Кройщик V. Часть Ⅱ

Зашипит певучей змеёй, завоет пасхальным самумом, под музыкальный напев звенящих монист из связок аррабатских дирхамов на невесомых нарядах полуобнажённых смуглых красавиц в изгибах сладостно-липкого танца живота.

Потом, через некоторое время, незваные гости на поминальный пир сами станут истлевшими погребальными костями, а сначала обглоданными падальщиками.

А пустыня, она какая?

Обжигающий жёлтый песок, словно усыпанный микроскопическими сланцами золота, переливается под солнцем, плавно уходящим в закат.

Он прельщает всех прощелыг мира желающих обогатиться, в поисках сказочных копий царя Соломона.

Тут же наказывает за поспешность.

Зыбучий песок карает или кто, – предстоит узнать.

Там, за горизонтом барханов, есть ли дверь в цветущий оазис жизни?

Жажда в пустыне, – какая она в привкусе безумия в близком ожидании смерти?

Что важнее в ней: ежеминутное желание пить обычную воду от испепеляющей жары, непоколебимая тяга к выживанию, или одно проистекает из другого?…»

Острая боль в ступне, неожиданно сбила напрочь размышления,

пальцы правой ноги онемели.

Споткнулся ненароком об камень, торчавший из песчаной поверхности.

Чертыхнулся вслух, не обращая внимания на предосторожность.

Свистящий окрик, прозвучавший в тишине, застиг на месте, огорошил:

– Цкай!

Я поднял руки. Но услышал ещё другое, доносившиеся где-то сбоку:

– Эй, малой, беги сюда. Только потише.

– Не бойся, мы свои.

Подзывали разные голоса, на обычном языке.

Пригнувшись ниже, огляделся, осторожно двинулся на звук.

Каменистая гряда, скрывала темные фигуры.

Когда подошёл совсем близко, они обступили кругом, смотрели, вроде приглядываясь. А самих пришельцев из-за странного освещения, невозможно стало разглядывать.

– Вы кто, откуда взялись? Оттуда, что ли? – спросил настороженно.

– Оттуда, оттуда.

– Иди с нами, родной.

– А с вами мне лучше будет?

– Поживешь, сам увидишь. Некогда здесь болтать, хуже, лучше.

– Хочешь, иди, хочешь не иди.

Вздохнул, пошёл за ними, осторожно ступая в след в след.

Очертания силуэтов новых спутников плыли в красноватом свете, будто таинственные каравеллы, плывущие среди волн к новым землям.

Барханы замерли без движения, словно следя за временем, в песочных часах.

Уходящая ночь надёжно укрыла наши следы от преследования.

Через некоторое время, подошли к одному укромному месту.

Там стоял грузовик. Мы в него погрузились, быстро уехали.

Поэтому ни один конь из лагеря амазонок не мог нас догнать.

Утром мы ехали дальше, едва поспевая к последнему горизонту.

У новых знакомых оказалась огромная фура, с большой кабиной.

В самом фургоне оборудована передвижная спальня, хранились всякие полезные вещи, от оружия до еды.

Сам вверх, брезентовые стенки фургона могли раскладываться в шатёр для цирковых выступлений.

Ведь попал к бродячим артистам, которые на самом деле оказались отпетыми мошенниками, конокрадами, прочими трубадурами.

Их четыре странноватых человека, как в настоящей цирковой труппе.

Поэтому как в настоящей банде они носили клички, вместе с воровскими общинными условиями общей жизни.

Вскоре со всеми перезнакомился, узнал, как они называются про меж себя.

Один из них силовой жонглер Давидюк, по кличке Дюк.

Он из Одессы.

У него железные руки, точнее, биомеханические протезы вместо рук.

Спросил тогда, кто он по национальности:

– Еврей, или хохол?

Аглая, фокусница, зло огрызнулась:

– Дурень, какая тебе разница, – здесь?!!

Аглая, или Аделаида, по прозвищу Цыганка Ада.

Она выглядит как настоящая цыганка в базарный день.

Ещё с нами;

Клоун, дядя Фаддей.

Его почтительно называют Дядюшкой, или Фаддеичем.

Вместо лица, у него всегда шутовская маска, потому что он никогда ее не снимает, а на голове всегда торчит клоунский колпак.

Хотя на лицо может быть нанесён нестирающийся грим.

