Эргархия: Песок на асфальте

Избегание окончательных необратимых форм было одним из законов жизни деев, но преподносились этот и многие другие законы не в виде разъясняющих слов, а в виде маленьких спектаклей, из которых следовало извлечь понимание. Путь к Единице и был цепочкой переходов «от почти непонимания к почти пониманию», как однажды ехидно выразился Доктор. Кто-то из нас проходил эти участки быстро, кто-то медленнее, но движение к Единице было неотвратимым. Уроки отношений оказывались столь же важными, как и наши занятия с Растворением восприятия и изготовлением дубликатов предметов в своем сознании.

Я начал осознавать, что соприкоснулся со скрытно живущим рядом с нашим обычным существованием огромным миром, миром со своими законами, мало похожими на законы обыденной жизни. Желание понять, во что же я ввязался, что такое сообщество деев и какое место я могу занять в нем, становилось непереносимо жгучим.

Перед отъездом в Москву Инструктор попросил передать своему другу, которого он назвал Зерном, странную фигурку рогатого животного. Когда я смотрел на нее, она вызывала чувство невразумительного беспокойства. Я чуял в этом поручении какой-то подвох. И, конечно, не ошибся.

Я созвонился с Зерном, договорился о визите и поздним субботним утром прибыл на улицу Енисейскую недалеко от метро «Бабушкинская». Мне открыл дверь худощавый субъект в очках лет под сорок и молча провел в комнату, уставленную книжными стеллажами. Окна покрывали плотные занавески, и в комнате царил полумрак.

– Вы Зерно? – спросил я.

– Не совсем, – ответил он. – Зерно появится чуть позже.

Я умел различать, подходят ли имена и клички тем или иным людям. Действительно, хозяин квартиры никак не напоминал Зерно, из которого что-то должно было произрасти, скорее его можно было назвать Библиотекарем.

– Ну, давай что принес, – без церемоний сказал Библиотекарь.

Я безропотно отдал фигурку ему в руки. Он долго вертел ее в руках.

– Да, интересные события у вас там происходят, – наконец сказал он.

– Это какие же? – поинтересовался я.

– Рыцарь вас всех умучал…

– Это Инструктор написал?

– Нет, Коглерон рассказал, – обыденным тоном сообщил Библиотекарь, указывая на рогатую фигурку.

Я воспринял это как шутку.

– И что еще он рассказал? – спросил я иронично.

– Много чего, например, как ты сидел на берегу водохранилища, растворялся и мучился раздвоенностью, или как ты утешал Кобру, снимая с нее трусики…

Тут я похолодел. Ни о своих сомнениях на берегу, ни о своих отношениях с Коброй я никому не рассказывал. Но я изобразил из себя хладнокровного циника.

– А мне Коглерон ничего рассказать не может?

– Может, но ты ничего не поймешь, а если поймешь, то забудешь.

После Бучака моя самоуверенность возросла, и я нагло спросил:

– Попробуем?

– Тебе понадобится помощь. Если я что-то могу сделать с собой, это не значит, что сделаю это и с тобой. Завтра я приглашу одного из деев, и он поможет.

– А ты разве не дей?

– Нет, деи – это Солнце. А я планета. Они освещают меня своим светом.

– А в чем отличие?

– Они идут к Преобразованию, а я хочу остаться человеком. Они дают мне знания, а я их связываю с миром людей.

– А что, они не люди?

– Сначала люди, потом не совсем, потом снова люди, а что потом – это уже не мое дело. В их мире слишком много войны и насилия, а я этого не хочу. Я хочу знания без крови. Ты знаешь, зачем нужна Двойка?

– Двойка – это когда Волевое Существо покидает дея…

– Нет, не что происходит, а зачем?

– И зачем?

