Сумерки богов

Скотт Оден

Сумерки богов

Для Мидо и Анны:

Nulla tenaci invia est via[1]

Братья начнутбиться друг с другом,родичи близкиев распрях погибнут;тягостно в мире,великий блуд,век мечей и секир,треснут щиты,век бурь и волковдо гибели мира;щадить человекчеловека не станет.Старшая Эдда, Пророчество Вёльвы, стих 45[2]

И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобождённым на малое время.

Откровение, 20: 1–3

Scott Oden

TWILIGHT OF THE GODS

Text Copyright © 2020 by Scott Oden

© Алина Ардисламова, перевод, 2023

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть первая. Фимбулвинтер

1

Долина Гудбранна, центральная Норвегия

Поздняя осень 1217 года от Рождества Христова

На вершине невысокого холма, под небом цвета старого сланца, распростерлись мертвые тела. Все они были в растерзанных доспехах: кольчуги порваны, щиты сломаны, а шлемы расколоты на части свирепыми ударами. Не было им счёта, и лежали они не идеальными рядами, – так мертвецы лежат после того, как сталкиваются стены из щитов, а люди падают, словно колосья под лезвием жнеца, – а скорее кучками и буграми, будто сам Спутанный Бог, хитроумный Локи, решил наполнить землю прахом убитых норманнов. Их кровь смешивалась с другими телесными жидкостями, превращая ранний снег под ногами в алую кашицу.

Холодный северный ветер стонал в вечнозеленых елях, окружавших холм. Он гремел древками копий, что росли из тел убитых как трупные цветы, их лезвия уходили корнями в животы и спины; он разрывал ткань сброшенных знамен. На некоторых была изображена голова волка на белом поле. На других, более многочисленных, красовался чёрный крест. Вдруг ветер стих; воцарилась абсолютная тишина.

Среди этого запустения мелькнуло движение. Великан с каштановыми волосами, одетый в драный пластинчатый доспех, вскочил на ноги, крепко сжимая в окровавленном кулаке зазубренный меч. От его дыхания шел пар, пока он пыхтел после напряжённой битвы. С его бороды капали кровь и слюна; запачканное алым лицо было обращено к небесам. Нетвердо стоя на ногах, великан переступил нагромождения трупов, обозначивших горнило битвы, и начал искать наверху малейший признак божьей милости к его победе – разрыв в облаках, луч света из небесного царства, хоть что-нибудь. Но перед ним раскинулось лишь бескрайнее тёмно-серое пространство, твёрдое, как арктические льды. Слёзы навернулись на его глаза, и великан поднял меч рукоятью к небу.

– И-Иисус! – сказал он хриплым голосом. А затем громче: – Иисус!

– Он тебя не услышит, – протянул в ответ кто-то за его спиной.

Мужчина резко обернулся.

Из того же месива трупов поднялась женщина. Однорукая дочь Одина, чьё левое запястье заканчивалось железным кулаком, созданным специально для щита. Похожая на рубины кровь свернулась в звеньях её кольчуги – теперь изрубленной и рваной после всех этих схваток с копьями.

– Ульфрун Хаконардоттир, – произнёс великан, скалясь и шипя от гнева.

Женщина, Ульфрун, тяжело опёрлась на длинную дубовую рукоять топора. Здоровой рукой сняла то, что осталось от шлема, – он треснул по швам в том месте, где принял на себя смертоносный удар. Ульфрун отбросила его в сторону. Мокрые волосы цвета древесной золы рассыпались по её плечам.

– Хеймдул Клятвопреступник, – прорычала она.

– Женщина, у тебя больше жизней, чем у кошки! Я видел, как Гутрум нанёс тебе смертельную рану.

– Это? Так, детская игра, – ответила Ульфрун. – Твой Гутрум решил меня пощадить и умер за это.

– Тогда ему выделили славное место по правую руку от Христа, рядом со святыми и мучениками.

Громкий смех Ульфрун был похож на стук камней.

