Птицы не пели, они кричали

Арина Ностаева

Птицы не пели, они кричали

Глава 1

По календарю наступила осень, но погода все никак не желала с этим мириться. Уже не летнее солнце светило жарче, чем вчера. Воздух был по-прежнему душным. Деревья и цветы тоже не знали, что пора умирать. Лишь люди – те взрослые, что вышли из отпусков, и те маленькие, которые спешили в школу – почувствовали на себе смену времени года.

Бен Келли тоже ее ощутил. Еще бы, ведь это был его первый день в новой школе. Переехав сюда, в Эшвилл, месяц назад, он имел возможность как следует осмотреться и, может, даже завести друзей до того, как школьная пучина поглотила бы его. Но этим шансом Бен не воспользовался.

– Деревенская ласточка, – диктовал он себе, выводя запись в блокноте. А где-то впереди, чуть выше на ветке, сидела маленькая птичка.

Клюв – короткий. Окрас – спереди красный, белое брюшко, спинка черная, немного синяя. Хвост длинный.

Закончив описывать птицу словами, Бен принялся ее рисовать. Криво, косо, но вполне приемлемо для его восьми лет. Цветных карандашей при нем не было, поэтому Бен выцарапывал обычным серым маленькие стрелочки к разным частям птички и подписывал их как «красный» или «черно-синий».

Так он и проводил все свое время – бегая по лесу и «охотясь» на птиц. Они с отцом поселились в самом конце Медоувью-роуд, и окна из комнаты Бена смотрели прямо на деревья, их густые заросли. В них же каждое утро попадали лучи восходящего солнца. И почти сразу, как только Бен распаковал коробки со своими вещами, он увидел среди еловых веток что-то похожее на обычную шишку, вот только эта двигалась и щебетала.

– Щегол! – воскликнул тогда Бен и бросился за блокнотом, уже исписанным наполовину.

Заниматься охотой Бен начал примерно два года назад. Как раз тогда же он научился писать. И то и другое произошло почти одновременно, и нельзя было точно сказать, что раньше – курица или яйцо.

Когда рисунок тоже был закончен и по-своему раскрашен, Бену оставалось сделать только одно.

«Клариса», – написал он внизу. Это была его вторая ласточка. Где-то на страницах, между воробушком Джоном и дятлом Виктором жила другая – Эвелина.

Бен закрыл блокнот. Убрал его в карман рюкзака, а карандаш сунул себе за ухо. До школы оставалось идти… Бен не знал, сколько точно. Папа высадил его на пересечении Кимберли-авеню и Бивердам-роуд.

– Тут недалеко. Иди прямо, не сворачивай, – сказал он сыну и подтолкнул того вылезти из машины – белой Ривьеры, так обожаемой отцом.

Когда Бен уже стоял на дороге, где не было ни тротуара, ни хотя бы еле заметной тропинки по бокам, отец добавил:

– И помни, Бенни. Помни, что я тебе сказал.

Бен кивнул. Конечно, он помнил.

– Держи язык за зубами, – вот что ему было велено отцом еще сегодня утром.

Но о чем именно ему следует молчать, Бен позабыл. Может, отец боялся, что все узна́ют о его недавнем разводе? Или о том, что он работает в BorgWarner на должности простого сборщика, куда ему удалось так быстро устроиться. Бен не стал предполагать что-либо еще. Он все равно не собирался ни с кем говорить.

Хотя ему и хотелось. Иногда, перед сном, он открывал блокнот с птичками и беседовал с ними немного. Рассказывал про то, как прошел день. Как здорово он веселился. Как смеялись другие дети над его уморительными шутками. Врал, как сам чуть не лопнул от смеха. Казалось, произнесенные вслух фантазии превращались в реальные воспоминания. И Бен улыбался.

А порой рисунки, с которыми он разговаривал, покрывались блестящими капельками. На секунду, не больше. Слезы быстро впитывались в бумагу, так что та начинала идти волнами. Воробушку Джону Бен рассказывал, как сильно он скучает по маме. Дятлу Виктору – про свою годовалую сестричку Лору, которая вот-вот должна научиться ходить. А Эвелине, что ему плохо и страшно.

Эвелина слушала его очень внимательно. Так внимательно, что вся страничка под ней скривилась, местами покрылась катышками. Ровные графитовые линии превратились в серые кляксы, и Бен уже несколько раз рисовал поверх них новые.

– Почему мама не заберет меня? – спрашивал он у Эвелины. – Почему она оставила только Лору?

