Необоримая стена

– Знаешь, мне третий день снится один и тот же сон, как я уезжаю, а мне машет рукой незнакомая девчонка. Ну, знаешь, не совсем незнакомая, а где-то я ее видел, но вспомнить не могу. Я все думаю: что бы это значило? Ты веришь в сны, в то, что они говорят нам о каких-то тайнах или событиях? И если уметь их разгадывать, то можно заглянуть в будущее.

Олег уже давно насторожился, как только зазвучали первые слова о снах. Так бывает, когда разговор касается животрепещущей для человека темы. Он уже автоматически проанализировал сон Сергея и теперь размышлял над деталями. Помолчав немного, Олег сказал:

– Ты кого-то оставил на «гражданке», кто очень хотел бы с тобой встретиться. Скорее всего, это девчонка. И она наверняка тебя провожала, только ты ее не видел.

– Да брось ты…, – отмахнулся Сергей. – Какая еще девчонка? Нет у меня никакой девчонки.

Он хотел привести еще несколько возражений, как вдруг прозвучала команда: приготовиться к отбою.

Спустя несколько дней Олег шел по коридору казармы и думал, что он напишет в очередном письме родителям, как вдруг на пути ему попался Сергей с удивленно расширенными глазами:

– Ты что, ясновидящий? Вот, письмо от матери получил. Она пишет, что Анюта, ну та девчонка, что в бухгалтерии работала у нас на заводе, помнишь, я рассказывал, подошла к ней и попросила мой армейский адрес. Ну, она и дала!

– Теперь жди письма, – весело сказал Олег и пошел дальше, а Сергей так и остался стоять, с удивлением и восхищением глядя ему в след.

После этого ничего особенного не произошло, только стали то один, то другой подходить молодые и просить растолковать свои сны. Дело было даже не в том, что они сразу уверовали в его магические возможности, а в том, что это было своего рода интересное занятие, такое, как послушать историю или анекдот, только очень необычное. В большинстве случаев это была какая-то белиберда, основанная на пережитых за день событиях, но попадались и такие, которые приходили к ребятам из астрала.

Олег давно заметил, что сны бывают двух видов: первые – это переработка дневных впечатлений и вторые, которые представляли для него особый интерес, приходили откуда-то извне, являясь предвестниками хороших или плохих событий. Он уже довольно хорошо мог разбираться в знамениях, приходивших из снов, но что-то все-таки мешало ему полностью расшифровать их и читать открытым текстом, будто где-то в мозгу стояла защитная мембрана, предохраняющая его от мощного потока информации, который опасен для обычного смертного. Олег понимал, что эта мембрана отделяет его от чего-то огромного, от попытки осознать которое, может и «крыша поехать», но он не боялся этого. Наоборот, он многое отдал бы за то, чтобы переступить этот порог и узнать, как там на самом деле. Но кто-то великий и мудрый не торопился снимать этот предохранитель, хотя было ясно, что долго это продолжаться не может и вот-вот произойдет что-то потрясающе грандиозное и таинственное.

Как-то раз, проходя по коридору мимо ряда коек, Олег услышал из глубины спального помещения негромкий разговор, который, непонятно почему, сразу насторожил его и заставил прислушаться. Тот дед, с которым у него была стычка в каптерке, рассказывал свой сон товарищу.

По мере того, как тот говорил, Олегом овладевало чувство беспокойства, которое все росло и росло, пока не превратилось в чувство острой опасности. Откуда она исходила, и кто подавал этот сигнал, было неясно, но то, что это реальность, никаких сомнений не вызывало.

Олег отчетливо вспомнил, как этот парень вел себя на складе и в каптерке, и в его сознании искрой проскочила мысль: самое время поквитаться, не сказать, не предупредить об этом и пусть будет, как будет.

Но совесть в то же мгновенье оборвала эту мысль и забила в набат. Неужели та провинность или недостойное поведение заслуживает того, чтобы покарать его смертью? А то, что смерть уже витала над ним, у Олега не было ни малейшего сомнения. И как потом жить на свете ему – Олегу, если на его совести будет человеческая жизнь, которую он не захотел спасти из-за своих мелких, теперь он понимал, что мелких, амбиций. Он настолько рассердился на себя, что даже тряхнул головой, скидывая подлые мыслишки с мозгов, и направился прямо к закончившему свой рассказ деду.