Также миленькая девочка, чуть постарше моего возраста, по имени Марта.

Она ничего так. Но почему-то она не показалось мне обычной девчонкой.

У неё лицо с веснушками, она умеет менять цвет волос, цвет глаз, и цвет пальчиков. В зависимости от настроения.

Это потом узнал.

Днем, когда остановились на обед, встал вопрос на общем совете, как же меня называть, чтобы принять в семью.

Я уныло вытянул руку:

– Рыжим будете звать, или Голубем что ли?

– Не, ну это слишком примитивно.

– Ты будешь Руфус, что означает рыжеволосый. Как тебе?

– Идёт: Руфус, так Руфус, – согласно тряхнул шевелюрой.

– Теперь надо определиться, что ты умеешь делать? Вот что-нибудь полезное для нас, для работы.

– Раньше читал мысли. Только сейчас получиться ли такое умение, не знаю.

– Хм, интересно надо как-нибудь попробовать на деле.

Однажды, мы ехали по степи, я сидел в кабине, смотрел в окошко, вдруг увидел далекий огонь и хлопок, вроде как промелькнул взрыв гранаты.

Спросил у Фаддея, он находился за рулем:

– Что там?

– Ничего особенного. Амазонка с человеком уничтожилась.

– А как это?

– Несоответствие организмов.

Он стал объяснять на пальцах:

– Видел у них такие штуки на поясах?

– Ну да.

– Вот, когда она поймает мужчину, женщину, в общем, чужака или новенького как ты, то потом, во время этого происходит.

Амазонка использует свой страпон, затем гремучий водород получается, от взаимодействия кислорода, ещё чего-то там. Потом взрыв. Понял Руфус?

Их-то много, а нас мало.

Фаддей повернул лицо, хитро подмигнул мне нарисованным глазом, при этом уродливо скорчив рожу, так что нос превратился в красный помидор, а толстая бровь съехала набок.

Я кивнул головой, теперь стало немного понятно, для чего меня оставили.

– Ты только амазонок видел?

– Да. Как сюда попал, они сразу меня поймали, потом ночью вы появились.

– Так вот. В этом мире есть ещё валькирии. Женщины такие, они в черную кожу одеты: в плащи или в куртки, ездят на древних мотоциклах. Как поймают кого-то из наших, то выпивают кровь из него. Пока он не лопнет как сдувшийся шарик.

Он снова оборотил лицо, растянул губы, под ними обнажились блестящие зубы в мрачной ухмылке. Затем сделал вид, будто что-то сосет, издавая чмокающие звуки багровыми губами.

Мы всё время ехали, словно топливо в баках машины всегда бесконечно.

Мне постоянно отчего-то хотелось спать, клевал носом в такт, покачиваниям пружинного сиденья, постепенно скатываясь в дрему.

Однообразный пейзаж пустыни, по которой мы двигались, но не было почему-то жарко, навевал неестественные миражи.

Накатывали лавиной образов прежние воспоминания, как-то обо всём, одновременно и разом, будто окунаешься в воду с головой.

А вода тепленькая, совсем не страшно погружаться в глубину…

Интерлюдия первая

В детском садике, когда наступал обед, нам раздавали хлеб, перед едой.

Тарелочки с гороховым супом и пловом уже стояли на столиках, в нашей группе.

А хлеб, в самой большой тарелке, разносила тетя воспитательница.

Это буханка, нарезанная на ломтики.

В той тарелке только четыре горбушки, на всех детей, которых штук двадцать.

Я всегда хватал первым делом, хрустящую запечённую корочку от той буханки хлеба. То есть горбушку.

Она была очень вкусной, даже вкуснее всей остальной еды на столе.

Другие дети понимали это, они тоже старались схватить корочку хлеба.

Но они, или же промахивались, либо оказывались нерасторопными.

А у меня всегда в зубках хрустела та самая запеченная корочка хлеба.

Запах младенчества, у меня всегда, связан со вкусом хлебной горбушки, из детского садика.

Также дух родины, дома, родителей, всего такого, чем человек будет жить, на что потом опираться.

Я понимал, что нельзя хватать сразу все горбушки, которые лежали в тарелке.

Только одну.

Если хватаешь две или три, так нечестно, не по правилам.

Другим тоже ведь что-то должно достаться.

Если у меня в ручонках оказывались две корочки, то одну менее прожаристую, отдавал соседнему мальчику.

