Девственная любовница

Потом я лег на девушку и стал делать вид, будто собираюсь проникнуть в неё естественным образом, до тех пор, пока мы оба ни оказались вне себя от желания. Лица наши были рядом, бедра Лили раздвинуты, ноги вытянуты. Мое орудие терлось о верхнюю часть отверстия, ведущего вглубь расщелины, наши языки сплетались, а указательным пальцем правой руки я медленно пронзал горячий задний проход девушки.

Внезапно она обняла меня, свела бедра и, зажав между ними мой орган, сказала:

– Как это приятно!

Я стал двигаться вверх-вниз внутри импровизированного таким образом влагалища и тереться о киску; Лили вскидывала бедрами, встречая толчки. Наслаждение пронзило нас в одно и то же мгновение; я ощутил, как вибрирует её тело, и обильно кончил.

Я перевернулся на спину и, когда мы пришли в себя после изматывающего поединка, обратил внимание Лили на то, в каком состоянии её бедра и лобок, залитые моим густым семенем.

– Ах! – в испуге воскликнула она, и её лицо и рот исказил ужас. – Я потеряла девственность?

Она явно переполошилась, но я объяснил разницу между тем, что проделали мы и настоящим совокуплением. Успокоенная, она попросила меня крепко её обнять и заснула у меня на груди. Я вел себя тихо, чтобы не разбудить девушку, и тоже задремал.

Когда мы проснулись, было шесть часов; Лили, как маленький ребёнок, во сне пускала слюни прямо на мою волосатую грудь.

У нас завязалась долгая беседа. Лили сказала, что нашла присланную мной сцену флаггеляции, в которой участвуют отец и дочь, "довольно банальной", и предпочла бы, чтобы после порки оба занялись любовью; потом она спросила, не появилось ли у меня каких-нибудь свежих идей на тему её эротического рабства.

Я ответил, что хочу лизать её интимные места, пока она будет лежать связанная по рукам и ногам, и пообещал научить её новому способу онанизма. Я заставлю её испытать спазм, щекоча клитор кисточкой из верблюжьего волоса, о чем уже писал однажды из Лямалу.

Обсуждение всех этих похотливый прожектов доставляло Лили огромное удовольствие. Я заставил её просить у меня прощение за то, что она так долго мне не писала: уже одетая, она стояла передо мной, задрав юбки и по очереди показывая себя спереди и сзади.

Её заветной мечтой было принять меня в своей постели в Сони. 27-го августа, в субботу, я должен буду сесть на вечерний поезд, отбывающий в девять часов, как раз когда её служанка ложится спать. Старая бабушка была глупа, ничего не видела и не слышала. Моя возлюбленная встретит меня, и мы будем гулять в темноте, поскольку в девять часов в тех краях уже нет ни души. Потом она проведет меня в дом – все собаки знают меня и не станут лаять, – а обратно я могу уехать последним поездом, после того, как мы насладимся друг другом.

Я дал Лили понять, что хотя новейший способ спускать ей между бедер безумно мне понравился, я скучаю по её нежному ротику.

– Отдохните, – сказала она, – и я у вас пососу.

Было уже очень поздно, и силы покинули меня. Я не стал говорить девушке о том, что провел прошлую ночь в обществе одной опытной парижской матроны. Лили повторила самый постыдный из поцелуев – feuille de rose, – при котором кончик её язычка нежно трепетал в моём анусе, и призналась, что ей нравится это делать.

Я хотел заговорить о встрече с лордом Фонтарсийским и Кларой, но так и не смог собраться с духом. Я предполагал, что этот трудный вопрос окажется твердым орешком, и решил оставить его до следующего раза.

Меня так и подмывало спросить её ещё кое о чем, однако это было бы политически неверным шагом.

Её двухнедельное молчание, за которым последовала перемена в "месячных", и та готовность, та опытность, с какой она поймала мой разбухший ствол бедрами, не оставляли у меня сомнений в том, что перед отъездом г-н Арвель поиграл с ней. Они вместе читали "Азбуку", и сладострастный папа явно воспроизвел этот искусственный конгресс с идентичного отрывка, который я специально ввел в текст для него и его дочери! Как бы то ни было, совпадение получилось любопытным.