Тот прибывал в каком-то задумчивом состоянии, из которого его вывели шаги приближающегося Олега. Он вскинул голову и, увидев перед собой молодого, уже хотел было пустить одну из своих дежурных фраз, связанных, как всегда с зеленью, но необычно серьезный вид Олега не дал ему это сделать. Он неожиданно для себя ждал, когда молодой скажет, зачем пришел.

Олег сказал, что хочет поговорить с ним наедине. С кем-нибудь другим, дед тот час бы «встал на дыбы», да еще, чего доброго, сходу накостылял бы по шее, но этому молодому он как-то подсознательно боялся перечить. Он встал и последовал за Олегом.

– Ну, чё те? – спросил дед, когда они отошли в более – менее уединенное место.

– Послушай, я случайно слышал твой сон и смогу тебе его растолковать, поскольку разбираюсь в этом. Я не стал бы говорить об этом, если бы тебе не грозила опасность. Ты можешь не верить мне, но мой долг тебя предупредить. Теперь поступай, как знаешь, но будь осторожен – это не шуточная опасность, а серьезная, смертельная. – сказал Олег, и при этом глаза его были еще более бездонными и пугающими, чем тогда в каптерке.

Сказав это, Олег повернулся и пошел прочь, оставив деда в смятенном и растерянном состоянии, из которого его вывел подошедший сзади товарищ, тронув за плечо.

– Что он тебе сказал? Может ему ввалить хороших, а, Жень? – спросил он, не понимая, чем вызвано такое состояние друга.

– Нет, ничего не надо, – ответил тот. – Все в порядке.

– Ну, как знаешь. – сказал товарищ, не до конца понимая, что происходит и пошел по своим делам.

Дед был полностью сбит с толку и никак не мог привести мысли в порядок. Почему он так робеет перед этим молодым, почему у того такие глаза? После этого разговора все стало вставать на свои места, но от того не становилось понятней. Ведь с детства он знал, что мир материален, что всякая чертовщина существует только в сказках. И к такой встрече с этим он совсем не был готов. Даже если во все это поверить, не смотря на то, что «все это» было несоизмеримо шире рамок его понимания, он не мог понять, почему молодой, который, по всему, должен был бы его ненавидеть, предостерегает его. Этот хаос продолжал клубиться в его голове еще с полчаса, как вдруг он почувствовал, что мысли начинают проясняться и упорядочиваться.

– Опасность. О какой опасности он говорил? Какая опасность может мне грозить? Какие события должны произойти в ближайшее время? Завтра суббота. Увольнение, – пролетали и укладывались мысли в его голове, подобно тому, как из груды беспорядочно наваленного кирпича, опытным каменщиком укладывается аккуратная стена.

– Увольнение, вот о чем он говорил. Но что там может быть? Переедет трамвай, как Берлиоза? – размышлял он.

И чем больше он размышлял, тем сильнее становилась его уверенность в том, что именно увольнение грозит ему опасностью. Вдруг что-то щелкнуло в его голове, как будто кто-то включил тумблер, и он четко вспомнил прошлое увольнение три недели назад.

Тогда он и его сослуживец Синицын познакомились с одной молодой женщиной, с которой гуляли по парку отдыха, ели мороженое, катались на аттракционах. Что говорить, после постоянного мужского общества присутствие любой женщины, красивой или не красивой, молодой или не очень, действует на нормального мужчину, как гипноз. Ради того, чтобы прикоснуться к ее руке, он готов на многое, а ради поцелуя, он готов уже на все. А Марина, так ее звали, была очень мила, хоть ей было уже около тридцати. Она была весела и не жеманничала. А когда он довольно откровенно обнял ее, кокетливо скосила на него глаза и сказала:

– Ах, Евгений, вы прямо, как поручик Ржевский, такой же пылкий.

Немудрено, что у них с Синицыным «поехала крыша» от запаха ее духов и накрашенных губ.

Марина больше благоволила к нему, но иногда заигрывала и с Синицыным. Они, совершенно обалдевшие, чуть не прозевали окончание увольнительной и еле успели проводить ее домой. Около дома она с обворожительной улыбкой сказала:

– Ну, мальчики, вот я и дома. Моя квартира номер девять на третьем этаже. Может зайдете, чаю выпьем?

