…

Она зарыдала, и Тубрук подал знак специально нанятой женщине. Как и лекари, эта знахарка не могла исцелить несчастную, но ее присутствие действовало на больную успокаивающе. Тубрук кивнул, и женщина мягко взяла Аврелию за руку и увела в полумрак дома.

Гай медленно выдохнул. Он и не заметил, как слезы подступили к глазам и повисли на ресницах.

– С ней все будет хорошо, – негромко сказал Тубрук, хотя оба знали, что это не так.

Один за другим собравшиеся подходили отдать последнюю дань уважения. Некоторые обращались затем к Гаю, превозносили отца и настойчиво предлагали связаться с ними в городе.

– Он всегда был со мной честен, даже в ущерб собственной выгоде, – сказал седой мужчина в тоге из грубой ткани. – Он владел пятой частью моих лавок в городе и одолжил денег, чтобы их выкупить. Ему можно было довериться во всем, что бывает редко. И он всегда был справедлив.

Гай крепко пожал ему руку:

– Спасибо! Тубрук сообщит, когда мы сможем встретиться и обсудить дела.

Мужчина кивнул:

– Если он смотрит на меня сейчас, то пусть увидит, что я честен с его сыном. Это самое малое, чем я могу ему отплатить.

За ним последовали другие. Слушая их, Гай проникался гордостью за отца, смерть которого опечалила стольких людей. Рим был другим миром, которого сын не знал, но отец вел себя достойно, и для Гая было важно и это, и то, что город немного обеднеет оттого, что Юлий не будет ходить по его улицам.

В толпе скорбящих выделялся мужчина, одетый в чистую тогу из хорошей белой шерсти. Он не остановился у повозки, а сразу подошел к Гаю.

– Меня прислал Марий, консул. Его сейчас нет в городе, но он послал меня сказать, что не забудет твоего отца.

Гай вежливо поблагодарил посланца.

– Передай консулу Марию… – Он лихорадочно соображал, что ответить. – Передай, что я навещу его, когда он в следующий раз будет в городе.

Посланец кивнул:

– Уверен, у дяди тебя ждет теплый прием. Он будет в своем городском доме ровно через три недели, считая от сегодняшнего дня. Я ему сообщу.

Человек Мария пробрался сквозь толпу и вышел за ворота. Гай проводил его взглядом.

Марк придвинулся к нему и тихо сказал:

– Ты уже не так одинок, как был только что.

Гаю вспомнились слова матери.

– Да. Отец показал пример, как нужно жить. Я буду равняться на него, чтобы стать таким же примером для моего сына, когда сам лягу здесь, и он будет приветствовать тех, кто знал меня. Клянусь.

В рассветной тишине зазвучали низкие голоса плакальщиц, негромко повторяющих одни и те же скорбные фразы. Казалось, печалью полнится весь мир. Повозка медленно выкатилась за ворота, и люди, склонив головы, потянулись следом.

Через несколько минут двор снова опустел. Гай задержался, ожидая Тубрука, который зашел в дом проверить, как чувствует себя Аврелия.

– Ты идешь? – спросил Гай, когда управляющий вернулся.

Тубрук покачал головой:

– Останусь с твоей матерью. Не хочу, чтобы она была одна в такое время.

Слезы снова навернулись на глаза. Гай пожал руку старому гладиатору:

– Закрой за мной ворота. Я сам, наверное, не смогу.

– Ты должен это сделать. Твой отец направляется к месту своего упокоения, и ты должен проводить его, но сперва новому хозяину полагается закрыть ворота поместья. Я не могу занимать твое место. Закрой поместье для траура и зажги погребальный костер. После этого я смогу назвать тебя хозяином. А теперь ступай.

Слова застряли в горле. Гай отвернулся и закрыл за собой тяжелые ворота. Двигавшаяся размеренным шагом похоронная процессия ушла недалеко, и он пошел за ней, расправив плечи и с болью в сердце.

Погребальный костер был сложен за городской стеной, неподалеку от фамильной усыпальницы. Хоронить людей в пределах Рима запретили уже давно, десятки лет назад, поскольку земля требовалась для строительства. Гай молча наблюдал за тем, как тело его отца положили на пирамиду, сложенную из пропитанных ароматическими маслами поленьев, хвороста и соломы. В воздухе повис тяжелый цветочный запах, и плакальщицы сменили скорбные причитания на песнь надежды и возрождения. Служитель, готовивший тело Юлия к кремации, вручил Гаю зажженный факел. Темные глаза и спокойное лицо выдавали в нем человека, привыкшего к смерти и горю. Гай поблагодарил его вежливо и бесстрастно.

