Папа

Проснувшись утром, он облегчённо вздохнул – ничего не произошло. Всю ночь ему снились обычные детские сны. Максим в течение нескольких следующих дней забыл о своих неприятностях и жил ожиданием скорого праздника, который обещала ему мама. Время шло своим чередом.

Мел шуршал по доске, взвизгивая на особо резких поворотах букв. Пыль от него оседала на полочке, с лежащими на ней губкой и разноцветными мелками, и в ямке между большим и указательным пальцами пишущей руки. Дети склонились над тетрадями. Бросали редкие взгляды на доску, пытаясь поспеть за ней тихими перекатами шариков своих ручек.

– Класс, сегодня у нас завершающий урок чтения. На доске список заданий на летние каникулы, – учитель закончила писать, положила белый брусок, сточенный под углом, и сделала шаг в сторону, чтобы открыть всё написанное для учеников. – Я настоятельно рекомендую вам регулярно заниматься в течение летних каникул, – она отряхнула руки от белой пыли, – чтобы вы не забыли пройденный материал и в начале следующего учебного года нам нужно было лишь повторить, а не учить заново. После этого мы сможем приступить к изучению программы второго класса. У кого есть вопросы?

– Да, Максим, я тебя слушаю.

Максим с удивлением посмотрел на свою руку – она была поднята. Выходит, что вопрос сам рвался наружу, без его ведома.

– Татьяна Васильевна, а почему в нашей школе не всем дарят подарки на день рождения?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, просто Алине подарили подарки, а мне не будут, а у меня день рождения тоже скоро.

– Понимаешь, Максим, подарки от класса дарят только тем ученикам, у кого день рождения в учебном году. А если мы подарим тебе подарок, то почему должны остаться без подарков те, кто родился в июле или августе? Честно говоря, не думала, что у такой хорошей мамы такой жадный сын растёт. Я ей позвоню, чтобы обсудить твой вопрос.

Уроки уже закончились, и Максим шёл домой. Играть ему совершенно не хотелось. Несмотря на то, что шёл он не быстрее обычного, знакомый путь мелькал так, что он не успевал рассмотреть его. Жёлтые головки молодых одуванчиков разлетались из-под его ног, отворачивая после ударов лица одноклассников, которые скалились ему с цветов. Вместо них появлялись набухающие белые капли на краях жирных зелёных труб. В ушах звенели слова, которые они хором выкрикивали из травы неожиданно высокими голосами:«Жадина! Жадина!».

– Ну и не нужны мне все эти их подарки, – он всё ещё продолжал идти так, будто при каждом шаге он сбивает цветы, но асфальт, в который была закатана дорожка вдоль его дома, больно бил мальчика по ступням, – и они мне сами тоже не нужны!

Максим забежал в подъезд, не обращая внимания на детей, играющих во дворе. Миновал лестничные марши, ведущие к квартире, и открыл дверь. Было тихо – мама с сестрой ещё не вернулись из детского сада. Он быстрым шагом зашёл в комнату Даши и уже через мгновение вышел, держа в руках куклу, глаза которой от тряски открывались и закрывались. Было похоже, что она растерянно моргает. Макс прошёл на кухню и положил куклу на стол – её глаза закрылись. Дёрнул за ручку ящика – он выскользнул с шумом жерновов, перемалывающих в пыль кристаллы сахара и хлебные крошки, скопившиеся под ним, звеня гвоздями и инструментами, рассыпанными по нему. У этих звуков был запах моментального клея и машинного масла.

Максим, покопавшись внутри, выудил предмет, сверкнувший блестящим боком, как только свет попал на него – это был нож отца, которым тот часто пользовался, когда мастерил что-нибудь для сына. Макс приложил режущий край к шее куклы, прижав её второй рукой. В замке щёлкнул ключ и в прихожей появились голоса мамы с сестрой. Максим давил на нож, заставляя скользить его по пластмассовой шее. Нож почувствовал, что эти руки слишком слабы – он взбунтовался, упёрся и, улучив момент, скользнул по руке. Кожа покорно расступилась, показывая бледные края. Макс снова увидел набухающие капли, но теперь они были красными, превратились в ручей и стали касаться всего, до чего могли дотянуться. Нож блестел влажными боками и был доволен.