Им так хотелось зайти, но эта чертова увольнительная.…В другой раз они бы решились и на самоволку, но как раз в этот день дежурным по батальону был старший лейтенант Козлов. Его, конечно «за глаза», называли фашистом за то, что он любил, прохаживаясь вдоль строя, постукивать по голенищам своих хромовых сапог прутиком, похожим на стек. Это был настоящий зверь в офицерской форме. Однажды он запустил табуреткой в замешкавшихся в казарме только что прибывших молодых солдат, а уж дать дневальному «в зубы» при недостаточно четком докладе, было у него вообще в порядке вещей. Его боялись и молодые и деды, и сама мысль о том, что он может поймать их в самоволке, вселяла неподдельный ужас. Поэтому чаепитие решено было перенести на следующий раз. На том и расстались.

Надо ли говорить о том, что для них обоих ожидание следующей увольнительной превратилось в изощренную пытку. Так как в нормальной любви участвуют два человека, то третий, естественно, становится лишним. Исходя из этого правила, у них с Синицыным началось скрытое соперничество, выражающееся в тщательном замалчивании своих планов в отношении Марины. Такой дружбы, как раньше, уже не было. Они стремились отдалиться друг от друга, чтобы, не приведи господи, им не пришлось пойти в следующее увольнение вместе. Но богу было угодно опять свести их. Завтра, в субботу, им опять вместе давали увольнительную. Отказаться от увольнительной может только дурак, поэтому им предстояло хитрить и изворачиваться, чтобы отделаться друг от друга, в то время, как каждый из них рассчитывал быть у Марины в гостях, естественно без товарища.

– Марина? Какая опасность может исходить от нее? – напряженно думал Евгений.

Так как чаепитие должно было кончиться весьма недвусмысленно постелью, и одна мысль об этом приводила в трепет солдатское сердце, он думал о венерических болезнях, но причем тут смерть, было не понятно. После того, как он не видел женщин почти два года, венерические болезни казались ему простудой, и в расчет не принимались. Да и вспоминая Марину, он никак не мог себя заставить думать о том, что она может быть чем-то таким больна.

– Нет, это не она грозит мне опасностью. – твердо решил он и даже тряхнул головой, как бы откидывая эти бредовые мысли. Но в этот момент в его памяти всплыли глаза того молодого и слова, звучащие, как из загробного мира:

– Мой долг тебя предупредить.

Он посидел немного, снова приходя в себя, и с горечью подумал:

– Что же мне теперь не идти в увольнение? Черт побери, этот молодой меня психом сделает. И зачем только я с ним связался?

Страх, какой-то непонятный и животный, поднимался со дна его души и медленно поглощал образ Марины, который исчезал в черной клубящейся бездне, подобно картине, тонущей в черном омуте.

На следующий день в наглаженных кителях и начищенных ботинках они с Синицыным вышли за КПП и направились в город.

– Знаешь, я в кино пойду. – сказал Евгений Синицыну.

У того даже челюсть отвисла от неожиданности. Он рассчитывал, что ему придется что-то врать, чтобы отделаться от попутчика, а тут он сам отваливал. Что-то тут не «лепилось» и обалделое выражение на его лице сменилось хитроватой ухмылкой.

– На какой же фильм пойдешь? – спросил он.

Но Евгений опять «выбил его из седла», махнув рукой и сказав, с каким-то трагическим выражением лица:

– Какой будет, на такой и пойду.

На том они и расстались.

Евгений действительно пошел в кинотеатр на первый попавшийся фильм, который, кстати сказать, оказался совсем неинтересным и даже скучным. Глядя на экран, он думал о том, что Синицын сейчас, наверное, уже целует Марину, валит ее на кровать, а она, обвив его шею руками, смеется или шепчет ему на ухо какую-нибудь любовную чушь. Был момент, когда он хотел встать и рвануть к Марине, но что-то крепко «приклеило» его к креслу и он остался на месте.

Когда кончился фильм, он не мог вспомнить из него ни одного эпизода. В зале зажегся свет, Евгений встал и вышел на улицу. Выйдя из кинотеатра, он, не отдавая себе отчета, побрел в парк отдыха. Купив там мороженое, он сел на скамейку и стал рассеянно есть его, не замечая, как оно, тая капает ему на китель.