– В Единице ты попадаешь в очень сложный мир, и в Двойке тебе его нужно перевести в простые формы. Ты судорожно пытаешься вспомнить, что там было, но в памяти остается только внешняя канва событий. А то, что скрыто, есть эйдос, но он не покрывается кожурой, доступной пониманию. Это урок. Когда ты понимаешь, как замутняется сознание в Двойке, ты понимаешь, насколько оно смутно по сравнению с тем, как должно быть. Единица тоже лишь намек на Мир Ночи.

– Но если ты не дей, то что ты знаешь о Единице?

– Мой друг Коглерон рассказывает мне про все. На самом деле я, как «двоечники», пытаюсь рационализировать то, что выше рационализации. Коглерон сообщает мне все, но понимаю я все лишь как «двоечник». Приемное устройство ограничено… Зато я не воюю.

– Но если можно передать сообщение через Коглерона, то можно и напрямую?

– Говорят, что это доступно только Четверке. Для всех остальных нужен носитель. Магнитофон, так сказать.

– А ты все-таки кто? Двойка, Тройка?

– Нет, я же сказал, что я не Солнце, и даже не Луна. Я – планета.

Тут я осознал, что Библиотекарь употребляет не метафоры, а термины деев.

– Я привязан к Солнцу, вращаюсь вокруг него, накапливаю знания, которые оно излучает. Я – часть сети знаний деев, которые должны сохраняться. Но я знаю их лишь со стороны Нуля или Двойки.

– А почему не сделать скачок в Единицу?

– Потому что после этого твой путь становится четко заданным. Ты попал в туннель, ведущий к определенному результату. К соблазнительному, но определенному, одному из многих возможных. А значит, ты утратишь все другие возможности. Кто-то хочет пройти до конца, а я хочу оставаться в начале.

– Подожди, подожди. Но если ты хочешь сохранить все возможности, то должен общаться не только с деями, но и с другими традициями.

– Деи – это и есть все традиции. Они используют достижения всех традиций для своей цели. А цель – вырастить рядом с нашей реальной личностью еще одно существо – Волевое Существо, которое поглотит целиком тебя прежнего. Для этого все приемы хороши, и деи накапливают такие приемы – и древние, и те, что рождаются сейчас. Деи знают о жизни и Вселенной больше всех, но нуждаются в тех, кто может все эти знания хранить. Хранить, а не использовать, потому что, используя знания, ты удаляешься от мира людей. А я хочу остаться собой, остаться человеком. Их знания о том, как перестать быть человеком, предостерегают меня и помогают мне усилить человека во мне. Мы – антагонисты по своим устремлениям, но дружественные антагонисты.

– А зачем деям хранить знания о том, что происходит в Единице и Ночной Группе? Они что, еще и архивы создают?

– А если Двойка и Ночная Группа полностью погибнут? Такие случаи были. Единица-то мощнее жизни, и с ней ничего не может случиться. Нуль же ничем не защищен, а Двойка и подавно. Почти в каждом цикле в Двойке кто-то гибнет из-за случайностей, а в недавнее время были случаи, когда Двойки уничтожались целиком. Если такое случается, весь путь погибшей Группы нужно пройти заново, поскольку пути разных Групп не похожи. Чем больше пройдено путей, тем мощнее будут деи ко Времени Перемен. А как ты восстановишь путь Единицы? По записям? Но запись никогда не передаст эйдос событий. Вот поэтому и используется Коглерон. Коглерон накапливает эйдосы. Но читать эйдосы могут только деи и мы, планеты.

– А что такое Время Перемен?

– Это уже ваша тема, тема деев. Они расскажут про нее. Я могу лишь рассказать про человеческое понимание и человеческое измерение этого события. Оно будет слишком человеческим, а потому ошибочным. Мы, люди, можем понять только отражение этого события или этой катастрофы. Полнота знания о Времени Перемен есть только у Четверки. Время Перемен – это преобразование всей жизни. Это вторжение Волевой Вселенной в нашу жизнь. Волевая оккупация Красной Вселенной.

– Человек превратится в другое существо?

– Не все люди, но некоторые.

– А остальные?

