Музыка дождя на твоем окне

Лето. Отец остался в границах двухэтажного особняка. Потому что ему нужно было работать. И только они с матерью оставались теми, кого можно назвать счастливыми бездельниками. Итак. Артему девять лет. На нем твидовые штанишки в клетку, белая рубашка и кепка с эмблемой «Минессота Твинз». Эдакий мальчишка-куколка. И рядом мама.

Она была одета в легкое, совсем летнее, салатовое платье. Колени открыты, нежились под лучами солнца. Лицо у нее было такое живое и любознательное. Странное дело, если сейчас посмотреть (конечно, в то время Артему не могло прийти это в голову, но сейчас пришло, спьяну, от тошноты и усталости), как они с отцом, вообще, могли начать встречаться? Два человека совсем разных миров. Может быть, даже разных вселенных.

Но вместе… Ну, как сказать, вместе. Просто некоторое небольшое время вечера и ночи зачастую находились под одной крышей. Если отцу не надо было куда-нибудь уехать по служебной необходимости и оставить свою молодую жену в окружении невидимых и неосязаемых слуг (хороший слуга всегда должен быть таким) и слишком тяжелых, слишком давящих потолков и стен очередного особняка. Родовые гнезда менялись как перчатки. Не упомнишь, где кухня и где на этой кухне стоит холодильник. То он с одной створкой, то с двумя. Морозилка то наверху, то внизу.

Ленивое солнце нежно ложилось на изумрудный газон под ногами. Небо над головой чистое, как будто все облака стерли ластиком.

– Какое чистое небо, – сказала мама; потом, как всегда: улыбка, плечи.

Они лежали прямо на газоне, на ароматной пряной траве, и ничего больше не было важным в этой вселенной. Слишком много суеты за далеким и высоким забором. Где-то там, их не слышно, но маленький Артем точно знал, что они где-то там – катятся по ровному асфальту большие, серьезные, взрослые машины, в которых сидят большие, серьезные, взрослые люди с широкими, надвинутыми на глаза бровями и такими толстыми ручищами, которые умеют и могут причинять сильную боль, если разозлить их хозяина.

– О чем думаешь, малыш? – сказала мама.

Артем поморщился, но слишком наигранно. Ненатурально.

– Мне не нравится, когда ты меня так называешь.

– Я знаю, – она засмеялась. – Малыш. О чем ты сейчас думаешь?

– Не знаю, – Артем пожал плечами. – Хочу мороженого.

– Так попроси Кешу, – это был один из слуг, – съездить.

– Так не хочу. Хочу сам сходить.

Мама рассмеялась, кивнула головой и поднялась с газона. Отряхнула руки от прилипших травинок.

– Ну тогда пойдем…

Возвращение в реальность принесло Артему тошному и головную боль. Он сконцентрировался на том, что происходит вокруг: полутьма, невнятная музыка, громыхающая прямо в ухо, смутное лицо друга, который все еще злился на проституток.

Артем сказал то, что первое пришло в его голову:

– Ты все еще балуешься своими бандитскими вещичками?

Друг пожал плечами.

– А чем мне еще заниматься?

– Действительно, – сказал Артем. – Больше же заниматься, вообще, нечем!

– Ты просто не понимаешь, – сказал друг. – Все это, это такой кайф, когда воруешь что-нибудь, или так, немного избиваешь какого-нибудь совершенно незнакомого, или может с которым познакомился пять минут назад в баре, вы с ним выпили пару шотов и пошли покурить во двор. И вот ты даешь ему люлей. А он не понимает и спрашивает. За что. За что. Да ни за что, мой друг. Просто так. Преступления так и совершаются… Когда-нибудь я хочу ограбить банк. Это моя мечта.

– Но у тебя же все есть, – сказал Артем. – Зачем тебе грабить банк?

– В том-то и дело, что все есть. А это неинтересно. Что же еще прикажешь делать человеку, у которого все есть? Только добиваться преступного. Совершать все эти поступки, за которые можешь поплатиться свободой.

– Но никогда не поплатишься, ты же это прекрасно знаешь. Все знают, кто твой отец. Так что твоя игра – это игра краплеными картами.

– Ну так, если я решу с банком. Ты со мной? Прямо как на диком западе, представляешь! Вот это будет эпопея!

– Неужели, это настолько увлекательно? А если тебя случайно пристрелят?

– Так в этом и суть. Без риска не бывает эмоций. Не бывает удовольствия.