Закончив с мороженым, он долго бродил по городу, пока увольнительная не подошла к концу.

– Нет, я все-таки дурак, – подумал он, подходя к КПП.

– Если Синицын «накувыркался» там с Мариной, а я зря прослонялся по городу, я все-таки урою этого молодого, какие бы у него ни были глаза. – решил он, отдавая увольнительную дежурному.

Он хотел поскорее увидеть Синицына, чтобы проверить свои предположения, но тот что-то задерживался, хотя должен был уже давно вернуться.

– Конечно, на его месте я бы тоже опоздал, да еще как. И плевать мне на наряды и даже гауптвахту. – думал Евгений.

Но когда на вечерней проверке Синицын тоже отсутствовал, Евгений начал беспокоиться. Начавшиеся поиски окончились на следующий день, когда из милиции пришло сообщение, что тот находится в местной больнице в реанимационном отделении с ножевым ранением в область сердца.

* * *

Расставшись с Евгением, Синицын был озадачен, но, подумав немного, пришел к выводу, что тот хитрит, чтобы обвести его, Синицына, «вокруг пальца».

– Даже пошел в другую сторону, будто в кино. – с чувством полного превосходства над соперником, подумал он. – Ну, а я напрямик, так быстрее будет.

Купив по дороге букетик цветов, через пятнадцать минут он был уже у дома Марины. Не в силах сдерживать себя он «взлетел» на третий этаж и остановился у двери с табличкой № 9. Постояв несколько секунд и приведя в порядок мысли, он нажал кнопку звонка. Немного погодя, за дверью послышалась возня, щелкнул замок, и дверь открылась. Расплывшаяся было, в ожидании Марины, улыбка на лице Синицына быстро сбежала, как мыльная пена под душем. Перед ним стоял приземистый и широкий в плечах мужик, лет около сорока. Его внешность не оставляла сомнений насчет его уголовного прошлого, а может быть и настоящего. Он был «под градусом» и смотрел на Синицына мутным и далеко недружелюбным взглядом. Из-за его плеча, с полными ужаса глазами, выглядывала Марина. Она выглядела совсем не так, как в день их знакомства. Ее волосы были растрепаны, из-под легкого халатика, который она все старалась натянуть на обнаженные плечи, а тот все не давался и закручивался, выглядывала порванная комбинация, а под глазом красовался безобразный синяк. У Синицына второй раз за сегодняшний день отвисла челюсть, и он успел только подумать:

– Ну, влип…

– Чё надо? – первым начал мужик.

Синицын не сразу нашелся, что сказать, и пролепетал что-то насчет того, что не туда попал, но получилось неубедительно, да еще этот букетик, который он купил для Марины…

– А-а-а, любовничек. Ну, проходи, проходи. – с каким-то садистским злорадством прошипел мужик и, ловко схватив Синицына за грудки, сильным рывком втащил в квартиру.

Протащив, таким образом, Синицына до спальной комнаты, мужик резким движением бросил его на кровать.

– Что, жену мою трахать пришел? Ну, давай, а я посмотрю, как это у вас получится. – сказав это, он вытащил из-за спины Марину, которая была настолько перепугана, что не могла что-либо членораздельно сказать, а только повторяла, как молитву:

– Вася, Вася, Васенька…

Поставив Марину перед Синицыным, который так и продолжал лежать на кровати, как его бросили, лишь поднявшись на локтях, мужик со злорадной улыбкой схватил ворот ее халатика и сильно рванул его вниз. Марина осталась, в чем мать родила. Не зная, куда деться от стыда, она повернулась к Синицыну спиной и вся сжалась. Ее спина затряслась от рыданий. Синицына как подкинуло с кровати. Он вскочил и стал выбирать маршрут, по которому можно было бы скорее «смыться» отсюда, так как теперь стало ясно, что добром это не кончится. В его распоряжении было только окно, но прыгать с третьего этажа ему не хотелось, а другой выход – через дверь – был полностью перекрыт разъяренным мужиком. И тут вдруг им овладело чувство, которое овладевает людьми, да и животными, когда их загоняют в угол – чувство отчаянной храбрости. Он схватил стоявшую около трюмо табуретку-пуфик и замахнулся ею на мужика. Замахиваясь, Синицын увидел, как в руке у того что-то блеснуло. Мгновением позже он четко, даже как бы замедленно, увидел, что это был нож. Нож был не простой, а бандитский, раскладушка с пружиной и фиксатором. Раздался щелчок, лезвие освободилось и пошло раскрываться по дуге, стремясь вытянуться в одну линию с рукояткой. Через долю мгновения ему это удалось и оно замерло, крепко схваченное фиксатором.