– Остальные останутся. Ведь рядом с людьми живут пауки и муравьи в муравейниках, и они не замечают людей. Так и люди не будут замечать эргархов.

Я вдруг понял еще один тайный смысл нашей практики с Дневной группой в Бучаке. Мы тренировались быть невидимыми. Объяснялось это тем, что деи должны научиться жить своей жизнью, незаметной для окружающих. Но сейчас мне открылся и более глубокий пласт – эргархи станут незаметными и будут существовать параллельно с обычными людьми. Меня эта идея возбудила, но сейчас, когда я пишу эти строчки, я понимаю двойственность и сомнительность этого плана. Впрочем, Двойка – время раздумий и сомнений. Сомнения, которые зарождал Локка, готовили нас к Двойке. Тогда, в далеком 1980 году, мое сознание еще не было объемным, и я мог вместить в себя новую мысль, лишь вытесняя предыдущие.

Потом, когда я угодил в Двойку, Тройка разъяснила мне, что Единица – это ослепление возможностями, и Двойка дается для восстановления пропорций. «Можно ли писать об этом?» – спросил я тогда. «Конечно, – сказали мне, – это нисколько не повлияет на самоуверенность Единицы».

Библиотекарь продолжал:

– Ты думаешь, просто так все фантасты начали писать о трансформации человеческого существа, о сверхлюдях, люденах? Об уходе люденов с Земли? Знания деев становятся идеями, которые просачиваются в обычный мир. Людены – это образ, в виде которого существа Красной Вселенной воспринимают деев после Четверки.

Только в Единице я понял, что ничего тогда не понял. Разговор уходил в какую-то неясную фантастику, и оставалось только распрощаться. Я напомнил Библиотекарю об обещании свести меня с тем, кто покажет, как работает Коглерон.

– Завтра в три часа у меня, – сказал Библиотекарь.

И тут… буквально из ничего возник Зерно. Он выделился из самого темного угла и подошел к нам. Я невольно вздрогнул. Беседа на двоих не предполагала присутствия еще третьего. Потом нам не раз преподносился урок под названием «Нет тайн: когда происходит событие, всегда есть его свидетели». С тех пор что бы ни происходило со мной в течение Нуля, я всегда предполагал наличие еще одного наблюдателя и почти никогда не ошибался.

Внешность Зерна точно соответствовала его кличке: пшеничные волосы окаймляли широкое скуластое лицо с веснушками. В нем было что-то от поля пшеницы.

– Вот я и есть Зерно, – сказал он. – А ты больше никогда не передавай подарки в чужие руки.

Я смутился, но не стал оправдываться, а просто спросил:

– Так это вы покажете мне, как работает Коглерон?

– Нет, я, как и сегодня, лишь посмотрю, как ты работаешь.

На прощание Библиотекарь дал мне ксерокопию кустарного перевода первых трех книг Кастанеды. В тот же день я начал их читать и проглотил залпом за неделю. Первая реакция была такой же, как и у многих: это роман или правда? Слишком фантастично и слишком достоверно. Я много размышлял о написанном, находил некоторые параллели с тем, что творилось в Ночной Группе, но и большие отличия в практиках и подходах.

Глава 2. Кристаллизация

На следующий день я пришел к Библиотекарю. Денди (так я назвал этого дея из-за его изысканной одежды и безукоризненной прически, на вид ему было лет 35) и Зерно уже сидели в кресле. Библиотекарь удалился.

– Рад познакомиться. – Денди назвал свое имя. – Говорят, вы хотите послушать Коглерона?

Как и Барбаросса, он был изысканно вежлив и, в отличие от Толстяка, сразу переходившего на дружеское «ты», с самого начала устанавливал границы общения. Мы выпили чаю, поболтали ни о чем. Но напряжение у меня росло – я ждал встречи с Коглероном.

– Приступим к делу, – вдруг резко сказал Денди.