Понимая, что все смотрят на него, он подошел к костру, полный решимости не выказать слабости на глазах у публики. Рим и отец наблюдают за ним – не споткнется ли, не дрогнет ли. Этому не бывать.

От тяжелых запахов пошла кругом голова. Гай протянул руку с серебряной монетой, открыл безвольный, уступчивый рот и положил монету на сухой, холодный язык. То была плата перевозчику Харону, переправлявшему души умерших в мир мертвых. Осторожно закрыв покойнику рот, Гай сделал шаг назад и поднес дымящийся факел к облитой маслом соломе, засунутой между ветками у основания костра. Ему вдруг вспомнилась почему-то вонь от горящих птичьих перьев, но осмыслить это воспоминание он не успел.

Пламя схватилось быстро, побежало с треском по сухому хворосту, заглушая голоса плакальщиц. Гай отступил еще дальше. Лицо раскраснелось от жара, держать факел становилось все труднее. Он был еще ребенком, но детство вдруг закончилось. Город звал его, а он еще не был готов. Но Гай будет верен памяти об отце и примет все вызовы, один за другим. Через три недели он покинет поместье и войдет в Рим.

И все же в конце он заплакал.

Глава 12

– Рим, самый большой город на свете. – Марк в изумлении покачал головой, когда они вышли на огромный, вымощенный камнем Форум.

– Только вблизи понимаешь, какое все гигантское, – заметил Кабера, чья обычная уверенность сильно пошатнулась. Пирамиды в Египте, насколько он помнил, были выше, но тамошний народ смотрел в прошлое, а эти громадные строения предназначались для живых людей, и он ощущал заключенный в них оптимизм.

На Александрию увиденное тоже произвело сильное впечатление, хотя она больше удивлялась тому, сколь многое изменилось здесь за пять лет, с тех пор как отец Гая купил ее для работы на кухне. Интересно, жив ли еще бывший хозяин ее матери? Его лицо всплыло перед глазами, и девушка содрогнулась, вспомнив, как жестоко он обходился с ними. Ее мать так и не получила свободу и умерла рабыней от лихорадки, поразившей обитателей сырого подвала дома, где содержались выставлявшиеся на продажу рабы. Такие случаи были нередки, и организаторы торгов обычно избавлялись от нескольких трупов в месяц, получая по паре монет за каждый от дельцов, зарабатывающих на продаже золы. Времени прошло немало, но девушка до сих пор помнила восковую неподвижность застывшего тела матери. Она снова поежилась и тряхнула головой, отгоняя тягостные воспоминания.

«Я не умру рабыней», – подумала она. И Кабера повернулся, будто услышал ее мысли, кивнул и подмигнул. Александрия улыбнулась ему в ответ. Кабера понравился ей с самого начала. Он тоже был другой и нигде не чувствовал себя своим.

«Я научусь делать какие-нибудь полезные вещи, буду их продавать и куплю свободу», – решила Александрия, понимая, что так действует на нее Форум. Ну и пусть – что здесь такого? Почему бы и не помечтать в городе, казавшемся делом рук богов? Вот обычный дом, сразу понятно, как его строить, но кто придумал, как возвести эти колонны? Все было такое яркое, такое чистое, совсем не то что на узких, грязных улочках, где отвратительные мужчины покупали ее мать на час, отдавая деньги хозяину.

На Форуме не было ни проституток, ни нищих, только хорошо одетые мужчины и женщины, которые покупали, продавали, ели, пили, спорили о политике и деньгах. Вокруг площади высились грандиозные храмы из дорогого камня; величественные колонны, вызолоченные сверху и снизу; торжественные арки, воздвигнутые в честь военных триумфов. Поистине в Риме билось сердце империи, и это чувствовали все. Здесь веяло уверенностью и высокомерием. Пока едва ли не весь остальной мир копался в грязи, этот народ приобрел могущество и накопил невероятное богатство.

О недавних беспорядках напоминали только угрюмые легионеры, стоящие на каждом углу и наблюдающие за толпой холодными глазами.

– Здесь все сделано так, чтобы человек чувствовал свою незначительность, – пробурчал Рений.

– Вовсе нет! – не согласился Кабера, с изумлением глядя вокруг. – Я, например, горжусь тем, что люди умеют строить такое. Удивительные мы создания!

Александрия молча кивнула. Видя все это, хотелось верить – ничего невозможного нет. Человек способен достичь всего… даже свободы.

Мальчишки-зазывалы приглашали горожан в сотни крохотных лавок и мастерских, разместившихся по периметру площади. Брадобреи, плотники, мясники, каменщики, золотых и серебряных дел мастера, горшечники, ткачи – перечислить всех мастеров было невозможно, а шум и краски сливались воедино.