Медлить было нельзя, Синицын швырнул табуретку, целясь в голову противнику, но тот ловко увернулся, и табуретка улетела через открытую дверь в прихожую, угодив, очевидно, в зеркало, так как послышался звон битого стекла. А мужик, неожиданно быстро, оказался очень близко к Синицыну.

– Это опасно. – пронеслась запоздалая мысль у того в голове, и тотчас он почувствовал, как в грудь его входит инородный предмет, раздирая сознание адской болью.

Последнее, что зафиксировалось в его сознании, был угол потолка, который покачнулся и быстро, как санки с ледяной горы, поехал вниз, расплываясь и меняясь в размерах, пока не пропал вовсе. На этом его сознание отключилось.

Эта история произвела сильное впечатление на весь личный состав части, особенно на Евгения. Он не находил себе места и считал себя виновным в случившемся. Он мог предупредить Синицына, но не сделал этого. Только теперь он понял, что опасность, о которой ему говорил молодой, исходила именно от того знакомства с Мариной, а следовательно угрожала им обоим: ему и Синицыну. Тогда это не пришло ему в голову, а теперь ничего изменить было нельзя. Через несколько дней пришло известие о том, что Синицын умер. На Евгения больно было смотреть. Он до самого «дембеля» слова больше никому не сказал и был всегда задумчив и угрюм. Только уже идя к автобусу, который должен был отвезти демобилизованных на вокзал, он, взглянув на попавшегося ему на пути Олега, положил ему руку на плечо и сказал:

– Извини, брат, если что не так. Спасибо тебе…, Прощай.

– Прощай. – ответил Олег.

* * *

За работой и ученьями служба летела быстро. Незаметно Олег тоже стал дедом и, бывало, тоже покрикивал на молодых, но к дедовщине относился с отвращением. Суть ее противоречила его сути, и он не мог заставить себя бить молодого за то, что тот был в военном деле еще бестолковым и что-то делал не так.

Как-то за два месяца до его, Олега, «дембеля», командование округа устроило учения в масштабе дивизии. На специально подготовленном полигоне развернулась настоящая война. Танки с ревом шли в атаку, пушки с заранее подготовленных позиций отражали их напор, пехота занимала и оставляла населенные пункты. Грохотали взрывы, стрекотали автоматы и пулеметы, с наступлением темноты в небе расцветали разноцветными огнями осветительные ракеты и мины.

Олег служил в саперных частях. На их долю выпало немало работы. Они то расчищали завалы на лесных дорогах, то ремонтировали взорванные мосты, то наводили понтонные переправы. В один из моментов учений к понтонерам, которые только что сбросили на воду понтоны и начали их скреплять, вышло до взвода условного противника. Еще минута и задание по наведению переправы было бы сорвано. Олег со своим отделением был ближе всех к противнику. По штатному расписанию его отделение с пулеметом заняло оборону в небольшой канавке, оборудованной под окоп. Дружным огнем они заставили противника залечь, и началась яростная перестрелка. В обе стороны полетели взрывпакеты, имитирующие гранаты. Цинк со взрывпакетами стоял в метре за спиной у Олега. В нем еще оставалось около двух десятков штук. Взрывпакеты бросали только он и еще один ефрейтор, так как только у них были зажигалки. Остальные, в подавляющем большинстве молодые, лупили из автоматов, что, несомненно, доставляло им удовольствие.

Вдруг Олег услышал позади себя звук, похожий на удар еловой шишки по пустой кастрюле. В горячке боя он уже готов был пропустить этот звук, но что-то в нем насторожило Олега, и он обернулся. От того, что он увидел, глаза его округлились. Из цинка, куда залетел брошенный противником взрывпакет, поднимался тоненький сизый дымок. Заглядывать в цинк и искать там горящий пакет уже не было времени и Олег, что было мочи заорал:

– Все из окопа!!!