– Но ведь так и должно быть, – отвечала ласточка.

И Бен обреченно с ней соглашался. Да, так оно и должно́ было быть. Мама с Лорой – девочки, а он с папой – мальчики. Так родители и поделили их между собой. Девочки остались в Лансинге, штат Мичиган, а мальчики двинулись подальше на юг.

Так они делали и раньше. Мама купала дочь, а сына, пока ему не исполнилось семь, мыл отец. Принять ванну Бен мог и сам уже лет с пяти, но папа не оставлял ему такого шанса.

– Я потру тебе спинку? – спрашивал он, на что Бен кивал и улыбался. Он любил папу.

До развода Бен с уверенностью мог сказать, что даже сильнее, чем маму. На ее фоне отцовская любовь казалась чем-то вроде шоколадного сиропа, которым продавцы в киосках на улице щедро поливали молочные шарики мороженого. И вот когда в бумажном стаканчике у Бена остался лишь этот приторный и липкий сироп, он вдруг осознал, как важны были те скучные и бледные шарики.

Да, мама не разрешала Бену слишком долго смотреть телевизор, слишком поздно ложиться спать и задерживаться на улице по вечерам. Она запрещала баловаться с шампунем в ванной и ругалась, если Бен начинал бегать по дому с дикими воплями индейских вождей. Зато все это можно было делать, когда дома оставался только отец.

Сладкий, сладкий сироп.

Тогда, до развода, жизнь у Бена была простой, и истины, по которым он существовал, тоже были простыми. Разрешает – значит, любит. Так он думал. Но оказалось, все гораздо сложнее.

«Мама меня бы так не оставила», – Бен смотрел вслед уезжающему автомобилю.

И таких спутанных чувств он раньше тоже не испытывал. Обида и облегчение. Первое, как подзатыльник, как пинок под зад, говорило Бену:

– Какой же ты жалкий и никому не нужный.

А второе, прикрыв ладошкой рот, тихо шептало:

– Но ведь ты и хотел, чтобы папа оставил тебя одного. Чтобы он больше не…

Бен заткнул уши. Перебил внутренний голос свои настоящим:

– А ла-ла ла-ла ла. Я ничего не слышу! Ла-ла ла-ла.

Глава 2

Алиса открыла глаза. Щекой она прижималась к подушке, а взгляд был направлен в пол, и первое, что ей удалось увидеть – это розовенькие носы плюшевых зайчиков. Не тех, что валялись где-то под одеялом, а других. Обитающих на ее домашних тапочках.

«Ага, запомнила!» – кивнула себе Алиса.

Пару дней назад ей в голову пришла забавная мысль. Она все не могла вспомнить, что же было тем первым? Той картинкой, которую она увидела утром сразу же после пробуждения. Потолок? Занавески на окнах? Или собственная пижама? Казалось, кто-то напрочь стер воспоминания об этом моменте. Вот она все еще спит, а уже через минуту закрывает за собой дверь ванной.

И вчера она тоже забыла поймать свой первый кадр. Он ускользнул от нее, как приснившийся накануне сон, оставив лишь пустоту, которую так хотелось восполнить. Но сегодня Алиса не дала этому случиться.

– Тапки! – сегодня она победила.

Маленькие ножки вынырнули из-под одеяла, освежились на три секунды прохладным ветерком, а затем сразу же спрятались в тушках синтетических зайчиков. Потоптавшись на месте еще какое-то время, зайчики наперегонки выбежали из комнаты. Левый правый, левый, правый. На кухне они остановились. Прижались друг к другу серым мехом и торчащими в разные стороны ушами.

– Доброе утро, мамочка!

Алиса примкнула к подолу зеленого платья. Обняла теплые под тканью бедра.

– Доброе утро, солнышко. – сгибом локтя мама прижала дочь к себе. Руки ее были покрыты перчатками, мокрыми и блестящими от мытья посуды.

– Мам, скажи, когда ты проснулась, что ты увидела первым? – спросила Алиса. Она отпустила маму и села за стол. Тарелка с остывшим омлетом и парочкой оладий, тоже холодных, уже ждали ее в обществе ложки и вилки. Стакан с теплым чаем должен был присоединиться к ним чуть позже. Все, как любила Алиса – прохладные кусочки пищи и глотки согревающего их напитка.

– Даже не знаю, – мама задумалась. – Может, папино лицо?