Ну или девочке. Они тоже любили погрызть корочку.

Их тоже понимал, ведь мы сидели на одних и тех же горшках, куда какал, девочки тоже. В детских садиках нет раздельных туалетов.

Есть только один, большой, не такой как дома, с запахом хлорки, и мокрых тряпок, которые развешаны по батареям.

Туалет на всех, он для мальчиков, и на девочек.

Хотя подсматривать за девочками, было глупым явлением.

Проще подкупить за конфетку, чтобы она показала свою писю.

*

Однажды принес в садик бритвенное лезвие.

Оно осталось лежать в ванной без присмотра, оставленное от нового дяди, отчима.

Поэтому вечером на ванной полочке осталась лежать интересная для меня вещища.

Я взял её посмотреть, раскрыл, внутри находились бумажки с чем-то.

Вытащил одну, развернул бумажечку, она с рисунком космического корабля с красивой надписью «Spytnik».

Внутри оказалась тонкая стальная пластинка, тоже с такой же надписью.

Я догадался, что это лезвие, ведь оно было очень острое.

Поэтому завернул лезвие, обратно в бумажку, взял с собой, потом спрятал.

А утром принес в садик.

Я показывал другим мальчикам, как оно режет.

Листик так листик, веточка так веточка.

Все они распадались напополам.

Пальчик, так паль….

Уже было занес руку с бритвой над пальчиком, одного ребенка.

Меня остановили, может воспитательницы, может дядя дворник, не помню точно.

Помню, как меня лупили дома ремнем.

Конкретно, больно, а ремень был толстый и кожаный.

С металлической пряжкой, а по длине ремня дырочки.

Окаймленные золотистым металлом,

Тогда не знал, что это латунь.

Родители, мать с бабушкой, допытывались, – буду ли я больше брать в руки бритву, чтобы резать дальше детские пальчики?

Мне было больно, стыдно, унизительно.

Ведь ничего не понимал в свои четыре года.

Я просто принес бритву в садик, чтобы порадовать других.

Посмотреть, как она режет кругом.

Не понимал, что она может принести боль другим детям.

Ведь взрослые пользуются же бритвами, вон, как дядя отчим по утрам скребет лицо с мылом и бритвой.

Ничего плохого не происходит.

Так и я, понадеялся, что ничего не случится, если принесу в детсад бритву, стану что-нибудь резать…

*

Я видел настоящих участников той войны.

Когда они жили среди нас. Мне запомнился один. Он был без ног.

А вместо ног у него имелась деревянная доска, с маленькими колёсиками, на которой он сидел. Если куда-то требовалось ему пойти, то он брал в руки специальные «толкалки», которыми толкался от земли, чтобы передвигаться.

В летнее время постоянно одетый в гимнастерку, шитую-перешитую, застиранную до белизны. На груди его болтались несколько невзрачных медалей.

Они забавно звякали, при его телодвижениях.

Он существовал не в себе, выглядел немного сумасшедшим.

А мы его задирали. Обзывали, кидались камешками.

Зачем? Не знаю. Так просто.

Дети ведь не знают что такое война.

Они не знают, что такое боль, или смерть.

(Это в моем детстве тогда, до всего.

То есть нормальные дети, у которых прошло нормальное детство.)

Но в один момент, он пропал. Навсегда.

Он больше не ездил по асфальту, его медали не звякали звонким перезвоном, он больше не стучал «толкалками», – он умер.

Его закопали в какую-то «могилу», так мне сказали.

Пацаны со двора, и бабушка.

Я стал у неё спрашивать:

– А что, так закапывают всех, кто умрет?

– Да, всех.

– И тебя?

– Да, и меня тоже.

– И меня?

– Когда придет время, тогда.

– А когда оно придет, то, время?

– Когда придет, ты сам поймешь…

Неподалеку от дома, там находилась пивная, где он ранее околачивался.

У него был красивый голос, поэтому постоянно пел, в основном, одну мелодию.

Ему кидали медяки в шапку, на которых он мог купить водки, или пива.

Хотя его итак угощали без меры.

Он пьяно вываливался из дверей пивной, колотя «стукалками», потом заводил песню на потеху нам.

Окрестным пацанам, которые над ним издевались.

Он пел, не смотря ни что.

Я тоже, как все пацаны, кидал в него камешками.

