День подорожника. Стихи и проза

Первым делом всё расчистили, после кровлю раскурочили, фонариками посветили, правда, мало что разглядели, и спустились – сперва Майк, потом я, девчонки наверху остались. Они, конечно, тоже хотели, но сначала ж разведать надо. В общем, слезли, огляделись: жилая комната – стол, стулья, шкаф, всё разбито, осколки под ногами хрустят, всё сырое, трухлявое. А глянули вбок – а там лестница на первый этаж. И тут нам малость не по себе стало, пол под ногами ходуном ходит, глядишь – в труху рассыплется, а если провалимся? Подкрались осторожно к лесенке, и тут ясно стало, отчего сыро, внизу – вода. Наверное, ручей подземный; скорее всего, тот самый, который над домишкой Яки-Джона наружу выходит. Или родник тут как раз из-под земли бьёт. Мы с Майки переглянулись. Я ему говорю: «давай», он кивает. Разделись и – потихоньку, по ступенечкам – ниже и ниже. Погрузились, фонарями туда-сюда поводили, вода прозрачная, темно только, развидели ещё одну лестницу на второй этаж, куда-то в другие комнаты. Дальше делать нечего, выбрались.

Вот тут пролог можно и заканчивать, поскольку оставили мы там всё как есть, думали, что, мол, потом. А потом… с этого я и начал.

Мы добрались к полудню. По пути трепались о всяком. Серафима рассказывала о том, что хочет сделать новый визуал с видами этих скал, с запахами трав, в которых солнце будто купается, с далёким журчанием ручейков и пением птиц, что задумала влезть в один серьёзный конкурс, посмотреть, что ей скажут маститые и бывалые, а я ей – что вот уж третий день в отцовой мастерской пробую кресло не напечатать, а из геля сваять, но пока как-то оно не очень выходит. Вот так, болтая, и вылезли. Вид отсюда открывался невероятный: и вправо – на озеро, сияющее лимонными бликами, словно гигантская рыбина, и влево – на лесистое Трёхгорье, окутанное сизоватым туманом.

– Ты как? – спросил я.

– Отлично, – отозвалась Сима, – я же с тобой.

– Да! А ты – со мной, – улыбнулся я. – Значит, нам нечего бояться!

Мы рассмеялись.

– Лезем?

– Лезем!

Минут через пятнадцать мы уже стояли на полу заброшенной комнаты. За два года там ничего не поменялось, видимо, кроме нас, эти руины пока никто не обнаружил. Я достал из рюкзака плавательные очки, баллончик с кислородом, фонарики, маленький термос с чаем (вода, как я помнил, тут зверски холодная; может, нам согреться быстренько захочется?), потом мы скинули одежду и, держась за руки, погрузились в тёмную глубину.

Затопленное пространство с неясными очертаниями какой-то мебели мы пересекли быстро (вода и всамделе была жгуче студёной), поднялись по лесенке. А наверху нас ждал приятный сюрприз – сквозь проломленную крышу били лучи жаркого июльского солнца. Я снял очки, отстегнул от запястья термос.

– Будешь?

– Не-а, – мотнула головой Сима. – Иди сюда. Она уже нежилась в потоке света. – Иди, обсохнешь мигом, – добавила она, зажмуриваясь и подставляя солнцу лицо.

Я подошёл, поцеловал её в задранный подбородок, а потом в атавитарную чешуйку на плече – она Симу не портила, наоборот делала ещё более привлекательной. Откровенно сказать, захотелось близости, но местечко выглядело очень уж, мягко говоря, неуютно – и пауки там тенета и гирлянды от души навили, и пылища такая, что ноги враз чёрными стали, хорошо, хоть битого стекла нет. Так что мы просто минут пять простояли обнявшись, наслаждаясь теплом.

– Согрелась? – спросил я.

– Угу…

– Тогда пора клад искать! А то два года мечтали.

– Уговорил, будем искать. А как найдём, так уедем на самую дальнюю планетку. И будем жить у моря, где всё время тепло, будем ловить рыбу и есть финики прямо с грядки. Или с чего их там едят?

– Согласен, – кивнул я, – а ещё у нас будет куча детей.

Сима резко отстранилась.

– Не хочу пока об этом, – отрывисто бросила она.

М-да, зря я это сказал.

Мы огляделись. В комнате стоял покосившийся сгнивший диван (явно не напечатанный, а рукодельный, в углу валялась какая-то разбитая довольно громоздкая старинная девайска – возможно, обсерваторий, а рядом…

– Это оно? – почти шёпотом проговорила Сима.

– Не знаю, не знаю, – сощурился я. – Но мы это проверим прямо сейчас.

Не помню точно, но, кажется, такая штуковина называлась комодом (меня отец однажды заставил историю мебели поизучать), имелось у неё три выдвижных ящика и дверца. И всё это таило загадку. Я решительно приблизился, взялся за ручку.

– Подожди! – вдруг вскрикнула Сима. – Мне страшно. Ты же помнишь сказку про шкатулку Пандоры? Вот сейчас откроешь, а там!.. И всё! И наша жизнь перевернётся, и весь мир перевернётся тоже! И не будет у нас никакого моря с финиками. И детей тоже.

– Может быть, и перевернётся, может быть, – сказал я, оборачиваясь, – но дети у нас будут в любом случае, и ничто, Серафимка, ты слышишь меня?.. Ничего нам не помешает быть вместе. Я тебе обещаю.

– Тогда открывай. Открывай скорее! И пусть будет так, как будет!

И я рывками отодвинул ящики и распахнул дверцу. В ящиках ничего интересного не оказалось – только сложенная аккуратными стопочками старая ветхая одежда, мы её вытащили, конечно, даже перебрали на всякий случай, но попусту. Содержимое шкафчика мы оставили на сладкое, оно ж с первого взгляда было ясно, что нечто необычное там точно есть. Я расстелил найденное нами покрывальце, на которое мы и уселись, и принялся вытаскивать один предмет за другим.

– Так… три запечатанные бутылки с жидкостями, на этикетках какие-то знаки… мягкие игрушки… четыре, нет, пять… из натурного материала, не знаю, какого… банка… – я попробовал её открыть, но безуспешно, – наглухо закрытая, стеклянная, с коричневыми… думаю, наверное, зёрнами… ладно, потом открою… а вот это… Сим, думаю, это – тебе. Держи!