– А знаешь, что я насчет всего этого думаю? – сказал Артем. – Ты просто сошел с ума. Совсем шизанулся от безделья. Тебе бы делом заняться. Или девушку приличную, которая бы хоть чему-нибудь тебя научила, а не только тратила бы деньги твоего отца.

Наступила короткая пауза, и они выпили.

– И что ты со своими подельниками натворил на этой неделе? – сказал Артём.

Друг развалился в кресле, весь светясь от гордости.

– Обокрали вчера ночью маленький цветочный магазин. Вынесли с подельниками 23 тысячи из кассы.

– Цветочный магазин, говоришь? – Артем опрокинул рюмку виски.

– Слушай, может, вальнем кого-нибудь, прямо сейчас. Какого-нибудь бомжа, грязного, никому не нужного бомжа. Найти. Приставить к голове пистолет. Выстрелить. Бац. Представляешь, каково это? Мозги растекаются по кирпичной стене.

– Что ты несешь такое? – Артем напрягся.

Повисло долгое молчание. Артем опрокинул еще одну рюмку. Потом друг громко расхохотался.

– Да шучу я. Шучу.

Но по его глазам Артем видел нечто другое. Правда ли, что это шутка? Или его друг об этом время от времени задумывается?

Спустя короткое время, когда уже невозможно было пить алкоголь, они переместились на теплую террасу и пили черный чай в попытках остановить подступающую к горлу тошноту, и курили.

– А ты, приятель, как думаешь, есть такой, закон бумеранга? – сказал Артем; он сделал слишком глубокую затяжку и закашлял.

– Что это?

– Ну, как же, – сказал Артем, – как же можно не знать, что это такое? Что такое закон бумеранга… Это когда. Это когда ты делаешь что-то плохое, и потом, через некоторое время это плохое потом возвращается. Это и называется законом бумеранга, понимаешь. Потому что это и есть как бумеранг. Возвращается. Плохое плохим. Хорошее хорошим.

– Вот ты, конечно, – друг надул губы, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли. – Ну ты, конечно… Конечно, все это есть. Добро, зло. Все дела. Главное, не слишком много об этом думать. Не слишком много. А то, мне кажется, так можно и с ума сойти…

***

На следующее утро отец попросил зайти Артема в свой кабинет. Еще на подходе Артем почувствовал что-то неладное.

И, когда он увидел довольно улыбающееся лицо первого заместителя отца, по совместительству его внучатого племянника, Антоши, настроение Артема опустилось ниже некуда.

Этот молодой парень, которому и двадцати пяти не было, долгое время учился в Европе – Артем не помнил точно, в каком именно учебном заведении по направлению «журналистская деятельность». Выпустившись, и уехав из Лейпцига, Антоша приехал в Петербург. Отец Артема пригласил его поработать в своем издательстве на должности внештатного журналиста.

И стоит сказать, свою работу он выполнял талантливо и достойно, чего не скажешь про Артема…

Антоша был небольшого роста, с гладковыбритым лицом; у него был большой непропорциональный нос, которым он как бы бороздил окружающий воздух при ходьбе. Руки и ноги тонкие, обтянутые шелковым темно-синим костюмом.

В тот момент, когда зашел Артем, они (отец и Антоша) сидели вдвоем и о чем-то негромко разговаривали. Отец кивал, соглашаясь с тем, что говорил Антоша.

Старик так нежно, так по-отечески улыбался, как никогда не улыбался Артему. Артем даже специально в этот момент попытался вспомнить, был ли хоть один раз, когда вот так вот нежно, так по-доброму отец улыбался Артему, или маме… и не мог вспомнить.

– А вот и главный редактор подоспел, – сказал отец, повернув голову к своему сыну.

– Здравствуй, Артем, – сказал Антоша.

Артем молча кивнул и сел на большое кресло в большом дубовом кабинете отца.

– Перехожу сразу к делу, – сказал отец. – Традиционно у нас в журнале я пишу большую статью перед Новым годом, в которой подвожу итоги прошедшего года. Пора уже начинать писать ее, и вчера, при размышлении о ней, я понял, что хочу передать эту почетную обязанность.

– С чего бы это? – сказал Артем.

Отец пожал плечами.

– Банальная усталость… Поэтому, я решил, что Антон будет руководить написанием новогодней статьи. Тебе, Артем, я поручаю в полной мере помогать Антону.

– Думаю, он и сам справится, – усмехнулся Артем, почувствовав в этот момент себя уязвленным.