Он не обращал внимания, ни что.

Становился полностью поглощенным, только в песню, в свой голос, в те звуки.

В ту мелодию, которая прекрасная.

Она не сбивалась, когда мы мешали ему.

Она всё так же становилось чистой, вместе с нотами, которые он брал голосом.

Я не знаю, кто он.

Может правда певцом из столичной оперы.

Попал на войну, из-за ранения, там отрезали ноги.

Потом возвратился сюда.

Мелодия из детства отпечаталась в моей памяти навсегда.

Будучи взрослым, узнал, что это Жорж Бизе, серенада Смита.

Конечно, этого не знал, тогда.

*

Я помню время, когда можно бесплатно кататься на городских автобусах.

Заходишь и едешь, так просто.

В автобусе установлен ящик с ручкой.

Типа такой заходит пассажир, у которого есть совесть,

Кидает пятак в прорезь, крутит ручку.

Оттуда вылезает билетик на проезд, или на счастье.

Ведь все охотились за «счастливым» билетиком.

Конечно фантазии. Так не бывает в жизни.

Хотя Совесть то у меня была, ещё тогда.

Мне исполнилось шесть лет, я ходил пешком через весь город, из-за того что у меня нет денюшки на автобус. Тогда бабушка утешила меня:

– Так случается, садись и едь. А если подойдет дядя контролер, скажи я маленький мальчик, забыл деньги дома.

Я послушал ее совета. Потом всегда ездил на автобусах бесплатно.

Экономя пятачок на мороженое.

Большая пачка мороженого стоила двадцать копеек, а пломбир, с деревянной палочкой, в бумажном стаканчике, стоил гривенник.

Хотя, было дело, несколько раз украдкой брал мороженое и прятал в карман, когда они лежали без присмотра в холодильном ящике, когда проходил через кассу, не платил. По-простому, воровал.

После этого, мне как честному пионеру, становилось очень стыдно.

Казалось, что сам мог пойти в милицию сдаваться, но за одно мороженое не сажали. Поэтому стыд, желание прийти с повинной к участковому, быстро проходили, когда тайно вкушал добытый пломбир.

*

Однажды увлекся химией, после прочитанной книге о великих алхимиках в старину. Смешал этакое вещество, точнее совершенно непонятную жидкость.

Довольно странную. В ней марганцовка, йод, зеленка.

Еще немного соды и уксуса. Потом добавил сахара, и соль.

Смешал в стеклянном гранёном стакане, оставил, настаиваться в кухонном шкафчике, в темном месте. Пока не поспеет.

Надеялся получить философский камень, или золото.

Хотя нет, обычные волшебные капли, которые стирают «двойки» из дневника бесследно.

Но увы, ночью отчим выпил содержимое стакана.

Он подумал, что на полке стоит красное вино с пузырьками.

Поэтому выпил, после стал блевать в туалете, корчится в судорогах.

Метаться по комнатам, кричать что умирает.

Потом по 03 вызвали скорую помощь.

Его увезли в больницу с отравлением, а меня выпороли.

Когда отчим вернулся после больницы, на него становилось страшно глядеть.

Весь пожелтевший, осунувшийся.

Я подумал, его же можно отравить.

Поэтому стал прятаться в подвале.

В доме был подвал, я в нем прятался.

Зачем? Не знаю. Просто от жизни.

Хотелось спрятаться от жизни, от боли.

Боли в тот момент не испытывал, просто ее предчувствовал, поэтому старался избежать любыми способами, какими мог только придумать, осуществить задуманное.

*

А Миша Михайлов прятался в окопе.

Нет, не от бомбежки, а от контрольной работы по математике.

На территории школы сделан длинный окоп, его вырыли старшеклассники.

Тогда в школе работал странный военрук, он заставлял всех рыть окопы на уроках НВП. Он немного того, полностью сдвинутый, с прибабахом, все время кричал;

– Поберегись, кругом «нато»!!

Лицо у него надувалось, делалось красным, как перезревший помидор.

Почти как околыш на военной фуражке.

Я смотрел, думал, какое такое «нато»

Может нам, не надо ничего.

У нас есть Ленин и Сталин, два брата, два борца.

Пускай они померли, но это неважно.

Мавзолей, это так, для видимости.

Случись беда, – Ленин встанет из гроба, как начнет пулять из своего ленинского пулемета!