Я никогда не учил её этому стилю чувственности. Она узнала о нем раньше и выделывала всевозможные фортели, переместив таким образом свой менструальный цикл с обычной даты. Девочкам с хорошим здоровьем свойственна регулярность, тогда как все женщины, предающиеся каким бы то ни было чувственным развлечениям, обнаруживают, что их расстройство может произойти как раньше положенного числа, так и позже. Очень часто из-за задержек у женщин начинаются приступы страха; думая, что забеременели, они бросаются принимать неизвестные лекарства, тогда как в действительности причиной запоздания является просто чрезмерное увлечение радостями Венеры.

27-е августа 1898

Кажется, будто это было вчера: жаркой летней ночью я приехал в Соню-сюр-Марн и увидел мою "дочку", ожидающую меня в компании своих собак. Как я был счастлив гулять с ней, болтать о милых пустяках, ласкать и целовать её в темноте; она со страстным наслаждением возвращала мне мои ласки, а я упивался сознанием того, что через какой-нибудь час буду лежать голый в её постели.

Время прошло быстро, и мы возвратились на виллу; я осторожно вошел в ворота и тихо двинулся по траве, тогда как Лили зашумела по гравию дорожки, тем самым заглушая звук моих шагов. Она прошла в дом, а я, следуя её указаниям, поднялся по лестнице на балкон, огибавший по периметру все здание. Лили нарочно оставила открытым окно в лучшей спальне, и я проник через него внутрь, сел рядом с родительским ложем, на котором сейчас не было ни простыней, ни покрывала, и побросал на постель шляпу, пальто и трость. Возможность воспользоваться последним предметом мне так и не представилась.

Ждать мне пришлось недолго: Лили вошла в свою спальню и тихо окликнула меня из-за занавески, служившей дверью между обеими комнатами.

Кровать Лили была прелестным образцом современной мебели в стиле Людовика XVI, составлявшим пару с зеркальным гардеробом. Их ей подарил отчим, и она имела право забрать гарнитур с собой, когда выйдет замуж.

Я был счастлив оказаться в комнате Лили среди ночи и стал покрывать поцелуями подушку, отыскивая то место, где обычно покоится головка девушки, чем немало её позабавил.

Все было тихо. Бабушка почивала на втором этаже, однако Лили переживала, поскольку старуха была беспокойной и частенько страдала бессонницей. Я намекнул, что в следующий раз приготовлю для неё снотворное.

Я захватил с собой короткую веревку, которой собирался связывать руки Лили, и новую кисточку, чтобы щекотать её клитор, но ими мне тоже не пришлось воспользоваться.

У меня пересохло горло, однако выпить было нечего. Ключи были у бабушки, а Лили не могла её беспокоить. Ей тоже захотелось пить.

– Утолить жажду мы можем разве что собственной мочой! – в шутку сказал я.

– А я бы вашей выпила! – с серьезным видом ответила Лили, прижимаясь ко мне лицом; её страстный взгляд говорил о том, что она не будет возражать, если я заставлю её это сделать.

Мы больше не стеснялись друг друга. Я медленно разделся и, оставшись в одной только легкой фуфайке, подошел к кровати и лег во всей своей красе, пока Лили торопливо сбрасывала одежду и спокойно усаживалась на ночной горшок, как замужняя женщина.

Лили легла в постель, и её капризная фантазия уже подсказала ей то, что рождалось в моем мозгу, поскольку она поинтересовалась, как бы я себя повел, если бы был её мужем.

Я нежно привлек её к себе, целомудренно поцеловал, пожелал спокойной ночи, повернулся спиной, сделав вид, будто собираюсь спать, и начал похрапывать.

Мгновение Лили лежала тихо, но потом положила ладонь мне на шею.

– Нет, дорогая, ты должна дать мне выспаться. Ты же знаешь, что завтра мне очень рано вставать, и, по-моему, нерезонно ожидать от мужа, что он будет ласкать тебя всегда. Милая моя женушка, пожалуйста, потуши свет и давай отдыхать.

Ничего не ответив, Лили взяла меня за член и через несколько мгновений довела его до желаемой упругости; тогда я повернулся, обнял её и с упоением впился в податливые губы.

Мы подвергли тела друг друга самым сладострастным ласкам.