– И, все-таки, я попрошу тебя оказывать ему полное содействие… о чем бы он ни попросил, – сказал отец.

Артем чувствовал злость, но конечно же не показывал ее. Это не та игра, где можно было показывать свои эмоции. Так его только быстрее съедят и выплюнут.

– Хорошо, – сказал Артем, и повернулся к Антоше, – уже подобрал основную тему?

Антоша бросил неуверенный взгляд на своего престарелого наставника.

– Антоша, – сказал отец. – Выйди, пожалуйста, и подожди у двери.

Антоша, как самый послушный ребёнок в этом детском саду, вскочил со своего кресла и засеменил к выходу. Тяжелая дверь сначала открылась, потом закрылась за мальчиком-отличником.

– Значит, вот как, – сказал Артем. – Решил ударить меня по рукам? Не понимаю только, за что. За то, что я не выполнил твою злосчастную норму по статьям?.. Могу тебе сказать, что ее не выполняет никто, ни редакторы, ни журналисты, и я просто рисую показатели.

– Нет, дело не в этом, – сказал отец.

– А тогда в чем?

– Да ни в чем, Артем. Мне просто так захотелось. Я посмотрел на его работу. Мне она понравилась. Мне нравится, как он работает. Читал его последнюю статью про…

Артем нетерпеливо поднял ладонь.

– Да понял я тебя. Все. Можешь не продолжать.

– В общем, этот молодой человек мне очень нравится как журналист.

– Слишком серьезные слова, отец, – сказал Артем. – То есть, ты хочешь, чтобы я ему помогал… А что дальше? Оставишь ему издательство?

Отец промолчал, что еще более насторожило Артема. Послышался трескучий громовый раскат. Ветер ударил в обзорное окно отцовского кабинета. Отсюда был в полный рост виден Казанский собор. Темный и прекрасный монолит.

Артем обвел взглядом дубовые панели застывшего в ожидании кабинета…

Сколько неприятных вещей пришлось выслушать здесь Артёму. По его левую руку стоял книжный шкаф, жутко старомодный.

С возрастом, вдруг подумал Артем, почти неминуемо это стремление к старине. Как к чему-то более весомому, тяжеловесному во времени.

– Ты ушел в вчера рано вечером, еще даже шести не было, – со стариковским брюзжанием сказал отец. – Хотя ты должен был проверить редактуру выпуска.

– Я знаю.

– И что ты хочешь сказать в свое оправдание?

Артем усмехнулся.

– А я что-то должен говорить в свое оправдание? – сказал он. – Что я вообще должен говорить? Ты и сам знаешь, как мне все надоело… Ты знаешь, как тяжело бывает усидеть на месте.

– Это твоя работа, сын мой, – ох уж опять эти библейские выражения (Артем закатил глаза). – Твоя должность очень ответственна, и… Сам знаешь, что по-другому ты никак в этом мире не заработаешь.

Артем только отмахнулся.

– У нас самое лучшее издание по всему Питеру, – сказал он. – Зачем мне думать о заработке?

– Ты только и думаешь о развлечениях. Не понимаешь, что хорошая жизнь может однажды закончиться. А как ты будешь искать смысл жизни, если ты такой бестолковый?

– Давай пожалуйста без этого, отец. И так уже тошнит.

Отец подошел к нему поближе, заглянул в глаза. Склеры у него были совсем желтые, очень больные. Отцовские руки тряслись, но это только раздражало Артема. Ему поскорее хотелось отвертеться от этих нравоучений и уйти.

– Как ты будешь зарабатывать на жизнь, если… Это же все мое. Издательство. Ты здесь всего лишь редактор. Хоть и мой сын.

– Найду, как заработать, – Артему вдруг стало страшно – разговор принимал очень неприятный оборот.

– Творчеством своим?

Отцовские глаза посмеивались. Морщинистые губы растянулись в ухмылке. Артем решил промолчать, чтобы не продолжать разговор, но, кажется, его отцу этого было мало, отец еще не закончил свою язвительную речь.

– Творчество. Творчество! Что за ерунда. Надо было еще в самом детстве вбить тебе в голову, что все это бред сивой кобылы… Творчество! Ты же знаешь, что все эти так называемые талантливые люди всегда умирают в нищете и одиночестве? Они же не могут без одиночества. Отталкивают всех, кто смеет к ним приблизиться. Родные разбегаются. А откуда еще брать поддержку? Правильно, что я не позволил тебе тогда связаться с этим безбожником. Как его? – Артем смолчал – вопрос отца риторический. – Да разве вспомнишь сейчас. Знаю только, что помер он, оставив миллионные долги. И зачем, тогда, скажи, все это нужно? Зачем, тогда, нужен этот талант, если все так заканчивается? Наш талант – талант журналиста, редактора, вот настоящий талант!