– Папино лицо… – Алиса наклонила голову и стеклянным взглядом уставилась в потолок. Секунду, другую она пыталась представить себе эту картину – оплывшие щеки отца, как шарики с водой, лежащие на подушке. Чуть приоткрытый рот, с конца которого свисает капелька слюны. Плотно закрытые веки. А еще знаменитый папин храп, проступающий через хлюпающие, как у коня, губы.

Алиса засмеялась.

– А чего ты спрашиваешь? – улыбнулась ей мама.

– Я просто подумала, знаешь, мамочка, так странно. Вот ты спишь, а потом сразу проснулся. Как будто, бац, и все! Понимаешь? – Алиса взяла в прохладные руки принесенный мамой стакан.

– И первая увиденная картинка – это начало дня? – спросила мама.

– Ага. Мне кажется, поэтому это важно. А еще, я думаю про начало и конец вообще всего. Я вот не помню момента, когда родилась. А ты?

– Я тоже, – мама присела рядом с Алисой и облокотилась подбородком на руку. За забором из пальцев проглядывала улыбка, что, впрочем, было обычным для мамы состоянием. Казалось, она могла улыбаться даже во сне. Иногда мама делала это с хитрецой, когда папа шутил какую-нибудь шутку – неловкую, но смешную. Иногда улыбка проступала сквозь плотно сжатые губы, надувшиеся от недовольства. Да, рассерженная мама все равно улыбалась. А порой, когда ей приходилось слышать дивные речи из уст своей маленькой доченьки, на лице у мамы улыбка казалась загадочной. Или блаженной. Как когда слушают чудесную сказку январским вечером у камина.

– Или вот другой пример: что было вначале вообще всего? Всего мира?

Улыбка сменилась на ту, что с трудом сдерживала смех.

– Алиса, люди не могут этого понять многие века. Ничего страшного не знать об этом в восемь лет.

– Может, нам об этом расскажут в школе? – Алиса сложила ладошки вместе и дернула головой, будто от внезапно свалившегося на нее камушка. – Сегодня же первый день в школе!

Отец к этому времени уже ушел на работу, поэтому через час после завтрака Алиса ехала на машине с мамой. Спереди ее красного пикапа Шевроле было прописью выведено слово «Роза», где из буквы «О», как из петлицы, торчала маленькая, но длинная розочка. Роза – так звали маму, которая знала о цветах все, и так назывался магазин, в котором она работала.

Алиса всегда удивлялась, как хорошо маме подходило это имя. А может, это мама старалась ему соответствовать. Была высокой и стройной. Носила только зеленое и красила волосы в цвет бордовых лепестков. Каждый вечер мама пряталась в ванной на долгие полчаса, чтобы выйти оттуда барашком, как говорил папа. Всю ее голову покрывали многочисленные бигуди. Зато наутро мама превращалась обратно в красавицу. И тут папа тоже не упускал возможности что-нибудь сказать, только теперь от его слов, которые он шептал маме на у́шко, та смеялась и заливалась краской под цвет струящихся прядей.

Папа красным выглядел всегда. Как и полным. Особенно рядом с женой, обнимая ее за осиную талию и прижимаясь щекой к ее лицу, цвета слоновой кости. От полной комичности отца спасал разве что его рост, на полголовы превышающий мамин. А еще белый халат, который он носил не только на работе, но иногда и дома, забывая снять его в клинике. Отец работал там стоматологом, и халат его стройнил.

Глядя на отцовские глаза – коричневые, с черной рамочкой по краям, и на зеленые материнские, Алиса задавалась вопросом: «А я точно их дочь?». Ее были цвета голубой гортензии с золотой сердцевинкой у самого зрачка. На солнце он схлопывался зонтиком в маленькую черную точку, и сердцевинка становилась заметной даже издалека.

– Так бывает, – объяснял отец. Дальше были слова про хромосомы, гены и проценты, и Алиса поняла, что лучше уж поверить ему на слово.

Тем более нос у нее был в точности как у папы – вздернутый вверх, с чуть заметными ноздрями. Но не как у свинок, пятачком. Скорее это был мышиный нос. Остренький и вытянутый. Папа ей так и говорил:

– Фыр-фыр, ты мой мышонок.

И волосы у нее тоже были серенькими. Только на солнце они подсвечивались теплыми оттенками. Становились пшеничными, местами золотистыми. Прямо как и ее радужки.

– Волнуешься? – спросила мама, не отрываясь от дороги. Они уже проехали весь Бруквуд-роуд, где располагался их дом, и теперь мчались по спрятанной среди деревьев Робингуд-роуд. Иногда ветки задевали крышу пикапа, цеплялись за кузов и зеркала.