– Максим, зачем ты это сделал? – мама умудрялась смотреть ему прямо в глаза, несмотря на все попытки сына спрятать взгляд. Жжение под влажной повязкой, которая была у него на руке, отвлекало его и мешало найти ответ. – Макс, я тебя спрашиваю, объясни, пожалуйста, зачем ты испортил куклу?

– Я не знаю, – в углу комнаты сидела Даша, держа в руках наполовину обезглавленную игрушку. От плача она слегка икала, а по щекам тянулись подсохшие ручейки слёз. Она гладила синтетические волосы на болтающейся голове, от которых на её маленьких руках оставались следы крови. Максим любил сестру и не хотел огорчать её, и, если бы у него получилось, то она бы не горевала по таким пустякам, а мама не стала бы его ругать. Но не мог же он сейчас взять и сказать, что хотел таким образом вызвать папу.

– Ох, Максим, что же такое. Опять ты меня расстраиваешь. Ты же взрослый мальчик и понимаешь, что мне тяжело одной с вами двумя справляться, но, вместо того, чтобы помогать, опять творишь чёрт знает что. Не знаю я, что с тобой делать, прямо руки опускаются.

– Мама, прости, я больше не буду. Честно, я всегда-всегда помогать тебе буду, чтобы ты была самой счастливой!

– Ну что, доченька, простим ему эту выходку? – Даша кивнула. – Ладно, иди сюда, но учти, что ты мне обещал! – Максим сел рядом с мамой. – Как твоя рука? Сильно болит?

– Нет, не очень. Щиплет только, – Макс посмотрел в мамины глаза. – Мам, а мы купим Дашке новую куклу?

– Конечно купим.

Максим продолжал сидеть рядом с мамой, прижавшись к её плечу. Комок, стоявший в горле в течение всего разговора, понемногу разваливался, и его осколки, как казалось мальчику, падали на самое дно желудка. Мама больше на него не ругалась, сестра привычно возилась с игрушками. Жизнь возвращалась в обычное русло.

«Интересно, – крутилось у него в голове, – почему папа не пришёл? Может он появляется не всегда, а только, если он не может наказать сразу? Может, если бы я не брал его нож, то он бы пришёл сам? Или он приходит только во сне, чтобы сказать, что я плохо себя веду? А может его просто нет и он мне только снился? Может есть какой-то ритуал?»

– Мам, а ты помнишь, как мы с папой гуляли в дни рождения?

– Конечно помню.

– А Даша помнит? – девочка отвлеклась от кукольного чаепития, услышав своё имя.

– Не уверена, она была совсем ещё малышкой.

– Неправда, я всё помню, – Даша врезалась с разбегу в маму и прижалась к ней.

– Ничего ты не помнишь, и папу не помнишь, ты ещё…

– Максим, перестань! – голос мамы стал сухим. – Ты обещал!

– А вот и всё помню, – девочка показала брату язык, почувствовав безнаказанность, но тут же убрала его, увидев взгляд мамы.

– Прости, – Максим старался не смотреть на сестру, чтобы не видеть её гримасы. – Мам, а ты бы хотела снова погулять так вместе? Как раньше мы гуляли.

– Конечно хотела бы, – она крепко обняла детей.

– А как ты думаешь, бывает такое, что человек умер, но он всё равно рядом? – Даша задрала голову и выглядывала из-под маминой руки, ожидая ответа.

– Не знаю, сынок, но во многих культурах считается, что душа человека после смерти остаётся рядом и защищает своих близких.

– А мне кажется, что папа и правда рядом.

– Да, и мне тоже! И он защищает! – со знающим видом поддакнула Даша.

– Я бы этого очень хотела, – мамины глаза заблестели, и одна из капель, наполнившись, скользнула в уголок губ, оставив за собой влажный след. – какие же вы у меня уже большие.