– Эта ложь тебя успокаивает, Клятвопреступник?

– Мои чресла опоясаны поясом истины, – сказал Хеймдул. Он хрустнул косточками в шее, сняв с плеч напряжение, затем ударил плоской стороной меча по каблуку своего подкованного сапога, сбивая кровавый ледяной налёт. – А на груди – знак правосудия.

Ульфрун подняла топор, его изогнутое лезвие было выковано из испанской стали, а рукоятку пересекали железные тяги.

– И эти лохмотья ты будешь носить со всеми своими псами, что сидят за дверями Вальхаллы и выпрашивают объедки со стола Всеотца! Вы повернулись к нему спиной! Разрушили его алтари, сожгли священные рощи, и ради чего? Чтобы ваш несчастный правитель получил корону, благословленную каким-то целующим крест идиотом в Риме? Нет, Хеймдул Клятвопреступник, ты скоро узнаешь правду!

– Языческая ведьма! У нас только один отец, и он – не одноглазая сказка, которую рассказывают детям! Один? Плевал я на твоего Одина! Я мочусь на твоего Одина! Я сын Божий, присягнувший Белому Христу!

Быстрее, чем можно было ожидать из-за его крупного тела, Хеймдул начал бой. Он взмахнул своим зазубренным клинком, стремясь нанести удар слева. Ульфрун не дрогнула. Она не уклонилась от свистящего клинка, который вот-вот мог оборвать её жизнь. Вместо этого шагнула вперед и поймала его костяшками пальцев своего железного кулака. Меч сверкнул и отскочил; лязг удара разнесся эхом по холму. Далеко на севере, из-за окутанных облаками вершин, словно в ответ донесся раскат грома. Ульфрун откинула голову назад, прислушиваясь к чему-то, что могла слышать только она, а потом обнажила зубы в свирепой улыбке, ничуть не смягчавшей жёсткие черты лица.

– Я же говорила, – сказала женщина, опуская взгляд, чтобы посмотреть на Хеймдула. Её голубые глаза мерцали ужасным магическим светом. – Твой Пригвожденный Бог не слышит тебя.

Ульфрун Хаконардоттир – Ульфрун Железная Рука – была подобна буре. Она сражалась как волчица, в честь которой и была названа, её коварство и ловкость закаляли дикий дух, вплетенный на станке в клубок её жизни. Так же, как и у волчицы, её поджарые мышцы и крепкие сухожилия были не слабее мужских. Лезвие топора сверкнуло в бледном свете осени, и она яростно обрушивала удар за ударом на щит своего врага. Прерывистое дыхание, звенящий треск, скрежет и скольжение стали по железу были единственными звуками, пока она отбивала неуклюжие ответные удары Хеймдула и чуть не снесла ему голову. Его спас лишь поспешный прыжок назад.

Ульфрун дала ему минутную передышку – достаточно, чтобы почувствовать холодные руки Норн, пока те собирали распущенные нити его жизни, держа наготове ножницы. Хеймдул стоял в тени своей гибели и не видел её. Это было ясно написано в глубоких зарубках на его мече, в поту, что обжигал глаза, и в дрожащих конечностях. Он был так близок к краю пропасти, что ему даже не хватало дыхания воззвать к своему Пригвожденному Богу. Ульфрун окинула всё это взглядом… и рассмеялась.

Этот звук, язвительный женский упрёк, поразил Хеймдула так, как ни один физический удар. Он прошёл сквозь кольчугу и впился в кожу. Когда же проскользнул сквозь мышцы и кости, пронзил обнажённое сердце его хрупкой гордости, Ульфрун увидела, как Хеймдул поморщился. Она подумала, что в тот момент ему было ни до любви Белого Христа, ни до божественного спасения. Помнил ли он наставления этого так называемого Господа подставлять другую щеку и возлюбить врага своего? Нет. Лицо норманна налилось яростью. Тут не хватит никакого прощения. Эту боль могла исцелить только кровь. Кровь Ульфрун. Мужчина обнажил зубы в животной ухмылке. Побелевшие костяшки пальцев хрустнули, когда он обеими руками схватился за рукоять меча. И тогда Хеймдул с бессвязным криком ринулся в атаку.