– Нет, конечно. Не первый же раз, – ответила Алиса.

Она пожала губами, наигранно вздохнула. Может, уверенность, которую она пыталась изобразить, и была фальшивой, но Алисе на самом деле очень хотелось чувствовать себя именно так. Она уже представляла, как будет снисходительно смотреть на первоклашек, чтобы затем великодушно начать помогать им с поиском туалета или столовой. Ей нравилось это новое ощущение – не только желать помочь, но и быть на это способной.

– Миссис Дэвис сказала, у вас будет новенький, – мама мельком обернулась. Стрельнула хитрым взглядом и такой же коварной улыбкой: – Мальчик.

– Хах, – выдохнула Алиса.

Она старалась держать руки неподвижно, но те не послушались и все-таки ринулись поправлять за ухо прядку волос.

«Вау! – думала Алиса. – Вау!»

Ровно год назад она находилась в таком же предвкушении. Девочки-подруги у нее уже были. А вот мальчики… С мальчиками дружить ей еще не доводилось. И Алиса этого очень ждала.

– Тайлер – он очень сильный. Он помог мне забраться на стол. А Дэнис очень умный. Мама, он так быстро читает, ты знаешь? Быстрее, чем даже я, – рассказывала Алиса через неделю после своего первого дня в школе. Мама слушала, блаженно улыбаясь.

– Такой он дурак, мам! Взял и уронил шкаф, – а это Алиса жаловалась на Тайлера спустя каких-то пару месяцев.

Позже ее расстроил Дэнис, еще через несколько дней Шон. Так, постепенно, все мальчишки из ее класса превратились в дураков и задир. Но, может быть, думала теперь Алиса, то были неправильные мальчики.

«Новенький!» – она улыбнулась.

На парковке у школы мама все никак не могла найти свободное место. Оно и понятно, первый день, родители, знакомство с учителями. Пришлось остановиться прямо у дороги, прижавшись как можно ближе к тротуару.

– Пойти с тобой? – спросила мама. Ее пальцы зарылись в красные волосы. Взъерошили их у корней и разгладили на поверхности.

– Нет, я сама, – ответила Алиса, добавив балл к своей уверенности.

– Познакомься там с этим новеньким. Очень интересно, – мама забрала его обратно.

Глава 3

Алиса оглядела класс. Тот, что состоял из стен и плакатов, и тот, которым назывались ее одноклассники. Ни среди парт и стульев, ни среди уже знакомых лиц новенького не было.

– Алиса, ты садишься? – спросила ее Селена.

Девочка, с гладкими черными волосами и такими же темными радужками, так что зрачков ее не было видно, похлопала по соседней парте.

– Нет, я жду, – ответила ей Алиса. Селена пожала плечами.

За прошлый год Алиса успела подружиться со всеми девчонками в классе. И каждую в какой-то момент времени она могла назвать своей лучшей подругой. Последней была Селена. Но за лето они успели увидеться лишь в начале июня и совсем немного в конце августа. Селена уезжала к родственникам в Калифорнию. И теперь, ни та, ни другая не знали точно, друзья ли они еще.

«Наверное, уже нет», – подумала Алиса, глядя, как Селена пригласила сесть рядом с собой Карин.

Но об этом она совсем не расстроилась. Даже обрадовалась. Чем быстрее все усядутся на свои места, тем скорее она поймет, какие еще свободны. И вот, наконец, на предпоследнем ряду осталось две замечательные пустые парты. Рядом друг с другом, поближе к окну. Алиса быстро села за одну из них. Оставалось только подождать.

«Новенький», – крутилось у нее в голове. Про первоклашек и про помощь, без которой они ну никак не могли обойтись в ее прежних фантазиях, Алиса совсем позабыла. Иногда она чуть приподнималась со стула, заглядывала в дверной проем, а затем плюхалась обратно, недовольно вздыхая. Вот уже и звонок прозвенел, а новенького все не было видно. В класс миссис Дэвис тоже вошла одна. Закрыла за собой дверь, и Алиса совсем расплылась на стуле.

– Миссис Дэвис? – подняла она руку.

Женщина повернулась к ней. Подошла поближе. Ее кудряшки, не такие гладкие и ровные как у мамы, но все еще красивые и светлые, подпрыгивали при каждом шаге. Миссис Дэвис была худенькой, и маневрировать между рядами ей не приходилось. Она улыбнулась.