Максим сидел в своей комнате. На его палец была намотана влажная тряпка, бывшая когда-то частью постельного белья. В потускневшем узоре угадывались маленькие сиреневые цветы, бывшие когда-то то ли васильками, то ли колокольчиками. Время и хозяйственные хлопоты свели их различия на нет. Иногда он подносил палец к глазам и сосредоточенно его разглядывал. Максим не пытался определить происхождение лоскута, как могло бы показаться, он его вовсе не интересовал – он смотрел на растущее пятно грязи. Оно поглощало бледные цветы как проталины снег.

Убедившись в том, что пятно всё ещё увеличивается, Максим опустил руку и стал аккуратно тереть крашеный серебром пластик модели самолёта. Он протирал лопасти, антенны, дребезжавшие, когда цеплялись за нитки торчавшие на тряпке, убирал с них пушистую пыль, скопившуюся за год, в котором они с папой перестали клеить модели. Мама сказала, что нужно почистить их к приходу гостей и добавила, стоя в дверях, что, если бы папа зашёл и увидел в каком состоянии его самолёты, то не сильно обрадовался.

Максим смотрел на модели. Большинство из них стояли на своих длинных изогнутых подставках, похожих на ноги, колени которых причудливо выгнуты в обратную сторону. Он смотрел на эту молчаливую толпу, заставлявшую его погрузиться в воспоминания.

Вот они идут втроём. Мама с папой держат его за руки и о чём-то разговаривают. Он не помнит ни слова – он сосредоточен на дороге. Дорога полна опасностей. Он старательно перешагивает и, если надо, перепрыгивает трещины, которыми исполосован асфальт. Сбивается с ритма движения родителей, то болтаясь позади них, то таща за собой. В самых отчаянных ситуациях, вцепившись покрепче в руки и почувствовав ответное сжатие, он поджимает ноги и летит над трещинами минных полей, отдавшись на волю взрослых. Их разговоры свистят над ним пулемётными очередями, а смех гремит разрывающимися снарядами. Вот папа зовёт его. Максим поднимает голову. Солнце такое яркое, что он видит только тёмную фигуру, светящуюся по краям. Он жмурится, пытаясь рассмотреть отца, но у него ничего не получается. Папа спускается к нему из солнца и садится перед ним, отворачивая его лицо от света так, что Максим чувствует спиной тепло, а папа сам начинает щурить глаза. На его лице вспыхивают и тут же гаснут солнечные зайчики. «Ну что, хочешь подняться на ту башню?» – спрашивает отец, показывая на донжон замка, со стен которого вырос весь их город. Максим поворачивается к маме и спрашивает, пойдёт ли она с ними. Она кивает, и он кивает отцу. Вот они уже идут по ступенькам, постоянно убегающим направо так быстро, что кажется будто они никогда не закончатся. А потом появляется небо, которое, чтобы доказать свою реальность, встречает их ударами ветра. Они стоят и смотрят сквозь окна башни. Птицы летают под ними и спускаются ещё ниже, чтобы сесть. Мир перевернулся – они видят город как птицы, они кричат из бойниц птицами. А потом появилась Даша. Они теперь гуляли с коляской и его держала только одна рука. Он перестал летать. На самый верх башни они поднимались с папой, смотрели и кричали как птицы, но не в пустоту, а маме, остававшейся внизу с коляской. А однажды папа умер. Максим больше не бывал на башне и не чувствовал себя птицей – мама не хотела гулять, она только плакала. Ему оставалось смотреть на модели самолётов, которые, как и он, не могли летать.

Наутро они проснулись рано. Максим торопливо умылся, забрызгав зеркало больше обычного, оделся, застегнув рубашку ровно только с третьего раза, и побежал завтракать, ударившись по пути локтем о косяк так, что в кухне он появился, всё ещё потирая онемевшую руку. Чтобы побыстрее закончить с утренними делами, он набил рот кашей, влил туда же чашку чая с молоком, и теперь пережёвывал эту смесь, прыгая глазами по мерно жующим маме и сестре. Он сильно волновался. В голове звучало: «Скоро, уже совсем скоро мы встретимся!». Сегодня была его первая поездка на кладбище.