Наконец, я толкнул Лили на одеяло, и она удобно устроилась у меня между ног, положив щеку на мое левое бедро. Я заставил её целовать и облизывать член, а также болтающуюся мошонку и, пока она нежно сосала мои яички, терся затвердевшим стволом о лицо и нос. Потом я ухватил её за загривок, сжал бедра и, держа голову в плену таким необычным образом, изо всех сил прижал её лицо к своим достоинствам, так что она чуть не задохнулась, а затем, слегка ослабив давление, стал крутить головой девушки во все стороны, фактически мастурбируя её милой мордашкой. Ещё бы немного, и я бы разговелся на её черты, готовые принять брызги семени, однако то состояние, в котором я находился, указало моей искусной девственнице на растущую опасность; она отстранилась и обняла меня.

Она сказала, что хочет посмотреть, как я спущу; она с ума сходила при мысли о том, что можно увидеть её "куколку" в тот момент, когда та будет выплескивать семя. Я повернулся на спину и, положив голову девушки себе на грудь, позволил ей воплотить в жизнь эту последнюю прихоть.

Она трогала меня своими нервными пальчиками и не сводила глаз с моего органа, а я тем временем нёс всякие непристойности, говоря, какая она грязная и отвратительная, чем только усиливал её удовольствие, которое превратилось в лихорадочный бред, когда желание Лили было удовлетворено зрелищем фонтанирующего семени.

Теряя голову от неторопливой мастурбации и чувствуя скорый конец, я сказал, что как только произойдет семяизвержение, моя возлюбленная должна взять член в рот и высосать его до последней капли.

Яростно кончая, я позабыл о своём бреде, сказанном в мгновение неуправляемой похоти, и был крайне удивлен, обнаружив, что моя Лили неторопливо приближает губы к своему "poupee", берет его теплым ртом и без малейшего отвращения проглатывает последний большой сгусток, медленно вытекающий из мочевого канала. Однако желудок сделался настолько чувствительным, что я не смог вынести нежного прикосновения язычка Лили и оттолкнул её голову.

– Ах! – промолвила девушка. – Вы, верно, думали, что я этого не сделаю.

Мы немного отдохнули, после чего Лили снова положила ладошку на моё достоинство.

– Я исчерпался, моя дорогая, – сказал я. – Ты лишила меня последних сил.

– Какая обида, – надула губки Лили. – Не люблю, когда он такой мягкий!

– Люби, я не опасен. Во всяком случае, можешь не бояться, что я лишу тебя девственности.

– О, дорогой, вы всегда безопасны. Вашим милым рукам я могла бы доверить свою жизнь. Вы такой нежный во всем, что говорите или делаете! Мне странно наблюдать, как вы со всеми нами обращаетесь: ведь мои родители такие грубые и вульгарные.

Тогда я предложил осчастливить её так, как она сама того захочет. Она отказалась, чтобы я её сосал, и предпочла мастурбацию. Я согласился, и, по-моему, мои пальцы понравились ей больше чего бы то ни было. Я заставил её ласкать себя собственноручно, однако она скоро отняла пальцы и предоставила мне довершить начатое.

Мне очень захотелось пить, и Лили отправилась в пиратскую экспедицию; она сумела отыскать бутылку минеральной воды, которой она меня и попотчевали, сопровождая это разными нежными словечками и ласками.

Потом она уселась у меня между ног и, уперевшись на локти, заговорила.

В этот момент она показалась моему пристрастному взору особенно красивой. Желтый свет свечи как нельзя лучше сочетался с её испанскими чертами лица; влажные, магические глаза искрились, когда она смотрела на меня; говоря, она возбуждалась, а великолепные волосы стекали черными прядями на голые плечи, поскольку летом она ложилась спать в одной легкой сорочке.

Эта картина осталась у меня в памяти, поскольку в тот момент я любил её, точнее, полюбил бы, если бы она выказала хотя бы малейшую женскую трепетность, а не сводила меня с ума – что я старался всячески скрыть, – преспокойно излагая некую бредовую идею.

Она хотела открыть свое дело в Париже, в маленькой квартирке, которую, как она намекнула, я должен был для неё снять и обставить мебелью. Мне будет позволено навещать её там, когда бы я этого ни пожелал; у Лили будет своя кухонька, и она будет мне готовить. Я мог бы приходить и есть у неё, причем мы могли бы ужинать нагишом.

Я дал понять, что не совсем понимаю, как у неё все это получится, но Лили только рассердилась, потому что я с ней не согласился. Тогда я замолчал и стал слушать сквозь сон, а её нескончаемая болтовня входила в одно ухо и выходила из другого.