Ульфрун остановила его на полпути. Ей не хотелось испытывать свою силу против его, потому что противник был подобен разъяренному, безумному быку. Нет, она просто уклонилась от удара, который наверняка смог бы рассечь её тело от макушки до промежности, а потом развернулась на носках, когда Хеймдул неуклюже прошёл мимо. Прежде чем он успел оценить обстановку, топор Ульфрун очертил узкую дугу; он попал высоко, у основания его черепа. Хрустнула кость. Хлынула кровь. И крик Хеймдула превратился в хриплое бульканье. Его меч выпал из обессилевших рук.

Ульфрун ослабила хватку на рукояти топора.

Но даже с глубоко вонзившимся в позвоночник клинком пораженный норвежец продолжал идти, волоча ноги по взрыхленному и забрызганному кровью снегу. Он пошатнулся, наполовину обернулся и наконец рухнул на землю, как детская марионетка, у которой отрезали верёвочки.

Вновь воцарилась тишина.

С севера раздалось гулкое эхо грома.

Ульфрун выдохнула, а затем задышала часто и прерывисто. Пошатываясь, подошла к телу Хеймдула и здоровой рукой схватилась за рукоять топора. Ульфрун немного его раскачала, потом поставила ногу на затылок убитого и выдернула лезвие.

Кряхтя от усилия, она ударила его снова. И снова. С каждым ударом раздавался звук бойни – хруст хрящей и треск сухожилий, мягкое хлюпанье окровавленной ткани, разрывающейся под давлением стали, скрежет расщеплённых костей; на третьем голова Хеймдула отделилась от тела.

Ульфрун наклонилась и схватила ее за гриву спутанных от крови волос.

– Один! – взревела она, размахивая отрубленной головой своего врага в сторону северного горизонта. – Один! Смотри сюда! Смотри…

Она снова пошатнулась, когда внезапная болезненная усталость лишила её сил. Облака над головой кипели и пульсировали; вечнозеленые деревья раскачивались, как гибкие девы, танцующие под недоступную никому мелодию. На поле, где убийца встретил убийцу, остались только убитые… и они тоже кашляли и вздыхали перед её расплывчатым взором – море красного и белого, плоти, крови и разорванных кольчуг, чьи стальные края угрожали напасть на неё.

– О-Один!

Ульфрун Железная Рука прошла десяток шагов, прежде чем бледный свет солнца внезапно померк. Она опустилась на снежную корку, а затем повалилась набок, всё ещё держа волосы Хеймдула в своих пальцах. Она лежала неподвижно, и её накрыла темнота, словно уютное покрывало.

Она не знала, как долго так пролежала. Время не имело никакого значения. Минута, день, год, целая жизнь – всё было для неё одним, но мир вращался, ветер вздыхал, и вдалеке она слышала рокот грома, похожий на боевые барабаны Асгарда. Ульфрун неумолимо чувствовала, как жизнь снова возвращается в её тело. Она согнула замерзшие конечности, двигая мышцами и сухожилиями, несмотря на бесчисленные мучительные уколы, желая ослабить хватку пальцев на волосах мертвеца. Женщина медленно перевернулась на спину и открыла глаза. Наступила ночь, и сквозь разрывы в облаках мерцали мрачные зелёные огни.

Вздрогнув, она осознала, что не одна.

Ульфрун резко выпрямилась, вцепившись в оружие. В обрубке запястья внезапно вспыхнула острая боль; хотя прошли годы, воспоминание о сокрушительном ударе, отделившем её руку от тела, было достаточно сильным, чтобы сквозь стиснутые зубы вырвался вздох. Она зарычала от боли.