Максим раньше не бывал в таких местах. Он видел их на экране, те кладбища показывали преимущественно ночью и на них, в свете луны, делившей небо с редкими облаками, происходила какая-то чертовщина – то скелеты играют музыку на таких же скелетах, то воскрешают или воскресают сами, бормоча заклинания. Но то кладбище, мимо которого он проходил, не было на них похоже. Оно больше напоминало огромный парк с разросшимися деревьями, среди которых изредка можно было заметить кресты. Оно старательно оберегало себя от посторонних глаз.

Они прошли через ворота, украшенные сверху металлическим крестом, а снизу торговыми рядами, основным товаром в которых были лампады и искусственные цветы, кичащиеся своим неприродным происхождение. Среди них не было ни одного, напоминавшего цветом или формой живой образец, по которому они созданы. Максим заметил, что гул города исчез, будто его кто-то проглотил – сожрал весь транспорт и всех людей, из которых он состоял. Остался только звук ног, ступающих по дорожкам, засыпанных гравием, шум ветра, запутавшегося в жилистых листьях, которыми были наполнены кроны, и редкие крики ворон, сидевших на ветках как единственные плоды, на которые способна кладбищенская растительность.

«Интересно, – думал он, – они здесь и вырастают? А они видели город, который снаружи? Может они просто прилетели сюда за прутиками для строительства своих гнёзд, а деревья украли их память и оставили украшением своих крон? А листья отравлены теми, кто лежит у их корней? Вдруг деревья разрушили их семьи, как и семьи тех, кто питает стволы». Максим силился, но не мог вспомнить хоть что-нибудь по этому поводу из школьной программы.

Тем временем они уходили всё дальше от ворот, всё глубже в кладбище, в это жилище мёртвых, которое чем дальше, тем больше походило на город. Зданиями тут были беседки с клумбами внутри, сказочные домики самых разных размеров, Максим до этого часто видел такие на картинках в книжках со сказками, и даже пирамиды, они были поменьше тех, в которых водились мумии, но всё равно внушали опасения. Макс взялся покрепче за мамину руку.

Та часть, в которой был похоронен папа, отличалась от остального кладбища. Здесь не было деревьев, а могилы напоминали холмики, вырытые огромными кротами, как из мультфильмов, которые почему-то очень любили трапеции. Они были расположены так плотно, что напоминали лабиринт, позволяющий идти куда угодно – у него не было стен, лишь только тропинки, сбиваясь с которых, ты попадал на очередную могилу.

Максим стоял перед папиным холмиком. Носы его кроссовок упирались в шершавую доску, которой был обнесён невысокий холм, скрывавший под собой гроб. Центр немного провалился и напоминал вулкан. «Интересно, земля принимает форму всего, что под ней? – Макс вспомнил, что все гробы, которые он видел, имели такую же форму, что и холм. – Если так, то теперь понятно, почему людей хоронят в этих ящиках. Чтобы не пугать никого, они сейчас точно не такие, какими были раньше».

Он вспомнил Барсика и отца из своего сна. Ему стало немного жутко. Максим сделал шаг назад, чтобы перестать чувствовать могилу обувью. Земля растрескалась, а глубокие трещины сделали её похожей на черепаший панцирь. Казалось, что что-то толкает холм изнутри и только тонкие доски, вцепившись всеми своими заусенцами, мешают ему развалиться и не дают этому чему-то выбраться на поверхность.

– Надо будет поменять памятник, – сказала мама. Её голос звучал еле слышно, она сказала это только для себя, но тишина, стоявшая на кладбище, как и место в целом, не терпели ничего личного.

Цветы ярким всполохом упали на могилу, закрыв трещины, гипнотизировавшие мальчика, и разрезав серый кладбищенский пейзаж. Максим словно вышел из оцепенения. Он посмотрел на крест – витиеватым шрифтом, как на поздравительных открытках, на нём было написано имя папы и ряд цифр. У подножия креста, за батареей маленьких закопчённых лампадок, стояла цветная фотография. На ней папа улыбался, но лицо было обезображено подтёками от воды, тянувшимися сверху донизу, так, что оно имело черты и отца, которого он помнил, и того, что видел во сне.