– Красиво складывать словечки, да чтобы ФСБ маски-шоу не устроило, – сказал Артем. – Грамотно подлизать кому нужно, хвалебную статейку написать… Да уж. Большой талант нужен. Тут не поспоришь.

– Не увиливай, – морщинистое лицо отца приобрело грозное выражение; он встал, прошелся по кабинету.

Отец становится старым, подумал Артем, становится щуплым, хриплым… Иногда кажется, что кожа настолько истончилась, что просвечивает. Тонкий пергамент.

Но отец все еще силен. Невероятно силен.

А как долог был его путь!

Всю жизнь он шел к этому успеху. И теперь достиг его.

Что ж.

Наверное, он прав.

Он достиг всего возможного для себя. Построил, наконец, собственную империю стеклянных слов.

Что у него сейчас в мыслях, интересно? Наверное, что-то обо мне: «как я могу ему передать свою блестящую империю? что будет, когда я уйду? сможет ли он продолжить мое дело?» – отец задумчиво покачал головой в звенящем молчании.

– Мне не нравится, как ты стал работать, – Артем очнулся от отцовского голоса, который вдруг показался ему слишком трескучим.

– Ну а что ты прикажешь мне делать? Ты же и сам понимаешь, что… Ты тут играешься с сотрудниками, статьями, депутатами, рекламодателями. Тебе интересно. А мне что остается? Работа с текстами…

– Но тебе же это нравится.

– Нравилось. В этом вся и проблема. Нравилось. Нравилось. Когда-то. Но не сегодня. И не вчера. И не позавчера. И не на прошлой неделе. И не в прошлом месяце. И я тебе об этом постоянно говорю. Ты соглашаешься, говоришь, что нужно найти мне новое направление. Но время идет, и ничего не меняется. Я работаю. Понимаешь, я не против работать, я как можно более трудолюбиво отношусь к своим обязанностям… Но я выгорел. Я выгорел, и я уже не чувствую себя человеком… Я устал. Я не могу. Я каждый день правлю эти чертовы статьи… Если первый год было хоть сколько-то интересно. Задерживаться, отдавать всего себя этой работе. Но ничего не поменялось с того времени. Я все силы трачу на это. Вот статья. Я ее редактирую. И еще одна. И снова, и снова. Неужели. Неужели мне придется всю жизнь этим заниматься? И я больше ничего другого не увижу?

Он вспомнил, какие у него были большие планы на будущее, когда он был подростком. Когда познал первые радости минимального признания – признания небольшой аудитории. Маленькие мальчишки и девчонки его же возраста. Крохотный литературный конкурс…

Хлопали ему.

Или, может, это все была лишь сладкая ложь? Как теперь понять? Просто никто никого не хотел обижать… Каждый хлопал другому, подбадривал…

Отец вдруг остановился. Повернулся к Артему, к своему сыну. Морщинистые руки отца лежали на его плечах, и он больше всего был похож на древнеегипетскую мумию, захороненную под громадными каменными переплетениями узких проходов пирамид.

– Ты мне нужен, – сказал отец как можно более мягким голосом. – Мне нужна твоя… Поддержка.

Артем вскочил с кресла.

– Ты опять меня не понимаешь. Или понимаешь, но делать ничего не хочешь. Хорошо тебе держать меня на коротком поводке, – короткое молчание. – А я хочу уйти.

Отец рассмеялся.

– Ты и сам понимаешь, насколько это глупо. Ты не выживешь. На своих вшивых историйках много не заработаешь.

Артем и сам все это прекрасно понимал. Отец перекроет кислород, если его сынок перестанет быть хорошим мальчиком. И тогда тут будет только один путь, вниз, на дно. На самое грязное дно. Но это жгучее понимание собственной зависимости, собственной ничтожности еще сильнее распаляло Артема.

– Не думай, что это навсегда, – сказал он своему отцу. – Я могу идти? А то уже не терпится идти помогать твоему помощнику.

– Да, – сказал отец. – Только прошу тебя, не закапывай себя окончательно.

– Что это значит?

– Ты сам все знаешь. Нужно повышать показатели.

– Ты прекрасно понимаешь, что это невозможно. Показатели нереальные. Никто их не может выполнить.