Рядом стояло зловещее существо, едва освещенное тусклым изумрудным светом, просачивающимся с небес. Оно имело очертания человека, хоть и сгорбленного и такого же искривленного, как посох, на который он опирался; незнакомец был одет в просторный плащ и низко надвинутую широкополую шляпу. Из кромешной тьмы сверкал единственный злобный глаз.

Ульфрун выругалась про себя. Она знала его, знала ещё с детства – с тех пор, как он выделил её среди других и наставил на путь величия. Она позвала, и он пришел. Серый Странник; Бог-Ворон; Бог повешенных; отец и предводитель асов.

– Я испачкала землю их кровью, Всеотец, – сказала она. – Кровью этих христолюбцев и клятвопреступников!

Из горла незнакомца вырвался низкий и безжалостный смешок.

– Все они niðings. Жалкие и развращенные. Приспешники Белого Христа наводняют Мидгард, как паразиты. – Его голос был резким и скрипучим. – Но час их гибели приближается.

Когда сочтены годы, девять на девять на девять,И снова смрад войны веет как дыханье дракона;Когда Фимбулвинтер скроет бледное солнце,Чудовищный Змей будет корчиться в ярости.

Ульфрун села на корточки.

– Уже пора?

– Уже давно пора, дитя человека, – сказал странник. – Собери úlfhéðnar и berserkir, сыновей Волка и сыновей Медведя, и ступай на землю Вороньих гётов. Белый Христос пошлёт и своего защитника, и там вам придётся вступить в битву. Но будьте готовы, – предостерёг незнакомец. – Наблюдайте за тем, как волк пожирает луну, и ждите, пока змеиные кольца сотрясут землю! И только тогда сможете постичь то, что ищете!

– Сарклунгр, – ответила Ульфрун поражённым шёпотом.

– О, могучий Ранящий клинок! Выкованный в тёмном пламени королевства карликов Нидавеллир и отданный твоему сородичу Сигфроду Вёльсунгу, чтобы отомстить дракону за убийство его народа. Даже сейчас он покоится под волнами озера Венерн.

Из великих глубин, из вод поднимается курганКаменный зал Арана, где обитаетОтродье Ёрмунганда, Злостного Врага,И гремят его жуткие кости, и предвещают конец.

– Достань клинок, Дочь раздора! Вытащи его из безжизненного черепа дракона и сражайся им против защитника Белого Христа! Разорви того на части! Сдери плоть с его позвоночника и переруби все рёбра! Вытащи лёгкие из разорванного трупа! И пусть его кровь призовёт сброд этого Пригвождённого Бога в Асгард!

– Покончим с ними раз и навсегда, – сказала Ульфрун сквозь стиснутые зубы, поднимаясь на ноги. Вдалеке прогрохотал гром, и, прежде чем его эхо успело затихнуть, Серый Странник исчез. Она осталась одна.

Ульфрун Железная Рука нетвёрдо подошла к тому месту, где лежал её топор, прислонённый к неподвижному трупу Хеймдула Клятвопреступника.

– Скоро, – пробормотала она, выпуская облако пара на холоде. – Скоро всё это закончится.

2

Земля Вороньих гётов, северный берег озера Венерн

Начало весны 1218 года от Рождества Христова

Факелы мерцали, отбрасывая тонкий оранжевый отсвет на процессию, пока та двигалась через ряды ясеней и дубов. Трижды по девять мужчин и женщин спускались с увенчанных крепостью высот Храфнхауга – утёса в форме корабля, который люди называли Вороньим холмом. Они шли в зловещем молчании. Это было не свадебное и не похоронное шествие, ведь не было звуков ни флейты, ни барабанов, ни пения, возвещающих о радости или скорби. Лишь звон боевой сбруи и скрип изношенной кожи; каждый носил на себе варварские великолепия ушедшей эпохи – древние кольчуги из бронзы и железа, волчьи шкуры и черепа, пояса из медной чешуи и нагрудные знаки из кованой меди. Северная бледность терялась под витиеватыми татуировками, сделанными из золы и вайды, под разводами и мазками сажи и пепла, которые придавали им особый вид – скорее звериный, чем человеческий. Руки с чёрными ногтями сжимали топоры и вложенные в ножны мечи или цепко держали увешанные перьями древки коротких копий.