– Ну что, дети, поехали дальше. Макс, поправь, пожалуйста, цветок. – Максим потянулся к бутону, уткнувшемуся в землю, и приподнял его. Перед ним появилась широкая трещина, которую закрывали лепестки. Он склонился к ней, поддавшись искушению заглянуть внутрь, увидеть через неё гроб. Ничего. Взгляд упирается в темноту, несмотря на яркое солнце. Только надкрылки спешащего жука блеснули в темноте.

Они шли к выходу. Вокруг них снова росли деревья, а с ними вернулись и крики ворон. Кладбище оказалось совсем не таким, как его представлял Максим. Ему здесь не только не хотелось плакать, но он совсем ничего не чувствовал – оно не вызывало у него никаких эмоций. Это место оказалось слишком мёртвым даже для того, чтобы сниться отсюда. Он был уверен, что его отец не может быть в той яме, его там нет. Максим видел, что там только темнота.

Когда они подошли к кассам замка, людей там почти не было. Может сказалось время – местные только заканчивали завтрак и готовились к выходу из дома, а приезжие были на подъездах к городу, застряв на каком-то очередном ремонте дороги.

Пока мама покупала входные билеты, Максим с Дашей рассматривали афиши с выставками замка.

– А я сюда пойду! – Макс ткнул пальцем в фотографию с дыбой.

– А я тогда сюда! – Даша показывала на изображение клетки, в которой сидел какой-то человек в тряпье.

Так они поделили всё вплоть до кузницы и других ремёсел. Несколько особняком висел плакат башни – на нём не было красочных картинок людей в средневековых одеждах или сцен из их жизни. Только чёрно-белые снимки донжона и надпись «Вид на историческую часть города с высоты птичьего полёта».

– Мама, а можно я покажу Даше башню?

– Конечно, покажи, но пойдёте вы туда только вместе со мной!

Мощёный крупными булыжниками двор замка был тих. Шуты и кузнецы стояли у стен с сигаретами и готовились стать собой. Максим знал, что скоро всё будет наполнено звоном металла разрушаемого и создаваемого, а нос со всех сторон будут привлекать запахи еды. Пока же раздавался редкий рёв ослов, которые мирно ели. От них пахло травой и навозом.

– Давай кто быстрее! – крикнул Максим как только показался вход в башню и рванул со всех сил. Даша побежала за ним.

– Дети, подождите! Осторожнее! Макс, следи за сестрой! – крикнула мама вслед детям, ныряющим в дверцу.

Он бежал по лестнице. Перед глазами стробоскопом мелькал знакомый бесконечный поворот, возвращающийся сам в себя. Изнанка ступеней как волшебный фонарь, во вспышках которого можно было увидеть всадника верхом на коне, выворачивается, ломая тем самым ход времени, возвращает в прошлое. Максим вспоминает все встречи с отцом. Вспоминает, как пытался его догнать на этой лестнице, но видел постоянно исчезающую спину. Будто он теперь стал папой, а Даша им самим. Он идёт в верхний мир, где на смотровой площадке его всегда ждут. Ещё немного и покажется знакомый ветер.

На площадке было пусто. Всё так же, как он помнил: птицы, воздух, мама внизу. Она машет. Вот только она без коляски, а вместо папы рядом стояла его младшая сестра и смотрела вниз, просунув голову сквозь прутья ограждения. Даша махала маме рукой, птицы ей были неинтересны.

Максим чувствовал себя шахматистом, который где-то ошибся, разыгрывая знакомую партию. Сейчас он должен был что-то сделать, как-то всё исправить. Вынудить противника совершить ход, который восстановит порядок фигур на доске. Макс сел рядом с Дашей.

– Посмотри какие птицы! Слышишь, как они кричат?

Девочка подняла голову вверх. Он толкнул её и платье сестры с легким шелестом проскочило за косичками сквозь прутья. Спикировало, как чайка за куском хлеба. Нижней частью спины Максим почувствовал удар тела о мостовую, а через мгновение услышал крик. В нём он с трудом узнал маму. У неё появился какой-то новый голос.

Мальчик стоял один на смотровой площадке. Он озирался и, пытаясь прорваться сквозь шум птиц, кричал: «Папа, ты здесь? Папа, ты слышишь меня? Пожалуйста, пойдём скорее вниз! Там ждёт мама – она обрадуется!»