Я продолжал восхищаться Лили, пытаясь запечатлеть её образ в моем несчастном мозгу, размягченным кипящими ваннами прошедшего месяца, поскольку, как ни старался я отогнать эту грустную мысль, нутром я чувствовал, что вся её привязанность ко мне происходит из-за предположения, будто я смогу дать ей денег, и мне пришлось сказать себе, что не стоит раскатывать губу и рассчитывать на множество ночей с Лили.

Я попросил её достать из моего жилета часы, зная, что уже почти полночь и что скоро отходит последний поезд.

И в самом деле, если я правильно помню, – ведь всё это произошло два года назад, а за это время у меня было много женщин, – я встал и уже начал одеваться, когда Лили сказала, чтобы я оставался с ней и что она сгорает от желания провести со мной остаток ночи.

После минутного колебания я согласился и вернулся в постель. Сладко поцеловавшись, мы уснули в объятиях друг друга.

Было часов пять, когда Лили принялась медленно будить меня прикосновениями ловких пальчиков, ища свою любимую игрушку, которую она в конце концов нашла в желаемом состоянии и вложила себе между бедер, повернувшись ко мне спиной и приглашая полными сладострастия движениями к вступлению в искусственное соитие.

Я очень распалился и обнаружил, что повторение этих искусных приемов вызывают во мне нервозность, лишенную всякой приятности; наконец-то я понял, что если ещё когда-нибудь лягу с Лили в постель, то сделаюсь жестоким и попытаюсь её изнасиловать.

Я оставил эти мысли при себе, однако настолько потерял голову, что крепко схватил Лили и грубо встряхнул.

– Вы можете делать мне больно, если хотите, господин. Мне нравится, когда вы чуть-чуть жестоки со мной. Но только чем я вас так рассердила?

Нежность её голоса привела меня в чувство. Я не знал, что ответить.

– У тебя между бедер жарко и сухо. Увлажни меня.

– У меня для вас целое море, – со смехом заявила Лили, вложила пальцы в свою узкую щелку, смочила их влагой "киски" и часть втерла в мой упругий ствол, а часть размазала по внутренним изгибам собственных бедер. Я приложил ладонь к отверстию и убедился в том, что она и в самом деле совсем промокла.

Затем я перевернул её и лег сверху, а она поймала меня между бедер, как уже делала за несколько дней до этого.

Чтобы не раздавить её хрупкое тельце, я оперся на локти.

– Нет, нет! – воскликнула она. – Я хочу ощущать ваш вес. Мне нравится. Ложитесь на меня. Раздавите меня!

Я налег на Лили всей тяжестью и стал неистово ерзать вверх-вниз, касаясь плененным между её бедер членом волосков и клитора.

Вскоре я кончил; моя одноночная жена крепко прижала меня к себе, сунула мне в рот свой язычок, и я отчетливо ощутил, как по её телу проходит дрожь, которую женщины, при всем их умении, все ещё не научились имитировать.

Желание быть раздавленной в постели тяжелым телом мужчины, периодически повторяющаяся уловка с заменой настоящего совокупления игрой "между бедер" убеждали меня в том, что другие руки и другие мужские органы касались тела Лили Арвель.

Потом я встал и распрощался с мисс Арвель. На следующий день (в воскресенье) к ней должна была приехать Шарлотта, а мне надлежало приехать в среду, 31-го, чтобы снова провести с ней всю ночь.

Лили проводила меня до окна спальни своей матери, и я выбрался на балкон, пока она, полунагая, пряталась за жалюзями.

Я тихо спустился вниз и пошел по траве. Была половина шестого, и солнце уже светило во всю. Я невольно подумал о том, что подвергаю репутацию Лили огромной опасности, поскольку виллу окружали другие дома, и соседи могли прийти в недоумение, увидев, как незнакомый в здешних местах мужчина в столь неурочный час воровски крадется вдоль изгороди.

На углу улицы, на расстоянии броска камня от дома, располагался винный магазинчик; работавшая там девушка стояла в дверях. Она с любопытством наблюдала за мной.

Я снова обеспокоился на счет моей Лили и отправился в Париж, обдумывая в поезде все эти вещи.

В тот же день я написал мисс Арвель и, объяснив мои опасения, предложил в среду уйти от неё все же не позже полуночи, чтобы успеть на последний поезд. В темноте, ночью, не будет никакой опасности её скомпрометировать.