Они шли по тропинке, ведущей к кромке воды, к ветхому причалу, где ждала маленькая лодка, крепко привязанная к деревянным сваям. Береговая линия образовывала естественный залив – глубокую бухту Скервик, где чёрные воды озера Венерн плескались о крутой, покрытый снегом склон Вороньего холма. Когда процессия приблизилась к причалу, мужчины и женщины расступились, чтобы позволить одному из них пройти вперед. Этот человек был мельче остальных, закутанный от макушки до икр в шкуру огромного серого волка, сверху которой всё ещё красовался череп. Голубые глаза, смотревшие из-под густых бровей зверя, казались угрюмыми и злыми.

Самая старшая из женщин, крепкая и седовласая, некогда воительница, кожа которой была испещрена больше шрамами, нежели морщинами, подошла к маленькой фигурке.

– Диса Дагрунсдоттир! – сказала она твёрдым как кремень голосом. – Судьба призывает тебя. Она требует от тебя занять место в тени Человека в плаще. Ты принимаешь призыв?

Из-под волчьего черепа сверкнули глаза; маленькая фигура ничего не ответила.

– Принимаешь? – прогремела старуха, нахмурившись.

И Диса Дагрунсдоттир, которой в следующее новолуние исполнится шестнадцать лет, выпрямилась во весь рост и сбросила с плеч шкуру древнего зверя, от которой воняло потом, дымом и запёкшейся кровью. На ней была длинная чёрная туника, подпоясанная на талии и украшенная вышивкой из рун, выполненной серебряной нитью. Хоть девушка была маленькой и худой, у неё были проницательные, голодные глаза хищницы. Как и у других присутствующих женщин, на правой щеке Дисы красовалась татуировка в виде ворона; это указывало на её принадлежность к древнему роду, на сестринство, столь же древнее, как сам Храфнхауг. Диса тряхнула головой, отчего костяные амулеты с вырезанными рунами, вплетённые в её чёрные волосы, щёлкнули друг о друга, как нетерпеливые мысли.

– Принимаешь?

Тонкие губы Дисы растянулись в оскале, который говорил не столько об огне юности, сколько о давно лелеемой отвергнутой мечте. От резкого дыхания девушки шёл пар.

– Да.

Старуха долго смотрела на Дису, пока висело неловкое молчание, её изуродованное лицо было непроницаемо. Наконец она кивнула.

– Тогда иди и докажи, что достойна, – на этом старуха сделала шаг назад.

Нахмурившись, Диса Дагрунсдоттир прошмыгнула мимо нее и направилась к концу причала. Затем запрыгнула в лодку и уселась на скамье на носу. Старуха махнула рукой; двое из процессии, мужчина и женщина, последовали за Дисой. Мужчина вскарабкался на борт и взял весла, а женщина отвязала веревки, крепко удерживающие лодку у причала, и толкнула; после чего прыгнула в лодку в последний момент и заняла место у румпеля.

С губ Дисы не сорвалось ни слова прощания; она злобно смотрела на сутулую старуху, пока весла вонзались в тёмные недра Скервика. Суденышко неслось прочь, и единственными звуками были скрип дерева, шипение воды и гортанное дыхание гребца.

Мгновение – и лодка исчезла в туманной ночи.

Рядом со старухой встал мужчина. Крупный, с сединой в каштановой бороде, он сунул руки за свой расшитый золотом пояс и покачнулся на пятках.

– Если Человек в плаще отвергнет её, я всё ещё могу найти для Дисы место в своём доме. Что скажешь, Сигрун?