– Ты мой сын. Ты должен их выполнять. Иначе мне придется в тебе разочароваться.

Артем встал и поправил пиджак.

– Я думаю, это уже давно произошло, – сказал он. – Знаешь, что я всегда хотел спросить тебя? Неужели, ты никогда к нам ничего не чувствовал? Мы для тебя были семьей, а ты все время возился с издательством… Ты по нам никогда не скучал.

– Скучал, конечно. Не понимаю только, почему ты постоянно сводишь все к одной теме?

– Если бы скучал… если бы на самом деле ты относился к нам с теплотой, то проводил бы с нами больше времени. Не уезжал бы постоянно на свою охоту. Почаще оставался с нами.

– Охота – это тоже была часть работы, – сказал отец. – Если бы не эта охота, то я и не стал бы таким, какой я есть сейчас… Дело не в том, что я не хотел проводить с вами время. Но я не мог… И ты не смеешь меня в этом попрекать. Потому что я делал все для семьи. И в том, что я проводил с вами мало времени, нет моей вины.

– Ты всегда мог выбрать что попроще. Чтобы на нас оставалось больше времени. А то, ведь, я тебя и не знаю, как человека-то. Кто ты? Тот человек, под маской моего отца, он хоть немного скучает по матери?

– Конечно, скучаю, – сказал отец слишком быстро, слишком нетерпеливо, слишком сухо, слишком холодно, чтобы это было правдой…

Но Артем, объятый искренним чувством стыда и возмущения, не мог остановиться:

– Но и это не так важно, – сказал он. – Для меня все стало окончательно понятно, когда ты приехал в больницу только после смерти матери. Ты даже не был рядом в этот момент, когда она умирала. Ты оставил нас. Бросил.

– Ты просто глупый озлобленный мальчишка, – сказал отец, не показывая ни единой эмоции. – Который так ничего и не понял… Но я тебе не буду в сотый раз объяснять…

– Ладно, я пойду, – сказал Артем. – А то, наверное, мальчик заждался.

На выходе Артема будто бы обдало холодом. Воспоминание о матери сжало его сердце.

Человек вспоминает, вспоминает, вечно вспоминает, и нет этому конца. Потому что весь разум зациклен на этом. Слишком болезненные воспоминания, которые…

Невероятным усилием Артем отстранился от этих мыслей и переключился на стоящего возле стены напротив молодого человека. Антоша. На самом деле, неплохой парень, если отбросить все эти пересуды по поводу работы.

Он просто хорошо исполняет свои должностные обязанности. Талантлив. Что и говорить. Конечно, Артем время от времени читал его статьи, некоторые из которых пробивались даже на первую полосу!

Что-то там про великую красоту, спесивую молодость, которая так и хочет показать себя во всей красе, во всеоружии, все эти блестки, блистательность, стрелки на глазах, стрелочки, такие острые, что можно порезаться, и каждое слово – как мраморная искра, вылетающая из-под резца скульптора-профессионала.

Именно что профессионала, хотя и такого молодого. Молодость и профессионализм – это очень редкое сочетание, практические невозможное. Ему было всего-то 23, а уже профессионал. Обычно в таком возрасте, если человек правда что-то может, то это – талант, ну или гениальность, которые в более позднем возрасте должны оформиться в профессионализм, который может как разжечь гениальность, так и наоборот все разрушить…

Но Артем чувствовал неприязнь к этому молодому профессионалу.

– Ну что, – сказал Артем. – Какая тема будет в этом году?

– Я хотел с вами посоветоваться.

Артем пошел в свой кабинет, и Антоша быстро засеменил за ним.

– А что со мной советоваться? – сказал Артем. – Я – это всего лишь тень редактора. Настоящий редактор – это ты. Я думаю, совсем скоро ты станешь самым главным в этом издательстве. Хочешь этого?

Антоша замешкался. Они шли сквозь людской поток, и Антоша еле поспевал за Артемом. Артем думал, как бы сбросить его с хвоста, но Антоша так и не отставал.

– Нет, – сказал Антоша, наконец.

– А что так?

– Я думал, что это ты станешь главным, после того, как…

– А может и я, – сказал Артем. – Ты бы хотел этого?

– Да, конечно.

– Мне кажется, ты меня обманываешь. Не поверю, что ты не хочешь возглавить эту махину.

Они зашли в офис Артема. Здесь было слишком душно. Артем подошел к большому окну и открыл его. Мокрый ветер ударил ему в лицо. Артем полной грудью вдохнул эту студеную сырость и едва не закашлялся.