Я скрыл другие причины, отбившие у меня охоту снова ложиться с ней в постель: страх захотеть овладеть ею силой и растущее тревожное чувство отвращения, которое начали вызывать во мне её прозрачные, корыстные намеки.

Был ли я глупцом?

7

… Уже ль не поклянетесь,

Все вы, её узревшие, что девой

Была она по виду своему?

....................................

И все ж невинна, незапятнанна Лили…

(Шекспир)

Планы Лилиан на будущее представлялись мне невыполнимыми, даже если бы я располагал капиталом, достаточным для того, чтобы сделать из неё миллионершу. Не следует забывать, что на мне по-прежнему лежали тягостные обязанности по уходу за моей бедной Лили, которая, не будучи мне женой, находилась у меня дома и жизнь которой висела на волоске; я начал смутно подозревать, что г-н Арвель и Адель вложили в головку своей дочери странные идеи, поскольку та строила планы, совершенно не боясь вмешательства ни папы, ни мамы. Означало ли это, что они готовы закрыть глаза на любые интрижки с состоятельным любовником, или что отец позволяет себе по отношению к ней такие вольности, что она чувствует себя в праве бросить ему вызов? Или страстного признания с его стороны будет теперь достаточно, чтобы показать ей всю власть, которую она имеет над ним? Эти и подобные им мысли занимали меня в тот момент, когда я получил следующее послание:

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 31-е августа 1898

Вы, как всегда, оказались правы, и я преклоняюсь перед Вашим опытом и умом, которыми не обладаю. Будет даже лучше, если Вы не придете в среду вечером, как мы планировали. Я же поеду к бабушке на fete33. Это поможет мне развеяться и забыть о неприятности, поскольку я очень хотела, чтобы Вы снова провели со мной всю ночь.

Не говорите, мой обожаемый, что я вечно всем недовольна, просто мне хочется раз и навсегда с Вами договориться.

Тот образ жизни, который я веду в настоящее время, совершенно невыносим. Я вижу Вас лишь изредка, постоянно бегаю и прячусь, как воришка, тогда как моя мечта – чтобы Вы постоянно были рядом и только со мной. Воплотить эту мечту в жизнь можно двумя способами. Вот первый:

Нам нужно снять маленькую квартирку в Париже: три комнаты и кухня. Я бы жила в ней так, как уже рассказывала Вам, то есть, с полного согласия родителей, чтобы продолжать торговлю.

Таким образом я бы стала совершенно свободна; Вы могли бы приходить к завтраку, к ужину, когда пожелаете, и я бы видела Вас почти каждый день. При этой мысли я схожу с ума от радости. А Вы, любимый мой господин?

Второй план:

Вы арендуете магазин, чтобы продавать парфюмерию, которую так хорошо умеете готовить. Естественно, Вам понадобится молоденькая продавщица, как для коммерции, так и для приятности обстановки. Я могу сыграть её роль, и, уверяю Вас, дело будет процветать. Таким образом мы опять-таки сможем видеться так часто, как пожелаем. Итак, на сегодняшний день у нас есть два способа. Вы должны выбрать один сразу же, поскольку потом у нас может не оказаться такой возможности. Жду Вашего письма с решением. Если Вы предпочитаете квартиру, я готова сразу же взяться за поиски.

Сообщите также, в какой день я смогу встретиться с Вами в Париже, раз Вы больше не в состоянии приезжать сюда.

Думаю о Ваших губах,

Лили

Незадолго перед этим я показывал Лилиан некоторые изготовленные мною образцы парфюмерии и специально для неё сделал высококонцентрированную мускатную настойку, поскольку она обожала резкие запахи. В последнее время мои химические исследования шли именно в этом направлении. Лили поняла, что на благовониях можно сделать неплохие деньги. Деньги она любила.

В ответном письме я предложил обычное место, Рю де Ляйпциг. Кроме того, я написал, что у неё ошибочные представления о жизни и житейских обязанностях и что более подробно я объясню свою точку зрения на словах.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 1-е сентября 1898

Если Вы не поняли мое письмо, то лишь потому, что не захотели понять, так как суть его была совершенно очевидна. Я тоже не понимаю, как перспектива видеть меня столько, сколько захочется, могла Вас огорчить. Я вообще Вас не понимаю. На Рю де Ляйпциг я больше не приду.