Ведь он сам лично брал Зимний дворец, – так нам рассказывали на уроке истории. Как свергал царя, стрелял из своего маузера в эсеров-меньшевиков.

А Сталин как встанет, как начнет сталинскими ракетами лупить во всякую нечисть, что мало никому не покажется.

Кроме окопа, рядом с ним был ещё выкопан военный «блиндаж».

В нём темно, сыро, пахнет погребом, мерзлой картошкой.

С перекрытия из толстых бревен, капала вода, разило гавном.

Некоторые ходили туда какать.

Но несмотря на запах там можно прятаться.

Кругом валялись скомканные бумажные листы из дневника, с двойками.

Листы с контрольной с красным «неудом», страницы с домашним заданием.

Еще в окопе всегда валялись куски ваты с кровавыми пятнами, ошметками крови.

Я думал, что здесь всегда кого-то убивают.

Убивают, но кого именно, мне хотелось остаться, посмотреть, как это происходит, когда кого-то убивают.

От кого исходят комки ваты с кровью.

Долго сидел рядом с блиндажом, наблюдал, ждал, того кровавого убийства.

Ведь начитался Шерлока Холмса.

Но в окоп и в блиндаж, заходили лишь одни взрослые девочки.

Они также выходили, с вороватыми глазами оглядывались.

Но потом стало сильно страшно, поэтому убежал домой, в мой подвал прятаться.

*

Помню, как становился тимуровцем.

Это когда пионеры помогали одиноким бабушкам и дедушкам.

Помочь донести сумки с магазина, наколоть дрова, принести воду, помыть полы в квартире. За это нам ставили пятерки в дневник.

Ведь с младых ногтей нам вдалбливались в голову, простые человеческие морали:

старшим, по возрасту, – не дерзить, не борзеть, разговаривать уважительно.

Пожилым людям, – всегда помогать

А быть пионером в то время стало непросто; он должен носить в школе пионерский галстук, вместе с пионерским значком, участвовать в пионерских парадах, маршировать на смотрах, знать речёвки, песни, гимны, школьной пионерской дружины.

Также знать наперечёт всех пионеров-героев Советского Союза, имена, биографии, совершённый подвиг, а их получалось человек пятнадцать: Марат Казей, Зина Портнова, Володя Дубинин, Лёня Голиков…

К примеру, в нашей средней школе №3, была пионерская дружина имени Аркадия Гайдара, поэтому каждый наш пионер должен помнить его биографию, ведь книжку про «тимуровцев» написал он, песню «орлёнка», всякие речёвки про подвиг, про пионеров, про самого Гайдара.

Наш пионерский отряд «5Д», назывался «Гайдаровец», под руководством командира отряда. У нас командиром сразу стала какая-то шустрая девочка-выскочка, она потом стала старостой дружины, а затем даже отправилась в «Артек», по пионерской путёвке.

В нем, собирались со всей страны, самые лучшие пионеры.

Он же, отряд, подразделялся на пионерские звенья, человек по шесть-семь, а в каждом звене, имелся свой командир, «звеньевой».

А в ежегодный праздник «Пионерии», отмечавшегося 19 мая, нас, всех пионеров, то водили в походы в ближайшие леса, то устраивали в городском кинотеатре бесплатный просмотр фильма про каких-то мальчишек героев.

Потом по телику показали фильм «три мушкетера».

Мы все, между собой, стали драться на шпагах.

(Писатель Крапивин по этому делу вскоре напишет книжку)

Но, а мы выясняли отношения, кто круче из нас.

Шпаги были не настоящие шпаги, а штыри из строительной арматуры.

Ручка замотана изолентой, вот и всё.

Ещё мы игрались с брызгалками.

Их делали из мягких бутылок из-под шампуня.

Однажды набрал воду из лужи, в шутку обрызгал одну девочку.

Она стала плакать и убежала домой.

А потом пришел её старший брат.

Он оказался очень здоровым, очень сильным.

Брат также набрал воды из весенней лужи, в отместку залил меня.

На глазах у всех.

Мне стало обидно, тоже убежал плакать, жаловаться бабушке.

Еще в школе, в одном месте стоял скелет мертвого человека.

Голый череп, с белыми костями, он смотрел из окна, словно наблюдая за нами.

Мы пугали самих себе. Что он придет и съест, или сначала убьет, а потом съест.