Старуха Сигрун искоса взглянула на мужчину. Его звали Хредель; цепь из витого золота на бычьей шее выдавала в нём влиятельного человека. Он был хозяином Храфнхауга и её вождем, но Сигрун знала его с детства – мягкого, сонного Хределя, который слишком много пил, всегда беспокоился и нянчился со своим единственным сыном так, как южные матроны – с дочерьми.

– Чтобы вы с сыном делили её между собой?

Хредель нахмурился.

– Не глупи. Я предлагаю от чистого сердца. У неё нет матери, отец погиб, но мой мальчик, Флоки, ею очарован. Если она вернётся…

– Если она вернётся, – сказала Сигрун, раздувая ноздри, – без мантии жрицы, тогда ей не будет места среди Дочерей Ворона.

– Ты же не хочешь изгнать собственную внучку?

Сигрун повернула голову; её свирепый взгляд пронзил и удержал Хределя, как копье охотника.

– Изгнать? Нет, Хредель, если Человек в плаще с позором пошлёт её обратно, Дису не спасёт что-то столь хрупкое, как родство. Если она потерпит неудачу, я своей же рукой прибью эту глупую девчонку.

Нос лодки вздымался в такт ударам гребца. Над головой сквозь рваные прорехи в облаках проглядывали звезды; ночь текла к концу. Скоро рассвет окрасит небо на востоке, и где же будет она? Диса сидела в тишине, обдумывая ответ, пока дальний берег медленно приближался, надвигаясь, как зловещее пророчество, от которого она не смогла убежать. Станет ли она тогда рабыней? Или вообще не доживёт до восхода?

В одном кулаке Диса сжимала гладкий камень с глубоко вырезанной руной – Дагаз. Его чернильный двойник всегда был с ней на плече, нанесённый рукой её отца, когда она была ещё младенцем. Эта руна… этот камень были основами её судьбы.

Как и священных рун, Дочерей Ворона было двадцать четыре. Ни больше ни меньше. Дети семей, основавших Храфнхауг, все Дочери носили татуировки рун, соответствующих первой букве их имени. Именно с помощью рун Судьба решала, кто из Дочерей будет служить жрицей Человеку в плаще, бессмертному вестнику Спутанного Бога, а кто – законодательницей и защитницей Храфнхауга.

Диса вспомнила предвкушение и страх, охватившие деревню неделю назад, когда охотники нашли старую жрицу – старуху по имени Колгрима – мёртвой у входа в ущелье, которое называлось Шрамом. Как старшей из Дочерей Ворона Сигрун, родной бабушке Дисы, пришлось наблюдать за выбором новой жрицы. Как казалось Дисе, это не так уж сложно: Сигрун собрала остальных двадцать три Дочери вместе у Вороньего камня в центре деревни. Она приказала одному юноше вскарабкаться по поверхности Камня и достать из ниши запечатанный глиняный горшок. Тот покоился в вырезанном углублении на вершине камня уже пятьдесят восемь лет – с того момента, как старая Колгрима приняла мантию жрицы. Горшок был лёгким и полым, а его поверхность со временем исцарапалась и потрепалась. Юноша осторожно передал его бабушке.

На глазах у Дисы и других Дочерей Сигрун разбила горшок, извлекла из осколков высеченный камень и подняла его в руке. Её руна – Дагаз. Все надежды Дисы рухнули в мгновение ока. Она не хотела служить Человеку в плаще. Больше всего она мечтала о мантии воительницы, совершать набеги на северян и данов, забирать у них скот и золото, орудовать мечом и копьём против вражеских Воронов. Она хотела, чтобы её имя произносили с благоговением, так же сильно, как и хотела привлечь внимание благословенной Фрейи, которая первая выбирала из числа убитых героев. Но нет. Боги быстро решили её судьбу, когда бабушка нашла плоский речной камень с вырезанной руной среди осколков тёмной глины, некогда соединявшихся в горшок, что десятилетиями покоился в нише. Она…

Киль лодки царапнул по каменистой гальке, что и была их пунктом назначения. Диса вздрогнула от этого звука. На столбе у кромки воды горел одинокий светильник. Девушка выдохнула, когда женщина на корме оставила румпель и подошла к ней.