Зерно при этом удалился в дальний угол комнаты и растворился в полумраке. Это было поразительно. Я никак не мог отыскать его следов. Искусство растворения в окружающей среде было еще одной гранью невидимости сообщества деев, но это искусство Зерно преподал нам только в Бучаке.

– Возьми в руки Коглерон. – Денди перешел на «ты».

Он внимательно смотрел на меня. Я ощутил знакомое проникновение в меня чужого сознания. Неопределенная тяжесть сопровождалась странным возбуждением и тревогой. Потом будто что-то лопнуло в голове, и дубликат Коглерона метнулся в мое сознание подобно тому, как это происходило в Бучаке с разными предметами. Затем Коглерон растворился во мне, убрав попутно тяжесть от вторжения Денди.

Я внезапно ощутил какое-то огромное знание про Бучак. Оно не было детализированным и напоминало скорее воспоминание о книге, которую читал давно, забыл ее содержание, а потом вдруг увидел ее перед собой. Знаешь, о чем она, но не можешь вспомнить ни одной детали. Потом Коглерон покинул мое сознание, и я остался с ощущением прикосновения к чему-то большому и важному, к теме, которую никак не могу вспомнить.

Денди участливо посмотрел на меня:

– Ну что, доволен?

Удовлетворения не было. Я судорожно пытался вытащить хоть какое-нибудь конкретное знание.

– Теперь ты понял, почему слово такое появилось – «Растворение восприятия»?

Я понял. Конкретные люди, их мысли и желания, события, Дневные группы, Ночная Группа растворились как фигурки из сахара и соли в воде. Я чувствовал вкус этого раствора, но не мог превратить этот вкус в события, какими они были до Растворения. Сказал об этом Денди.

Тот согласился:

– Коглерон принес нам не слова, а их раствор. Тебе же рассказывал Толстяк про соки? Коглерон – переносчик соков. Деи отличаются от всех остальных тем, что умеют из соков вытаскивать все, что в них растворено. Когда научишься – станешь деем. Или планетой – они тоже умеют это делать.

Я вспомнил Толстяка. Его уроки теперь представлялись в совершенно новом свете. Почувствовать дерево означало не ощутить его руками, а «попробовать на вкус» его сок.

– Коглерон сразу рассказал нам все обо всем. Сразу и все. Из этого всего я могу извлечь подробности о каждом событии, но мне это не нужно. Тебя же не интересует, какие рецепторы возбуждаются в твоем языке, когда ты ешь конфету или кусок мяса, ты просто знаешь: это – конфета, а это – мясо.

В комнате установилась тишина. Я переваривал случившееся. Наконец Денди нарушил молчание:

– Теперь ты понимаешь, что машина мира слишком сложна для простого механизма Кости Ворона?

Я недоуменно посмотрел на него.

– Вот, почитай, – сказал он, протягивая мне отпечатанный на пишущей машинке текст.

Зерно возник снова из полумрака и откинул занавеску. В комнате стало светло. Я посмотрел на машинопись. Это был перевод рассказа Борхеса «Данте и леопард».

– Это семя, – добавил Денди, – такое же, как и карточки Черногорца.

Короткий рассказик Борхеса описывал леопарда, сидящего в клетке в конце ХIII века в центре города в Италии. Бог явился ему во сне и сказал: «В этой тюрьме ты живешь и умрешь для того, чтобы человек, о котором Я знаю, не забыл тебя, и поместил твой образ и символ в поэму, у которой есть свое место во Вселенной». Леопард проснулся, он был наполнен знанием, но ничего не мог вспомнить, потому что, пишет Борхес, машина мира слишком сложна для простого механизма зверя. Через много лет в Равенне умер Данте. Перед смертью к нему во сне явился Бог и объяснил ему его место в мире. Проснувшись, он понял, что узнал что-то очень важное, но не мог вспомнить, потому что машина мира слишком сложна для простого механизма человека.