Ещё мужики на спортплощадке играли в мяч.

Нам нравилось, когда они запиновали мяч в воздух.

Мяч прорезал воздух как ракета, улетал ввысь.

В космос, мне казалось так.

Мяч, наконец, возвращался на землю, с гулом трахался об неё.

А там за нашим домом стояли гаражи.

Постройки из железа. Они стояли в ряд.

Мы забирались наверх, бегали как одурелые по крышам.

Они звенели, тарахтели под нашими голыми пятками, как огромные барабаны в полковом оркестре.

А в школе каждый год зимой проводили мероприятие, игру «зарница».

Я всегда просил бабушку сшить мне маскхалат, как у настоящих разведчиков на войне.

Она всё время спрашивала:

– Как тебе сошью?

– Так у нас швейная машинка есть. Вот же она стоит.

– А из чего?

– Из белой простыни, ба.

– Подожди внучек, пока простынь мало. Вот скоро появится, тогда сошью.

Так повторялось из зимы в зиму. Ведь летом всё забывал.

Хотя после класса шестого, уже перестал просить об этом.

Наигрался, или понимал, что бабушка осталась в обиде на меня, после того случая.

Тем летним вечером мама забрала меня из садика.

Она сказала:

– По дороге нам встретится бабушка с подарком для меня.

Я сильно обрадовался, от нетерпения начал нетерпеливо затопал ножками по асфальту.

Издалека увидел бабушку, она стояла нарядная, в новом платье.

Возле киоска, в котором продавались газеты, журналы, рядом магазин «универмаг», и стадион.

Вырвался из маминого захвата, побежал к бабушке.

Я бежал быстро, не сбавляя скорости.

Хотел всем показать, какой самый быстрый, сильный, и ловкий на свете.

Бабушка до последнего не замечала меня, она стояла боком, разговаривала с какой-то тетей.

Крикнул «баба», она обернулась, на всём бегу врезался головой ей в живот.

Она чуть не упала. Потом согнулась, застонала.

Тут понял, ей сделалось очень больно.

Вызвали скорую помощь, врачи приехали, дали бабушки таблетки.

Её хотели забрать в больницу, но она отказалась. Ей полегчало.

Мы вернулись домой.

Я плёлся позади с видом побитого щенка на привязи.

Дома ругали, дали ремня.

А главное не давали подарок.

Его спрятали от меня на долгое время.

Мне сказали до тех пор, пока не стану примерным мальчиком, перестану больше шалить.

Я не знал как стать примерным, от того всё больше злился, начинал баловаться. Потом как-то нашёл этот подарок сам, когда раскидал вещи по квартире из шифоньера, во время моего учинённого безобразия.

Это была грампластинка, с детской сказкой «Чебурашка».

Она находилась в красивой, в цветной обложке.

Поставил её на прослушивание, на проигрывателе.

Уже умел это делать.

Не стал убираться, сидел возле проигрывателя, зачарованно слушал.

Сказка мне очень понравилась, сама музыка, песенки про крокодила Гену, про Шапокляк, про дружных ребят, самого Чебурашку, озвученного голосом Клары Румяновой. Так меня застали, мать с бабушкой, среди полного бардака.

Снова дали ремня, сильно ругали.

А пластинку мама отнесла на работу.

Больше я ее не видел.

***

С Мартой вскоре подружился. Это вышло само собой.

Мы выглядели на один возраст, поэтому общий язык нам найти проще.

С ней чувствовал себя примерно на равных.

Ведь остальные старше, выше, сильнее.

Однажды после долгого переезда, труппа остановились на привал.

Она позвала меня прогуляться только вдвоем.

Мы шли по песку, держались за ручку, о чем-то болтали, о своём ребячьем.

Потом задал все-таки, один вопрос, который тревожил меня, но почему-то он всегда забывался у меня, или вылетал напрочь из памяти при общении с другими спутниками.

– А как вы сюда попали? Тоже смотрелись в зеркало?

– Ха-ха, – она заливисто рассмеялась. – Нет, Руфус. Неужели ты сам не догадался? Или никто не рассказал?

– Да нет, никто. И не догадался. Мне не до этого почему-то.

– Тогда открою главный секрет.

– Что это значит? Какой секрет?

– На тебя накатывают воспоминания?

– Да, бывает. Что тут такого?