– Я просто хочу расти как профессионал, и благодарен вашему отцу, что он мне предоставляет для этого все возможности.

– Да что ты говоришь! Неужели, ты думаешь, что я поверю во всю эту чушь? – скривился Артем.

Антоша растерянно пожал плечами.

– Но это чистая правда, – сказал он.

– Если честно, меня это не интересует, – сказал Артем. – Мне плевать, как ты работаешь. Просто не мешай мне жить. И не мешайся под ногами. Пусть мой отец к тебе и хорошо относится. Это не значит, что и я буду к тебе хорошо относиться. Здесь не такое место, где каждый получает по заслугам. А то мой отец давно бы уже горел в аду… Так что то, что ты хорошо пишешь, еще не значит, что я буду относиться к тебе с уважением, – он подошёл ближе и снизил громкость голоса на полтона. – Хочешь, я превращу твою жизнь здесь в ад? Я мог бы это устроить. Очень быстро. Так, что ты сам уволишься…

Антоша застыл, и с трудом протолкнул ком в горле вниз по пищеводу.

Артем рассмеялся. Очень громко. Потом похлопал Антошу по плечу.

– Да ладно, я же шучу… Чего ты так напрягся?

***

В Петербург как-то неожиданно пришел Хеллоуин. Ну, как сказать, пришел. Прокрался – более подходящее слово. Суровый и холодный антураж города послужил рамкой для тех немногих любителей нарядиться в смешные и страшные костюмы, пройти от одного кафе в другое, или из одного бара в другой, пропустить по стаканчику глинтвейна, или чего-то более крепкого…

По пути на парковку Артему встречались эти разукрашенные полу-счастливые люди, которые разговаривали друг с другом… Им всегда было, о чем поговорить. И не так важно, что это; может быть, они говорили о насущных делах, вроде завала на работе или насморке у детей, о холодной сырой погоде, о ветре, прошивающем насквозь, о неудобных туфлях… И Артем шел, пробираясь сквозь толпу, мешанину из равнодушных прохожих с серыми лицами и слабо веселящейся в основном молодежи, шел как бы в пику им. Задумался о матери. Вспоминал, вспоминал, и все никак не мог вспомнить то, что могло бы заставить его улыбнуться.

– Сладость или гадость! – прозвучал резкий возглас в глубинах толпы и почти сразу растаял в общем гуле.

Артем поморщился. Большей банальности не придумаешь. Или это традиция? Как отличить банальность от традиции?

Мокрые улицы несли на себе запах псины. Вообще, Артем испытывал раздражение от этого праздника, тем более, иностранного. Да и вообще от любого праздника. Он давно не ощущал себя живым. Если даже напивался или накуривался, то все равно чувствовал себя просто живым трупом. Он был как бы зажат этими гнетущими обстоятельствами, взят в окружение…

Вроде бы, кто мешает плюнуть на все, и делать то, что тебе хочется. Или, наоборот, отказаться от своих желаний, и посвятить себя целиком тому, что отец называет словом «долг». Посвятить себя этому хищническому созданию, этому франкенштейну человеческого бытия!

Долг. Столько раз уже оно вылетало из отцовского рта. Когда повторяется много раз, то теряет смысл. Кажется, раньше Артем понимал, ради чего работает в издательстве. Раньше долг имел какой-то смысл, какое-то выражение. В голове складывалась картинка. Для чего я работаю.

Но сейчас…

Сейчас ничего уже не было. Одна чертова пустота, пропасть. Смысла нет ни в чем. Разве можно рассмотреть жизнь в щелочку работы? Творческая сила взята в оборот. Отец всегда требовал этого. Поначалу просто обтесать талант, сделать из него эрзац таланта настоящего. А потом и вовсе заткнуть талант за пояс, превратившись в обычного редактора. Главного, конечно. Но какая разница…

Каменные истуканы обступили проспект. Сколько людей, и сколько бессмысленных жизней суетятся вокруг черной дыры, которая рано или поздно всех засосет!

Тёмные мысли преследовали Артема.

– А что, если уйти от отца, то… Артем сам себе усмехнулся. И что дальше? Ну уйдет с теплого местечка в редакции. Оттуда, где жизнь идёт своим чередом, и ни о чем не надо задумываться, кроме, разве что, этой черной дыры внутри души. А уйдет он… И что? Куда уходить? Сидеть и писать? А что, если ничего не получится? Что тогда?