Семя проросло сразу после прочтения. Рассказ и мое переживание срезонировали с колоссальной силой. Я читал тексты про безмолвное знание, а тут оно явилось ко мне. Но я не мог им воспользоваться – из этого знания не извлекались никакие конкретные детали. Я не мог выяснить, что сообщал Коглерон о каждом из нас.

– Как ты думаешь, на кого ты сейчас больше похож: на Данте или на леопарда? – издевательски спросил Денди.

На меня опять нахлынуло неопределенное знание того, что сообщил Коглерон. Я попытался вытащить хоть какое-то определенное сообщение. Что было важным для меня? Внезапно я понял, что больше всего хочу узнать, какое место в этом обществе занимает Лань. Увидимся ли мы с ней? Думает ли она обо мне? Для меня реально это были самые главные вопросы, хотя, казалось бы, более важным было понять, кто такой Рева.

– Пытаешься извлечь информацию из Коглерона? – иронично спросил Зерно. – Ты же знаешь сейчас о Бучаке все. Но не умеешь с этим обращаться. Займись Растворениями. Постепенно научишься. Да, еще мы тебе одно упражненьице покажем. Но завтра.

Денди дал свой адрес. Так начались мои регулярные занятия в Москве.

Наступило «завтра», и ранним вечером я поднялся по лестнице помпезного дома сталинской постройки на улице Горького. В то время в таких домах располагались квартиры советской военной, научной и административной элиты. Денди соответствовал своей кличке во всех деталях – его квартира была обставлена с безукоризненным вкусом. В просторной комнате треугольником располагались три мягких кресла. В двух из них с черной кожаной обивкой расположились Денди и Зерно. Третье, красное, предназначалось для меня. Символика была понятна – Черная Вселенная собиралась вразумлять Красную, которой я все еще целиком принадлежал.

– Вчера ты растворился в сообщении Коглерона, – начал Денди. – И то, что ты воспринял, – это раствор Бучака. Но ты еще не умеешь извлекать из раствора те формы, которые были в нем до Растворения. Если в воду попадет пирамида из соли и шар из сахара, ты выделишь и соль, и сахар, но не сможешь сказать, какие именно фигуры растворились. Вот этому восстановлению формы из раствора мы и будем тебя учить. Года за три научим.

Я попробовал представить, как растворяю фигурку Коглерона, сделанную из соли, а затем выпариваю раствор, и вместо слоя соленых кристаллов опять возникает Коглерон. Образ был красив, но оставалось непонятным, как совершить подобное чудо.

– В каждой вещи есть поверхность и внутреннее наполнение, – продолжил разговор Зерно, продолжая тему, начатую Барбароссой в Бучаке. – Поверхность придает вещи форму. Мы видим всегда только поверхность пирамиды из соли. Но в Растворении восприятия поверхность исчезает, а внутреннее лишено формы. Поэтому мы не можем восстановить вещь – поверхность исчезла. Нужно научиться видеть одновременно и поверхность, и внутреннее каждой вещи. Тогда знание о ней сохраняется целиком, и ты сможешь восстановить ее всю: и вкус соли, и форму пирамиды. Возьми спичечный коробок. – Он протянул мне коробку спичек. – Сосредоточься на нем.

Я сосредоточился, как меня учили в Бучаке.

– Втяни его в себя.

Для меня эта практика оставалась самой тяжелой. Ежедневные занятия в Бучаке позволяли поддерживать форму, но и там усилия всегда оставались на грани возможного. Дубликат вещи удавалось удерживать только две-три секунды, потом он «выскальзывал» из сознания. Летом нам помогал Инструктор, а здесь, в Москве, поддержки не было. Смущало и то, что Денди и Зерно смотрели на меня оценивающе. Я понял, что это очередной экзамен, и почувствовал, как рубашка промокла от пота. Наконец, мои сверхусилия увенчались успехом: не дубликат, но его яркий образ удержался, хотя и готовился вот-вот улизнуть, оставив меня в позоре неудачи. Денди только и ждал этого момента. Я почувствовал, как он вторгся в мое сознание гибким щупальцем и превратил образ в дубликат коробка. «Щупальце» его было не таким давящим, как у Инструктора, оно было скользким и таким же изящным, как и весь его облик. Денди был денди во всем.