– Вон там храм Юпитера на Капитолийском холме. После встречи с твоим дядей Марием мы вернемся сюда и принесем жертву.

Под лучами утреннего солнца Тубрук расслабился и даже улыбался. Вдруг он поднял руку.

– Мы едва не преградили путь вон тому человеку. Это старший магистрат, ему мешать нельзя.

Остальные подошли к нему и остановились.

– Откуда ты знаешь, кто он? – спросил Марк.

– Видите, кто с ним рядом? Ликторы со связками прутьев, или фасциями, и топориком на плече. Если бы магистрата толкнула наша лошадь, нам бы не поздоровилось. Ему и свидетелей искать не нужно. Такого лучше по возможности обходить стороной.

Они молча проводили взглядами магистрата и сопровождающих, которые пересекли площадь, словно и не замечая, какое привлекают к себе внимание.

– Опасное место для невежи, – прошептал Кабера.

– Насколько мне известно, опасно везде, – пробурчал Рений.

За Форумом начались другие улицы, не такие широкие и прямые. На перекрестках реже встречались таблички с названиями. Дома здесь поднимались на четыре или даже пять этажей, и Кабера разинул рот.

– Какой из них, должно быть, вид! Они очень дорогие, эти высокие дома?

– Это инсулы, и они самые дешевые. На такую высоту не подают воду, в них очень велика опасность пожаров. Если загорается нижний этаж, тем, кто наверху, выбраться удается редко. Видишь, какие маленькие окна? Это от солнца и дождя, но из них невозможно выпрыгнуть.

Дальше шли по камням, поднимавшимся над уличной грязью. Не будь этих камней, привередливым пешеходам пришлось бы месить ногами скользкий лошадиный и ослиный навоз. Колеса на повозках устанавливались с учетом расстояния между камнями. Обратив внимание на эту деталь, Кабера одобрительно кивнул.

– Как все продумано. Ничего подобного не видел.

Тубрук рассмеялся:

– Ничего подобного нигде и нет. Говорят, Карфаген соперничал с Римом по красоте, но мы разрушили его больше полусотни лет назад, сожгли и засыпали землю солью, чтобы на ней никогда и ничего больше не выросло.

– Ты говоришь так, словно город – живое существо, – заметил Кабера.

– Так оно и есть. Здесь пульсирует жизнь. Город принял меня, когда я прошел через его ворота. Это мой дом, каким не может быть ни одно жилище.

Гай тоже ощущал вокруг себя жизнь. Хотя он никогда не жил в стенах этого города, Рим был для него домом, как и для Тубрука, и даже больше, ведь он был знатным, свободнорожденным сыном величайшего в мире народа. «Это построил мой народ, – подумал Гай. – Мои предки касались этих камней и ходили по этим улицам. Мой отец мог когда-то стоять на этом углу, а мать, возможно, выросла в одном из садов, которые видны с главной улицы».

Словно почувствовав перемену в его настроении, Кабера с улыбкой посмотрел на юношу.

– Мы почти пришли, – сказал Тубрук. – По крайней мере, дом Мария далеко от уличной навозной вони. Вот уж без чего я прекрасно обойдусь.

Они свернули с оживленной дороги и повели лошадей по тихой и чистой улице, уходящей вверх по крутому склону холма.

– Здесь дома богачей. У них есть поместья за городом, но особняки, где они развлекаются и плетут заговоры, находятся тут, – продолжал Тубрук таким бесстрастным тоном, что Гай удивленно посмотрел на него.

От посторонних взглядов обитателей этих домов защищали железные ворота выше роста человека. На каждых стоял номер, а для пеших гостей имелась небольшая дверца. Тубрук объяснил, что с улицы видна лишь малая часть дома, а все остальное, от бань и конюшен и до огромных внутренних дворов, скрыто от глаз.

– В Риме ценится уединенность, – продолжал Тубрук. – Видимо, потому, что в городе ее трудно обеспечить. Конечно, если посторонний войдет на территорию загородного поместья, это вряд ли будет считаться преступлением. А здесь нужно договариваться о встрече заранее, уведомлять о себе и ждать, ждать и ждать, пока тебя не будут готовы принять. Вот этот дом. Скажу привратнику, что мы прибыли.

– Оставляю вас здесь, – сказал Рений. – Мне нужно сходить к себе и проверить, не пострадал ли мой дом во время бунта.

– Не забывай про запретный час. Не выходи из дома после заката, друг мой. Здесь все еще убивают тех, кто осмеливается выйти на улицу после наступления темноты.