Этот крик был настолько силен и раскатист, что все из оборонявшегося отделения без размышлений рыбкой вылетели из окопа, а последнего, замешкавшегося молодого, Олег спровадил вслед за остальными мощным пинком. Сам он находился в полете, когда за спиной ухнул взрыв, настолько необычно сильный, что даже солдаты условного противника прекратили огонь и стали вытягивать шеи, пытаясь узнать, что произошло. Понтонеры тоже оглянулись и чуть не упустили понтон.

Выпрыгивая из окопа, Олег почувствовал, что к энергии его собственного прыжка добавилась еще какая-то жаркая сила, которая добавила ему ускорение, переворачивая в полете вверх ногами. Он, пытаясь сохранить стабильное горизонтальное положение, закрутил руками и ногами, подобно плывущей собаке, но это ему плохо удалось, и он рухнул на землю совершенно не так, как ему хотелось: правым плечом и головой. Перевернувшись на спину, он застыл в распластанной позе.

На этом перестрелка прекратилась. И свои и чужие подбежали к Олегу и стали приводить его в чувства. Его посадили, прислонив спиной к небольшому деревцу, и стали, как в таких случаях принято, хлестать по щекам. Через несколько минут он начал морщить лицо и отстраняться, не открывая глаз. Чуть позже он, еще неосознанно, стал пытаться закрывать лицо руками, а через десять минут уже полностью пришел в себя и поднял, съехавшую на глаза каску.

Плечо ныло, видимо было выбито, в голове стоял необычный музыкальный звон, напоминавший ноту «соль», а к горлу подкатывала тошнота. Олег осторожно покрутил головой, затем попытался встать. Но, облокотившись на правую руку, вскрикнул и, потеряв равновесие, упал на бок. Острая боль прожгла плечо.

– Все-таки выбил. – с тоской подумал он, когда несколько солдат поспешно возвращали его в исходное положение.

– Хорошо еще, что разорванный цинк отлетел в другую сторону, а то я не знаю, что было бы. – сказал ефрейтор, с которым они вместе бросали взрывпакеты.

Через несколько минут подбежали офицеры. Началась суета, посыпался мат. Олега посадили в шестьдесят шестой и отправили в санчасть. Там ему вправили плечо и, поставив диагноз: сотрясение мозга средней тяжести, оставили, как сказали, на неделю. В санчасти или, как ее называли солдаты, в лазарете было тихо и Олег, изрядно приуставший от всей этой суеты, быстро заснул.

Олег проснулся неожиданно от резкого внутреннего толчка, который заставил его открыть глаза. Он почувствовал, приходя в себя, как потревоженное сердце, мечется внутри, тоже постепенно успокаиваясь. Через несколько секунд он уже полностью стряхнул с себя сон и стал различать очертания потолка и кроватей. В окне удивительно ровным, слепяще-белым кружочком висела луна. Она была настолько яркой и чистой, что затемнения на ее поверхности были едва заметны. Ее ровный серебристый свет придавал примитивной обстановке больничной палаты таинственность и волшебность.

Олег, с каждой минутой все больше привыкая к темноте, стал осматривать палату. Неожиданно взгляд его остановился на двери. Она была открыта, и в дверном проеме стоял темный силуэт. Он был точно таким же, как окружающая его темнота и выделялся из нее только тонким абрисом, который горел холодным лунным светом. Олег протер глаза, стараясь прогнать галлюцинацию, но, открыв их, опять увидел ту же картину. Он пытался разглядеть этот силуэт, но это у него не получалось. Единственное, что он смог для себя уяснить – это то, что тот принадлежал стройной девушке, но ни лица, ни одежды ее не было видно. Тонкая светящаяся линия, которая выделяла ее силуэт из темноты, пребывала в постоянном, почти не заметном глазу, движении, что создавало ощущение зыбкости и самого силуэта и даже дверного проема. Стараясь доказать самому себе, что он не спит, Олег еще раз обвел палату взглядом. В ней не было ничего необычного. Кровати, тумбочки, потолок и даже луна в окне – все было на своих местах.

– Здорово, все-таки, я жахнулся башкой. – подумал он, на всякий случай еще тряся головой и переводя взгляд опять на дверь.

Силуэт стоял на том же месте, только стал намного реальней: исчезла та первоначальная зыбкость.

– Это медсестра, – даже с каким-то разочарованием подумал Олег. – Наверное, принесла какую-нибудь гадость, которую надо выпить.