Дубликат по-прежнему удерживался «щупальцем» Денди.

– Как ты его видишь?

Это было новым заданием. Обычно дубликат при работе с Инструктором ощущался примерно так, как заноза, вошедшая в тело, а внутренний взгляд как бы перемещался по его поверхности. Невидимая часть предмета, будучи внутри, а не снаружи, явно ощущалась, но это был не зрительный образ, а ощущение тяжести. Иногда тяжесть превращалась в видимую, но все еще тяжелую массу, однако это были мимолетные образы.

Но тут я вдруг «увидел» коробок со всех сторон сразу. Он был не просто внутри моего сознания, он был «внутри моего глаза». Это было, как если бы сетчатка свернулась в шар вокруг коробка.

– Раствори его! – закричал Денди.

Я расширил объем внимания, и коробок растворился в неопределенной глицериновой жиже, как это не раз бывало в Бучаке. На мгновение я увидел лежащие внутри спички, их серные головки, а потом была только жижа, но я знал, что в ней растворился коробок.

– Сконцентрируйся на эйдосе коробка! – закричал Денди

У меня получилось! Внимание удерживало эйдос коробка, и в сознании опять появился его давящий тяжелый дубликат. Через секунду все исчезло, и я, обессиливший, обмяк в кресле.

– Сможешь сам? – участливо спросил Денди.

Конечно, я не мог.

– Вот этим и нужно овладеть за год-два, – сказал Зерно, – а пока отдохни.

Я постепенно пришел в себя. Денди с Зерном объяснили мне задачу.

Первый шаг – втянуть в себя предмет и создать дубликат. Второй – совместить дубликат и оставшийся снаружи предмет и начать управлять предметом через дубликат. (Этому искусству нас начал обучать Стрелок следующим летом.) Третий – переместить созданный дубликат обратно во внешний мир. Эта практика была недоступна Нулю и удавалась только к концу Единицы. Но это не было самоцелью – выталкиванию из себя подлежало только Волевое Существо. Создавать дубликаты и превращать их в видимые всеми людьми предметы могла только Тройка. Дубликаты, превратившиеся в предметы, несли в себе одновременно и связь с Черной Вселенной, становились ее «агентурой».

– Коглерон – это мольфа. Это давний подарок мольфаров, с которыми мы дружим уже несколько веков. Рядом с нами существует мир магических сообществ, с некоторыми мы дружны, с кем-то не очень.

Наша беседа аукнулась после катастрофы Бучака в 1985 году, когда Ночная Группа познакомилась с живыми мольфарами – не с линией Рыцаря, а с реальными обитателями карпатских лесов.

Глава 3. Магма

– Давай подойдем к созданию дубликата с другой стороны, – сказал Зерно.

Мы снова сидели в просторной квартире Денди. Как выяснилось, квартира принадлежала его отцу, генерал-лейтенанту в отставке, который предпочитал жить на своей даче и редко появлялся в Москве.

– Говорят, ты можешь создать в своем воображении любую картинку.

В этих словах все было неточным. «Говорят» относилось к Коглерону, «можешь создать» надо было заменить на «наш Инструктор может внедрить в твое сознание нужный образ», а слова «любую картинку» вообще были большим преувеличением. Смутные образы как-то возникали в моем воображении, но они оставались нестойкими, и эта их хрупкость была для меня главным препятствием.

– А можешь ты представить себе ощущение тепла или боли в пальце? Попробуй.

Я попробовал. Все получалось на уровне смутных воспоминаний, но образы тепла и боли хоть и не отчетливо, но проявлялись.

– Хорошо, – сказал Зерно.

Он внимательно смотрел на меня, но того давящего вторжения в мое сознание, которое я испытывал с Инструктором, не было.