Лучше приходите сюда сами, если Вам есть что мне сказать.

А я-то думала, что мое письмо Вас порадует… Я в полном недоумении.

Та, что так сильно Вас любит,

Лили

В моем ответе говорилось, что я считаю её очень глупой, очень непослушной и вообще очень трудной для продолжения наших отношений, однако, как бы то ни было, я готов сесть в девятичасовой поезд, отправляющийся в субботу, в воскресенье или в понедельник вечером, чтобы обсудить происходящее, если она будет столь любезна, что выберет один из этих вечеров и заблаговременно известит меня об этом. Я не получал от неё известий до 18:30 воскресенья, когда вернулся домой к ужину и обнаружил следующую телеграмму:

Лилиан – Джеки

Телеграмма, 16:00, 4-е сентября 1898

МОЖЕТЕ ЛИ ВЫ ПРИЕХАТЬ СЕЙЧАС ЖЕ ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Телеграмма была доставлена в половине пятого. За ужином у меня были гости, и я не мог их оставить. Я пригласил их только после того, как дождался воскресенья и не получил никакой весточки, а потому очень рассердился на Лили, решившую, вероятно, что я в буквальном смысле слова в полном её распоряжении. Я сразу же написал письмо, в котором объяснил, что в таком возрасте уже не могу позволить себе бросаться на какие-то странные свидания, назначаемые на неопределенное время. Что я не могу быть у неё на побегушках. Что она знает, что я сажусь за стол с семьей и должен выказать хоть малую толику вежливости близким родственникам и знакомым, пришедшим отужинать со мной к заранее условленному часу и т.п. Что я освободил для неё все три ночи, но она мне так и не ответила. Фактически, она поступила бесчестно, и я возмущен.

Это заявление спровоцировало следующее, мягко говоря, ироничное послание:

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 5-е сентября 1898

Вы как обычно правы, и я согласна с тем, что Вам негоже быть на побегушках, тем более в Вашем возрасте. Я вовсе не хочу Вас возмущать, а если это уже произошло, прошу меня простить, поскольку это вышло нечаянно, уверяю Вас.

Вам требуется тихая и спокойная жизнь, а я только и умею, что доставлять Вам хлопоты.

Покорно прошу простить меня за грубость, раз Вы говорите, что я невежлива.

Лили

Джеки – Лилиан

Париж, 6-е сентября 1898

Когда кого-нибудь любишь, всегда лучше отвечать на письма без промедления. Именно этим я сегодня и занялся в ответ на те несколько строк, что ты прислала мне вчера вечером, хотя, вероятно, и не ожидая, что я стану писать.

Ты просишь прощенья? Я вовсе не таю злобы и не сержусь.

Твое поведение огорчило меня на какое-то время. И только. Давай не будем больше об этом говорить. Я и так приготовился к худшему.

Но я прощаю тебя охотно и от всего сердца. Я считаю этот обмен горько-сладкими письмами совершеннейшей глупостью. Смешно браться за написание литературных эссе вместо того, чтобы встретиться и обсудить все непосредственно. Я корю в этом упущении только себя и обещаю, что это письмо будет последним.

Твое поведение очень сильно меня уязвило. Мне искренне тебя жаль, поскольку, как я уже неоднократно тебе говорил, ты жертва своих нервов.

Таким образом ты готовишь себе жизнь, полную печальных волнений, ибо почти всегда люди вроде тебя обладают своеобразным даром делать глубоко несчастными именно тех, кого они больше всего любят.

Джеки

Эрик Арвель – Джеки

Сони-сюр-Марн, 9-е сентября 1898

Дорогой Джеки,

Мы только что вернулись из страны "вурста" 34 и с тревогой узнали о том, как прошло Ваше пребывание в том месте, где Вы согласились похоронить себя, чтобы избавиться от всех мук и страданий, которым Вам пришлось сделать столько уступок. Должен поблагодарить Вас за то, как Вы, несмотря на отсутствие, продолжали снабжать меня газетами, и не сомневаюсь, что когда завтра выберусь в Париж, меня там будет ждать целая кипа, ведь нас не было чуть больше трех недель. Пока мы были в отъезде, сад значительно пострадал от собак, но все они выглядят здоровыми, так что, на мой взгляд, роптать нам не стоит. У Лили все ещё продолжается течка и, похоже, она никогда не разродится.