– Что, Алиса?

Глаза на ее слегка детском лице тоже светились весельем. Год назад мама сказала:

– В школе миссис Дэвис для тебя как вторая мама.

И поверить в это Алисе удалось без каких-либо усилий.

– А новенький сегодня придет? – спросила она, стараясь говорить как можно тише. Но по классу тут же пролетел звонкий щебет детских голосочков:

– Новенький? У нас будет новенький? Мальчик? Это мальчик, миссис Дэвис?

Алиса виновато уставилась на учительницу. Та, хоть и надула губы, улыбаться не перестала. Совсем как мама.

– Он ждет за дверью, – объявила она.

Класс взорвался.

– И я хочу… – продолжала миссис Дэвис. – ДЕТИ!

Когда надо, кричать она тоже умела, поэтому очень быстро от ора и хаоса остались лишь тихие смешки и покашливания.

– Я хочу, чтобы мы сначала поговорили об этом. Ваш новый одноклассник переехал к нам только месяц назад. Он еще не успел освоиться, поэтому ему нужен хороший прием. Будьте с ним добры. Будьте к нему внимательны. И постарайтесь его не обижать. Слышишь меня, Тайлер? – миссис Дэвис ткнула пальцем в мальчика, сидящего на последней парте.

– Я? – воскликнул Тайлер так удивленно, будто он всю жизнь только и делал, что помогал новеньким одноклассникам осваиваться на новом месте.

– Слежу за тобой, – улыбнулась ему учительница. Он ответил ей тем же.

Алиса тоже посмотрела на Тайлера.

– Что? – спросил он, когда она обернулась.

– И я за тобой слежу, – прошипела Алиса.

– Чего? – скривил лицо Тайлер, но голос миссис Дэвис прервал их диалог.

– Ну что, зову его?

Алиса почувствовала, как сердце вначале прыгнуло вверх, а потом упало на дно желудка. Так она переволновалась. А взглянув на пустующую рядом с собой парту, Алиса готова была упасть в обморок.

«Зря. Зря, зря, зря…» – она ощущала себя на сцене под светом ярких прожекторов.

Миссис Дэвис открыла дверь. Высунула наружу голову и что-то сказала. Подождала пару секунд, а затем распахнула дверь пошире и впустила в класс маленького мальчика.

«Не зря!» – подумала Алиса.

О том, как новенький может выглядеть, она не успела поразмыслить. И каких-то предпочтений на тот момент у Алисы тоже не было. Но сейчас она не сомневалась – это то, о чем она и мечтала. Оказывается, ей всегда нравились такие вот рыженькие мальчики. Мальчики с бледными лицами и худенькими, впалыми щеками. Мальчики с голубыми глазами. Мальчики, что предпочитают носить полосатые футболки и явно потертые джинсы.

– Знакомьтесь, ребята. Ваш новый одноклассник – Бен Келли, – миссис Дэвис положила ладони мальчику на плечи и подтолкнула его ближе к центру.

Пожалуй, это был первый раз, когда Алиса почувствовала неприязнь к своей второй маме. Легкую, непонятную, но вполне ощутимую.

– Бен, расскажи нам, откуда ты приехал и с кем, – учительница убрала руки, сложила их на груди, и Алисе стало намного легче.

Мальчик не смотрел на Алису. Он вообще ни на кого не смотрел. Уставился в пол и лишь изредка поднимал взгляд.

– Я приехал из Мичигана. Вместе с папой. Он здесь по работе, а я с ним за компанию.

И голос у Бена тоже оказался красивым. Не скрипучим, как у Дэниса, и не грубым, как у Тайлера. Он был в самый раз. По крайней мере, для Алисиных ушей. Один раз ей приходилось оставаться наедине с фортепиано. Три черные клавиши, затем такие же черные, но уже две. Между ними белые. Рисунок повторялся, от начала до конца, и пока Алиса не надавила пальцем на одну из клавиш, а после, на еще несколько, она не понимала, в чем же отличие. Но прошла минута, и все стало ясно, как июльское небо. У левого конца звук был тонким и высоким, как мамин смех. А у правого он походил на храп отца. Ни то ни другое слишком долго слушать не хотелось. И только те клавиши, что находились посередине, издавали при нажатии приятное звучание. Вот и у Бена голос напоминал мелодию.

– Как тебе нравится Северная Каролина? – спросила его миссис Дэвис.

Бен метнулся взглядом в окно. Посмотрел на учительницу.