– Пора, сестра, – сказала она, обнадеживающе положив руку на плечо девушке. Как и у Дисы, у женщины были чёрные волосы, с которых свисали амулеты, и татуировка ворона на высокой скуле. Белый шрам, пересекающий дважды сломанный нос, не смягчал черт её лица. Она явно познала ненастье Одина, а Диса познала ревность.

– Не терпится избавиться от меня, Ауда? – обозлилась Диса на прикосновение двоюродной сестры. Сбросив её руку, встала и перепрыгнула через борт лодки. Озеро здесь было мелким, ледяная вода плескалась у самых лодыжек. – Отправляйся обратно и просто брось меня!

Диса ударила по корпусу лодки и попыталась столкнуть её с гальки, но всё безуспешно. Раздражённая, она сплюнула и уже собиралась развернуться. Ауда наклонилась с носа и поймала Дису за руку. Железные пальцы потащили ту обратно.

– Если отправишься к нему с таким гневом, – прошипела старшая, – он отошлёт тебя назад без головы. Ты поняла? Забудь о подобных истериках сейчас же, или они будут стоить тебе жизни.

Человек, что стоял с вёслами – Хрут, любовник Ауды, – опустил голову и отвёл взгляд.

Какое-то время Диса молчала; смотрела себе под ноги на покрытую пеной гальку и тёмные, плещущиеся воды. Её плечи задрожали.

– Я не хочу этого, Ауда, – сказала она хриплым от сдерживаемого негодования голосом. – Старая ведьма послала меня сюда, чтобы я стала рабыней и умерла!

– И ты невероятно глупа, раз веришь в это, – ответила Ауда. – Думаешь, это дело рук Сигрун? Что она поместила твою руну в горшок целое поколение назад, когда была всего лишь ребёнком? Разве ты не видишь в этом руку Богов, Диса? Они выбрали тебя, дали возможность проявить себя… или провалиться. Если ты и умрёшь, то лишь потому, что не показала, что достойна их дара.

– Дара? Зови это своим именем, сестра: рабство! Боги приковали меня цепями к ногам Человека в плаще! Я не лучше тех, кто живёт и умирает во мраке! – Диса сжала кулаки; ей хотелось разгромить что-то, выплеснуть гнев, пока он не заполонил горло и не выдавил из неё жизнь. Ей хотелось закричать. – Где же здесь достоинство? Где слава?

– В тени Человека в плаще нет места мраку, сестра. В годы её жизни имя Колгримы сеяло страх от Уппсалы до Ютландии. Твоё же имя разлетится дальше. Даю тебе слово, – сказала Ауда.

– Как?

Женщина схватила прядь тёмных волос Дисы и игриво дёрнула.

– Начни с того, чтобы не ныть впустую, как испорченный ребёнок.

Диса глубоко вздохнула и расправила плечи. Она кивнула Ауде, хотя в котле её черепа кипела ещё сотня вопросов. Например: почему люди боялись Колгриму? Диса знала ту только как дряхлую старую каргу с позорной смертью. Как её имя разлетелось так далеко? Как ей самой добиться славы той, кто стала не просто служанкой непостижимого Человека в плаще? Но у Дисы хватало врожденной мудрости, чтобы понять, что здесь она не найдёт ответы. Ауда – не тот человек. Диса оглянулась через плечо на столб со светильником, на поверхности которого был грубо вырезан глаз – символ её будущего хозяина. А за ним увидела начало вымощенной камнем дорожки под снежным покровом. Та вела в глубь острова… Но куда? К чему? К славе? Смерти? Бессмертию? Или простому рабству, пока тяжесть прожитых лет не заставит её споткнуться на проторенной тропе и провалиться во мрак и неглубокую могилу?