Рений кивнул:

– Буду осторожен.

Он развернул своего мерина, и Гай тронул Рения за здоровую руку.

– Ты же не уходишь? Я думал…

– Я должен убедиться, что мой дом уцелел. И немного побыть одному, подумать о том о сем. Теперь я, пожалуй, не готов провести остаток жизни с другими стариками. Вернусь завтра на рассвете, тогда и… В общем, до завтра.

Он улыбнулся и развернул коня.

Пока Рений спускался по улице, Гай, глядя ему вслед, снова обратил внимание на его отросшие темные волосы и крепкое тело. Он повернулся и посмотрел на Каберу, который только пожал плечами.

– Привратник! – крикнул Тубрук. – Мы здесь.

После жары римских улиц прохлада каменных коридоров принесла им приятное облегчение. Лошадей и мешки у пятерых гостей забрали, а пожилой раб отвел их в первое строение.

Они остановились у двери из позолоченного дерева, и раб, открыв ее, жестом предложил им войти.

– Ты найдешь здесь все необходимое, господин. Консул Марий предлагает тебе освежиться и переодеться. Он примет тебя после захода солнца, через три часа за ужином. Проводить твоих спутников в помещение для слуг?

– Нет. Они остаются со мной.

– Как пожелаешь, господин. Девушку отвести в комнаты для рабов?

Гай медленно кивнул:

– Позаботьтесь о ней. Она друг моего дома.

– Конечно, господин, – ответил раб, поманив за собой Александрию.

Девушка взглянула на Гая, но выражение в ее темных глазах осталось для него тайной.

Не сказав больше ни слова, тихий человечек ушел, бесшумно ступая сандалиями по каменному полу. Гости переглянулись, словно ища поддержки друг у друга.

– По-моему, я ей нравлюсь, – задумчиво сказал Марк и, поймав удивленный взгляд Гая, пожал плечами. – А ноги у нее красивые. – С этими словами он, посмеиваясь, вошел в комнату, оставив друга в полном недоумении.

Кабера, войдя за ним следом, негромко присвистнул. Высота потолка составляла не менее сорока футов. Стены были выкрашены в темно-красный и оранжевый цвета, уже несколько раз попадавшиеся им на глаза с тех пор, как они вошли в город. Их внимание привлек пол, на котором мозаикой были выложены концентрические круги, сходившиеся к мраморному фонтану в центре. Каждый круг содержал изображения следующих друг за другом фигур. Во внешних кругах были изображены люди, идущие с покупками с рынка, на других, внутренних, можно было увидеть рабов и магистратов, сенаторов, лекарей и легионеров. Один круг отводился царям, изображенным обнаженными, если не считать корон. В центральном круге, опоясывающем фонтан, помещались картины с застывшими в торжественных позах богами. Они равнодушно взирали на людей, которые пребывали в вечной суетливой круговерти, но не могли перескочить в другой круг.

Гай прошел через круги к фонтану и, наполнив стоящую на мраморном краю чашу, сделал несколько глотков. По правде говоря, он очень устал, и, хотя красота комнаты произвела на него сильное впечатление, более важной деталью всего этого великолепия стало для него отсутствие еды и лож. Следуя за ним, и остальные прошли под аркой в соседнюю комнату.

– А вот это мне нравится больше, – приободрился Марк.

Перед ними стоял уставленный яствами полированный стол: мясо, хлеб, яйца, овощи, рыба. В золотых чашах высились горы фруктов. Мягкие ложа располагали к отдыху, но внимание Гая привлекла еще одна дверь.

Открыв ее, он оказался в третьей комнате, в центре которой находился глубокий бассейн. Над водой поднимался пар, на расставленных вдоль стен деревянных скамьях лежали стопки белых одежд. Возле низеньких столиков стояли четыре раба, готовые сделать гостям массаж.

– Замечательно, – обрадовался Тубрук. – Гай, твой дядя – гостеприимный хозяин. Что касается меня, то я сначала искупаюсь, а потом подкреплюсь.

Он уже на ходу начал раздеваться, когда к нему подошел один из рабов. Тубрук отдал ему одежду, и раб унес ее из комнаты. Через несколько секунд его место у стола занял другой раб.

Набрав в легкие воздуха, Тубрук опустился под воду, задержал дыхание и расслабился. Когда он вынырнул, Гай и Марк уже разделись, отдали одежду другому рабу и, весело смеясь, прыгнули в бассейн с другой стороны.

Раб протянул руку за туникой Каберы. Старик нахмурился, потом вздохнул и принялся стаскивать тунику со своего тощего тела.

– Всегда что-то новое, – проворчал он и, опустившись в воду, моргнул.