– Жарко у вас, – улыбнулся он ей.

И Алиса залилась краской. Совсем как мама от папиных комплиментов.

Миссис Дэвис попросила Бена занять свободную парту, и в то время, пока он шел между рядами, в те секунды, когда он садился за стол, Алиса не смотрела на него. Она не повернула головы, когда Бен достал из рюкзака тетради, и когда он подвинул стул. Не взглянула на новенького, когда миссис Дэвис спросила, все ли у того в порядке. И когда он ответил, что да, Алиса по-прежнему пялилась на доску и почти не моргала.

Только спустя минут десять, она решилась, как бы невзначай, посмотреть в окно. Алиса чуть повернулась на стуле, расслабила плечи, слегка наклонила голову. Глаза ее еле заметно двинулись влево. Скользнули по лицу мальчика, хотели и дальше продолжить скакать из стороны в сторону, но им пришлось остановиться, а Алисе замереть от неожиданности.

Бен плакал.

Глава 4

– Можешь сесть, Бен. Свободная парта у окна, – указала ему рукой миссис Дэвис.

Бен медленно зашагал, стараясь не встречаться глазами со своими новыми одноклассниками. Те пялились не переставая.

В Лансинге у него остались друзья. Марк и Тэдди. Первый – тихий и спокойный. С ним Бен любил играть в настолки или просто разговаривать обо всем на свете. Марк много читал. Так много, что доктор выписал ему очки. Какое-то время Бен думал – это награда. Но Марк быстро разуверил его в этом.

– Я похож на золотую рыбку, ты, повидло! – возмущался он.

Да, ругаться Марк тоже умел несмотря на свой мирный характер. Делал он это так смешно, что Бен всякий раз прыскал от смеха.

– Кочерыжка с глазами, вот кто он, этот доктор.

Тэдди ругался проще.

– Черт, – говорил он. Или: – Скотина!

Скудность эпитетов Тэдди легко возмещал изобретательностью там, где нужно было поработать руками. Залезть на дерево, чтобы повесить на самую верхушку бабушкины панталоны. Забраться в старый заброшенный дом. Построить в лесу свой собственный.

«Дом бродяг», – вспомнил Бен.

Прошлым летом, когда все еще было хорошо, они сколотили его из веток и листьев. Ни один гвоздь при строительстве «Дома бродяг» не пострадал, зато моток веревки ускользнул из их рук словно хвост шустрой ящерицы, не успели ребята опомниться. Так что творение это они скорее связали, чем построили.

В последнее лето друзья собирались повторить свое великое возведение. Марк вы́читал в книгах особые технологии по строительству шалашей, Тэдди стащил у отца походный топорик. А Бен… Бен просто не пришел.

Марк и Тэдди не знали почему. Они приходили к нему домой, кричали его имя, звали по фамилии. Кидали маленькие камушки в окно его комнаты. Но Бен не выходи́л.

Однажды они все же поймали его на улице.

– В чем дело, ты, совок для какашек? – Марк улыбался. Тэдди тоже не выглядел злым.

Может, они думали – это игра?

Но для Бена все было серьезно. Он не стал смеяться над шуткой друга, и тот тоже это понял. Марк перестал улыбаться.

– В чем дело, Бен? – переспросил он.

Бен не ответил. Он и сам не знал, в чем же дело. Что-то случилось, что-то страшное. Что-то, что уже никак нельзя было исправить.

– Я… – начал Бен, заикаясь, – нам нельзя больше играть вместе.

Он обошел друзей и двинулся дальше. Это было последнее, что он им сказал. То последнее, что прокричали ему ребята, Бен не услышал. Может, это было «сукин сын», брошенное Тэдди. Или «грязный подгузник», придуманное Марком.

Бен не обижался. Откуда им было знать, что он их спасал? Что он позволил им быть подальше от того зловония, которое исходило от его тела, от его нутра. Хотел бы он и сам скрыться от него подальше. Но… ничего уже нельзя было исправить.

Как-то очиститься ему помогали слезы. Сначала Бен не умел их контролировать. Они лились сами, когда им вздумается. Не спрашивали его:

– Тебе нормально, Бен? Ничего, если мы польемся прямо сейчас?

Позже Бен научился закручивать гайки. Нужно было только что-нибудь напеть.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда,

Как странно, что кто-то создал тебя.

И сейчас в классе он тоже пытался прогнать настырные слезы.

Над миром, над нами, так высоко,

Брильянтом сияешь ты мне в окно.